Призраки графской усадьбы

Валерий Гусев, 1999

Неужели в тихом городке готовится ограбление века?! Ведь директор местного музея, где хранятся бесценные экспонаты, получает анонимные письма, в которых его об этом предупреждают. Но зачем преступникам выдавать себя? Что это: просто чья-то шутка или тонкий злодейский расчет? А может, тут не обошлось без… призраков, что, по слухам, водятся в бывшей графской усадьбе? «Ясно одно – нельзя сидеть сложа руки!» – думают пятеро неразлучных друзей и начинают действовать. Дождавшись, когда музей опустеет, ребята забираются в старинную карету, и ровно в полночь…

Глава I

Свет в темном окне

— А что за письма? — спросил Костик.

— Даже не письма, — Колька достал из кармана и протянул Костику несколько сложенных тетрадных листков. — Записки какие-то странные. Угрожающие.

Ребята сидели в лодке. Привязанная носом к мосткам, она шевелилась в водных струях, как живая: то жалась к берегу, то порывалась оттолкнуться от него к середине реки.

— «Эбенезеру Дорсету, эсквайру, — начал читать Костик вслух. — Досточтимый сэр! Почитаю своим долгом известить Вас, что на бесценные экспонаты вверенного Вам музея готовится злодейское покушение, время которого, к величайшему моему сожалению, мне неизвестно. Не желая обременять Вас изъявлениями благодарности, остаюсь для Вас как Неизвестный».

Костик покачал головой, пожал плечами, развернул следующий листок. Текст на нем был написан другой рукой, в другом стиле, с ошибками: «Дед слиди за сваей хатой а то тут есть пацаны которыи непроч ее навистить и пакапацца в тваем старом барахле».

— Все остальное в том же духе, — сказал Колька. — Ваше мнение, досточтимый сэр?

— Подожди… Как они к тебе попали?

— Дядя Андрей отдал. А ему — начальник милиции. Говорит: ваш участок — вы и разбирайтесь.

— Колян, давай по порядку. — Костик сложил развернутые листки в стопочку, подровнял ее.

— По порядку так по порядку. Ты музей в Дубровниках знаешь? — Костик кивнул. — Примерно месяц назад кто-то стал подбрасывать туда эти письма. Причем только одно пришло по почте. А остальные находили в залах, в кабинете директора, в мастерской, где экспонаты ремонтируют…

— Реставрируют, — машинально поправил Костик, внимательно слушая.

— Какая разница, — отмахнулся Колька. — Директор, конечно, забоялся, сообщил в милицию. Там сначала тоже забеспокоились. Дядя Андрей несколько ночей в засаде просидел. И — ничего, никаких «пакапацца». Ну, решили, что кто-то хулиганит. Из наших пацанов. Вот дядя Андрей эти письма мне и отдал. Говорит, попробуй со своей детективной командой разобраться. Вот так, досточтимый сэр.

— Кое-что мне ясно, — задумчиво проговорил Костик. — Первое: письма писали двое. Один из них — человек достаточно грамотный и начитанный, если он знает рассказ О'Генри «Вождь краснокожих». Другой — попроще. Второе: письма написаны в одном доме.

— Это почему?

— Листки одинаковые, — пояснил Костик. — Из одной тетрадки. Смотри, — он показал стопочку, — страницы одного формата и дырочки от скобочек совпадают.

— Точно, — согласился Колька. — Я еще заметил, что на некоторых листках вдавлинки остались.

— Правильно, — подхватил Костик. — Это, вероятно, на верхнем листе писал тот, что не шибко грамотный. Нажимал сильно, старался, язык высовывал.

— Отпечатков языка не обнаружено, сэр, — хмыкнул Колька. — А третье?

— В этом доме, где писались записки, есть пацан. Ученик первого класса.

— Косая линейка? — догадался Колька. — Но зачем это все делается? Для хохмы?

— Может, и для хохмы… А может, знаешь, для чего? Чтобы на самом деле ограбить.

— Зачем же предупреждать об этом? Дурь какая-то!

— Не дурь, — Костик покачал головой. — Не дурь, а расчет. Помнишь рассказ про маленького пастуха, который все шутил: волки, волки! А когда и впрямь волки напали на стадо, никто выручать не побежал — не поверили. Ты дядю Андрея не догадался спросить: срабатывала в музее сигнализация?

— Он сам сказал: два раза. Оба раза приезжал наряд милиции, но никого не застал.

