Лоховские истории. Записки таксиста

Валерий Григорьевич Коновалов

«Лоховские истории» – это повествование в рассказах, которые объединены общими персонажами. Герой большинства из этих рассказов, незадачливый таксист Виктор, всё время попадает в неоднозначные, почти анекдотические ситуации, из которых ему не всегда удается выйти без потерь. Книга будет полезна тем, кто хотел бы свести к минимуму негативные последствия от встреч с мошенниками. Приятного чтения. Автор

© Валерий Григорьевич Коновалов, 2021

ISBN 978-5-0055-3326-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лоховские истории

(записки таксиста)

От автора

Автор предупреждает, что все аналогии с реальными персоналиями и фактами не имеют под собой оснований. Сходство и упоминание имен, пола, возраста, внешности, занимаемого положения в обществе, вероисповедания и национальности носит случайный характер. Автор также просит не приписывать ему взгляды героев книги и высказываемые ими суждения.

Последний шанс

— Финиш, такого шанса больше не будет.

Голос Витька звучал трагически.

«Что случилось?» — спросил я несчастного, этого поэта в таксистской куртке, дирижера рубля, узника мечты о таинственной незнакомке — пышногрудой разбитной бабенке, одетой в кожу. «Что случилось?» — спросил я, готовый услышать очередную историю с традиционно-драматическим финалом.

— Раз в жизни судьба предоставляет неудачнику возможность поймать птицу счастья, но он, как правило, её упускает, — изрёк Витек, обнаруживший склонность к философским обобщениям. — Ты меня знаешь: бабы — мой больной вопрос. Все вокруг этого у меня вертится, и все к этому возвращается. Ну и, как сам знаешь, почти одни пролеты. Вчера я совсем истосковался. Весь день ничего не делал, фуИ валял. К вечеру настолько невмоготу стало, что решил выйти в свет. Пойду, думаю, в какой-нибудь центровой кабачок, возьму коктейльчик, куплю пачку иностранных сигарет, буду сидеть и наблюдать жизнь — так, без всяких прожектов: чтобы себя не растравливать, приготовлюсь заранее, что ничего не будет.

Одеваюсь. Еду в центр. А там такое веселье забубённое идет, столько баб в кабаках сидит, на улице даже самые неказистые мужикашки с клёвыми телками ходят. Подхожу к «России» — думаю, дай зайду, истрачу пятерочку, не больше. Можно позволить себе немного развлечься — так, скромненько. Тем более что сейчас туда попасть спокойно можно: фирмы нет из-за Афганистана¹, поэтому они вынуждены советской публикой довольствоваться. Ну вот, вхожу я, раздеваюсь, спрашиваю у официантки столик. Она меня окинула взглядом: вид приличный. «Все о’кей, — говорит, — молодой человек, сейчас сделаем. Вы один?» — «Один, — говорю. «Ну, пойдемте, я вас посажу».

Ведет она меня через весь ресторан, а кругом веселье, пляски, фарцовщики, путанки всех возрастов в шикарных одеждах. Пьют, веселятся, будто в последний раз. Сейчас у них временная безработица — фирма не едет, бойкотирует², но они все равно в центре крутятся, в кабаках каждый вечер, привыкли уже досуг здесь проводить.

Ну вот, ведет она меня, а я смотрю: у окошка за столиком две клёвые телки сидят, места напротив — не заняты. Ну и как-то у меня сразу какое-то, ты знаешь, предчувствие возникло — неужели к этим бабам посадит? Правда, как возникло, так и отпустило: уж очень высокие, куда мне до них? Лет под двадцать восемь, в вечерних платьях, все в золоте. Одна высокая, стройная, другая пониже, но тоже клёвая. Сидят такие две — акулы. На столе бутылка шампанского, пачка иностранных сигарет, салатик и сок.

Смотрю, она меня к ним подводит. Садитесь, говорит, молодой человек. Я спрашиваю разрешение, сажусь. Бабы меня не замечают: болтают о своем. Но, знаешь, как-то чувствуется, что они меня уже засекли: и разговор у них какой-то неестественно увлеченный и специально в мою сторону не смотрят, или как бы невзначай, будто фотографируют — щелк! и опять мимо. Тут у меня внутри опять надежда возродилась — ёкнуло: было бы наплевать, думаю, смотрели бы как на стену, поэтому не так просто всё здесь. Наверное, они сами у нее мужиков попросили. Смотрю, и правда: официантка ведет какого-то толстого мужика лет под тридцать, ухватистого такого, уверенного, чем-то даже на бармена похожего, — сразу видно, своего не упустит, умеет жить по-человечески. Подходит — поздоровался: здравствуйте, девочки. Мне руку подал, подмигнул на баб: все о’кей, будем оформлять. Плюх на стул. Мне коньячку, говорит, и поесть чего-нибудь.

Ну, я вижу, такой случай — не упустить бы: тоже заказываю. Солидно так: «Столичной» двести граммов, столичный же салатик, курочку и сигареты, хотя и не курю. Приносят ему коньяк, он — сразу мне наливает: выпьем за знакомство. Я выпил, разомлел, закурил сигаретку. Он тут же бабам: «Давайте, девочки, выпьем, составьте компанию». Те соглашаются! «Давайте познакомимся: Вася». И как-то все у него непринужденно, весело получается. В общем, один из тех мужиков, которые не задумываются над тем, что сказать бабе, как получше сострить, а просто болтают без умолку, и все у них так весело и гладко, что бабы смеются и всегда знакомятся с такими мужиками. Не то что я: думаешь, чего бы сказать поумнее, а выходит все как-то вымученно, с вывертами.

Ну вот, заказывает он еще бутылочку шампанского, берет ту, которая пониже, и идет с ней в круг. А я эту приглашаю. Стали мы танцевать. Грудь у нее упругая, сама она вся гибкая, податливая, и пахнет от нее возбуждающими духами. Как прижалась ко мне — по всему телу ток прошёл, будто электродами меня коснулись. Думаю: все, ничего в жизни не надо, как только отодрать эту бабу. Сойдётся нынче — даю слово: успокоюсь. Только бы кусочек этой жизни ухватить сказочной.

Спросил, где работает. Официанткой, в ресторане «Украина», и подруга там же. Я, как услышал это, понял: если правильно поведу себя, здесь мне может обломиться. Также рекомендуюсь, солидно: работаю в таксопарке старшим механиком. А она, раз официантка, должна знать, механик в таксопарке — человек при бабках. Он только на двадцати копейках от каждого таксиста за год себе на тачку заработать может. Если, конечно, умный и не пьет.

Потанцевали, сели за столик. Парень этот все истории разные рассказывает. И что ни история, то бабки, веселье, тачки, кабаки. Сам он работает мясником. Бабок, говорит, было бы навалом, если бы не любил погулять. А истории такие, что едут они, например, с другом на югА, останавливаются в самой клёвой гостинице. Ее югославы строили по западногерманскому проекту. Туда, чтобы только устроиться, надо стольник дать. Так что тут уже ясно, какие люди здесь живут. Это как визитная карточка. Ну вот, идут они в тот же вечер в ресторан при гостинице, встречают там двух баб, знакомятся с ними и пьют на их деньги. На следующий день, говорит, мы делаем ответный ход: заряжаю четвертным оркестр, отстегиваю для начала полтинник на шампанское и т. д. Начинается у них кутёж. Пробыли они там три дня. Утром купались, днем спали, вечером гудели. Сначала свои бабки просадили, потом бабские. Обошлись им эти три дня каждому по пятьсот рублей!

Слушаю я его и вижу, что звиздит он наполовину. Но настолько уверенно, что и сам в это верит и других заражает этой верой. И бабы знают, что все это звиздёж, но тоже верят. Вообще бабам нравятся такие разговоры. Ведь это как музыка: зарядили швейцара, отстегнули четвертак, взяли тачку, поехали кутить. Но главное, сам он не скупится, платит за все как-то спокойно, не жмётся. Хотя, может, у него и денег-то больше нет, но он не жалеет их. Деньги надо уметь тратить, мало их иметь. И тут дело не в том, сколько ты потратил, а как потратил. Одно дело, кинуть червонец не задумываясь, а другое — платишь четвертной, а на душе у тебя скребёт, думаешь: вот, заплатил, а будет ли прок? Бабы это чувствуют.

Посидели мы, выпили еще и пошли с этим мясником в туалет. Он мне говорит: «Дело на мазИ, у твоей подруги есть свободная хата». — «Надо только правильно себя повести», — говорю. А он мне: «Да они сами дрючиться хотят — не люди, что ли?» Оказывается, для него и вопросов таких нет — поедут или не поедут, он Фрейда не читал, и психология эта ему ни к чему. Наверное, если бы он все время рассуждал и мялся, как я, ничего бы у него не получалось. А для меня ясно: у девчонок между собой договоренность. Сама хозяйка не может пригласить на квартиру: это будет уже форменное бл. дство, поэтому она делает это через подругу. Та говорит: дескать, есть квартира, надо только упросить человека, предлог придумывайте сами. Все внешне выглядит очень благопристойно. Впрочем, все это могут быть лишь мои догадки, а они голову себе этим вообще не заморачивают.

Пока я лихорадочно придумывал подходящий предлог, мясник просто сказал — кондово и без выкрутасов: сегодня у меня день рождения, надо продолжить веселье. И прилично, и ежу понятно, о чем идет речь.

«Может быть, к тебе поедем?» — спрашивает подруга хозяйку. А у меня в это время внутри все сжалось — сейчас встанет прокурор и зачитает приговор. Та взяла со стола бокал с шампанским, ме-едленно так глоток сделала (я заметил, как у нее кадык вверх пошел), подняла бровь… «Можно», — говорит. И тут я понял, что судьба наконец впервые посылает мне удачу. У меня даже дыхание перехватило, а в груди все заходило от восторга. Хорошо, они меня за человека принимали — не заметили мое состояние.

Вот, заказываем мы еще бутылочку, на столе у нас одна стояла, мы ее забираем, встаем и направляемся к выходу. Идем мы по залу, и чувствую я, что похож на настоящего человека. На мне костюм, модный галстук, итальянский батник — все в тон, на пальце печатка — в общем, похож на солидняка, делового мена. Со мной две клёвые телки, рядом мужик идет, уверенный в себе, знает что к чему. Если со стороны посмотреть, то понятно, что эти ребята отужинали и теперь едут с бабами на квартиру. И все это спокойно, без суеты, как и полагается солидным людям.

Подходим мы к раздевалке, я надеваю свою аляску, мясник — хоть простенькую, болгарскую, но дубленочку, ждем баб: они в туалет пошли. Ну, думаю, мы и на улице в грязь лицом не ударим — в нормальном прикиде.

Выходят они из туалета, подходят к нам, отдают свои номерки. Я иду получать их одежду. Смотрю — несут! Гора меха движется, гардеробщика самого не видно. Накидываю я ей на плечи шубу, придерживаю, чтобы рука вошла, а сам на себя в зеркало смотрю: неужели, думаю, это ты — Витёк? Вот, значит, куда воробушек залетел. И, знаешь, редко со мной случается такое, но я в этот момент перестал о деньгах думать. Понял я, для чего человек живет. Хорошо, с собой бумажник не взял, а то неизвестно, чем бы это все могло закончиться.

Выходим мы из ресторана, берём тачку и едем на Студенческую, к этой Гале. А мясник и в моторе продолжает сыпать историями, балагурит с шефом. Бабы смеются. Шеф тоже: почувствовал «тёпленького» и уже, наверное, барыши про себя подсчитывает. Мне даже противно стало, потому что знакомо это паучье состояние. Дать бы тебе, думаю, ровно по счетчику, чтобы ты так откровенно не зубоскалил.

Подъезжаем. На счетчике около пятерки было, не больше — этот парень без звука отстегивает шефу червончик. Подходим к генеральскому дому: один подъезд чего стоит — в футбол можно играть. Кафель, стены не исписаны — чувствуется, тузы здесь живут. Лифта не стали дожидаться — пошли пешком. Поднимаемся мы по лестнице: эта Галя впереди на два шага. Шубу сняла. Жарко, говорит, и отдала мне. Иду я за ней, несу шубу, а сам смотрю на ее ноги — длинные, стройные, как точёные, в вечерних туфлях на высоком каблуке, и на одной ноге, на щиколотке — аккуратненькая такая серебряная цепочка вздрагивает. Платье у нее шелестит, пощёлкивает от соприкосновения с телом, и пахнет от нее дорогими, возбуждающими духами. Смотрю я на эти ноги, на эту цепочку, вдыхаю запах ее духов и думаю: неужели я эту Галю сегодня драть буду, неужели и мне счастье привалило?!

В общем, это был самый счастливый момент во всей истории. Короче, так. Пришли мы туда, выпили еще немного и начали укладываться. У неё там трёхкомнатная квартира. Мясник в одной спальне, мы с Галей в другой. Сначала бабы разделись, легли, потом мы. Постояли на кухне немного, выкурили по сигарете, поболтали и пошли каждый к себе.

Раздеваюсь я, ложусь и… чувствую — не стоит!!! Е. тваю стать! Что тут делать? А это со мной от нервов бывает: переволновался. Ну, я туда-сюда, и в ванную ходил дрочить — полшестого! Устал, говорю ей, две ночи подряд калымил. Чего-то еще в оправдание наговорил. Ну, она, конечно же, все правильно поняла. Повернулась ко мне задницей и заснула.

