Побег из ада

Валерий Николаевич Ковалев, 2022

Июнь 1945-го. Поверженный Бреслау. Командир штрафбата майор Лосев по приговору военного трибунала попадает в лагеря "Дальстроя". Организовав группу осужденных из офицеров, совершает оттуда побег. Сотни километров тайги, схватка с преследователями. Переход границы с Китаем. А там очередная война, в которой приходится участвовать.Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Трибунал

«Военные трибуналы рассматривают дела, отнесенные к их подсудности «статья 27» Уголовно-Процессуального Кодекса РСФСР и соответствующими статьями Уголовно-Процессуальных Кодексов других союзных республик (статья 8 Положения о военных трибуналах и военной прокуратуре и статья 7 Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР от 22 июня сего года. «О военном положении»).

Военные трибуналы округов, фронтов, флотов, армий и флотилий, кроме того, рассматривают дела, отнесенные к их подсудности Постановлением ЦИК Союза ССР от 10 июля 1934 года. (СЗ СССР, 1934, N 36, ст. 284).

Предусмотренные в статьях 8 и 9 настоящего Положения дела подсудны:

а) военным трибуналам при дивизиях — до командира роты включительно и приравненных к нему по служебному положению лиц;

б) военным трибуналам при корпусах — до командира батальона включительно и ему соответствующих лиц;

в) военным трибуналам при армиях (флотилиях) — до помощника командира полка включительно и ему соответствующих лиц;

г) военным трибуналам при военных округах, фронтах и флотах — до командира неотдельной бригады включительно и ему соответствующих лиц…»

( Из Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий)

— Все было, как рассказали? — спросил, расхаживая по кабинету со скрипучим паркетом военный прокурор. Чем-то похожий на Кагановича, с брюшком и в звании полковника юстиции.

— Именно, — ответил сидевший за приставным столом Лосев. — Мои офицеры здесь не при делах.

— Ну-ну, — уселся напротив и забарабанил по столу пальцами. — Значит так. Сейчас пройдете в двенадцатый кабинет к следователю, он примет объяснение. А завтра пришлете офицеров, что были с вами. У них тоже.

— Вас понял товарищ полковник, — встал со стула. — Разрешите идти?

— Идите.

Нужный кабинет с табличкой «старший следователь Раткевич» оказался этажом выше. Постучав в дверь, вошел, доложился.

— Присаживайтесь, — холодно блеснул очками сухощавый капитан в габардиновом* кителе и с медалью «За боевые заслуги».

«И на груди его могучей, одна медаль висела кучей» промелькнуло в голове.

Сел на стул против канцелярского стола, со стопкой пухлых папок, выжидающе уставился на военюриста. Тот встал со своего места, извлек из открытого сейфа еще одну — тонкую.

— Польская комендатура передала на вас материалы о нанесении увечья их поручику, — открыл, усевшись в старинного вида кресло. — Что имеете сообщить? — достал из ящика стола несколько листов бумаги и взял в пальцы авторучку.

Лосев снова рассказал то же, что и прокурору. Раткевич аккуратно записал.

— А теперь вопрос. Угрожали ли бывшие с вами офицеры оружием патрулю?

— Такого не было, — выдержал прозрачный взгляд.

— Хорошо.

Дополнив объяснительную, протянул Лосеву, — читайте.

— Все верно, — пробежал тот глазами бумагу.

— Теперь напишите внизу «с моих слов записано верно, мной прочитано» и подпишитесь, — протянул ручку. Лосев, исполнив все, вернул.

— Пока можете быть свободны, — определил бумагу в папку. — Завтра к десяти жду офицеров, что были с вами.

— Разрешите вопрос? — товарищ капитан.

— Да.

— Что с тем поручиком?

— Лежит в госпитале. Неудачно приземлился, перелом шейного позвонка.

— Сочувствую, — сказал Лосев и покинул кабинет

Шофер в машине читал «Красную звезду». — Заводи, — уселся рядом на скрипнувшее сидение.

— Куда едем товарищ майор? — сложив газету, сунул под сидение.

— В часть, Петрович.

Тот запустил стартером двигатель, выехали со двора.

Прибыв на место, Лосев пригласил к себе заместителя и начальника штаба, сообщив о причинах вызова к комдиву.

— Уже нажаловались засранцы, — крякнул Каламбет, а Орешкин ругнулся матом.

