Побег из ада

Валерий Николаевич Ковалев, 2022

Июнь 1945-го. Поверженный Бреслау. Командир штрафбата майор Лосев по приговору военного трибунала попадает в лагеря "Дальстроя". Организовав группу осужденных из офицеров, совершает оттуда побег. Сотни километров тайги, схватка с преследователями. Переход границы с Китаем. А там очередная война, в которой приходится участвовать.Содержит нецензурную брань.

Моему отцу, Николаю Леонтьевичу Ковалеву,

его другу, Дмитрию Дмитриевичу Вонлярскому,

и всем фронтовикам, прошедшим лагеря

ГУЛАГА посвящается

Глава 1. В поверженной Германии

1. Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени Германского Верховного Командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием — Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию Союзных экспедиционных сил.

2. Германское Верховное Командование немедленно издаст приказы всем немецким командующим сухопутными, морскими и воздушными силами и всем силам, находящимся под германским командованием, прекратить военные действия в 23-01 часа по центрально-европейскому времени 8-го мая 1945 года, остаться на своих местах, где они находятся в это время и полностью разоружиться, передав всё их оружие и военное имущество местным союзным командующим или офицерам, выделенным представителям Союзного Верховного Командования, не разрушать и не причинять никаких повреждений пароходам, судам и самолетам, их двигателям, корпусам и оборудованию, а также машинам, вооружению, аппаратам и всем вообще военно-техническим средствам ведения войны.

3. Германское Верховное Командование немедленно выделит соответствующих командиров и обеспечит выполнение всех дальнейших приказов, изданных Верховным Главнокомандованием Красной Армии и Верховным Командованием Союзных экспедиционных сил.

4. Этот акт не будет являться препятствием к замене его другим генеральным документом о капитуляции, заключенным объединенными нациями или от их имени, применимым к Германии и германским вооруженным силам в целом.

5. В случае, если немецкое Верховное Командование или какие-либо вооруженные силы, находящиеся под его командованием, не будут действовать в соответствии с этим актом о капитуляции, Верховное Командование Красной Армии, а также Верховное Командование Союзных экспедиционных сил, предпримут такие карательные меры, или другие действия, которые они сочтут необходимыми.

6. Этот акт составлен на русском, английском и немецком языках. Только русский и английский тексты являются аутентичными.

Подписано 8 мая 1945 года в городе Берлине.

От имени Германского Верховного Командования: Кейтель, Фриденбург, Штумпф

В присутствии:

По уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии

По уполномочию Верховного Командующего

экспедиционными силами союзников

Маршала Советского Союза

Главного Маршала Авиации

Г.Жукова

Теддера

При подписании также присутствовали в качестве свидетелей:

Командующий стратегическими

воздушными силами США генерал

Главнокомандующий Французской

армией генерал

Спаатс

Делатр де Тассиньи

(Акт о военной капитуляции)

Стояло лето 45-го. На разбитых улицах и площадях Бреслау копошились немцы под охраной поляков, разбирая баррикады с завалами. На перекрестках махали флажками девушки-регулировщицы, пропуская военную технику, по обочинам неспешно двигалась пехота.

— Эй, красивая? Как нам попасть на Мензельштрассе? — остановился перед одной из регулировщиц пыльный «джип» с тремя офицерами в кабине. Машина была новая, полученная по ленд-лизу* и с номерным знаком на борту.

Спрашивал молодой майор, сидевший за рулем. Спутники — оба капитаны улыбались. Девушка действительна была хороша. Такие нравятся мужчинам.

— Повернете налево, два километра прямо, затем перекресток, справа будет она, — указала флажком и отвернулась, пропуская колонну танков.

Когда обдав синими выхлопами, та прогрохотала по брусчатке, майор прокричал «спасибо!» и, врубив скорость, крутанул руль. По сторонам замелькали остовы домов с пустыми глазницами окон, изредка встречавшиеся прохожие в цивильном, катящие тележки со скарбом.

Звали его Николай Лосев. Это был рослый широкоплечий офицер с русыми волосами и жесткими серыми глазами под козырьком полевой фуражки. На отглаженной гимнастерке со свежим подворотничком сияли орден Отечественной войны, два Красной Звезды и несколько медалей.