— Вот видишь! Если она сработает опять, то уже особо торопиться не будут. Знаешь как? «Старшина Иванов, отправляйтесь на вокзал — там совершена кража личного имущества, а на обратном пути заверните в музей, опять у них сигнализация барахлит». — Костик вернул письма Кольке. — Давай, Колян, съездим туда, посмотрим на месте. Может, что придумаем.

— Давай! — загорелся Колян.

— Миху возьмем?

— Однозначно. Он мне надоел уже, говорит, что это привидения по музею бродят и письма подбрасывают. Не спится им в лунные ночи.

Музей располагался на окраине Дубровников, в старинной городской усадьбе графа Шувалова. К нему вела широкая аллея из густых и развесистых лип. В вековых ветвях могучих деревьев зло и хрипло каркали вороньи стаи.

Под липами рядками стояли мраморные статуи, запачканные птицами, исписанные дураками, иные без носов, иные без рук или на одной ноге.

Аллея заканчивалась старинными коваными воротами, одна створка которых скособочилась и, чуть покачиваясь на ржавых кривых петлях, скрипела, как старые вороны на липах.

Снаружи здание имело грустный, заброшенный вид. Оно обветшало, немного присело на один бок. Узкие высокие окна, зажатые меж пузатых, облупленных, в серых разводах колонн. Выбитые ступени и ржавая решетка парадного крыльца. Облезшая на дверях краска завивается стружкой. Вдоль фасада — старинные фонари: покосившиеся, погнутые, без стекол.

— Этот музей, — поморщился Миха, — типичный дом с привидениями.

— Ты много их повидал? — усмехнулся Колька.

— Спроси хоть у кого — тебе скажут: в этом доме всегда что-то происходит. Тут какой-то князь жил в прошлом веке. Так он исчез без следа.

— Испарился?

— А я знаю? Вечером заперся в своей комнате, а утром не вышел. Стучат — не отвечает. Дверь сломали, а там… никого! — Миха уже шептал, тревожно сверкая глазами. — Только на полу — оторванная пуговица.

— Какие подробности! — хмыкнул Костик. — Через полтораста лет.

— А сколько дырочек? — серьезно спросил Колька.

— Где? — оторопел Миха.

— В пуговице. Две или четыре?

— Нисколько. С ушком была пуговица, от мундира… Но с тех пор, если кто в этой комнате ночует, с ним обязательно что-нибудь случается.

— Пуговицы оборвут? — в один голос засмеялись Костик и Колька.

Но Миха и не думал сдаваться. Всегда, если ему не верили, он начинал нести такую околесицу, что потом и сам удивлялся. Так уж он был устроен.

— Один мужик, журналист, там ночевал. Поседел наутро. И заикой стал. Говорит — из с-стены г-глаза на него л-лупали, как ж-живые, даже по-по-подмигивали…

— Все, — отрезал Колька, — пошли в музей, а то мне уже страшно.

Если снаружи здание своим заброшенным видом вызывало жалость и какую-то необъяснимую тревогу, то внутри оно было полно жизни. Правда, совсем другой, словно из другого мира. И тоже — беспокойной.

Это был необычный музей. Каждый зал в нем стал живой иллюстрацией к какой-то эпохе или историческому событию. Здесь экспонаты были не просто предметами старины — они безмолвно, но очень красноречиво рассказывали о людях своего времени, об их быте, светлых мечтах и мрачных трагедиях…

Через пять минут ребята уже забыли, зачем пришли. Они зачарованно, с распахнутыми глазами и открытыми ртами переходили из зала в зал, разглядывая все, что им неожиданно открывалось.

А открывались странички прежней, очень далекой жизни, которую изображали манекены, одетые в костюмы соответствующих эпох. И они не просто стояли истуканами, а очень убедительно представляли характерные жанровые сценки былых времен.

Вот сидят игроки за зеленым столом. На столе — фигуристые подсвечники с оплывшими свечами, карты, золотые монеты, раскрошенные мелки. На лицах игроков — не безразличие масок, а подлинный азарт, отчаяние, восторг удачи.

Вот сцена дуэли. Один из противников, в цилиндре и длинном пальто, уже сделал свой выстрел и еще не опустил пистолет, из ствола которого, казалось, вьется легкий дымок. Другой, видимо, раненный этим выстрелом, припал на колено и пытается встать. Пистолет его безнадежно лежит в снегу. В глазах — боль и мука неутоленной жажды мести.