— Ладно, еще не вечер, — продолжил комбат. — Вся вина на мне. Вы тут ни при делах. Завтра в десять быть в гарнизонной прокуратуре у следователя Раткевича.

— Зачем? — переглянулись.

— Расскажите, как все было. Но забудьте, что доставали оружие. Иначе приплетут и вас.

— С какого перепугу?

— За вооруженное сопротивление патрулю. Оно вам надо?

— Нет, конечно.

— А как же ты? — вскинул брови начальник штаба.

— Как получится. Значит все понятно? — обвел подчиненных взглядом.

— Понятно. Не пальцем деланые.

Следующим утром оба укатили на «цундапе» в Бреслау. Вернувшись, доложили, следователь путал их вопросами, но ничего не добился. Стояли на своем.

— Дотошный, сука, — выпив стакан воды из графина, утер губы Каламбет.

— Ладно, мужики, займитесь делом, — отпустил их комбат.

Минуло еще три дня, а на четвертый Лосева вызвали в прокуратуру снова. Поехал. Ответственности не боялся. За войну прошел Крым рым и медные трубы, надеялся на свою удачу. В этот раз она подвела.

Бесцветным голосом Раткевич сообщил, сутки назад потерпевший скончался в госпитале, не приходя в сознание.

— В этой связи против вас возбуждено уголовное дело за причинения тяжких телесных повреждений повлекших смерть. — Это ясно? (пожевал губами).

— Ясно, — отвердел скулами комбат.

— Вот санкция прокурора на ваш арест, — открыв знакомую папку, показал бланк с синей гербовой печатью и, сунув обратно, нажал на столе кнопку.

За дверью послышались шаги. Она отворилась, в кабинет вошли лейтенант и два солдата с автоматами.

— Сдайте оружие, — протянул руку офицер.

Лосев вынул из кобуры «ТТ», молча отдал.

— На выход.

Оставив кабинет, прошли в смежное, без окон, помещение.

Там у майора отобрали награды, личные вещи и портупею с кобурой, оставив папиросы со спичками, после чего отвели в подвал этажом ниже. Был он со сводчатым потолком и бетонным полом, вдоль таких же стен десяток прочных дверей с глазками и кормушками*.

— Заходи, — отпер ключом на связке одну встретивший внизу надзиратель.

Шагнул внутрь, позади громыхнул запор, стихли удаляющиеся шаги.

Перед ним была камера три на четыре, тускло освещенная висячей лампой, с забранным решеткой окошком под потолком. Вдоль стен нары, между ними колченогий стол.

— О! Нашего полку прибыло, — встал с матраса цыганистого вида смуглый офицер и протянул руку. — Будем знакомы, старший лейтенант Трибой.

— Майор Лосев, — пожал ее комбат.

— Слышь, майор, у тебя случаем закурить нету? Мои кончились. Уши пухнут.

— Есть, — достал из кармана пачку.

Уселись рядом на нары, чиркнул спичкой, закурили.

— За что сюда, если не секрет? — пыхнул Трибой облачком дыма.

Лосев коротко рассказал, — тот одобрительно кивнул. — Правильно сделал.

— А ты? — поинтересовался в свою очередь.

— Я типа немного пошумел.

— И каким же образом?

— Да очень просто. Наш танковый полк стоит в Клетендорфе, на окраине Бреслау. И за это время я, как многие офицеры, обзавелся трофейным транспортом, «Опель-кадетом». Еду на днях в город к знакомой фрау, останавливает военная инспекция и доставляет в линейную комендатуру.

Там составляют протокол и машину отбирают — мол, приказ начальника гарнизона. Я было качать права, а дежурный майор, «вали отсюда, а то будет хуже»

— Ладно, думаю, я тебе устрою, — и назад в полк. Завожу свой «ИС»*, дую на нем обратно. Подъехал к комендатуре и подавил весь транспорт, что там стоял. А еще саданул из пулемета по окнам на прощанье. Развернулся, только меня видали.

— Ну а потом?

— Через сутки забрала контрразведка. Теперь припухаю здесь.

— Крепко пошумел, — покачал головой майор.

— Ну, дак, — растянул в улыбке губы танкист.

К вечеру громыхнула кормушка, принесли ужин. Две миски жидкого супа, чуть сладкий чай в кружках и по куску хлеба.

Утром после завтрака Лосева под конвоем сопроводили к следователю, тот допросил его в качестве подозреваемого. Далее было опознание и очные ставки с патрульными. Один его уверенно опознал, второй засомневался. В показаниях оба путались.