А у меня сна нет. У соседей за стеной кровать ходуном ходит — сейчас по частям развалится. Стоны, будто душат кого. Наверное, он так же мясные туши разделывает на работе. Ну, думаю, если у самого ничего не вышло, то хоть на чужое счастье одним глазком посмотрю. Встал и пошёл, будто в туалет. Пошебуршал там для виду, включил воду в ванной и на четвереньках — в их комнату. Подполз, всматриваюсь: ни хрена не видно — темнотища. Так и выполз — задницей вперед. Вернулся на место, лег. Лежу и думаю: почему я человек такой невезучий? Почему у других все легко так и просто получается, а у меня одни проколы? Ведь такое, как сегодня, — ведь это только со мной могло случиться. Для мясника проблем такого рода вовсе не существует (тут я ещё раз прислушался к стонам за стеной). Он и представления не имеет о существовании комплекса неполноценности. И еще я подумал: а может, и не врал он? Может, действительно: кабаки, стольники, гудели три дня, драл генеральшу? Как ты думаешь, а? И уж если кто и фантазирует, так это я. И ни в каких они не в вечерних платьях были, и цепочки никакой не было, и бабы-то, в общем, ничего особенного из себя не представляли, одна даже толстая. Вот и получается: кому кабаки и генеральши, а кому — фантазии.

Голландский миллионер

На прошлой неделе я всех баб своих обзвонил — послали! Одна болеет, другая на смену заступила, третью уж дерут — опоздал. Я её на крайний случай держал — если с другими облупится. А как узнал, что и здесь пролёт, думаю: ну какой же я м. дак — не мог сразу ей позвонить! И всегда у меня так. Взять хотя бы вчерашний день: лежал я на диване, смотрел ящик и философствовал: всё есть у меня — баб нет. Позвонил бы кто. Услышал, верно, меня Всевышний — звонок раздался! И какой-то странный, я бы сказал, нервный. Снимаю трубку. Де Голь! «Есть б-баба, Витёк, х-хочешь?» Голос взволнованный — чувствуется, что не врёт. Иногда, знаешь, звиздит, чтобы деньги выманить или посмеяться надо мной, а тут — заикается даже. Игорёк трубку берет:

— Дело точное, Витек, твоя хата нужна. Только имеется один момент существенный: мы ей сказали, что ты голландский миллионер Макс. Она подписалась.

— Да вы что, — говорю, — офонарели совсем?! Это ведь любая баба просечёт.

— Не ссы, — говорят, — не просечёт. Очень хочет с тобой познакомиться.

Ну, я спрашиваю: что и как? Оказывается, они с Игорьком сняли её где-то в Тушине. Муж сидит, а она в это время со всеми мужиками в подъезде входит, как говорится, в неформальные отношения — по взаимному согласию и за вознаграждение. Они ей просто, по-человечески говорят: чего, дескать, давай с нами без вознаграждения. А она: нет, ищите дур в другом месте. Вот эти шельмы и предложили ей: ты нам пойди навстречу в этом вопросе, а мы тебя познакомим с иностранцем. Голландский миллионер Макс. В Москве по делам фирмы. Он тебе в «Берёзке», чего хочешь, купит.

И она на это клюнула! Говорит:

— А кожаное пальто купит?

— Чего там пальто, — снисходительно смеётся Игорёк, — он тебе бриллиант купить может, если полюбит. А полюбит — это точно. Он нам сам жаловался, что у него здесь никого нет. Такая удача раз в жизни бывает. Может, ещё и в Голландию с собой возьмёт, у них там бабы все страшные, ты там самой красивой будешь.

И, представляешь, баба подписалась на это!

— А что, — говорит, — я мужу скажу, когда вернётся, — откуда у меня пальто?

— Скажешь, подружка дала поносить, а потом в комиссионку снесешь. За тысячу!

Ну и стали описывать её: конечно, Витёк, она не красавица, но фигура у неё, глаза, изгибы — кинозвезда! Соловьём поют, знают мою слабость. Не выдержал я — разлакомился: нарисовалась в моём воображении тёлка мечты — глупая и сексуальная. И главное, знал я, что звиздят они как обычно, а удержаться не смог. Неисправимый человек. Вдруг, подумал, самое онО!? Девчонка из Тушина — промашки с иностранцем быть не могло: их там в глаза живых никто не видел. Знают только по нашим фильмам, где они в клетчатых пиджаках, с длинными волосами и через слово «олл райт» или «о’кей» произносят. Ладно, говорю, хрен с вами, давайте!

Договорились встретиться на «Соколе», у киоска иностранной печати. Думаю: в её представлении голландцы похожи на наших фарцовщиков. Ну и оделся соответственно: перстень, аляска³ и, как самая пенка, белые брюки не по размеру, которые мне один итальяшка презентовал. Утюжил⁴ я его, утюжил, канючил, канючил — так ему надоел, наверное, что он достал из сумки какую-то скомканную тряпку, кинул мне на сиденье: на! отпусти только. И даже денег не взял.

Ну вот, надел я эти брюки и пришел в назначенное время к метро. Купил в киоске пачку иностранных сигарет за рубль пятьдесят. Стою, жду. Смотрю — ИДУТ!..

Е… тва-ю-мать!!! Я как увидел эту бабу, сразу всё понял. Игорёк с де Голлем просекли моё настроение — подбегают первые: «Хеллоу, Макс! Вот, познакомься: Маша!» Рожи корчат, подмигивают: не подведи, отец родной!

Ну вот как бывают бабы — так и эта: одета — хрен знает во что. У неё, видно, и вещей-то своих нет. На улице колотун, а она приехала в каком-то платье декольтированном чуть не до пупа. Наверно, это её самый большой козырь. А так как холодно, выпросила у соседей или у подруги мохеровую кофточку, укуталась в неё. Меня увидела — кофточку сразу распахнула, чтобы декольте видно было. Подходит — испугалась, руку протягивает: Маша! А я, ты знаешь, как увидел это, ну, думаю, опять пролёт! Но, однако ж, счётчик включён да и тренировался дома перед зеркалом, представлял себе всё это в картинах — не пропадать же таланту даром! Приосанился, принял чопорный, «иностранный» вид — говорю торжественным голосом: «Ай эм вери глэд ту си ю!» — и целую у неё руку. Ну, она от такой галантности совсем офонарела: глазами хлопает, ладонь от страха вспотела. А я стою, ну еле сдерживаюсь — сейчас смех прорвётся. Игорёк ситуацию объективно оценил — хвать меня под руку: «Макс, можно тебя на минуточку?»

— На минуташку? Цо то есть? — спрашиваю.

— Хватит вые. ываться, — шепчет. — Ладно, вижу, что не в кайф. Мы ей скажем, что она тебе понравилась и ты ее завтра в ресторан поведешь. А сейчас у тебя дела по фирме. Только дай нам пачку Пелл Мэлла, чтобы марку поддержать, чтобы точняк был, точно не просекла.

И ещё выпросили у меня иностранную банкноту из коллекции. Это я в детстве от делать нЕфуя собирал. Знаешь, времён Веймарской республики, с изображением фельдмаршала Гинденбурга с огромными усами. Коробок спичек миллион стоил. Пришлось отдать ребятам для успешного осуществления задуманного. Сигареты тоже отдал. Пачка тут же в их руках, как у фокусников, исчезла. Поехали они к ней, на улицу Свободы, и драли её там всю ночь. И дали ей эту бумажку. Перед уходом наказали: «Спрячь подальше — валюта! Загребут». Пойдёт с мужем в «Берёзку»⁵ — представляешь себе ситуэйшн?

Я же в великой грусти вернулся домой — к ящику. Невезуха — и только.

Ветка

Помню, в детстве фотограф сказал мне: если будешь смотреть сюда — вылетит птичка! Я этому лысому мужику поверил. Так меня впервые облапошили. С тех пор все и началось, ведь этот первый опыт не пошел мне впрок. Всю жизнь я жду эту птичку, и всю жизнь меня нагревают. Почему, спрашиваешь, я философствую сегодня? Так ведь опять нагрели! Помнишь, я рассказывал тебе о Ветке — аферистке, с которой меня познакомили Игорек и де Голь? Не сладкая у нее жизнь, что и говорить. Приехала она сюда из какого-то занюханного областного городишки. Знаешь, где, кроме бочки с квасом на центральной площади имени Ленина, ничего больше нет. Прогуляла в Москве молодые годы, о семье не думала, а когда поистаскалась, то уж никому стала не нужна. Правда, вышла она из этих передряг тёртым калачом. Я вообще заметил, что все эти бабы, которые рвутся в Москву, такие пройдохи, что куда там москвичкам. Наша соседка, например. Приперлась сюда из Кишинева, женила на себе Левку Меерсона, скромного такого паренька, прописалась, сука, сжила со свету сначала его родителей, а потом и его выгнала. Теперь у нас не подъезд, а вход в синагогу. Да ещё и с южным колоритом.

Вот и Ветка из таких, только глупее. Профинтила свои дивиденды, упустила шансы, теперь сидит на мели. Стала она на мужиков холостых кидаться, чуть было одного аспиранта не заарканила, уже заявку подали. Да родители — большие люди — навели о ней справки. Сына под замок сразу, ей говорят: ты даже не дергайся, стерва! Пёрнуть не успеешь, как из Москвы вылетишь. Она пару раз еще пробовала рыпнуться, да не выгорело. Раз чуть не посадили за растрату — выкрутилась. В таком виде ее и подобрали Игорек с де Голем. Она было не раскусила их сразу, стала и им мозги пудрить. Да не тут-то было, эти ребята сами, кого хочешь, обуют. Тогда вскрыли карты, подали друг другу руки и стали лучшими друзьями. Хотя ухо каждый востро держал. Рассказали мне всю ее слёзную историю: ни квартиры, ни семьи, ночует чуть ли не на вокзале. ПоселИ её, говорят, у себя, Витек: несчастная баба, государство о ней ни фуя не заботится. Я думаю: а с какого это перепуга о ней государство заботиться будет, если она всю жизнь ни хрена не делала, только по ресторанам ходила да с иностранцами дрючилась?

Познакомили меня с ней — предупредили: со своими связями человек, и отодрать даже можно. Ну, последний вопрос сам собой отпал, когда я ее увидел: не впечатлила. За боевого товарища — еще куда ни шло, но как баба… Поселить — тоже не поселил. На хрен она нужна, думаю, мужиков ко мне водить, да еще иностранцев, залетишь с ней — в КГБ на учет поставят. С иногородними начеку надо быть: не успеешь оглянуться, как квартиру оттяпают. А эти деятели и над ней решили подшутить: секи фишку, говорят, мужик жениться хочет. Вот друзья! Успевай только поворачиваться. Короче, подбила она меня на одну аферу. Есть, говорит, возможность взять грины⁶, один к двум! Она там с каким-то фирмачом спит, и он ей, якобы, обещал обменять. Отстегнешь мне, говорит, стольник на жизнь — и хватит. Эти пройдохи кивают: дело верное, Витек, только на всякий случай у нотариуса расписочку возьми.

Я всю ночь на спал — барыши подсчитывал. И так и этак прикидывал — все как-то заманчиво получалось. Наутро посоветовался с Мастером. Это у нас мужик один в парке работает. Хитрый, как еврей. Башка, как у Ленина, и лысый уже, хотя ему только тридцать. Много у нас в парке барыг, а этот особенный. Лишнего не болтает, но за деньги мать родную продаст. В парке за ним большие дела подозревают, но он и малыми не брезгует: пьяных пассажиров только так из тачки выбрасывает. Я раз видел, как он одну проститутку у «Националя» отделал. Не поделили, видно, что-то. Сначала по жопе пендалей, а потом по мордам таких ей плюшек навешал, что, не подоспей менты, покалечил бы. Фирмача её в телефонную будку засунул. Тот и не дергается: смотрит через стекло. Как карп в аквариуме, глаза выпучил от удивления. Я потом эту путанку домой отвозил. Смеялась, что легко отделалась.

Я Мастеру как-то про баб сказал. А он: если мне с одной стороны положат сто рублей, а с другой — Мерилин Монро на выбор, я сто рублей возьму. Я, говорит, лучше куплю пару банок чёрной икры, бутылку шампанского — и любую, самую клёвую центровую телку драть буду.

Ну вот, рассказал я ему про дело, что Ветка предложила. Спрашиваю: как, стоит рискнуть? Тем более, он эту Ветку знает. Он говорит: это твоё дело. Я ему про нотариуса, а он только усмехнулся в бороду. Ну а ты, спрашиваю, на моём месте как бы поступил, поверил бы? А он говорит: я после одного случая вообще никому не верю.

А случай вот какой был. Мастер тогда еще только начинал бизнесом заниматься — фирму бомбить. Крутился у гостиниц, скупал у иностранцев джинсы, жвачку, сигареты и все такое. Поехал он как-то со штанами на Беговую, там раньше у комка⁷ толкучка была. Познакомился там с одним фарцовщиком. Веселый парень, собаку съел в этих делах, вокруг фирмы с пелёнок крутится. Масса историй, прибауток. В общем, завоевал сердце молодого Мастера. «Штаны? Какой размер? Освети! Как раз на брата. Скинь червончик — возьму. Поехали ко мне домой, померим». Берут они тачку, едут к этому парню.

— Ты, — говорит, — здесь подожди, а то у меня отец не любит, когда друзья заходят.