Вот купеческое семейство за чаепитием вокруг ведерного самовара, под висячей зеленой керосиновой лампой. На самоваре — жарком, пыхтящем и свистящем — ожерелье из аппетитных бубликов. На столе — пироги и пряники, орехи и леденцы. Во главе стола — хозяин с огромной смоляной бородой в распоясанной рубахе, самодовольный, распаренный. А крайний мальчонка-озорник воровато тянет с блюда лишний кусок синеватого колотого сахара.

Вот сцена казни какого-то мятежника. Бородатая голова его — на широкой дубовой плахе, руки стянуты сзади ремнем. Палач, с огромным блестящим топором и в красной рубахе, улыбается за его спиной.

Все это было сделано так выразительно, что даже становилось жутковато. Казалось, застывшее здесь время вот-вот дрогнет и снова пойдет, как ожившие старые часы. Казалось, что эти восковые фигуры замирают только днем, а ночью продолжают свою, неведомую нам жизнь. Казалось — до мурашек по спине, — что они внимательно провожают посетителей недобрыми взглядами.

И ребята, которые вначале в восторге подталкивали друг друга локтем — мол, во здорово, — теперь поеживались, чувствуя себя гостями, из тех, кого хозяева мечтают поскорей спровадить.

Миха особенно недоверчиво осматривал немецких рыцарей, стоявших по бокам широких двойных дверей. Один из них сжимал железной перчаткой рукоять длинного, беспощадно блестящего меча. Другой, поставив у ноги щит с черным вороном на красном поле, опирался на толстое окованное копье. Позы их были настолько естественны, что создавалось впечатление, будто эти доспехи внутри не пусты, а надежно защищают своим железом древних воинов. Казалось даже, что в прорезях забрала посверкивают живые и внимательные глаза. Злые и коварные.

— Эти-то наверняка по ночам шастают, — сказал Миха. — Ножищами железными топают.

— Ты прав, отрок, — насмешливо донеслось вдруг откуда-то со стороны.

Ребята вздрогнули, обернулись.

У окна, у небольшого рабочего столика, заставленного всякими баночками и скляночками, сидел молодой человек в гусарском мундире, похожий на оживший манекен. Он бережно натирал какой-то пастой ржавое лезвие кавалерийского палаша. Под его ловкой рукой прямо на глазах с клинка сползала шелуха времен, и старинное оружие начинало хищно поблескивать.

Молодой человек встал, протер лезвие тряпочкой и несколько раз взмахнул палашом — клинок грозно пропел в воздухе, оставляя за собой сверкающие полосы.

— Ты прав, — повторил молодой человек и вложил палаш в ножны, висевшие на поясной портупее у него на боку. — Все здесь, — он широко повел рукой, — живет своей жизнью.

Ребята подошли поближе.

Скрывая улыбку, юный гусар доверительно продолжил:

— Каждое утро, особенно в последнее время, я замечаю изменения в экспозиции. Без нашего участия.

— Это как? — хлопнул глазами Миха.

— Я вам открою тайну, — хитро прищурился молодой человек и зашептал: — Некоторые экспонаты оказываются не в том положении, что накануне. И даже, бывает, не на своем месте. То карты на столе не так разложены, то дуэлянты пистолетами поменяются. А однажды, — он поманил ребят пальцем, — я сам с вечера заменил свечи в подсвечниках… — Гусар выдержал эффектную паузу. — А утром от них одни огарки остались. Вот так, отроки… А с неделю назад золото со стола игроков исчезло. Монеты, конечно, фальшивые, не жалко, но разве в этом дело… Даже вот эти балбесы, — гусар указал на доспехи у дверей, — однажды поменялись местами.

— Что я говорил! — воскликнул Мишка с торжеством — и с каплей страха. — А князь? Исчез?

Молодой человек не удивился вопросу.

— Исчез, — кивнул он головой в великоватом ему кивере, от чего тот спрыгнул ему на нос. — Это исторический факт, — гусар вернул кивер на место. — Комната его была заперта, окно закрыто. И никаких следов князя. На столе — догоревшие свечи, пистолет со взведенным курком и таинственная записка…

— А пуговица? — не отставал Миха.

— Какая пуговица?

— Оторванная. На полу.

— А! — усмехнулся молодой человек. — А как же! Даже две. С «мясом».

Миха открыл было снова рот, но Колька постарался опередить его:

— А что было в записке?

— Я сейчас не помню в подробностях. Но одна фраза не забылась: «Мне все время кажется, что за мной наблюдают из-за стены чьи-то внимательные, злые глаза».