Войну Лосев начал курсантом Подольского пехотного училища в октябре 41-го под Москвой, оставшимся немногим из живых. Получив ранение в плечо, месяц провалялся в госпитале, а зимой стал лейтенантом — командиром взвода. В марте следующего года, уже ротным, под Ржевом, попал «под раздачу».

Рота дважды атаковала господствующую высоту в лоб, потеряв три четверти личного состава, приказ о третьей выполнять отказался. Далее были военный трибунал и штрафбат, второе ранение, госпиталь и медаль «За отвагу». А потом реабилитация с предложением продолжить службу командиром штрафной роты.

«Бог не выдаст, свинья не съест» прикинул Лосев и дал согласие. По натуре был вспыльчивый, в поступках быстрый и решительный. Рота, которую принял, состояла из рядовых и бывших младших командиров, а еще заключенных, пожелавших смыть вину кровью.

Она оказалось не подарок. При первом знакомстве офицеры постоянного состава рассказали, что его предшественника застрелили во время атаки в спину, дисциплина была низкой, отмечались факты дезертирства.

Через неделю роту отправили на позиции, там случилось новое «чп». Боевое охранение из трех бывших зеков задержало ночью в степи женщину с двенадцатилетней дочкой, и привели к себе в землянку, где обоих изнасиловали. Утром об этом стало известно Лосеву, он приказал выстроить личный состав, проведя мать перед шеренгами.

— Вот эти, — показала она пальцем на насильников.

— Три шага вперед! — приказал ротный, расстегнув кобуру «ТТ».

Двое понурясь вышли, а третий, отказался.

— Да пошел ты, — харкнул на землю.

В ответ грянул выстрел. Рухнул на землю, посучив ногами, затих.

Подельников Лосев приказал взять под стражу и вместе с женщиной и ребенком отправил в штаб. Вскоре оттуда нагрянул особист на мотоцикле, взяв с него объяснение. Пряча в полевую сумку, спросил, — зачем одного расстрелял сам?

— Чтоб другим было неповадно, — буркнул лейтенант. — По военному времени имею право.

— Ну-ну, — хмыкнул контрразведчик и укатил обратно.

Ночью поступил приказ о начале наступления, утром повел роту в атаку. В спину никто не выстрелил, поставленную задачу штрафники выполнили. Потом были еще бои, переменный состав менялся. Сорок третий год встретил старшим лейтенантом и был принят в ряды ВКП(б).

На Дону получив контузию, попал в госпиталь. После выписки назначили начальником штаба штрафного батальона 1-го Украинского фронта. Во время Львовско-Сандомирской операции* командир батальона погиб при бомбежке, Лосев занял его место. Победу встретил в Бреслау.

И теперь вместе с заместителем Каламбетом и начальником штаба Орешкиным возвращался из штаба дивизии, куда отвозили списки личного состава. Штрафные подразделения упразднялись, переменный состав подлежал реабилитации, с последующим направлением в другие части или демобилизации. Постоянный зачислялся в резерв до особого распоряжения.

В штабе случайно узнали, что на Мензельштрассе поляки открыли ресторан. Орешкин предложил там отобедать.

— Командир, ты когда последний раз был в ресторане? — спросил майора, когда выйдя из здания, шли к машине.

— Не приходилось, — пожал тот плечами. — Сразу после школы училище, потом война.

— А ты? — взглянул Орешкин на Каламбета.

— За неделю до нее. Обмывал с сослуживцами очередное звание.

Каламбет был самым старшим из троих.

Войну начал капитаном, под Харьковом. За отход с позиции был разжалован в лейтенанты и после этого сам напросился в штрафбат, где дорос до заместителя командира батальона. Орешкин же до недавнего времени являлся ротным, штаб возглавил на подступах к Бреслау. За время совместной службы все притерлись друг другу, отношения были можно сказать, дружеские.

Вскоре выехали к перекрестку, по булыжникам цокал копытами эскадрон казаков.