Ну, Мастер отдал ему штаны, сел на подоконник на лестничной площадке и стал ждать… Ждет-пождет — нет парня. Он звонит — никто ему не открывает. Стучит — будто вымерла квартира. Ну, он видит, такое дело — бежит звонить в контору. Приходит мент. Звонит в дверь. Тот ему открывает как ни в чем не бывало. Морда удивленная: «Какие джинсы? А-а, так он мне их продал. За двести рублей. Спекулянт проклятый. Посадить эту рыжую суку надо». Ну, мент видит, такое дело, говорит Мастеру: «В следующий раз уши не развешивай. А то еще за спекуляцию тебя привлеку».

Идет Мастер к остановке автобусной — слышит: свистят. Оборачивается и видит, что этот парень ему с балкона штанами машет.

— Дурачок, — кричит, — сам потом спасибо мне скажешь! С тебя коньячок за лечение!

И действительно, «вылечился» Мастер с тех пор: никому, кроме себя, не верит, даже жене. А с парнем этим они потом подружились, вместе фирму бомбили. И парень этот ему как-то раз сказал: ну и жадный ты до денег — рискуешь как. Тебя, видно, только пуля милиционера остановит.

Между прочим, когда я эту историю Игорьку с де Голем рассказал, так они тут же одного своего приятеля прокатили: взяли джинсы на комиссию и не отдали. Нас повязали, говорят, еле откупились, еще даже свои приплатили. Что и говорить: не кабинетные работники — практики. И все им как-то с рук сходит. Тут даже подозревают, что Игорек стучит на своих. Уж очень гладко у него все получается: всегда торчит — и на свободе.

Ну так вот. Этот Мастер мне ничего конкретного не сказал. Я прямо не знал, что делать. Уж очень бизнес выгодный. Тем более у меня догадки были, что Мастер сам валюту прикупает, не верит в советские рубли. Не продешевить бы, думаю.

Ну и решился. Позвонил Ветке. Говорю: только оформить бы надо сделку. Она удивилась:

— Это что же ты, Витёк, неужели своим не веришь?

— Ну уж, — говорю, — для порядка. Так оно спокойнее будет.

— Да ведь шилом море не нагреешь, пятачком жопу не прикроешь, Фома ты Неверующий.

Но согласилась. Только предупредила:

— Запомни, Витёк: в жизни ничего надежнее и крепче, чем слово друга, не бывает.

Проглотил я этот упрек, но на своем настоял. Пошли мы в нотариальную контору и оформили бумагу. Нами там одна баба молодая занималась, и мне всё казалось, что она на меня с осуждением смотрит: не доверяете вы людям, молодой человек. Мелко.

Вышел я, жду Ветку. Она, как всегда, языками с нотариусом зацепилась. Не может без этого. Уже даже бескорыстно мозги пудрит.

Вышла наконец. Говорит: как тебе не стыдно, Витек? Разве годится так с друзьями поступать? Что ты — среди волков, что ли, живешь? Это хорошо, я сейчас на мелИ, а то ни за что бы к тебе не обратилась. Знаешь, что это такое, когда к тебе даже друзья за помощью не обращаются? Нотариус, на что уж чужой человек, а и то говорит: как вы можете его своим другом считать?

Застыдила совсем. И хоть знаю я, что она звиздоболка, а все-таки неудобно стало. Особенно перед нотариусом. Сумма только сдерживала (пятьсот рублей всё-таки), а то бы порвал эту расписку.

Ну вот. В оговоренный срок ни американских долларов, ни советских рублей я не увидел. Поначалу Ветка меня завтраками кормила. Потом вообще куда-то слиняла. Выследил я ее подругу. Тоже чуть ли не на чердаке живет, за иностранца замуж мечтает выйти и в какую-нибудь Хренастанию уехать… Вот бабы! Придешь к ней домой — еб-твою-стать! Мебелишка старенькая, в мойке грязная посуда свалена, сама ходит в засаленном халате, а подойди к ней кто на улице — отошьёт: рожей не вышел. Устроились и живут в свое удовольствие. То, что мужику трахаться хочется, им до этого дела нет — отвали! Ален Делона ей подавай — и все тут! Или принца африканского.

Пошел я в нотариальную контору к этой бабе. Так и так, говорю, каким образом можно деньги вернуть? А нотариус эта мне и говорит:

— Я вас еще тогда запомнила. И вы, молодой человек, могли довериться такой женщине. Ведь за версту видно, что это за птица. Я так и предполагала, что дело этим закончится.

Перстень

Еду я утром по Олимпийскому проспекту — смотрю: мужик дорогу перебегает. Как раз напротив скупки изделий из драгметаллов. И не по прямой бежит, а как-то наискосок, будто его автоматной очередью срезало. Не поймешь, то ли пьющий, то ли интеллигент: волосы сальные, но аккуратно зачесанные, выбрит чисто, костюм-тройка, когда-то модный, рубашка несвежая, галстук. Прямо к моей машине подбегает. Глаза безумные — видать, что-то случилось у него. Через стекло машет, сказать что-то хочет.

— Прошу прощения, сударь, не могли бы вы меня выручить? — спрашивает меня этот странный мужик, когда я стекло опустил. — Купите печатку за триста рублей. Скупка только через час откроется, а мне вышеуказанная сумма необходима крайне.

Посмотрел я на перстенёк — сотни на четыре, не меньше, тянет. Примерил его — в самый раз пришелся. Мужик даже повеселел, когда увидел это.

— Садитесь в машину, — предложил ему, оглядываясь, — а то не ровен час милиция заметёт.

Конечно, когда сел он, я сразу специфический запашок почувствовал. С утра, наверное, принял. Коньячок, конфеткой закусил, интеллигенция. Но при такого рода сделках — это факт положительный: у загулявшего всегда можно за бесценок вещь хорошую приобрести.

— Да что-то не похоже на золото, — говорю.

Это чтобы цену сбить и заодно на понт взять: может, печатка медная. На заводах, говорят, их умельцы народные штампуют и продают лохам как золото.

— Милостивый государь, — серьезно обиделся мужик, — мне бесконечно стыдно, что я предлагаю вам, незнакомому человеку, фамильную вещь. Я уже только потому подлец, вы же меня своим чудовищным предположением еще больше унижаете. Будучи в разводе, вынужден за бесценок отдавать дорогие для меня вещи, так как на них и супруга моя бывшая претендует. Вынес перстень нелегально, хотя по праву являюсь его законным владельцем.

Понятная история: распродажа имущества общего идет, кто быстрее успеет.

— Даже не знаю, — как бы сомневаясь, говорю, — ведь я не собирался никаких покупок сегодня делать. Просто так сюда подъехал, да и денег у меня все равно таких нет. Вот — двести рублей только.

Мужик принял огорченный вид и как-то картинно задумался. А я-то знаю, как с такой публикой дела вести. Двести не двести, а на двухстах пятидесяти, я уверен, сойдемся. Поинтересоваться бы, чего у него еще есть на продажу. Мастер вот так же люстру антикварную у одного алкаша купил за гроши.

На лице у мужика все еще внутренняя борьба отражалась.

— Будь по-вашему, — наконец театрально махнул он рукой, — вещь ваша! Вы человек интеллигентный, поймете меня и не осудите. А перстень этот принесет вам удачу, верьте.

Пришла пора с деньгами расставаться — меня опять сомнения одолели.

— Что-то я пробы не вижу, — говорю, внимательно рассматривая перстень.

— Помилуйте, вещь старинная, — опять обиделся мужик, — это же вам не совдепия⁸. Товар штучный, эксклюзив.

Что и говорить — благосклонно я его речи воспринимал: очень мне хотелось эту вещицу приобрести. Перстень я уже своим считал и высказывался скорее для порядка. Нельзя же первому встречному доверять.

— А вдруг все-таки это не золото? — продолжаю ненатурально сомневаться.

Тут в глазах у мужика будто хитринка заиграла.

— Ну, а предположим, что и не золото, кто же об этом узнает?

Мне даже показалось, что он мне подмигивает.

— Вы же носить его собираетесь, а не опыты производить. Я бы на вашем месте только из-за одного этого предположения рискнул. Сыграйте раз в жизни, ведь вы же игрок, я чувствую. Игрок вы или не игрок? Двести рублей всего — и по рукам!

А я уже в таком состоянии был, когда человек желает, чтобы его убедили, настолько его предмет увлекает. Корысть здесь, конечно, присутствовала. За две сотни печатку взять — большая удача.

«Сыграл» я: купил у мужика перстень. Из рук в руки — так, чтобы со стороны не было видно, что мы расплачиваемся. Он мне перстень передал, я ему — деньги. Посмотри на нас кто со стороны — подумает: мужики просто сидят, через стекло прохожих разглядывают. Он как-то ловко кисть вывернул, как студенты это делают, когда списывают на экзамене, скомкал деньги и сунул в карман. А я перстень сразу на палец надел — все шито-крыто. Никто ничего не покупал, никто ничего не продавал.

Только он исчез — меня опять сомнения стали одолевать. И сильное желание убедиться в подлинности вещи. Не могу я долго в неопределенном состоянии находиться. А ведь действительно это на игру похоже. Шансы — фифти-фифти.

Еле дождался, когда скупка откроется. Первый у окошка стою. Жду с нетерпением оценщика. Тот с опозданием пришел и сразу исчез за служебной дверью. Когда же ты, думаю, выйдешь? Творят, что хотят, будто это частная лавочка. Наконец мучитель этот появляется: маленький, сухонький, волосёнки реденькие, передних зубов нет, а смотрит министром, строгий. Пиджак повесил на плечики, надел рабочий — с кожаными вставками на локтях. И все это с чувством своей значимости, не спеша, садист. Лампу включил, что-то типа монокля на резинке на лбу закрепил. Что же ты, думаю, тянешь, скотина? И в то же время чувство беспокойства испытываю, как перед дверью зубного кабинета. Вроде бы и лечиться надо и войти боязно. Такое неопределенное состояние.

Отодвинул он створку — прием начался. Просунул я в проём окошка руку, положил ему на блюдце перстень. Мне показалось, он даже не взглянул на него — сразу говорит:

— Медь не берем.

— Как медь? — похолодел я. — Вещь золотая.

— Так и носите ее на здоровье, нам-то зачем нести? — говорит бездушный гад.

— Вы хоть посмотрите перстень получше, — с надеждой говорю я ему.

— А чего мне на него смотреть? — сердито удивляется оценщик. — Медь.

— По пять штук в день носят, — обращается к кому-то из своих за дверью и мне опять: — Не надоело? Следующий!

Ноги у меня будто обмякли. Башка от горя перестала соображать. Бросился было мужика того искать — да сообразил, что это дохлый номер. Хотелось о своем горе рассказать кому-нибудь, хоть бы этому оценщику. Но он таких, как я, по нескольку за день видит, наверное, поэтому сдержать себя пришлось. Вышел я из магазина, стою дурак дураком. Две сотни выкинуть за пять минут ни за фуй! Вот попал так попал. Прокрутить бы все назад, да разве это возможно? Сколько раз давал себе слово не лезть туда, в чём не разбираюсь, и тем более на улице с рук вещи брать. Вот лишнее тому доказательство. Хоть действительно носи этот перстень теперь. Все равно никто не сможет определить. Но как же обидно!

Вечером пришел домой, а там по ящику как раз передача о мошенниках шла. И настоятельно советовал милицейский чин информировать правоохранительные органы о таких случаях. Так и сказал: от вас, мол, во многом зависит успешная работа милиции. Обращайтесь: только вместе мы сможем вывести эти родимые пятна проклятого прошлого. При социализме таким явлениям не должно быть места.

Настолько зол я был на того мужика, что действительно решил обратиться в милицию. Денежки мои, конечно, пропали, но человек всегда надежду лелеет: а вдруг как раз ему и повезет. По крайней мере, хоть эту суку на учёт поставят.

Приехал я в милицию — мне говорят: участковый на задержании, будет через час. Хотите — ждите. Раз уж приехал, думаю, подожду. Действительно, часа через полтора участковый явился, пригласил меня в кабинет, где я ему всю свою душераздирающую историю и поведал. Думал, сейчас он этим делом заинтересуется, меня поблагодарит за активную гражданскую позицию. А он вздохнул как-то обреченно, подошел к сейфу, достал оттуда коробку из-под обуви, показывает мне. А она почти доверху набита таким же «золотом», как мой перстень.

— Вот, — говорит, — покупаете в неположенном месте, с рук, нарушаете правила торговли, а к нам потом приходите жаловаться.

Мне, конечно, легче стало от осознания, что не меня одного нагрели, но все-таки говорю ему:

— Я этого человека хорошо запомнил, могу описать. Наверняка он постоянно там крутится.

Он опять вздохнул и спрашивает:

— Лет пятидесяти? С редкими волосами, на интеллигента похож, говорит как-то странно?

— Да-да, — обрадовался я, — он, точно!

Сейчас, думаю, людей снарядит и по горячим следам возьмут его. А участковый говорит: это Ситников, проживает там-то, специализируется на мошенничестве. Никакой жены у него нет и никогда не было, молодые годы в местах не столь отдаленных провел, там и книг начитался, косит под интеллигента. Сейчас остепенился и вот — мелочевкой занимается.