А через неделю Раткевич предъявил майору обвинение в причинении тяжких телесных повреждений повлекших смерть.

— Не расстраивайся, главное, не в убийстве, — успокоил Трибой товарища по несчастью. — Ты орденоносец и старший офицер. Думаю, много не дадут. А то, глядишь, и оправдают.

За время, проведенное вместе, оба сошлись характерами. Трибой, двумя годами моложе, воевал с весны 42-го и командовал танковой ротой. Имел «Красное Знамя», солдатскую «Славу» и медаль «За оборону Кавказа». Родом был из Новочеркасска, потомственный казак.

— Послушай, Семен, — спросил по этому поводу майор. — А как отличить настоящего казака от липового?

— Скажи ему так, Коля: «дед твой был казак. Отец сын казачий, а ты хрен собачий». Настоящий даст в морду. Сбрехавший промолчит.

— Теперь буду знать, — похлопал его по плечу Лосев.

Еще через неделю Трибоя увезли на суд, в камеру поместили полковника — авиатора. Он вел дневник, где неблаговидно отзывался о руководстве партии. Это стало известно «СМЕРШУ» (записи изъяли) и теперь вольнодумца обвиняли в контрреволюционной деятельности.

Полковник, фамилия его была Харламов, оказался весьма общительным и грамотным человеком — наизусть знал программу ВКП(б)* немецкий с испанским, был знаком с Блюхером*.

Лосев, как член партии, ее политику одобрял. По этому поводу между ними возникали споры. Харламов утверждал, что ленинские принципы построения социализма в стране извращаются. Комбат не соглашался.

— Ну а что вы скажете насчет репрессий тридцатых? — однажды спросил Харламов. — Когда арестовали, а затем уничтожили почти всех крупных военачальников. За исключением Ворошилова с Буденным.

— Они были заговорщиками, — ответил Лосев. — Так писали газеты.

— Наши газеты много чего пишут. Особенно партийные. Я, к примеру, воевал в Испании в эскадрильи комбрига Пумпура Петра Ивановича. Впоследствии генерал-лейтенанта и Героя Советского Союза. Лично хорошо его знал.

Так что вы думаете? В 1942 году его признали врагом народа и расстреляли. Могу ли в это поверить? Нет. И весь этот беспредел творили Ягода с Ежовым*. Знал ли про то Сталин? Да. А если знал, почему не прекратил? Молчите? То-то же.

Между тем дело Лосева тоже шло к завершению.

Составив обвинительное заключение, Раткевич ознакомил майора со всеми материалами. В том числе постановлением партбюро части об исключении из партии.

И каково же было его удивление, когда прочел характеристику на себя, подписанную комдивом. Там отмечались низкая политическая сознательность и дисциплина, ненадлежащее руководство вверенным подразделением, а также связь с немкой.

— Не ожидали? — заметил его реакцию капитан.

— До этого деятеля, — постучал ногтем по бумаге, — мой батальон считался одним из лучших в соединении. Это как-то отметил даже командующий фронтом.

— Что было, то прошло, — фыркнул Раткевич.

— Как скоро трибунал? — подписав протокол ознакомления, вернул авторучку хозяину.

— За ним дело не станет, — отстегнув клапан, сунул в нагрудный карман кителя.

Спустя неделю, ближе к вечеру, в замочной скважине провернулся ключ, громыхнул засов. Дверь отворилась.

— Лосев на выход, — буркнул хмурый надзиратель. «Лицом к стене» когда тот выполнил команду. Запер камеру, «вперед». Пошагали коридором. Лосев впереди, руки за спину, страж, позвякивая ключами, сзади.

— Стой. Лицом к стене, — приказал у последней двери. Распахнул, — входи.

Переступил порог. Внутри небольшого помещения, на лавке у стола сидели Каламбет с Орешкиным, на полу туго набитый сидор*. Оба встали.

— Пять минут, — растопырил пальцы страж и плотно прикрыл дверь.

— Здорово командир, — поочередно пожали руку. — Вот, добились свидания. Следователь разрешил. Ну как у тебя дела? — уселись втроем на лавку.

— Терпимо, — пожал плечами. — Кормят, поят, сплю от души. Помирать не надо.

— Да ладно, мы серьезно.

— Ну, если серьезно, следствие закончено. Жду трибунала.