Сразу за командиром в первом ряду растягивал меха гармошки чубатый парень в кубанке

Ты ждёшь, Лизавета,

От друга привета.

Ты не спишь до рассвета,

Всё грустишь обо мне.

Одержим победу,

К тебе я приеду

На горячем боевом коне!

душевно выводил чистый высокий голос

Одержим победу,

К тебе я приеду

На горячем боевом коне!

дружно потягивала еще полтораста глоток.

— Хорошо, поют черти, — притормозил Лосев, пропуская всадников, и свернул направо.

— Точно Мензельштрассе, — указал Орешкин на надпись готической вязью на стене разбитого до нижних этажей дома.

— Эта вроде целее других, — оценил с заднего сидения Каламбет.

Многие дома на улице действительно сохранились, как и трамвайные пути с посеченными осколками деревьями вдоль нее. На некоторых зеленели листья. Людей на тротуарах было чуть больше, транспорта меньше. Часто попадались открывшиеся магазины и лавки. Иногда — «блошиные рынки». Там что-то меняли, продавали и покупали местные обыватели.

— Хозяйственный все — таки народ фрицы, — косился на них Лосев. — Вчера воевали, сегодня уже торгуют.

— Это силезские немцы. Изначально, в десятом веке, Бреслау звался Вроцлавом, и тут жили поляки. Затем их вытеснили германцы, — со знанием дела сказал Орешкин, в прошлом студент истфака.

— Тогда ясно, почему город передаем «ляхам»* — хмыкнул Каламбет. — Они дадут этим силезцам жизни.

— Что — что, а загребать жар чужими руками умеют, — согласился Лосев. — Те еще вояки.

Союзников все трое не уважали, на что имелись причины.

Во время Висло — Одерской операции армия Войска Польского особой отваги не проявляла, а порой срывала поставленные перед ней задачи. При наступлении на Сандомирском плацдарме в составе 1-го Украинского фронта, ее части не смогли прорвать на порученном участке немецкую оборону. За них это сделали штрафники. Тогда батальон Лосева потерял половину личного состава, и он после боя дал в морду польскому комполка.

На следующий день остатки штрафбата перебросили на другой участок, операция продолжалась. После ее окончания батальон пополнили и дивизия, которой был придан, в составе других двинулась на Бреслау. История последствий не имела.

— Вроде то, что нам нужно, — сказал Орешкин, заметив на одном из зданий справа, вывеску «Restauracja Konspira».

Юркая машина пересекла трамвайные пути и, развернувшись, подъехала туда.

У тротуара стояли трофейный «опель» и наша «эмка», припарковались рядом. Лосев заглушил двигатель, вышли из кабины, одернув гимнастерки с портупеями, направились к двери. За ней были небольшой холл.

Сдав фуражки гардеробщику, поднялись по ступеням на второй этаж в зал. Под высоким потолком плавал табачный дым, слышался веселый смех и звяк приборов. В центре на небольшой круглой сцене аккордеонист со скрипачом исполняли вальс Шуберта.

— Ничего шалман, прямо как у нас в Одессе, — растянул в улыбке губы Каламбет.

Рядом тут же возник сухонький официант в белой накрахмаленной куртке, — цо паны бажают?

— Выпить и поесть, — ответил Лосев.

— Пшепрашем, — указал рукой на освободившийся столик у окна, с которого второй убирал посуду, а когда гости расселись, поспешил выполнять заказ. Спустя короткое время на столе появились холодные закуски, домашней выпечки белый хлеб и графин янтарной зубровки. Каламбет, вынув пробку, тут же наполнил стаканы.

Молча сдвинув, выпили, налегли на закуску.

Как только все съели, официант доставил горячее — красный наваристый борщ и рубленые бифштексы с молодым картофелем посыпанным укропом. Под них приняли по второму.

— Да, так жить можно, — когда закончили обед, оценил Орешкин.

Заказав по чашке кофе, расплатились, дав официанту на чай, закурили и с интересом оглядели зал.

Народу в нем хватало. Советские офицеры различных родов войск, в том числе военные моряки, их польские союзники и даже гражданские. Одни были с женщинами, другие без, все раскрасневшиеся и оживленные.