Я был обескуражен: знают мошенника, налицо факт преступного деяния, а реакции — никакой. Участковый, словно прочитал мои мысли, говорит:

— Вы поймите, чтобы доказать это, надо его за руку поймать. Вы что думаете, он признается, что продал вам вещь? Это же профессионал, он скажет, что вас первый раз видит. Да и вы — нарушаете закон, он это тоже понимает. Тем более если вы думали, что эта вещь золотая. Тут вам лучше подумать, как бы самому в неприятную историю не попасть. А окажись она краденой? Сами решайте, делать ли вам заявление.

Понял я, куда он клонит: ему лишний висяк ни к чему. А и мне, собственно, какая выгода от этого? Денег мне уже не вернуть, а выполнять гражданский долг за собственный счет накладно. Пожалел я, что время зря потратил, и ушел, так и не сделав заявления, злой на эту суку Ситникова, участкового, а больше всего — на себя.

Психологи в таких случаях советуют искать у каждого события положительную сторону. А ведь они правы. Во-первых, это мне наука на будущее; во-вторых, кинули меня на двести рублей — а могло быть хуже; в-третьих: вещь носить можно, так что реальный ущерб меньше, чем двести рублей: рублей двадцать-то он, надеюсь, стоит. Если же медитацией заняться и из космоса посмотреть на это событие, то оно вообще ничтожным покажется.

Хорошая вещь — медитация. Да и перстень ничего на пальце смотрится. Носить буду, чтобы хоть моральную компенсацию получить. Только если бы он золотым оказался, еще бы лучше было: ведь это вложение средств, задел на черный день, а не просто побрякушка. Ни хрена я не успокоился. Хоть заново медитировать начинай.

Кукла 1

За весь день — ни одного пассажира: плату с первого числа в два раза подняли. Теперь километр сорок копеек стоит. У метро «Волги» с шашечками вереницей стоят. Таксисты в кафешке напротив собрались: новость обсуждают. Власть, понятное дело, ругают. Ильичу досталось по первое число. Вспомнили всё: и «Малую землю», и артикуляцию. Коммунисты, суки, совсем народ задавить хотят, хоть увольняйся теперь. А куда пойдешь? Привыкли уже к левым заработкам. Успокаивающие голоса стариков раздаются: кто ездил на такси, тот все равно будет ездить. Устаканится всё — надо только переждать. Пассажир чисто психологически не готов платить сегодня за то, за что он еще вчера в два раза меньше платил. Проблема — как с чаевыми теперь быть?

День потерян. Раз такое дело, думаю, прогуляюсь-ка я по магазинам. Оставил тачку у метро и пошел в «Мужскую моду» на улице Горького⁹. Давно мечтал костюм фирменный купить. Все время в джинсах да в джинсах, а всё-таки хочется иногда и солидняком выглядеть.

Магазин весь светом залит, пиджаки, брюки в ряд висят по размерам. У продавцов лица, как у членов правительства, надменные. Хрен подойдут к тебе — заелись. Посмотрели на меня (а я на работу простенько одеваюсь): ты, мужичок, может, не туда зашел? Может, тебе лучше в «Детский Мир»¹⁰ поехать, там дешевле, а сюда надо с бабками приходить. Не ваше собачье дело, думаю. Подхожу к своему размеру, начинаю костюмы перебирать. Да уж и не скажешь, что у вас тут что-то приличное имеется. Наверняка хороший товар, как всегда, на складе припрятали. Морды вон какие отъели — не подходи, а покупателей-то всего я да парнишка какой-то деревенского вида. Брюки смотрит.

Ничего я не присмотрел себе, вышел из магазина. Куда, думаю, еще пойти? А парнишка этот, что брюки смотрел, вдруг подходит ко мне и говорит:

— Не хотите фотоаппарат приобрести? За углом дают. По два в руки. У меня брат очередь занял, два часа уже стоит.

— Какой марки? — спрашиваю.

— «Зенит». Они на толкучке по двойной цене идут.

— С каким объективом?

— И те, и другие есть. Если «Гелиосы» закончатся, то уж с «Индустаром» обязательно возьмем, — убеждает парнишка.

Мысли мои зашевелились, и я мигом в рабочее состояние пришел.

— Сколько за очередь возьмете?

— Пять рублей за штуку устроит?

— Вполне.

У меня как раз только сотня и была, а «Зенит» семьдесят семь рублей стоил. Выпишу, думаю, чек на второй экземпляр и домой сгоняю за деньгами. Хороший навар будет. Надо же как-то бабки за день простоя отбивать.

Свернули мы с ним в переулок, идем не спеша. Паренек не москвич — видно по одежде: ботинки не модные, брюки старого фасона, курточка советская и кепка. Роста небольшого, но довольно крепкий паренек, сбитый.

— Перстень у вас красивый, — заметил. — Золотой?

— Конечно, — соврал я.

А сам подумал: вот оно — моральное удовлетворение. И действительно, как это золото определить? Тут все зависит от того, кто его носит. Если это замухрышка какой-нибудь, то даже если и наивысшей пробы вещь — ни за что настоящей не признают, а если ты солидный человек, тузом выглядишь, упакован, как положено, тогда хоть медь носи — за золото примут. В ушах богатой бабы любая стекляшка бриллиантом смотрится.

В это время обгоняет нас по дороге мужчина. Высокий, в дубленке, шапка пыжиковая, шарф дорогой, мохеровый, на ногах — импортные сапоги. Сразу видно — солидняк. Быстрым шагом идет. Вдруг видим: у него из-под полы дубленки пакет выпадает, а он не замечает этого, скорым шагом поворачивает за дом и исчезает.

Спутник мой (до чего же шустрый!) подбегает к пакету — зырк глазами вправо-влево, моментально поднял, развернул — показывает мне: пачка червонцев! Толстенная! Он пакет сразу за пазуху себе и засунул. По сторонам оглядывается. У меня, конечно, первой реакцией было мужика окликнуть, чтобы тот пропажу обнаружил, но что-то не позволило мне сделать это: голос пропал. А почему? То ли это поведение моего спутника, который явно считал деньги своей добычей, то ли внутри у меня уже родилось преступное чувство — в общем, что-то заклинило у меня: и мужика жалко, и пачка эта на рассудок мой так подействовала, что я соучастником себя почувствовал. Паренек палец к губам приложил: молчи — и все будет чики-чики.

Прошли несколько шагов. Тут мужик (видимо, обнаружил пропажу) бежит нам навстречу. Дубленка расстегнута, полы развеваются, шарф выбился, открыв грудь, шапка в руках, волосы растрепались. Лицо красное, взволнованное. Подбегает к нам:

— Молодые люди, вы не видели здесь белый пакет? Выпал по дороге.

Я уж было рот открыл: дескать, пакет у нас. Не могу сказать, что я это с удовольствием хотел сделать, но то, что намеревался, — это точно. Паренек меня опередил:

— Нет, не видели, а что там было?

— Деньги, — отчаянно воскликнул мужчина, — тысяча, десятирублевыми купюрами.

— Надо же, — неестественно посочувствовал парень, — если найдем, обязательно вернем.

Я стою — будто онемел, в их разговор слова вставить не могу: сумма эта, которая в пакете была, меня дара речи лишила.

— Ребята, если найдете, я вас отблагодарю! — с отчаянной надеждой в голосе воскликнул мужик, как бы за соломинку хватаясь. — Помогите, пожалуйста. Я сейчас к метро побегу, я оттуда ведь шел.

И побежал. Когда он исчез из виду, парень еще раз оглянулся по сторонам и говорит:

— Надо валить. У тебя сколько денег есть при себе?

— Сто рублей, — говорю машинально.

Тогда он предлагает:

— Давай свой перстень, сто рублей — и забирай пакет. Линять надо.

Классическая ситуация создалась: с одной стороны, алчность на мое решение подействовала, а с другой — необходимость сейчас же решение принять. Ведь это стопроцентный навар, даже если бы перстень золотой был. Поэтому я в состоянии завороженного находился. Отдаю ему сто рублей, перстень снимаю с пальца. Он передает мне пакет и быстрым шагом удаляется в ту сторону, куда пострадавший побежал. А я все еще стою и противоречивые чувства испытываю: радость от того, что вернул деньги за перстень, да еще и наварил, смущение перед пареньком, который перстень принял за золотой, и вину перед бедолагой этим — мужиком. Что ни говори, а все-таки это чистейшей воды воровство. И как меня угораздило, ведь я всегда таких дел сторонился?

Продолжалось это полминуты, не более. Еще туман не рассеялся, наркоз еще не отошел, а на меня прозрение снизошло. Достаю пакет, открываю его… Глаза ни хрена не видят. То есть видят, но не то, что хотелось бы. В пакете — пачка нарезанной газетной бумаги размером с десятирублевую купюру, снаружи — два настоящих червонца…

Живодеры

Хотел я бизнесменом стать, обогатиться. Но если правду говорят, что все болезни от нервов происходят, умру лет на сто раньше — точняк. Так меня колбасило недавно — до сих пор отойти не могу.

А случилось вот что. Юрист наш, Серега, молодой специалист, видя, какие деньги проплывают мимо его носа и оседают в карманах шефа, подумал: а на хрена я буду на него пахать? Ведь это на заводе можно людей средствами производства и социальными гарантиями удерживать, а здесь надо только уметь с клиентами общаться да знать, кому из чиновников на лапу дать. Затраты — пустяковые: купи компьютер, сними офис, дай объявление, найми персонал — и вперед! Сейчас кризис, предприятия закрываются — люди готовы за гроши пахать.

В тонкости дела он вникать не хотел. Помнишь, у классика герой говорит: зачем мне географию знать, когда извозчики есть? Даже обиделся. Вот так и Серега.

Вообще-то он правильно рассудил, и дела должны были пойти у него. Но чего-то в нем не хватало. То ли жилки деловой, то ли охоты черную работу выполнять. В нашем деле ведь очень важно за глобальными вопросами не забывать о мелочах, а не то тебя свои же сотрудники обуют. А может, опыта у него не было. Никакого. Ведь отрицательный опыт — тоже опыт. Теперь-то этого добра у него навалом: на стены вешать — стен не хватит. Человеку иногда полезно бывает обжечься: сразу отрезвляет.

Начиная дело, Серега первым делом пошел в магазин и купил себе три костюма: светлый, в елочку и черный. Шеф, думает, пускай себе ходит в чём попало, а я, когда разбогатею, еще и космическую связь приобрету. Представил себе, наверное, как будет звонки от девок принимать по сундуку своему. Крутояров такой! На клиентов наших, видимо, насмотрелся. В общем, всё у него как у крутых и основательных людей, которые не мелочатся и на спичках не экономят. Не то, что наш шеф, который рассказывал, как начинал дело. В «офисе», а в реальности в однокомнатной квартире в «хрущевке», самой дорогой вещью был стол с зеленым сукном — пятидесятых годов, директорский. За другим столом, попроще, сидела единственная сотрудница, его родственница, немолодых уже лет, бывшая школьная учительница, нажившая от этой профессии неврозы и почти спятившая. На столе у нее стояла «оргтехника» — портативная пишущая машинка «Москва» с мелким шрифтом. Зарплата мизерная: шеф скрягой был. Сотрудница эта до сих пор вспоминает, что он ей «недоплачивал». А все потому, что нарушил золотое правило: не бери на работу родственников: не трахайся, где работаешь, и не работай, где трахаешься.

Так вот, Серега все по-другому поставил. Взял в кредит оргтехнику, пригласил по объявлению смазливую девку, нанял личного шофера (шеф-то, сквалыга, в центр всегда на метро ездил, да и то норовил у сотрудников проездной взять).

А шофером пригласил меня. И я, дурак, повелся на это. Посетовал он только, что тачка моя не соответствует его амбициям. Мой боевой 412-й, который по три раза на дню ломался. Но зато Серега знал, что я профессионал. Да и, говорит, ты свой человек. Только тачку свою — помой, что ли: у тебя в салоне псиной пахнет. Это он верно заметил, унюхал то есть. Впрочем, не унюхать может только человек, полностью лишенный обоняния. Провоняла моя машина из-за тёщиного восточника, Тарзана. К тому же — весь салон в собачьей шерсти.

Дали мы рекламу. Я говорю «мы», потому что Серега со мной все время как бы советовался. Ведь он, когда задумал все это, предложил мне тоже бабки в дело вложить — типа учредителем стать на пятнадцати процентах. Я прикинул: а что если эти 15% будут меньше моей зарплаты? Хотел ему сказать, что, мол, денег нет: не любитель я рисковать, лучше уж по копеечке, но зато верный хлеб — как говорится, курочка по зёрнышку клюёт. Но что-то заклинило у меня в этот раз. Думаю, все капиталистами становятся, не упустить бы момент — когда еще подвернется такое? Пока набор идет, надо вступать. И согласился. Деньги у Нинки взял. Мечта у нее была — шубу купить, хоть «на старости лет походить в приличной вещи». Пожалась, пожалась, но на святое дело дала. Тоже женой учредителя стать захотела.