— Мы тут тебе притаранили жратвы, курева и яловые сапоги.

— За них спасибо, а сапоги зачем? У меня эти нормальные, — качнул хромовым носком.

— В голенищах зашито четыре тысячи. Ребята собрали. Пригодятся, — наклонился к уху Каламбет, а Орешкин многозначительно кивнул.

Лосев ничего не ответил, повлажнев глазами.

— И еще. Куда определить твои вещи? — нарочито громко спросил заместитель.

— Пусть разберут на память ребята. Как делали после боя.

— Хорошо, — согласились оба и вздохнули.

Каламбет достал из кармана пачку сигарет, все закурили, помолчали. Думая каждый о своем.

— Время вышло — скрипнув, приоткрылась дверь. Загасив окурки, начали прощаться.

— Не поминайте лихом, мужики, — поочередно обнял Лосев офицеров и, прихватив сидор, вышел в коридор. Надзиратель сопроводил в камеру, звякнули ключи, громыхнул засов.

— Вот, Александр Иванович, дополнительный паек, — усевшись на нары, поставил рядом вещмешок. — Так, что тут у нас имеется? — раздернул горловину.

Поочередно выложил кирпич хлеба, хомут копченой колбасы, изрядный шмат завернутого в газету сала, десяток пачек «Беломора» и ржаные, в пакете сухари. Напоследок согнутые в голенищах новенькие яловые сапоги. Сунув их под нары, все сложил обратно, оставив хлеб с колбасой и пачку папирос.

— Угощайтесь, — определив на стол, пригласил сокамерника

Тот поблагодарил, стали есть. Закончив, с наслаждением закурили.

— Никак передача? — окутался полковник дымом.

— Да, Заместитель и начштаба расстарались.

— А из моих никого нету. Через неделю как меня забрали, полк перелетел в Минск.

Затем Лосев переобулся в новые сапоги, встав, притопнул. На вопросительный взгляд Харламова пояснил, — старые жмут, эти просторнее.

Через сутки, утром, его вместе с еще десятком арестованных, следствие по которым было закончено, погрузили в «черный ворон»* и доставили в трибунал. Он находился на другом конце города в средневековом, окруженном старыми липами особняке. Там поместили в общую камеру, с грохотом закрылась дверь.

Комбата вызвали третьим, вооруженная охрана сопроводила в зал.

Дело рассматривали в закрытом заседании грузный полковник юстиции и два майора. Один лысоватый, второй с густой черной шевелюрой. Вину Лосев не признал, заявив, — потерпевший превысил полномочия.

— Так за это что? Нужно выбрасывать в окно? — тяжело уставился на него председатель.

— Виноват, погорячился, — опустил глаза Лосев.

— Привыкли там у себя в штрафбате, — пробурчал лысоватый майор, а второй громко высморкался в носовой платок.

В ходе судебного следствия трибунал допросил свидетелей — поляков из патруля, официанта и Каламбета с Орешкиным. Жовнежи* утверждали, что спутники майора угрожали им оружием, официант бормотал, «не вем»*, а капитаны заявили — поручик сам пытался достать пистолет.

— Кабы не майор, — он бы нас пострелял, — глядя на трибунальцев честными глазами, выдал Каламбет.

— Это точно, — добавил Орешкин.

Те внимательно выслушали всех, председатель огласил имевшиеся в деле документы, и состав удалился из зала. Спустя минут десять вернулся, секретарь крикнул «встать! Суд идет!» и полковник ровным голосом огласил приговор

Лосева признали виновным в причинении потерпевшему тяжких телесных повреждений повлекших смерть, определив наказание — восемь лет в местах лишения свободы. А еще лишили звания майора и правительственных наград. Он рассчитывал на меньшее, по спине зябко прошел холод.

Приговор ясен? — взглянул на осужденного председатель трибунала.

— Так точно, — ответил хриплым голосом.

Вслед за этим конвой вывел Лоева из зала. На прощание Орешкин крикнул, — Прощай комбат! Не поминай лихом!

Доставив в камеру, вызвали очередного по списку, за ним лязгнул дверной засов.

— Сколько дали? — когда присел на лавку, участливо спросил сосед.

— Восемь.

— Лютуют суки, — сказал кто-то.

Остальные молчали, каждый думая о своем. В полдень всех покормили, выдав по открытой банке консервов и ломтю хлеба. Запили теплой водой из жестяной кружки, прикованной цепью к бачку.