Веселье нарушило появление польского патруля — офицера в чине поручика и двух солдат в конфедератках* с красными повязками на рукавах. Махнув музыкантам рукой (те прекратили играть) старший громко объявил о проверке документов.

Несмотря на окончания войны в городе по ночам стреляли, действовал комендантский час, и солдат поодиночке не увольняли. Бегло просмотрев документы у двух польских жовнежей с дамами за соседним столиком, патрульные подошли к Лосеву с товарищами.

— Предъявите ваши, — сказал на русском поручик.

Был он среднего роста, угрюмый и с тяжелым взглядом.

Все трое извлекли из нагрудных карманов гимнастерок и протянули удостоверения начальствующего состава РККА*. Сверив фото на них с лицами и полистав, Лосеву с Каламбетом вернул, а последнее задержал, — непорядок.

— В смысле? — удивленно поднял брови Орешкин.

— Судя по погонам, вы капитан, а в документе значится старший лейтенант.

— Месяц назад присвоили, не успел сменить.

— А еще похожи на одного разыскиваемого, — процедил поляк. — Попрошу проехать в комендатуру.

— Слушайте, вы, — закипая гневом, поднялся со стула Лосев. — Это мой начальник штаба и никуда он не поедет, — отобрав удостоверение, вернул Орешкину.

— Цо?! — пошел пятнами по лицу. — Забираю всех троих! И стал расстегивать кобуру.

Не успел. Лосев сгреб за плечи и выкинул в открытое окно.

— Матка боска! — донесся визг, за ним шлепок.

Один патрульный лапнул на груди ППШ*, — не вздумай, — выхватили пистолеты Орешкин с Каламбетом.

Кругом наступила тишина.

Все трое покинув зал, быстро спустились по ступеням вниз и, прихватив в гардеробе фуражки, оказались на улице. Под окном, на тротуаре, прохожие поднимали поручика. Голова у того болталась, кто-то звал врача.

Запрыгнули в «джип», взревел мотор и, развернувшись, он покатил обратно.

— Вот суки, испортили обед, — пряча удостоверение в карман, сказал Орешкин.

— А ловко ты его комбат, — рассмеялся Каламбет. — Надолго запомнит.

Минут через двадцать, миновав центр, выехали на южную окраину.

В десятке километров от нее, в лесу рядом с озером, в брошенном эсэсовцами военном городке дислоцировался батальон. Его списочный состав составлял шестьсот человек, после штурма осталось триста двадцать пять. Остальные, искупив вину, погибли или лежали в госпиталях.

Часовой, подняв шлагбаум, козырнул. «Джип» вкатился на территорию и, описав дугу, остановился перед затененным соснами особняком с красно — черепичной крышей. Внизу находился штаб, на втором этаже жили офицеры. Перед зданием серел плац, по сторонам несколько казарм. У них слонялся, дымил махоркой и загорал на травке переменный состав. На спортивной площадке босяком гоняли мяч две команды.

Выйдя из машины, все трое зашли в штаб, дежурный доложил, — товарищ майор! Происшествий в батальоне нет. Личный состав отдыхает.

— Добро, — кивнул Лосев. Поднялись на второй этаж.

— Может, искупнемся? — предложил Орешкин, когда шли коридором. — Вон как запылились. И чихнул.

— Не помешает, — толкнул одну из дверей комбат. — Встречаемся внизу.

Комната, которую занимал, имела два окна и всю нужную для проживания мебель. При драпе оставили бывшие хозяева. Расстегнув ворот гимнастерки, Лосев определил на вешалку планшетку, взял с умывальника кусок мыла и, завернув в вафельное полотенце, направился обратно.

Вскоре, оставив позади казармы, они шли по лесной тропинке к недалекому озеру, блестевшему под июльским солнцем. В кронах деревьев щебетали птицы, на полянах золотились россыпи одуванчиков.

На зеленой травке у берега, в тени дуба сидел человек с коротким седым ежиком, в белой рубахе и галифе. Рядом на рогульках висел котелок (под ним сухой хворост) сбоку вещмешок. В воде у зарослей камыша возились с бреднем еще двое.