Ну вот, поехал я в газету «Из рук в руки», дал рекламу: «Открыть свое дело за один день!». Серега решил конкурентов подкосить сроками и демпинговыми ценами. Да и все-таки не дурак он был — заготовил им подарочек. Это еще когда он у шефа работал, ездил к одному чиновнику и прикармливал его за счет фирмы. И выдумал такую хитрость. Сочинял наименования будущих фирм, ехал с этим списком к чиновнику, тот вписывал эти названия в реестр за определенным номером, получал свои законные бабки и ждал только, когда Серега принесет реальные документы на уже состоявшуюся «регистрацию», чтобы положить свой экземпляр в архив. Придумал всё это Серёга, но ничего шефу не сказал. В бизнесе такое сплошь и рядом бывает. Кидают хозяев только так — особенно тех, которые ленятся процесс контролировать. Часто хозяин и сам догадывается, что его сотрудники воруют, но специально не отслеживает их. Что, думает, я зря расстраиваться только буду? Без воровства нельзя. Ему главное, чтобы прибыль была, чтобы сотрудники беспокоились о фирме — она ведь их кормит. Не будет фирмы — нечего будет переть. Да и польза от воровства есть определенная. Взял, например, сотрудник с клиента больше денег за «ускорение», деньги сверх тарифа мимо кассы себе в карман положил, — зато он этого клиента, чтобы факт наружу не вылез, как конфетку облизывает. Конечно, некоторые, особенно шустрые, зарываются. Просто начинают, видя такую безнаказанность и бесконтрольность, борзеть — всю выручку в карман класть: всё ведь черным налом идет. Шеф приезжает только для того, чтобы содержимое сейфа проверить. Ему главное, чтобы там наличность была. Бабки есть — чего беспокоиться? При такой системе ленивым нужно быть, чтобы не красть.

Народ к нам валом повалил. Да и сама внешность Сереги располагала: симпатичный интеллигентный молодой человек, в обращении обаятельный, серьезный, без фамильярности, предупредительный. Аккуратно подстриженная бородка, свежая сорочка, дорогой галстук, костюмы менял через день — то в светло-серых тонах, то темный, всё в тон, даже носки. Манеры. Бабы с особенным удовольствием ему деньги отдавали. Рацион у нас в конторе изменился. Пошли закуски, фрукты, соки, салатики из кулинарии напротив. Вместо пирожков, которыми нас шеф травил. Кофе банками поглощали, дорогое. Уже стал я жалеть, что согласился на 15% в деле, а не потребовал больше. Деньжата у меня водились: на новый авто копил. Инфляция дикая была, нужно было как-то деньги сохранить. Сегодня у тебя на половину тачки деньги есть, на следующее утро просыпаешься — только на велосипед «Орлёнок». Все на бартер перешли. Тут-то мне мои денежки и вложить. А то приходилось покупать всякую хренотень, чтобы потом продать можно было и вернуть бабки. Телевизоры по три штуки, носки, утюги, презервативы — в общем, все, что можно было купить. Цены на глазах росли. Зато деловая активность бешеная была: люди деньги не держали, старались скорее в оборот их запустить. Так что мы без дела не сидели, клиентов море было. Самых напористых в первую очередь обслуживали, ну а кто покладистей — мы как-то, само собой, отодвигали. Они позванивали ненавязчиво, спрашивали, как дела — Серега им бодро отвечал: всё идет своим чередом, причин для волнения нет. Беспокойного же клиента с первого дня видно. Он еще копейки не заплатил, а уже спрашивает, когда у него счёт в банке будет: туда, видишь ли, миллионы должны поступить с минуты на минуту. Ради таких, чтобы не потерять будущего клиента, мы бегаем, как тараканы: и документы ему до ночи выводим, и взятки за ускорение по двойному тарифу платим. Но я заметил такую вещь: чем больше ты стараешься, тем к тебе больше претензий, меньше благодарности. А на хрена, думает клиент, я им столько плачу? Делов-то всего на три дня, не жирновато ли? На один день просрочишь — орет как резаный: «Мне на счет деньги должны упасть! Я вас на бабки выставлю! Счетчик включу!» Крутизна — дальше некуда, а часто так бывает: наорётся такой клиент — и пропадает. То ли у него запой, то ли успокоился, то ли миллионы его из области мечты и куража. Да еще и денег задолжает. Ведь некоторые думают, что главное — фирму зарегистрировать и назначить себя генеральным директором, пока не поймут, что деньги с неба не падают, если сам не крутишься, как бобик. По мне, так уж лучше кавказцы. Приезжает такой джигит в Москву и создает через нас «Концерн «Транснациональная лизинговая компания», чтобы торговать квасом из бочки на улице.

— Как будет называться исполнительная власть, — спрашиваем, — директор, генеральный директор или президент?

— Прэзыдэнт пиши. Вызытку мнэ и пичать с гэрбом сдэлай?

Выбьет он место для торговли через своих земляков (а они друг за друга горой), возьмет продавцом какую-нибудь хохлушку без московской прописки, поставит свой «Концерн» на бойкое место — и можно жить. Можно на родину съездить — раздавать жителям родного аула визитки с гербом. Прэзэдэнт «Концерна», едрена феня!

Вот идут у нас дела, денежки поступают, премии мы друг другу выплачиваем. Серега в ресторан напротив обедать стал ходить в компании с секретаршей голубоглазой. Я ее про себя Мерилин Монро прозвал. Дальше — больше: стал Серега и свободное время с ней проводить. На работу вовремя не приходят. Взял на службу студента. На моей тачке уже брезгует ездить, вызывает все время такси. Авто подумывает купить — восьмёрку.

А дела начинают потихоньку скапливаться. Начинаем мы зарываться. Начинают, как говорят юристы, «наступать сроки исполнения обязательств». Стал клиент толпиться в конторе. Требовать того, кто им сладкие речи говорил и деньги брал — то есть Серегу. Тут я, если раньше нет-нет да вставлял пару слов о своем учредительстве, понял, что лучше прикинуться валенком.

— Сергей Алексеевич будет сегодня?

— Безусловно!

— Когда?

— Часам к 12, он в Минюсте.

В час — звонок!

— Сергей Алексеевич задерживаются в Минюсте. Будут после обеда.

В конторе ропот:

— Как же так? Ведь было обещано! Скажите хоть, в каком состоянии дела наши находятся?

— Не волнуйтесь, все контролирует Сергей Алексеевич.

К трём часам опять толпа собирается. Вот-вот Сергей Алексеевич должны подъехать. Опять звонок! Они будут-с вечером. Ну что ж, день все равно потерян. Клиент решает ждать, чтобы узнать в конце рабочего дня, что Сергей Алексеевич застрял в Лицензионной палате.

Начались скандалы, пошли наезды. Кто деньги назад требует, кто соглашается терпеть, отчаявшись, жалуется, кто грозит. А Серега — он не специально ведь это делает, ведь он старается. Вот только стараться надо 24 часа в сутки. Или склонность к этому иметь. Жадным быть, изворотливым. Холодный расчет тут нужен, ясная голова и хрен знает чего еще, что нам не дано с ним. А у него что — молодой задор только? Так этого мало. Ох, не надо было мне соглашаться на 15%. Теперь и захочешь уйти — не уйдешь: клиенты на квартиру завалятся.

Денег стало не хватать. Средства, вносимые новыми клиентами, шли на выполнение старых заказов. Создалась своеобразная пирамида. Приноровились мы к ней, и опять пошли соки, рестораны и частные такси. Я это «мы», конечно, к Сереге отношу. Сам-то я беспокойный и от всего подвоха жду. Не нравилась мне эта ситуация. Но не скажешь же: кончай, Серега, барствовать, давай пояса потуже затянем и поднажмем. Понимал, что не поймет он меня: трудно от привычек хороших отказываться. Тем более у них с Мерилин медовый месяц начался.

Хоть и пахали мы от зари до зари — пирамида себя изживать стала. Студент почувствовал, что жареным пахнет, свалил. Уже мы и прибыль учредительскую не получали. Только на хлеб. Но без масла. Мерилин — молодец, хорошей закалки оказалась, хоть и девчонка. По-моему, он ей уже и не платил: нечем было платить. Иной раз деньги новых клиентов и минуты не держались в наших руках. Тут же уходили на оплату пошлин, нотариальную заверку и «представительские расходы».

Вот приходят к нам как-то два молодых мужика. Веселые, все в делах. Упакованы рацией. Бух ее на стол. С Мерилин шутки шутить стали. Мы ее специально к мужикам командировали, чтобы чарами своими воздействовала. Ну, они ей сразу: пойдем с нами пообедаем сегодня. Мерилин отказала тактично. Умная вообще девка оказалась. Так отказала, что и клиент не обиделся и верность соблюла. А то, гляжу, деньги деньгами, а Серега даже позеленел от ревности, пока все это слушал. Лишь улыбался натянуто. Люблю таких девок. Верных. Просто мечта моя когда-нибудь встретить такую. Наверное, в жизни это самое оно — надежного человека найти. За всю жизнь только Нинку и встретил. Но жена, сам понимаешь, у мужика не в счет. До первых рогов, правда. Человека иногда надо по башке стукнуть, чтобы он свое счастье понимал и ценил.

Заказывают нам эти клиенты внести изменение в устав своей фирмы «Веселый заготовитель»: собираются открыть филиал в городе Коломна.

— А чем вы занимаетесь? — кокетливо спрашивает их Мерилин.

Отвечают:

— Киллеры мы.

И смеются: «Изготовлением мясопродуктов из мяса живого скота». Скотобойню налаживали под Коломной. Я этих мужиков про себя «живодерами» сразу стал называть. Посидели они еще, посмеялись с Мерилин, уточнили сроки и уехали. Благоприятное о себе впечатление оставили, если не думать об их «хозяйственной деятельности».

Уехали они — нам Серега сразу выдал на жизнь немного деньжат. Мерилин за тортиком сбегала. Кофеек, шампанское. Посоветовались и решили: так как денег у нас лишних нет, не будем обращаться за помощью к посредникам, а сами попытаемся осилить заказ. Документы подготовили — комар носу не подточит. Серега все статьи Гражданского кодекса и Федерального закона проштудировал. Знали мы, что руководителем палаты там была одна бабенка, не вынесшая свалившейся на нее маленькой власти над предпринимателями. Настроение у нее, как у всякой бабы, зависело от разных факторов. То она — сахар, то колбасит ее. Должно было это Серегу насторожить. Но он бывал там раньше по мелочам, и она ему такой не показалась. Я умею, говорит, с людьми язык общий находить, не боги горшки обжигают.

Занял я с ночи очередь в эту палату, сижу в машине — жду. К утру целая бригада местных подъехала — представители всех видов спорта. Сначала хотели выкинуть меня из очереди, да смилостивились. Хорошо, говорят, тогда дежурить будешь — список держать. Они на этом бабки делают — на очередях. Потом продают. В Москве только ленивый не зарабатывает. Здесь деньги под ногами валяются. Скажи: где, в каком городе, в какой стране можно на очереди в регистрационную палату заработать? А всё чиновники: как писал о них Гоголь, ну ни-х-хх-уя они не изменились с того времени. Только, может быть, еще более свирепыми стали, потому что голодные. Как комары, когда им жрать нечего, на тебя набрасываются. Тощие, маленькие, а кусают, как слепни, — не спасешься, пока не одуреешь от укусов.

К утру Серега прибыл. При параде как всегда. Пошел сдавать дело. А баба эта уже с утра отчего-то на взводе была. Документы наши просматривать стала и как бы с сочувствием, почти доброжелательно отмечает: у вас это положение в уставе не соответствует закону. Говорит, а сама почти глаза закрывает: видно, на своих внутренних проблемах сосредоточилась. Серега видит, что несет она пургу, и, если бы не поджимали сроки, слова бы не сказал — но опять ночь стоять?! Он по молодости отвечает: никак нет, все в точном соответствии с российским законодательством. Извольте обратить внимание на эту строчку: у нее есть продолжение, поэтому она трактуется так-то и так-то, и статья такая-то настоящего устава на это прямо указывает. Хотел и дальше разглагольствовать, да наконец заметил, что она начинает выходить из своего внутреннего состояния и покрываться красными пятнами, — замолчал.

— Вы, наверное, думаете, что мы тут безграмотные и не умеем по-русски читать!?

Понял Серега, что маху дал — заюлил: сейчас же все исправим и мигом предоставим с исправлениями. Но её уже понесло: нет, говорит, как же я вас приму, если вы неподготовленными приходите? Серега видит, назад дороги нет — пустился с ней в академическую дискуссию. Это он пустился. А она как завизжит: вы меня из себя хотите вывести!? Хорошо, я приму ваше дело, но напишу отказ!

Надо было сразу Серёге понять, что дело наше — безнадёга. Это только после института можно думать о «судебной перспективе» и предлагать клиенту отстаивать свои права в суде. Он вам так скажет: вы, ребята, можете судиться, сколько хотите, а мне чтобы документы через две недели были готовы, как и было обещано. Я за то вам бабки платил, чтобы с чиновниками-кровососами дел не иметь.

Бросился Серега к посредникам. Те говорят: поздно, ты уже засветился со своим делом. Не надо было права качать. Ушел бы потихонечку. Мы тебе не то что устав — ведро с солеными огурцами зарегистрировали бы. А сейчас поздно: понесло её — не остановишь.

В общем, намаялись мы с этой бабой. Еле дело сдали. А мужики уже интересуются: две недели прошли, где документы? С нами шутить не надо, себе дороже будет. А мы: завтра да завтра. Наконец поехал Серега получать дело. Ему говорят: отказ! Можете жаловаться в центральную палату, если не согласны. Бросился Серега на Моховую — а там запись к руководству за месяц вперед. Полный пи. дец!