— Вот! — Миха даже руки в боки упер. — А они не верят, — окинул он широким жестом своих оппонентов.

— А эта записка сохранилась? — недоверчиво спросил Костик.

— Да, — легко согласился молодой человек. — Где-то в запасниках, в архивах графа, бывшего владельца этого дома. Если интересно, я как-нибудь ее разыщу. — Гусар снова вытянул палаш из ножен и положил его на столик. — А сейчас вам пора, отроки. Мы закрываемся. Заходите в другой раз. Спросите Сашу — меня Сашей зовут.

— Вот что, — решил Колька, когда они вышли из музея. — Ты, Миха, брось свои замогильные бредни. Если правда, что экспонаты иногда меняют свои места, значит, кто-то в самом деле бродит по музею ночами и что-то в нем ищет. А светит себе — свечами. И записочки эти — неспроста.

— Что ты предлагаешь? — спросил Костик.

— Предлагаю наблюдать за музеем. И днем, и ночью. По очереди.

— Чур моя очередь последняя, — воскликнул Миха. — Не люблю я привидения с глазами из стен. Однозначно.

Ребята прошли немного по аллее и уселись на скамью рядом с мраморной женщиной, которую Миха за ее вид обозвал Мегерой Милосской.

Смеркалось. Из музея вышел Саша с какой-то светловолосой девушкой, запер двери и, проходя мимо «отроков», подмигнул им.

— Так и будем сидеть? — спросил Миха, поерзав на холодном камне скамьи. — Домой хочу. Нам еще плыть два часа.

Быстро темнело. Сквозь густые кроны лип пыталась пробиться ранняя луна. Здание музея теряло свои очертания, пугало черными провалами окон.

— Между прочим, — деревянно проговорил Миха, — там, за музеем, — кладбище.

— Тихо ты! — Колька привстал, будто что-то услышал. — Смотрите! — и он протянул руку к дому.

В черной глубине одного из окон вдруг возник слабый огонек.

— Начинается… — прошептал Миха. — Поехали домой. Однозначно.

Огонек меж тем дрогнул и поплыл. Будто кто-то невидимый нес свечу, прикрывая ее язычок ладонью.

Это действительно было жутковато: пустой старинный дом со зловещей репутацией, запертый снаружи, — и плывущий в нем огонек! У ребят дыхание перехватило.

Огонек продолжал свое загадочное движение, последовательно появляясь в окнах. Иногда он задерживался, приостанавливался, опускался. Или, напротив, поднимался к потолку, будто кто-то хотел что-то внимательнее разглядеть при его слабом свете.

Потом он исчез в глубине здания.

Ребята перевели дух.

— Все, — решительно выдохнул Миха. — Хватит этих зрелищ не для слабонервных. Пошли в милицию.

— А если это просто сторож ходит? — осадил его Колька. — Над тобой давно не смеялись?

— А чего делать-то? И на кой нам это надо?

— Вот что, парни, — сказал Костик, — по-моему, дело тут серьезное. Для начала нужно поговорить с этим Сашей. Предупредить его. А потом…

— Потом, — задумчиво перебил его Колька, — потом я бы в засаду сел.

— Где?

— В музее.

— Кто ж тебе позволит?

— Кого ж я буду спрашивать? — в тон Михе ответил Колька. — Нужно перед закрытием музея там спрятаться.

— Ты даешь! Однозначно! А если нас засекут? Не отбрешешься. Докажи, что не верблюд. Не, — протянул Миха, — и сам не пойду, и вам не дам.

Но Колька уже загорелся своей идеей. Он не любил нерешенных задач.

— Видели, там карета — здоровенная такая, вроде как трехспальная? Мы все там поместимся. А утром выйдем, как нормальные посетители.

— В наручниках, — буркнул Миха.

— Знаете, парни, — заговорил Костик, — а если нам с дядей Андреем согласовать? В случае чего он подтвердит, что мы не грабить забрались, а совсем наоборот.

— Он нам однозначно по шеям надает — и вся песня, — сказал Миха.

Так ничего и не решив, друзья отправились на лодочную станцию, где оставили свою лодку. И пока шли аллеей, все оборачивались, поглядывали на черные окна загадочного дома…

Двигаясь знакомой речной дорогой, спящими протоками, среди своих лесов и полей, ребята немного успокоились, оставили позади гнетущие впечатления дня. И Костик сказал:

— Я, кажется, придумал, как нам подстраховаться.