Трибунал ударно трудился весь день.

Когда последний подсудимый получил срок (оправданий не было) в решетке окна заблестела первая звезда. Спустя еще час снова загремела дверь, — всем на выход с вещами! — приказал старший конвоя.

Вышли в ночную прохладу, с тощими вещмешками у кого были, погрузились в тот же фургон. Урча двигателем и переваливаясь на ухабах, он выехал со двора на улицу. Спустя полчаса, поколесив по городу, автомашина стала. Донесся скрежет открываемых ворот, проехали еще немного. Скрипнули тормоза

Распахнулась задняя дверь, последовала команда выгружаться. Попрыгали на землю, выстроили у борта. Мутный свет фонарей на высоких стенах высветил обширную территорию с кирпичным, в четыре этажа зданием, еще какими-то строениями и высокой, наполовину разрушенной трубой.

Доставивший конвой по списку передал осужденных новому. Тот с автоматами наизготовку погнали к входу.

Внутри оказалась настоящая тюрьма: с решетчатыми дверьми меж переходами, глухими — вдоль длинного ряда камер и стальной сеткой разделяющей этажи. Пахло карболкой, тухлой капустой и безысходностью.

Осужденных подвели к одной из камер с намалеванным белой краской номером «15» на железной двери. Поставили лицом к стене. Внутренний охранник провернул ключ в замке и отодвинул засов, — пошел по одному!

Лосев шагнул за порог первым.

Сделав несколько шагов осмотрелся. Камера с серыми стенами и потолком освещенная двумя лампами, забранными ржавой сеткой, уходила вдаль. По сторонам в два яруса высились нары, оттуда доносились голоса.

— Майор! Вот так встреча! — раздалось с ближних, и в проход спрыгнул Трибой. Обнялись.

— Не оправдали? — отстранился.

— Куда там, — махнул рукой Лосев. — Дали восемь лет, поперли из партии и лишили звания с наградами.

— М-да, — почесал затылок танкист — Но ты не бери в голову. Я получил десять.

— Что-то больно много.

— Да понимаешь, в одной из раздавленных машин, которые тоже отобрали, дрых часовой. Его тоже всмятку. Так что кроме уничтожения военного имущества добавили неумышленное убийство. Ладно, Никола, давай со мной. У нас тут своя компания.

Влезли на второй ярус.

Скрестив босые ноги, там сидел его лет скуластый азиат с рысьими глазами и в выцветшем х/б*, рядом лежал, закинув руки за голову, здоровенный моряк в тельняшке. Чуть старше. Позади висели черная фуражка с кителем и еще что-то.

— Знакомьтесь ребята, мой приятель. Сидели в одной камере на следствии, — похлопал Лосева по плечу Трибой.

— Моя Василий, — протянул азиат жесткую ладонь.

— Николай, — пожал ее Лосев.

— Алексей, — приподнялся моряк. — Держи, краба.

Положив у стенки вещмешок, Лосев уселся на доски. Разговорились.

Как оказалось, моряк был мичманом (фамилия Громов) командовал бронекатером. При штурме Бреслау они высаживали десант и поддерживали его огнем с Одера. Когда же крепость пала загуляли и устроили речной круиз. В результате катер налетел на бетонную опору моста и затонул вместе с мотористом.

— Ну, мне и впаяли семерик*. Чтоб служба раем не казалась, — закончил свой рассказ Громов.

— Водка надо пить меньше, — назидательно изрек Василий, прихлопнув ползущую по доске вошь.

— А у тебя что за история? — спросил у него Лосев. — Ты вроде казах?

— Зачем казах? — сделал обиженное лицо. — Я удэге* с Амура. Слыхал про такой?

— Как же. Доводилось.

— Был охотник-промысловик, жил в тайге. Потом вызвали в район. Начальник сказал, иди на войну. Пошел. Служил снайпером, убил много немцев.

— Так уж и много, — незаметно толкнул Лосева ногой Трибой.

Удэгеец скосил на него глаза, расстегнул карман гимнастерки и протянул майору сложенный в несколько раз газетный лист.

Развернул. На серой, вытертой по сгибам бумаге, четкий снимок. Василию с двумя орденами на груди и винтовкой на плече жмет руку генерал. Ниже пара строк, где сообщалось, командующий пятой гвардейской армией генерал-полковник Жадов поздравляет лучшего снайпера, ефрейтора Василия Узалу с очередной правительственной наградой.