При виде подходивших офицеров хотел встать, — сидите, Андрей Иваныч, — махнул рукой комбат.

— Что? Решили сварить уху? — кивнул заместитель на напарников.

— Решили, — улыбнулся седоголовый.

— Хорошее дело, — одобрил Лосев, и все трое направились к песчаной косе неподалеку. Вода там лучше прогревалась.

Говоривший с ними, в недалеком прошлом был подполковником, командиром артиллерийского дивизиона*. По пьяной лавочке повздорил с замполитом, тот обвинил комдива в нелюбви к Сталину. Доказывая обратное, всадил майору пулю в лоб, комиссара с почестями закопали. Родным ушло извещение «пал смертью храбрых». Виновного же, лишив звания и орденов, отправили в штрафбат. Теперь, как другие, оставшиеся в живых, ждал реабилитации.

На косе офицеры разделись, аккуратно сложив обмундирование (сверху пистолеты в кобурах) и белея телами, с гоготом помчались в воду. Она была прозрачной, в меру холодной и приятно освежала.

Пока Каламбет с Орешкиным плескались у берега, Лосев саженками сплавал к другому, метрах в ста. Там выбрел на глинистый откос, забрался на склонившуюся к озерной глади иву и сиганул головой вниз. Вынырнул почти на середине, так же резво замелькал руками обратно.

— Ну и здоров ты командир, — оценил заместитель, а начштаба рассмеялся, — я уж подумал, утонул.

— Это вряд ли, — шевельнул мускулистыми плечами с пулевой отметиной на одном. Бок украшал второй шрам, от осколочного ранения.

Накупавшись и вымывшись с мылом, все трое улеглись на теплый песок и замолчали. Солнце клонилось к закату, над водой мелькали стрижи, где-то в лесу вела счет годам кукушка.

— Даже не верится, что кончилась война, — мечтательно глядя в небо, сказал Орешкин. — Демобилизуют, вернусь к себе в Казань, закончу университет и стану преподавать историю. А вы? — повернул голову к товарищам.

— Я кадровый, — зевнул Каламбет. — Буду служить дальше.

— И я, — чуть помолчал Лосев. — Дома никто не ждет.

— Это как? — сделав удивленные глаза, приподнялся на локте Орешкин. — Совсем никто?

— Совсем, — вздохнул комбат. — Отец у меня был военный летчик, погиб в тридцать девятом на Халхин-Голе*. Мать через год вышла замуж и уехала в Ленинград. Умерла там во время блокады.

Была еще девушка. Дружили со школы, потом встречались, хотели пожениться. Не успели — началась война. Сначала переписывались, потом исчезла. О ее судьбе ничего не знаю.

Опять замолчали, а когда шар солнца коснулся зубчатых вершин леса, и от воды потянуло прохладой, стали собираться. Натянув гимнастерки с бриджами и сапоги затянули портупеи. Прихватив полотенца, пошагали обратно.

Теперь у дуба потрескивал огонь, на нем, издавая аромат, побулькивал котелок. На расстеленной плащ-палатке лежал кирпич черняшки*, несколько пупырчатых огурцов, ложки и немецкая, в войлочном чехле, фляга.

— Давайте с нами, — поднял глаза бывший подполковник, напарники поддержали.

— Спасибо ребята, — отказался Лосев. — Как-нибудь в другой раз.

— А во фляге что? Спирт? — ткнул в нее пальцем Каламебт.

— Нет, шнапс, — сказал усатый крепыш. — Он того, слабенький.

— Можно задержаться до вечерней поверки? — спросил второй, в прошлом летчик.

— Хорошо, — разрешил комбат, и они пошли дальше.

В части роты шли на ужин в столовую, офицеры тоже подкрепились за своим столом, после чего занялись текущими делами. Далее состоялись вечерняя поверка и отбой («рыбаки» вернулись вовремя) плац перед казармами опустел. По нему бегала стайка бродячих собак, выставленные на ночь посты охраняли территорию.