«Живодёры» неладное почуяли — говорят: «Что-то у вас не так, ребята. Может, вы наши документы потеряли, так и скажите. У нас контракт горит. Ваш начальник — он что, о двух головах, что ли? Как у него со здоровьем: не пьет, не курит? А то сейчас на органы человеческие большой спрос. Можем устроить. И непонятно: шутят они или всерьез.

Ситуацию пришлось мне разруливать, и я решил, что не буду скрывать от клиентов правду: лучше заранее предупредить, чтобы не подвели своих партнеров. Так я и сделал. Они сначала не поверили: «Ты что, Витёк, шутишь?» Потом, когда посмотрели в мои «честные» глаза, дошло до них. «Что же вы, суки, нам мозги парили? Вы же нас без ножа зарезали!» Но не стали долго орать — осознали ситуацию. Перед уходом просили передать Серёге, чтобы готовил бабки. И сумму озвучили. Я ошалел: откуда у него такие деньги? Захочет жить — найдет, говорят. Уехали. Стали мы уже думать, как бы свалить отсюда по-тихому. Но не тут-то было. Откопали «живодёры» наши учредительные документы, чтобы место жительства Сереги узнать, и оп-пана! — водила-то — не совсем и водила, а один из учредителей. Приезжают они в контору, заводят меня в кабинет. Один из них, в очках — более менее спокойный такой, даже сочувствует мне как бы, спрашивает: «Что делать будем, Витёк, дело-то серьезное? Ты учредитель, надо отвечать». Второй злой, маленький, жесткий: «Мы тебе, сука, яйца открутим, нас чуть из-за вас не пришили, мы тебя, на хрен, в рабство в аул продадим, не хочешь?» — «Подожди, — говорит ему „добрый“, — они ребята смышленые, не доведут до греха». — «Клал я на их смышленость, мне из-за них ствол ко лбу приставляли, чуть не обосрался. Мне теперь и денег никаких не надо, я лично косой по их башкам пройтись хочу». — «С этим всегда успеешь. Ребята все понимают. Ты, Витек, понял, во что вы вляпались?» — «Счетчик у вас включен!» — орет «злой». — «Ты подумай, — советует „добрый“, — что у тебя есть, у кого занять можешь. С Сергеем посоветуйся. Если уж решили бизнес вести — надо быть готовым к тому, что придется отвечать».

Беда нас объединила с Нинкой. Раньше частенько спорили, а теперь все время вместе, одна команда. Все-таки родной она мне человек, что тут говорить. Кто как не она? И зачем я согласился учредителем стать?! Ну зачем мне эта головная боль? Жил же нормально и при старом режиме и сейчас как-то подстроился. Чем больше денег, тем больше ответственности. Понял я теперь, что такое быть хозяином. Простой служащий или работяга какой-нибудь отпахал рабочий день — и все! Ему хоть трава не расти: сгорит ли хозяйская палатка, продлит ли собственник помещения договор, повысит ли арендную плату. Не понравилось — ушел, и никакие долги на тебе не висят. Предприниматель же: ложится спать — о бизнесе думает, встает с постели — о том же. Трахается с женой — гадает, успел ли кассовый аппарат скрутить в конце рабочего дня? Хотя кто же мешает ему изменить свою жизнь — стать счастливым инженером, строителем, учителем, водилой? То-то и оно. У каждого свой характер, свой темперамент, своя судьба. И за все надо платить. А человек — он всегда недоволен.

Через три дня, утром, вышел я к своему железному коню, сунул ключ в замок — окликают меня:

— Привет, братан!

Оборачиваюсь: один из «живодеров» и еще двое — высокий, жилистый, обритый, как шпана, глаза стеклянные, другой — крепыш, волосы короткие, почти ежиком, жесткие, лицо равнодушное как у бультерьера. Я его про себя Мустафой прозвал. Руки как клещи. Взял меня выше локтя, стиснул — наверное, синяки остались. Жилистый толкнул в спину — и я, как воробей, влетел в салон. «Живодер» на пассажирское сиденье сел, эти — сзади.

— Ну что, Витек, прокатимся?

— Некогда, — говорю, — мне с делами надо ехать. Клиенты наезжают.

— Бабки приготовили?

Врасплох они меня застали. Не был я готов к разговору.

— Серега этим занимается. Изыскиваем возможности, — отвечаю.

— Я тебя спрашиваю, — не хочет он слушать, — готовы рассчитаться или нет? Ты не лудИ-мудИ, а прямо скажи: да или нет?

— Говорю же, Серега этим занимается.

На их повторное предложение «прокатиться» отвечаю: не поеду я с вами никуда, хоть режьте.

— Резать мы тебя здесь не будем, а подрезать придется, — сказал Жилистый, и, смотрю, у него в пальцах «перо» заиграло. Пальцы длинные, узловатые, жиганистые, в татуировках. Нет, думаю, не шпана это. Шрам на ноздре. На черепе тоже. В глазах ненормальный блеск. Вообще он нервный, весь в движении: то ли это тюремные какие-то жесты, то ли спортивные. Нож, вижу, не заводской, самодельный. На зоне, наверное, такие мастерят. А может, и наркоман: уж очень дерганый. Будто удовольствие получает, что дразнит меня.

— Хочешь, дырку сделаю? — даже на шепот перешел.

Вдруг взял и ткнул мне пером в бок. Я заорал. Мустафа схватил меня железными пальцами сзади за горло: замочу, гад, орать будешь!

Больно, сука, ткнул меня, а горло сдавил — вообще, думаю, концы отдам. Отпустил наконец. Хотел я сначала домашних как-нибудь предупредить, да как представил, что эта мразь еще и к детям моим заявится, — нет, думаю, пускай уж со мной, что хотят, делают, а детей не трогают.

Поехали через Тушино по улице Свободы, как раз где я по их делам ночи простаивал. Мне теперь они раем показались, настолько тошно было теперь с новыми «приятелями».

— Глаза завязать? — спросил Мустафа.

— Пост проедем, тогда и завяжешь.

После поста ГАИ приказали мне остановить машину. Смотрю в окошечко: Мустафа тряпку какую-то достал. Разглядел я его получше: волосы ежиком, уши поломаны. Бывший борец, наверное. Еще неизвестно, кто из них более отмороженный. Бультерьер. Удавит равнодушно — и выражение лица не изменится.

Надели мне на голову мешок, стянули на горле так, что я захрипел и стал воздух глотать. Руки завязали — не сорвешь. Живодер приказал ослабить. Двери хлопнули: пассажирская и задняя, которая за мной.

— Перелезай, — говорят, — Посмотрим, как ты на этой кастрюле ездишь.

Тронулись.

— Надо же, едет! — смех раздался.

Это Живодер и Жилистый смеются. Мустафа без юмора. Судя по моим догадкам, везли меня в сторону области по Ленинградскому шоссе. Минут через 20 свернули вправо. Дорожное покрытие даже лучше стало. Что-то похожее на шум самолетного двигателя послышалось. Значит, где-то аэропорт рядом. Звуки характерные. Скоро дорога испортилась. Переезды железнодорожные, узкоколейные. Лежачие полицейские. Ощущение маленького городишки. Машина просигналила, крик ребячий. Звук разбитого стекла. Запах. Наверное, помойку или пруд затхлый проезжали. Ехали со скоростью двадцать километров.

— Суки, не могут дорогу нормальную сделать, дачники — уроды, — наконец голос Мустафы услышал.

— Помалкивай, — это Живодер.

— Косить кто будет? — опять Мустафа.

— Помалкивай, сказал.

— Подальше где-нибудь, здесь места грибные, с детства хожу.

— Ты заткнешься или нет?! — заорал на него Жилистый, — А то самого зароем. О своей башке думай лучше, а он о грибах.

Все они нервничали. Не по себе мне стало, тревожно. Разговор этот потаенный. Молчание еще более зловещее.

С полкилометра так ехали. Запах сточной канавы в нос ударил. Это когда на дачах канализацию напрямую в дренаж выводят. Такой специфический запах от добавления туда средств для разложения фекалий. Остановились. Хлопнули двери. Вышли, но дыхание чье-то в салоне чувствовалось: меня стерегли. Скрип железный послышался, поворот ключа, будто ворота открывают, опять скрип. Ткнули в спину: выходи!

Под ногами земля. Потом твердое покрытие. Кажется, в помещение ввели. Понесло сыростью. В подвале, что ли, мы? Или цокольный этаж? Надо было мне, когда пост проезжали, заорать, из машины выскочить. Хрен с ними — с членами: не до рук и ног, когда речь о жизни идет. Поздно теперь. Ори здесь, сколько хочешь, — ни одна душа не услышит.

— Вниз шагай!

Сделал я шаг вперёд — и тут мне кто-то по лбу железной кувалдой как зае. енит со всего размаху! Думал раньше, что все это преувеличение — про искры из глаз. Оказалось правдой. Не только искры — голова чуть не оторвалась от такого удара. Отстраненно так, будто в тумане, слышу: «Нагибаться надо, екалэмэнэ, тут всякий раз башку бьют».

Сняли с меня колпак, пуговицы с брюк спороли, вытащили ремень. Руки оставили связанными. Так брюки связанными руками и держал, чтобы не свалились.

— Вы что, — говорю, щурясь, — не могли предупредить? Так ведь можно голову расколоть.

— А на хрена она тебе теперь? — говорят.

Глаза постепенно привыкли, и я стал осматриваться. Судя по тому, что здесь в углу лопаты, грабли стояли, разобранный мотоблок, мы были на чьей-то даче. Скорее всего, в одном из помещений цокольного этажа. Окошко в ползамера. Стекло от краски и многолетней пыли еле свет пропускает — снаружи ничего не увидишь, даже если очень захочешь. На верхнем уровне — место для машины. Резина сменная на полках вертикально стоит, новая, на полу — бэушная одна на другой. Дверной проём и ступенька вниз на нижний уровень. Балка-перекрытие — железная рельса. Это я об нее шарахнулся, в башке до сих пор гул колокольный стоит. У стены под окном — стол: каркас металлический, столешница деревянная — половая доска, сороковка. Тиски. Инструменты. Наверное, это мастерская была когда-то, да хозяин прельстился другой «профессией» — не до сада-огорода стало. Слева от окна, у противоположной стены — железная солдатская кровать без спинок. Грязный и сальный матрас блином слежался. На матрасе — мужик небритый. Рубашка белая — неделю носил, галстук, ворот расстегнут. Пиджак под голову подложил, вместо подушки. Был бы похож на бомжа, если бы не ботинки. Дорогие, модные. На ногах у мужика цепь, замок на полу. Кандалы, что ли? Что-то они в конторе о рабах говорили? Не шутили, значит.

Цепь с мужика сняли. Надели на меня. Его вывели.

— Сиди здесь пока, — говорят. — Косу точил когда-нибудь?

— Когда-нибудь точил, — говорю, — отбивать — не отбивал.

Поставили мне косу у двери.

— Точи, — говорят, — брусок в ящике с инструментами.

Ушли все. Дверь закрыли на ключ.

Ну, думаю, эксплуатировать будут на даче, пока Серега деньги не отдаст. А если не отдаст? А если свинтит? Они же на меня же весь долг переведут!

Ой, мать твою так, и как же мы не ценим то, что имеем: чистое белье, горячую воду, удобную постель. Свободу! Вечно недовольны. Вот и я: сижу в этой тюрьме, точу косу и ясно вижу, что не понимал, как и многие, своего счастья. Так вся жизнь в нытье и пройдет. А ведь не жизнь была у меня, а что-то необыкновенное. Только глаза нужно иметь, чтобы разглядеть. Как слепые живем: интересуемся всякой хренью, завидуем друг другу, не ценим близких. Если выйду отсюда — брошу этот бизнес. Буду жить, как раньше, и жизнью наслаждаться. Ведь это счастье — просто жить!

Точу я косу, поплевываю на брусок точильный и такие вот думы думаю.

Темнело, и предметы уже с трудом можно было различить на расстоянии. Но слышу: дверь открывают. Голос:

— Косу на пол положи. Толкни ногой к двери.

Сделал всё, как велели: косу положил, толкнул ногой в сторону мужика в дверях.

Ее кто-то поднял, потрогал.

— Фигово наточил, — сказал, — если так же для себя наточишь — себе дороже будет.

Ушел. Дверь закрыл. А мне от этих слов опять не по себе стало. Как тогда, во время разговора в машине. И что у этих гадов на уме?

А между тем совсем темно стало. Вошли двое, свет не включают. Освободили от цепи, проверили, хорошо ли привязаны руки. На выход!

Жилистый впереди шёл, Мустафа — сзади. Глаза опять завязали. Молча вели, изредка почти шепотом переговаривались между собой. Ветки лицо неприятно царапали, под ногами колдобины. Когда вслепую идешь, любой бугор или ямка чувствуются. Сзади нетерпеливо подталкивали: давай, живей! Это Мустафа. Без шнурков плохо идти. Два раза ботинок с ноги слетал. Мустафа ругался. Связанными руками брюки неудобно поддерживать. Тревожиться сильно я стал. В голове все тот разговор крутился. Вспомнил, что у Жилистого руки ниже локтя в порезах. Наркоман. Они же отмороженные. Опять пожалел, что не попытался выскочить из машины, когда пост ГАИ проезжали. Такой шанс упустил! Стало меня трясти. Это так скот трясет, когда он чувствует, что его на бойню ведут. А я в такой ситуации да еще с завязанными глазами — тут все чувства обостряются. Теперь понимаю, что такое животный страх.