— Не слабо, — аккуратно сложив, вернул. — Ты случайно не однофамилец Дерсу Узалы* из книги?

Повесть об этом следопыте, весьма популярную до войны, Лосев читал в школе.

— Зачем однофамилец? Внук, — спрятав в карман газету, застегнул пуговицу.

— Так за что же попал сюда? — снова спросил Лосев.

— Несправедливо, — вздохнул Василий. — Тогда, — ткнул пальцем в карман, — генерал на прощание сказал. «Как только кончится война, солдат, возвращайся домой и бей соболя. Стране нужна пушнина». Я запомнил.

После Победы, мал-мал погулял, а потом собрал вещмешок, взял винтовку и отправился на вокзал. Там забрался в какой-то товарняк, идущий на восток, и поехал домой. А утром, на полустанке меня сняла охрана и отвела к начальнику.

— Куда едешь? — спрашивает.

— На Амур.

— Предъяви документы.

Даю солдатскую книжку и эту самую газету. — Говорю, — командующий разрешил. А он, — не пойдет. Ты, ефрейтор, дезертир.

— Какой дезертир? — отвечаю. — У меня три «Славы» и разрешение генерала. — Ну и дурак же ты, — говорит.

Вызвал охрану, отправил назад. В части меня уже искали и посадили на губу. Дальше был трибунал, получил семь лет. Теперь вот сижу здесь, — развел руками.

— Да, дела, — сочувственно сказал Лосев.

Разговоры в камере между тем утихали, вскоре вокруг возник храп, по проходу пробежала крыса.

Лежа между сопящими носами Трибоем с моряком, Лосев глядел в темноту сверху. Не спалось. Что его судьба так круто повернется, не ожидал, проклиная свою излишнюю горячность. Прошел всю войну, остался жив. Встретил Победу. А тут такое, как в кошмарном сне.

Утром в шесть загремел запор, дневальные унесли параши, а затем второй ходкой доставили завтрак: бачки с чаем и кашей, к ним хлебные пайки и по два куска рафинада.

— Грамм шестьсот будет, — взвесил свою на руке Лосев. — Нормально.

— Семьсот, — уточнил Трибой. — Но ты губы не раскатывай, это на весь день.

— Как на весь?

— Да вот так. Проверено.

После завтрака майор угостил всю компанию папиросами (задымили) и сообщил, у него в мешке имеются еще, а кроме того сало и сухари.

— Лучше приберечь в дорогу, — посоветовавшись, решил коллектив.

Дальше все занялись по интересам.

Василий, достав из своего сидора иголку с ниткой, стащил через голову гимнастерку и принялся зашивать лопнувший на рукаве шов. Громов отправился поискать других флотских, а Лосев с Трибоем свесив в проход ноги, наблюдали за сокамерниками.

Было их под сотню, различных родов войск. Одни расхаживали по проходу, другие тоже сидели на нарах. У кого была, дымили махоркой, негромко переговариваясь. Имелись и гражданские. Судя по речи — поляки.

Из гуляющих обратил на себя внимание один, — рыжий, лет за тридцать, что-то насвистывавший и с руками в карманах. Продефилировав рядом с офицерами, скользнул взглядом по их лицам, а потом вернулся.

— Слышь, командир, — подмигнул Лосеву. — Давай сыграем на прохаря?*

— Не играю. Из блатных?

— Есть немного.

— Где воевал?

— В пехоте. А ты?

— Тоже. Командовал батальоном.

— Случаем не из Москвы?

— Угадал. Жил на Шаболовке.

— Получается земляки, — блеснул золотой фиксой*. — Я с Малой Спасской. — Побазарим?

— Залазь. В ногах правды нету.

Трибой чуть подвинулся, — рыжий, ловко подтянувшись на руках, уселся сбоку.

За себя он рассказал, что зовут Павел, кличка Шаман, раньше был вором, а потом завязал. Летом 41-го ушел на фронт.

— Воевал в разведке. Сначала батальонной, затем полковой. Младший лейтенант, замкомвзвода. Имею «Звездочку» и две «Отваги». А месяц назад получил от жены письмо. Утеряла хлебные карточки, бедствует.

Тут как раз объявили приказ, можно отсылать домой посылки. А что я могу послать? От хрена уши? Вот и решили с приятелем подломить склад с трофеями. Был такой рядом с частью. Оказалось не судьба. Его шлепнули, меня взяли. Дали пять лет. Ну и все дела.