Когда на землю опустилась ночь и в небе зажглись звезды, Лосев в начищенных сапогах и чисто выбритый, зашел в комнату Каламбета. Тот в майке и трусах, лежа на койке, дымил папиросой и листал трофейный журнал с картинками.

— Я отъеду до утра. Если что, где искать меня знаешь.

— Добро командир, — ответил заместитель.

Выйдя, майор спустился по ступеням вниз. Дежурный лейтенант за стойкой, встав, козырнул. Хлопнула входная дверь.

На улице было тихо и свежо, в траве звенели сверчки. Обогнув здание, Лосев проскрипел сапогами по гравийной дорожке к трем кирпичным боксам у ограды. Отпер ключом дверь крайнего, распахнул створку и вошел внутрь.

Через пару минут оттуда выкатился трофейный «цундап» с коляской, слез с седла, и затворил. Снова уселся, включил скорость, мотоцикл с тихим рокотом двинулся к КПП. У него остановившись, просигналил, из будки выбежал часовой, подняв шлагбаум. Набирая скорость, машина исчезла в темноте.

Отъехав от части пару километров, майор свернул с асфальта на проселочную дорогу, луч фары высветил по сторонам сосновый бор. Потом он кончился, «цундап» спустился в низину и по каменному мосту пересек реку. За ней возникло небольшое, местечко с кирхой* в центре, застроенное одно и двухэтажными домами. Свернул на одну из улиц.

Миновав два особняка, въехал по короткой аллее во двор третьего. Заглушив мотор и погасив фару, слез с седла. Отряхнул рукой бриджи* и поднялся на увитое плющом крыльцо. Дважды крутнув флажок звонка стал ждать.

В одном из окон наверху возникло пятно света, через минуту из-за двери, тихо спросили, — кто?

— Это я, Злата. Николай.

Внутри провернулся ключ, брякнул запор, переступил порог. Шею тут же оплели горячие руки, губы слились в поцелуе. Чуть позже оба голые лежали на кровати в одной из комнат второго этажа. Майор курил, а женщина, опершись на локоть, перебирала его волосы. На вид ей было лет двадцать пять, стройная и красивая блондинка.

Знакомство состоялось вскоре после капитуляции Бреслау. Штрафбат сначала разместили в этом местечке под названием Крафтборн. Там уже стояла какая-то тыловая часть и проезжая улицей, Лосев услышал в этом особняке крики.

— Ну-ка туда, — приказал сидевшему за рулем сержанту.

Тот свернул в аллею и тормознул у входа. Взбежали на крыльцо, Лосев рывком открыл дверь. В холле на ковре два пехотинца насиловали молодую женщину. Один держал за руки, а второй, задрав платье, ловил ноги. Та отчаянно лягалась и визжала.

— А-атставить! — рявкнул майор, выхватив «ТТ». — Перестреляю, гниды!

За спиной лязгнул автоматный затвор, оба побледнев лицами вскочили.

— Пошли вон! — махнул стволом на дверь.

Топоча кирзачами ломанулись к выходу.

— Шевели копытами! — дал последнему здоровенного пенделя сержант.

Женщина оказалась чешкой по имени Злата, служила в доме гувернанткой. С ее слов, за месяц до подхода советских войск хозяева уехали в Швейцарию, поручив сторожить усадьбу.

— Я извиняюсь за этих солдат, они сюда больше не вернутся, — сунул пистолет в кобуру Лосев. — В городе будет стоять моя часть, гарантирую спокойствие и порядок.

— Благодарю, пан офицер, — утерла гувернантка слезы.

— Кстати, — окинул глазами холл и лестницу, ведущую на второй этаж. — Не могу ли я здесь на время поселиться?

— О да, — часто закивала Злата.

— В таком случае не прощаюсь, — и вышел вместе с сержантом. Женщина проводила взглядом.

Разместив батальон в школе на площади и пустующих домах, к вечеру Лосев вернулся. Сержант внес в прихожую чемодан и туго набитый вещмешок, после чего уехал. Чешка показала майору комнату на втором этаже, а потом они вместе поужинали на кухне привезенными продуктами.

— Все, что осталось ваше, — кивнул на мешок Лосев.

— Декуи, — опустила ресницы Злата.