Почва под ногами мягкая стала. Трава, сырость. В лесу мы, наверное. Резче прохладой повеяло. По песку идем.

— Развязывай!

И темнота, и в то же время свет яркий, сначала ослепляющий. Всмотрелся: костер горит, на границе света и тьмы маячат несколько фигур — не разобрать кто. Как актер, играющий призрака, вышел на шаг Жилистый. Руки — в резиновых перчатках. Держит косу. Никак смерть собирается играть. У костра вещи лежат. Пиджак, рубашка белая. Ботинки модные. На могилу все это похоже. Смотрю: ботинки-то мужика, что до меня в гараже сидел. Все это очень мне не нравилось и тоску нагоняло. Что-то еще торчало рядом с ботинками. Присмотрелся… Еп-понский бог! Да это голова мужика этого! Глаза дикие, во рту кляп. Поближе меня подвели.

— Вот видишь, Виктор, — говорит Живодер, — должник наш.

А я и не услышал, как он подошел.

— Ничего у него нет: ни квартиры, ни денег. Дурачком прикидывается. Думал, что с лохами дело имеет.

Приблизился Жилистый: бледный, глаза безумные. Мне показалось, что трясется он весь.

— Когда косить?

— Подожди, — сказал Живодер, — Уйдем — тогда.

Завязали мне опять глаза и толкнули — пошел! Назад шел я как пьяный от догадки страшной. Мустафа ругался на меня. Грозился прибить на месте. Дешевле будет, как он выразился. На полпути услышали мы высокий резко оборвавшийся крик — то ли человек, то ли зверь.

— Пи. дец, — сказал кто-то из сопровождающих.

Я на всё теперь реагировал, и этот крик меня окончательно добил. Тело у меня сделалось невесомым, ноги сами пошли, а я будто на месте остался. Запах сырой земли в нос резко ударил: оказывается, это я, лицом уткнувшись в землю, лежу.

Очнулся на той же кровати. Горела лампочка сорокасвечовая. Волосы, рубашка мокрые. Хорошо бы это сон был. Проснуться бы поскорее от этого кошмара. Но нет, многого же я захотел. Кошмар был действительностью: Мустафа здесь. Настоящий, не призрак. Вошел Жилистый, поставил косу в угол. Снял перчатки, сложил их в пакет.

— Одежду сжег? — спрашивает Мустафа.

— Сжег!

А от самого паленым пахнет.

— А башка?

— Пошел на х…! — заорал Жилистый. — Сам-то: «косить не умею»! Любопытный больно. О своей башке думай: как бы не сшибли. Давай ширялова!

Жилистого трясло, иначе он бы не обвинил Мустафу в «любопытстве».

Велели мне встать и идти: руки и ноги у меня теперь были свободны, ремень в брюках. Как пьяный, шел. Посадили в машину, поехали. Сунули мне по дороге воду, стал я машинально пить — ничего не соображаю. Пью и пью. Ну и поперло из меня.

— Рубашку мне всю облевал, зараза, — слышу голос недовольный.

Сколько ехали — не знаю: чувство времени потерял. Остановились.

— Ехать сам можешь? — спросил Мустафа.

Я головой киваю, а выговорить ничего не могу. Челюсти свело, только зубы дробно стучат: ту-ту-ту-ту. И больно от напряжения. Как после обезболивающего укола, когда заморозка отходит.

— Езжай к своему братану. Скажи, если послезавтра, блин, денег не будет… Понимаешь? И в Африке достанем. Видел этого, с косой? Он за дозу тебя живого загрызет.

Недруги вдруг исчезли, и я один остался. Вышел из машины, смотрю: огни фар автомобильных, шум, голоса. Через дорогу аэропорт светится. Шереметьево. Люди ходят. Живые! Добрые, равнодушные, беспечные… Люди! Боже мой, как хорошо жить на свете!

Вел машину на автомате. Знобило всего. И в то же время ощущение необыкновенного счастья испытывал. И как только меня гаишники не остановили. Хорошо, ночь была: светофоры в режиме ночного времени работали, а то бы точно на экспертизу повезли: за наркомана приняли.

Нинка дома вся бледная. Уж хотела накинуться с матюгами, но посмотрела на меня — замолчала. Тут и телефон зазвонил.

— Пришел, — ответила, — перезвоню.

— Есть садись, — говорит. — Что произошло? Говори, не молчи. Меня всю колотит.

Дети тоже собрались на кухне. Скучились, смотрят испуганно.

— Пап, с тобой все в порядке? — сын спрашивает.

Посмотрел я на дочку. Вижу: слезы у нее на глазах. Не выдержал я. Не каждый день я их участие вижу. Подошел к ним, сгреб в охапку, прижал. Сам всхлипнул. Ну, тут пошло: женщины без удержу, сын крепится, но чувствуется, что все у него внутри ходит.

Успокоились наконец, сели. Попросил я сигарету, хотя не курю. Сын пошел, принес. Курит, значит. Понимает: сейчас не тот момент, чтобы спорить. Стал я одну за другой сигареты садить. Нинка говорит: ты что так много куришь? Я ей: звони Серёге, или Мерилин.

Позвонили Мерилин. Час ночи, но девчонка не спит. Оказалось, и не ложилась.

— Виктор, что случилось, говори! Сергей здесь.

Я мигнул Нинке на ребят — она: нам с отцом переговорить надо, идите спать. Ушли. Говорю Мерилин: меня «живодеры» держали, при встрече расскажу. Это звери. Но ты не волнуйся. Твое дело — сторона. Мы с Серегой ответ держать будем. Пусть приезжает сейчас: времени у нас мало остается. Не было бы у меня семьи, я бы в бега пустился, а тебе лучше исчезнуть. Ты знать ничего не знаешь. Наняли на службу — и все. Зарплату не платят — ты и уволилась. Дело очень серьезное. Я тебе многое не говорю.

Но Мерилин сказала, что не собирается нас бросать. Вот девка! Вот на хрена мы ей нужны? Ну, понятно, тут Серега, любовь. Но Мерилин, кажется, просто сама по себе такая, не современная. «Тимура и его команды» начиталась в детстве, наверное. Так человек в беде познается. Позавидовал я Сереге. Посмотрел на Нинку. А ведь неизвестно, как она себя в такой же ситуации поведет. Может, так же, как и Мерилин, даром что мы с ней собачимся всю жизнь.

Приехали они через полчаса. Не видел я их всего сутки, а перемены налицо. Серега осунулся, глаза воспаленные, пальцы еще тоньше стали, бороду нестриженую теребят. Рубашка вчерашняя, не менял. И даже ботинки чищены не как всегда. У Мерилин насчет внешнего вида все в ажуре. На скорую руку, но все равно со вкусом, эффектно и привлекательно. Духи дорогие, но, главное, строгие, аристократические. Это у нее врожденное. Чувствуется порода. А особенно в общении у них перемена. Как голубка она над ним. Очень, вижу, Сереге это помогает. Да, подумал я: страшные люди — те, с которыми нас судьба свела, а любовь сильнее. На моих глазах зарождалось это удивительное чувство, и я этому свидетель. Все в реальности. А ведь я, несмотря на мою внешнюю грубость, профессию прозаическую, страсть к деньгам и доступным бабам, — ведь я по натуре романтик. И не завидно мне ничуть. Потому что беда у нас общая. И любовь их тоже как бы общая. На всех распространялась. Просто человеком надо быть, чтобы понять это.

Нинка скоренько на стол накрыла: водочка, колбаска, сыр режет, икорку достала ради такого случая. Не до экономии. Сидим. Заговорщики! Хлопнул я из холодильника водки, закусил. Не берет, потому как весь день на нервах. Хотя только показалось, что не берет.

Так и так, говорю, дело было. Девки в ужасе. В милицию надо заявить, запричитали. А отпечатки на косе? А долг, думаете, снимут с нас? Не они, так их кореша. У них же долги передаются — переуступка прав. Проиграет в карты — к тебе и заявится новый кредитор. Как в сказке про репку. Вытянут все, с ботвой и корешками.

Но когда о милиции заговорили, все-таки легче стало: хоть какой-то выход на крайняк. Конечно, тоже не курорт: допросы, очные ставки, черная касса, адвокаты, угрозы и прочая мутотень. Но все-таки лучше с ментами и налоговой полицией дело иметь, чем без башки остаться.

Теперь я понимаю, почему не все люди хотят бизнес единолично начинать, даже если нет экономической необходимости в партнере: стрёмно одному в такой ситуации оказаться. Я представил, как бы Сереге сейчас было. Жуть! А так хоть на 15% — да поддержка. На миру и смерть не страшна. Одна голова — хорошо, две — лучше. А у нас с Мерилин — уже три головы. Она, к тому же, в их паре лидер, кажется.

Приняли мы такое решение: милицию держим про запас, Нинка за детьми смотрит. В случае чего она в милицию и пойдет: спасите, дураками были! Решили также, что завтра, то есть уже сегодня, едем к шефу. Бухнемся в ноги: не погуби, отец, наставь уму-разуму! Он тертый. Может, и подскажет что. Да и клиентов наших надо всех на него перепрофилировать. А то, не ровен час, и среди них такие же «живодеры» найдутся.

Завалился я в постель и мгновенно уснул. Но только спал час или два от силы. Проснулся от кошмара. Будто Мустафа с Жилистым меня утопить решили. Уселись мне плечи и давят. Я задыхаюсь, а воздух в легкие набрать боюсь — захлебнусь. Неимоверное усилие сделал, чтобы вырваться на поверхность — и проснулся. Это, говорят, с сердцем у кого проблемы — такие сны снятся. Останавливается оно как бы. Вообще можно не проснуться.

Заявляемся мы поутру в контору нашу бывшую. Шефа ещё нет. Сотрудники на нас с любопытством посматривают: за чем пожаловали? Странная ситуация. Как к нам относиться: как к конкурентам, как к ровне или все-таки к людям, которые поднялись на ступень и сами стали хозяевами? Завидовать ли, сочувствовать ли — вот, дескать, молодцы ребята, щелкнули шефа по носу. В случае чего и мы можем так же. Это как побег из тюрьмы. Зеки всегда на стороне удачливых. Правда, там ненависть присутствует к начальству. Мы же шефа по крайней мере уважали. Он свой мужик был. Хотя и эксплуататор. Знал, что мы его ругаем, но считал, что так и должно быть. Не любить же его за то, что он из нас «кровь сосет». Теперь злорадствовать будут, когда узнают о причине нашего визита. Капиталисты, едрена феня! И шефу на руку: другим неповадно будет.

Сидим мы с Серегой, присматриваемся: здесь уже юрист другой, новый водила. Живут, счастливчики, без сновидений, никто их ночами не топит. В конторе обычная картина, когда начальства нет: пашет одна секретарь на телефоне, Ирина, полная дама лет тридцати. Ей сачковать невозможно: к телефону как прикована. Анна, невысокая, шустрая с бойкими глазенками темноволосая девчонка, столоначальник, крутится. Ей тоже лясы некогда точить: дела собирает, проверяет ошибки оператора, распределяет курьеров по поездкам. Пока не доделает все дела — домой не уйдет. Остальные ждут прихода шефа. Юрист перелистывает газету, оператор Стёпик компьютерными игрушками занят. Двое курьеров, студентов, около девок тусуются. Курьер Надежда Ивановна, худая пятидесятилетняя дама, за подвиг считает уже то, что до работы дошла самостоятельно. И если Анна напомнит ей о том, что пора бы и в банк «сбегать» — клиентам счет открыть, искренне удивится: я ведь только пришла, надо же мне чашечку-другую кофе выпить. Ничего не попишешь: Надежда Ивановна — родственница шефа и поэтому считает, что, несмотря на свою должность, выполняет в конторе скорее надзирательную функцию, а курьерство — это так, благотворительность с её стороны.

Наконец пришел шеф, и мы с ним уединились в кабинете. Надежда Ивановна было попыталась остаться, но он, поморщившись, попросил ее переписать нашу телефонную книгу: у неё, дескать, почерк каллиграфический. Надежда Ивановна все поняла как надо. Возмущенно и гордо удалилась. До книги, разумеется, не дотронулась. Не барское это дело.

Шеф принял нас доброжелательно. Зла за то, что создали конкурирующую структуру, не держал. В этом смысле он был человеком либеральных взглядов. Отпочковывание считал естественным процессом, на который невозможно влиять. Он и сам когда-то ушел от хозяина, воспользовался его связями, забрал с собой половину коллектива, посулив сотрудникам более выгодные условия. Это было еще на заре «перестройки». Еще живы были пионерские представления о честном слове. Пусть навязанные извне, но существовали. Еще советские граждане косили по утренней росе траву, а не головы. Хозяин предупредил нашего шефа, чтобы тот в течение года не занимался этим бизнесом, и шеф обещал в полной уверенности, что сдержит слово. Крепился он недолго: дела как-то не шли. Да и вокруг народ стал шевелиться. Все больше мальчиши-плохиши. Какое тут честное слово? Пережиток проклятого прошлого! Будешь ушами хлопать — не только на бочку с вареньем не заработаешь, но и кило печенья проворонишь. Полным ходом грабеж общественной собственности шел. Смышленые люди решили взять всё добро и поделить. Между собой, разумеется. Напечатали ваучеры, и какой-то рыжий хрен стал проводить по телику гипнотические сеансы, внушая, что по этим бумажкам каждый дурак получит по два автомобиля марки «Волга». Понял шеф, что нельзя сидеть сложа руки, а то без последних трусов оставят, ну и переманил к себе половину коллектива.