— Получается, накрылась посылка? — взглянул на рассказчика Трибой.

— Накрылась, — вздохнул. — Как и свобода.

— А зачем у тебя кличка Шаман? Не похож, однако, — сказал сзади Василий, натягивая гимнастерку.

— Знаю (обернулся). — У меня фамилия Шаманов. От нее и кликуха. Слышь, комбат, — наклонился к Лосеву. — Прими в компанию. Мы ведь земляки, здесь других москвичей нету. А человек я бывалый. Глядишь пригожусь.

— Вы как, ребята? — спросил у остальных Лосев.

Оба не возражали.

— Ну, тогда я за шматьем и назад, — спрыгнул в проход Шаман.

— Тертый калач, — проводил его взглядом Трибой.

— И морда хитрая, как у енота, — добавил Василий.

Вскоре появился Громов, влез на нары.

— Как? Нашел своих?

— Не, — повертел лобастой головой, усаживаясь рядом. — Один я такой дурной попался.

— А вот я нашел земляка, — чуть улыбнулся Лосев. — Будет вместе с нами. Ты как, не против?

— Земляк дело святое, — прогудел мичман. — Почти родич.

Через короткое время подошел новый знакомый. С ватником подмышкой и тощим вещмешком.

— О! Мореман, — вскинул брови. — Паша, — протянул руку.

— Леха. Занимай плацкарт.

Прополз на карачках в секцию, уселся по-турецки, раздернул горловину сидора.

— Вот, типа простава, — шмякнул на доски пару банок «второго фронта».

— Откуда? — спросил Лосев.

— Выиграл в карты у одного интендантского. Мордастый такой гад.

— У нас тоже есть чуть продуктов, решили заначить на дорогу. Давай и твои.

— Нет вопросов, командир (убрал). Здесь с шамовкой* терпимо. В дороге будет хуже.

— Это почему? — кряхтя, стянул сапоги Громов.

— Тут наркомовская пайка четвертой категории, как у тыловиков. А в дороге этапная, меньше: хлеб, баланда и кипяток с куском сахара.

— Откуда знаешь?

— До войны имел три ходки*.

В камере провели еще двое суток, а ночью третьих всех вывели во двор и построили с вещами. Как оказалось, народу здесь было много больше. В основном военные, человек триста. Напротив конвойный взвод с автоматами наизготовку и собаками на поводках. Со стен свет прожекторов.

— Да, погуляли в Бреслау славяне, — пробормотал Шаман.

Затем сверили всех по списку, последовала команда «напра-во! Прямо шагом марш!»

По бетону зашаркали сапоги с ботинками, два охранника распахнули железные ворота с торчащей над ними пулеметной вышкой.

«Левое плечо вперед!» помахал фонариком начальник конвоя.

Серый строй с автоматчиками и рычащими овчарками по сторонам, углубился во тьму улиц. Двигались недолго, спотыкаясь и тихо матерясь. Минут двадцать. Потом впереди забрезжили огни, послышались гудки паровозов. Вышли к полуразрушенному вокзалу.

Миновав длинный перрон с несколькими пыхтящими составами, оказались на запасном пути. Там стоял товарняк. Впереди окутанный паром «ФД»*, дальше штабной вагон, платформа с полевой кухней и десяток теплушек. Перед ними второй конвой. Не меньше роты.

— Стой! Напра-во!

Шаркнули подошвы сотен ног, развернулись лицами к составу. Далее снова перекличка, охрана откатила двери.

— Первая десятка пошла! — начали грузиться.

Лосев с товарищами были в пятой, первым в вагон запрыгнул Шаман.

Влез на верхние нары, заорав, — сюда!

Быстро их заняли, определив в головах вещи. С матерками и толчеей разместились другие, осмотрелись.

Теплушка была обычная, рассчитанная на сорок человек или двадцать лошадей. Вверху два окошка забранных решетками, на полу остатки соломы. Дюжина мест остались пустыми.

Снаружи накатили деверь, лязгнул запорный крюк, — очередная пошла! — донесся хриплый голос.

— Ты смотри, еще не плотно набили, — сказал кто-то снизу.

— Не боись, дядя, добавят, — откликнулись с середины.

В разных концах задымили, возникли разговоры — куда повезут.

Затем впереди протяжно заревел гудок, по вагонам прошел лязг сцепок, тронулись. Впереди была неизвестность.