А ночью он проснулся в своей кровати от объятий.

— Либеш се ми*, — шептала чешка, прижимаясь гибким телом. Дальше они любили друг друга до утра. Женщины до этого у Лосева были, в госпитале и на переформировке, чешка стала очередной.

Вскоре батальон передислоцировали в брошенный военный городок, откуда по ночам майор наведывался к подруге. Иллюзий на дальнейшее оба не питали, то была временная связь.

Загасив в прикроватной пепельнице окурок, Николай приобнял Злату, и они уснули. С неба в открытое окно глядела желтая луна.

В четыре утра мотоцикл катил обратно, на востоке алела заря. От основной трассы отходила асфальтированная дорога, бросив в ту сторону взгляд, поежился. Километрах в семи по ней находился концентрационный лагерь смерти. О нем узнали случайно.

На следующий день после размещения в Крафтборне, Лосев вместе с Каламбетом оставив батальон на Орешкина, выехали за город для знакомства с окрестностями. Заметив эту самую дорогу с указателем «Aussenkommandos» приказал водителю туда свернуть.

Минут через десять она спустилась в обширную зеленую долину, окруженную высокой оградой из колючей проволоки с караульными вышками по углам. За ней административное здание и казарма. Дальше плац и три ряда бараков, меж которых мелькали люди в белых халатах. На другом конце еще какие-то строения и высокая кирпичная труба.

Въехав в открытые ворота «джип» подрулил к зданию. У дверей стояли «эмка» с водителем внутри и несколько грузовиков с тентами, на всех красный крест. Рядом прохаживался пожилой часовой с винтовкой. Из одной полуторки несколько солдат нестроевого вида выгружали какие-то тюки и ящики. Затормозив рядом, автомобиль стал.

— Что здесь за часть, отец? — вышли из кабины офицеры.

— Отдельный санитарный отряд, товарищ майор, — приложил к пилотке руку.

— А как увидеть начальство?

— Вон оно, идет (кивнул в сторону).

От казармы по бетонной дорожке к ним направлялись двое. Седоголовый старичок с бородкой клинышком, в форме подполковника медицинской службы и лет тридцати женщина — капитан.

— Чем обязаны? — подойдя ближе, близоруко прищурился подполковник?

— Лосев с Каламбетом представились. Обменялись рукопожатиями.

Подполковник, назвавшийся Семеновым был из армейского САНУПРА*, женщина — начальником его санитарного отряда по фамилии Цветкова.

Лосев сообщил, что он командир дислоцирующейся в Крафтборне части и заехал узнать, что здесь за объект.

— Немецкий лагерь смерти, — ответил подполковник. — Один из восьмидесяти на территории Восточной Пруссии. При отступлении эсэсовцы не успели уничтожить всех узников. Тех, что остались, выхаживаем на месте. Нетранспортабельны.

— И сколько их здесь? — кивнул на бараки Каламбет.

— Полторы тысячи. Ну ладно товарищи, мне надо ехать (взглянул на наручные часы). Если имеются еще вопросы, Ольга Петровна на них ответит. Прощайте.

Козырнув направился к «эмке», зарокотал мотор, выехала за ворота.

— Так как насчет вопросов? — обратилась начальница к офицерам.

— Не имеем. Все ясно.

— Может, желаете осмотреть лагерь? Увидеть, что такое нацизм.

— На фронте уже видели. Спасибо (нахмурились).

— Такое вряд ли, — горько сжала губы.

— Хорошо, ведите, — принял решение майор.

Для начала зашли в казарму, пропитанную запахами хлорки и лекарств. Вдоль стен тесно стояли койки. На них обтянутые кожей серые скелеты, их обихаживал медперсонал.

— Здесь у нас лежачие, с тяжелой формой дистрофии, многие безнадежны, — обвела капитан помещение рукой.

— Ольга Петровна, — камфара заканчивается, — подошла от одной из коек усталая медсестра.

— К вечеру из Бреслау подвезут еще. Пока колите заменители.

— Майор, — прохрипели с койки рядом.

— Слушаю тебя браток, — наклонился Лосев.

— Отомстите за нас, — горячечно заблестели глаза. Погасли.

Цветкова тоже наклонилась, пощупав пульс, и подозвала санитара, — в мертвецкую. Тот молча кивнув, натянул умершему на голову простыню.

Вышли на свежий воздух.

— Здесь все русские? — нервно закурил Каламбет.

— Нет, — покачала головой. — Большинство поляки, чехи и евреи. В 41-м было три тысячи советских военнопленных, остались пятьдесят восемь. Ну что? Идем дальше?

— Идем.

В бараках было то же самое. Похожие на мумии люди на нарах, ставящие им капельницы сестры, кормящие и поящие санитары.

— Эти будут жить — уверено сказала Цветкова. — А теперь покажу главное.

Направились во вторую часть лагеря, отделенную от первой колючей проволокой, с тоже открытыми воротами. Зашли в обширное, похожее на склад помещение.

— Основное производство в лагере — каменоломни в двух километрах. Здесь вспомогательное, — сказала женщина. — Вот в этом отсеке, — подвела к крайнему с многочисленными тюками, — волосы заключенных. Шли для изготовление матрацев на подводные лодки.

Тут (перешли к соседнему, со штабелем ящиков) мыло из их жира. А вон в том — показала пальцем, — мешки с пеплом для удобрения полей.

— Н-не может быть, — побледнели офицеры. — Что же это такое?!

— Обыкновенный фашизм. В завершение покажу их фабрику смерти. Это тоже надо видеть.

Словно сомнамбулы, прошли за Цветковой к зданию, что сначала посчитали котельной. Ошиблись. То был крематорий, где сжигали людей. Внутри имелись три футерованные* печи с железными лотками, белесый пепел, остатки костей и черепа.

У Лосева с Каламбетом зашевелились волосы под фуражками.

Назад шли молча, до боли сжав зубы и кулаки.

— Спасибо, Ольга Петровна, теперь будем знать, — простились за руку с Цветковой.

— Главное, чтобы не повторилось, — жестко сказала. — Никогда.

Вернувшись назад Лосев вызвал к себе помощника по тылу.

— Тут на складе я видел сотню складных кроватей и матрасы.

— Есть такие, — ответил старший лейтенант.

— А что имеется из трофейных продуктов?

— Много всего. Фрицы, убегая, бросили.

Загрузишь два грузовика кроватями с продовольствием, отвезешь в концентрационный лагерь. Сдашь капитану Цветковой. Куда ехать мой водитель покажет.

— Разрешите выполнять?

— Давай.

Закатив «цундап» в бокс, Лосев притворил створку и пошагал в штаб.

Сонный дежурный встав, изобразил строевую стойку, он в ответ махнул рукой и поднялся на второй этаж. Открыв дверь своей комнаты, вошел внутрь, повесив на вешалку фуражку. Расстегнув, снял портупею с кобурой и гимнастерку, определив рядом и, усевшись на стул, стащил сапоги. Через минуту с кровати раздался храп.

Проснулся в семь, бодрым и отдохнувшим. За окнами на плацу шла зарядка. Умывшись, побрился опасной бритвой, сполоснув лицо «Шипром», и вместе с другими офицерами сходил на завтрак. Далее начались политзанятия, вернулся к себе, занявшись служебной документацией. С окончанием войны ее стало много больше.

Когда дело подходило к концу, в дверь постучали.

— Да, — поднял голову от бумаг.

— Товарищ майор! — возник на пороге помощник дежурного. — На проводе начштаба дивизии.

Быстро спустились вниз, лейтенант из-за перегородки подал трубку.

— Здравия желаю, товарищ полковник! — приложил к уху.

— И тебе не хворать, — донеслось издалека. — Слушай приказ. В квадрате 4715 обнаружена остаточная группа немцев. К тебе выехал Артюхов из разведотдела с более детальной информацией. Выдвинуться в квадрат и уничтожить. Об исполнении доложить. Удачи.

— Слушаюсь, — вернул лейтенанту трубку. — Боевая тревога!

На улице тоскливо завыла сирена. Из казарм, получив оружие, вываливал и строился на плацу личный состав.