Выслушал он нас внимательно, посочувствовал:

— Вляпались вы, ребята, серьезно. Впрочем, если проанализировать, я тут больших просчетов с вашей стороны не вижу. Стечение обстоятельств. Опыта не было у вас. Ошибались по мелочам, но у этого бизнеса есть одна закономерность: здесь любая мелочь может впоследствии большой грыжей вылезти. История, конечно, фантастическая, и я, если бы не знал Виктора, не поверил бы в это никогда. Это больше в криминальной литературе встречается, для затравки. А с этими ребятами надо как-то разбираться. Бандитов приглашать не резон: это те же кровососы — не отвяжешься потом. Сумму такую я вам, конечно, не дам, вы уж извините: мы с вами детей не крестили, чтобы мне благополучием семьи рисковать, но на долевое участие можете рассчитывать.

И предложил:

.Государство у нас слабое, на него надежда плохая, поэтому милицию мы оставляем на тот случай, если уж совсем выхода никакого не будет. Далее: нужно забить с вашими «доброжелателями» стрелку и послать независимого человека, посредника. Пусть втолкует им, что с вас, если не нажимать так грубо, можно что-то получить. Намекнуть, что тема правоохранительных органов у вас серьезно звучит. Главное, убедить их не включать счетчик. Ведь вы не бизнесмены — дилетанты, по глупости вляпались. Обозначить твердую сумму и сроки платежей. И им выгодно, и для вас определенность. Если они не такие отморозки, как ты описал, то должны согласиться. А вы на всякий случай исчезнете. Есть куда сховаться?

— Есть, — говорит Мерилин, — я их на дачу увезу. Мы туда пять лет уже не ездим, и все думают, что продали.

— А я тем временем, говорит шеф, — командирую вам одного шустрого человечка. Раввин. Дока. Уж если он не уладит, тогда только в контору — с повинной.

Тут же набрал номер по телефону.

— Миша, привет, ты в Москве? У меня к тебе дело серьезное есть… Ребята попали в неприятную историю, надо помочь… Наехали на них… При встрече. Надо выручить. Ребята свои, по неопытности… Жду.

— Теперь по домам, — сказал шеф, повесив трубку, — трясите знакомых, друзей, родственников: ищите деньги. В пять — сюда.

Нас провожали любопытные взгляды. Среди молодёжи авторитет наш за счет Мерилин в значительной степени вырос.

Дома мы решали, как с деньгами быть. Того, что я на тачку копил, не хватало. Знал я, что на книжке у Нинки были накопления: на шубу собирала, теперь уже «действительно «настоящую», — но не вспоминал об этом, потому что неудобно было претендовать на ее мечту: из-за меня же вся эта каша заварилась. Но она сама предложила:

— Ладно, есть у меня деньги на книжке, только уж вы извольте не задерживать с отдачей, а то я вас сама прибью, без бандитов.

А мне не так деньги ее нужны были, как её поддержка. Легче как-то, когда знаешь, что человек рядом с тобой надежный и готов разделить твою беду. Все-таки мой долг не такой уж и страшный. Вот если бы я, дурак, настоял на равной доле в бизнесе… Просто Бог меня отвел от этого.

Кстати, а чего это шеф нам раввина порекомендовал? Сам он православный, да и мы вроде евреями никогда не были. Хотя, наверное, раввина самое время приглашать. Разве на таких отморозков батюшка повлияет? Эти ребята Бога не знают, если для них жизнь человеческая — ничто. А у евреев, я слышал, раввины постоянно бытовухой занимаются. Помощь материальную оказать или, наоборот, кого пристыдить за скупость, работу найти — поможем, женить — не проблема: есть дэвушка, ой из хорошей семьи. И всучить жениху свою племянницу, засидевшуюся в девках толстуху. Если надо помочь — помогают всем миром. Молодцы они. У кавказцев — то же самое. Одни мы — раззявы: каждый за себя.

В назначенный час мы сидели в конторе и ждали человека, на которого возлагали наши надежды. Оделись особенно тщательно: все-таки священнослужитель. Чистые рубашки, ботинки протерты и начищены, но так, чтобы блеск не бросался в глаза. Ногти на руках — розовые от чистоты. Выбриты безукоризненно, парфюм не резкий. В общем, чтобы не ударить лицом в грязь перед оппонентом, с которым, как говорит шеф, мы уже «двести лет вместе». Мерилин блеснула. Я думал: строже, но в то же время со вкусом, уже нельзя одеться. Но нет, ошибся: Мерилин явилась — комар носу не подточит.

Мишка Рубинштейн опоздал на полчаса, сославшись на пробки, хотя приехал на метро. Сетовал на жару, на тех, кто, игнорируя душ, пользуется резчайшим дезодорантом.

— Боже ж ты мой! Боже ж ты мой! Ну как так можно? В Москве ведь вода горячая бесплатно из крана льется. Разве трудно раз в день подмышки мыть? Боже ж ты мой! Боже ж ты мой!

— А что ты хочешь — час пик, — улыбался шеф, предлагая дорогие сигареты.

«Раввин» был среднего роста, довольно плотный, даже крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти. Упитанная физиономия с намеком на бакенбарды. Волосы, зачесанные назад, блестели от лака. Чистейшая рубашечка, наимоднейшие, даже преувеличенно, ботинки. Я вообще заметил, что ботинки — это пенка у южных народов. У меня один знакомый кавказец: так тот от голода умирать будет, а ботинки самые дорогие, самые модные купит. Уж если мысок длинный — так мысок, уж если платформа — так платформа. Мы в этом смысле более к южанам относимся. Ко всяким там итальяшкам. Те тоже любители элегантного стиля. Вот с америкосами не то: те одежде не такое внимание уделяют. Помню, еще в «застойное» время, сидел я как-то в кустах у гостиницы «Турист», ждал автобус с иностранцами. Ночь. Трясусь от страха, что загребут, и от жадности. Как сейчас говорят, адреналин вырабатываю. Повезет — не повезет. Загребут — не загребут. Отхватишь товар, навар получишь — или впустую ночь.

Вижу, автобус этаким китом подчаливает и выходит оттуда странная публика: говорят по-английски, а одеты просто, почти как наши комсомольцы из строительного студенческого отряда. Молодежь. Ничего не пойму. Поинтересовался. Оказалось, америкашки. И как они сюда попали? Ведь «капиталисты» в «Национале» пасутся, а постояльцы «Туриста» — «демократы», юги и прочие греки. Облом: у америкосов покупать что-либо бесполезно. Во-первых, комитетчики их плотно пасут, а во-вторых, они ничего не продают. Так, жвачку подадут из жалости. Не то что итальяшки, поляки или там юги. Те еще не подъехали, а уж из окон джинами трясут. И сами трясутся: наслушались историй о всесильном КГБ. Но, видно, желание подзаработать сильнее страха.

Это я потому воспоминаниям молодости предался, что Миша подействовал на меня успокоительно и отвлек от тех страшных картин, которых я насмотрелся вчера. Не может быть, чтобы такой шустрый человек не нашел выход из нашего отчаянного положения, даром что еврей. И хоть я «умеренный антисемит», но молился на него в эту минуту.

— Боже ж ты мой! Боже ж ты мой! Ну как так можно из-за денег с людьми поступать? — реагировал на мой рассказ Миша.

Но вдруг, резко изменив интонацию сочувствия, добавил:

— А такое бывает. Еще хорошо отделались.

— Ты, Миша, давай ребят не пугай, — вступился шеф, почувствовав, как мы затрепетали, — давай думать, как им помочь.

И на хрена мы от такого шефа ушли? Да еще злорадствовали, что у нас клиентов больше, чем у него. Прозванивали через знакомых, шпионили. Вот дураки! Век я шефу это не забуду. Только вытащи ты нас из дерьма, в которое мы по своей дурости вляпались.

Миша подошел к холодильнику, открыл его, пробежал глазами по полочкам, закрыл.

— Минералочки нет? — многозначительно посмотрел он на шефа.

— Е-есть, е-есть, — проговорил тот, доставая из ящика стола коньяк.

Он знал склонность товарища к напитку. Миша тут же достал из портфеля баночку с черной икрой, из холодильника — масло, хлеб.

— Ирочка, — плачуще возопил он, выглянув из кабинета, — можно твоим маслицем полакомиться?

— Можно, можно, — расцвела в улыбке Ирина.

— У меня там брынза лежит, хочешь, Миша? — крикнула Людмила.

Мишу, несмотря на то что в конторе он появился недавно, уже успели полюбить. Всегда он скажет тебе что-нибудь приятное. И красавица ты, и умница, и талантливый, и умный ты, и «как я завидую тебе» и проч. Пусть это лесть, но все бы так льстили. Да и делал он это почти искренне, почти от души. Не преступление, да и к тому же ничего не стоит. Человеку приятно, а там, глядишь, и выгода не заставит себя ждать.

Миша не поскупился: налил коньячку, намазал маслице на хлеб, поверху — горкой икру. Опрокинул стаканчик. Положил в рот половинку бутерброда. Ух, хорошо! Аж завидно. Сразу налил еще полстаканчика. Уже веселее дело спорилось. И движения стали увереннее. Коньячок закупорил: на сегодня хватит. Выпил. Закусил. Хлопнул в ладоши и зачастил, обнаружив нестоличный выговор:

— Это как делается, чтобы долги с кредиторов получить? Мне один помидор рассказывал: знакомому перцу позарез деньги нужны были, а уж он хитрожопый, мам-ма моя-я! Все верну, с процентами. Те, у кого он хотел занять, тоже не лохами были, подкатили ему тут же клиентов. Все как положено — солидные люди: кошелек размером с портфель, морды — ма-м-ма-моя! Тут же из банка еще одного юридического перца пригласили, договорчик состряпали, хотя их морды надежнее любого договора. Существенные условия, проценты, трали-вали. Все чики-чики. Он просит: дайте мне пять штук. — Отдашь через месяц восемь. — Без проблем, говорит. А ему деньги нужны были — крайняк: его прежние кредиторы за жопу взяли. Надавал, чудак, обещаний, назанимал бабок, вот ему яйца и прищемили. Думал он на эти пять штук дело одно провернуть из расчета трехсот процентов чистой прибыли. Боже ж ты мой, покажи ты мне такой бизнес, где можно 300% наварить — я сам штаны свои последние, еще мне их баба Моня по наследству отказала, заложу. А то весь шкаф нафталином провонял. Клопы скребутся: выпусти, мы от этого запаха трахаться не можем, популяция исчезает. Срок подошел. Деньги давай. Мани-мани. Он начал туда-сюда, лудить-мудить: и негде взять, и подождите, вот-вот дело выгорит. — Денег нет? Хорошо. Нашли бомжа. Отмыли его, откормили, приодели. Харя стала — во! Морщины разгладились, как на жопе. Каждый день хлеб с маслом жрет, залоснился весь, на еврея стал похож. Говорят ему: мы тут одного перца попугать хотим — долг не отдает. Зароем тебя для вида в землю, скажем, что ты должник. Пообещали зарядить его бабками по самое не балуйся. Подводят этого перца. Тот смотрит: голова торчит из земли, рядом мужики с лопатами стоят. Морды откормленные, как у гробовщиков. Вот, видишь, говорят, брал деньги и не отдал в срок.

— Бабки есть? — спрашивают голову.

А тот говорить не может, хрипит только: грудь ему сдавило. Тогда один из мордатых говорит: засыпай! Ну и засыпали бомжа. На следующий день перец деньги, как миленький, принес. Благодарил ещё, что взяли.

Миша протараторил эту историю, как пулемет, проглатывая целые слова, помогая жестами, но, взглянув на наши бледные лица, понял, что переборщил — надо бы обороты сбавить.

— Давайте телефоны этих перцев. Доложу о результате. Созвонимся.

Когда Миша записывал телефоны, он посерьезнел: переваривал в голове ситуацию. И решив, наверное, как будет действовать, пришел в свое прежнее расположение: то ли он быстро находил нужное решение, то ли не мог долго находиться в несвойственном ему серьезном настроении. Занялись они с шефом своими делами, а мы собрались домой.

Позвонил нам шеф на следующий день с утра и сказал к вечеру подъехать. Есть информация: дали нам передышку на время, но от долга не освободили. В семь часов — консилиум.

Приехали мы. В конторе, кроме шефа, никого. Раввин уже на месте.

— Картина такая, — говорит он, — видел я ваших доброжелателей — люди серьезные. Бабки придется возвращать: сильно вы их подвели. Сроку дали две недели. Штрафов, процентов и счетчика не будет, на это они согласились. Просил месяц, но они предложили на меня долг перевести, а я в такие игры не играю. Деньги отдавать будете через меня.

Мы сидим, не знаем, что сказать.

— Вы сколько собрали? — спрашивает шеф.

Серега руками разводит. Мне-то легче: у меня Нинкина шуба в козырях. Ах вы мои ненаглядные 15%, люблю я вас изо всех сил. Но молчу. Мерилин тут говорит:

— Я дам две тысячи, у меня есть.

Это у нее от бабки. Та всю жизнь откладывала. Сначала «на черный день», потом внучке на учебу, потом на свадьбу. Для бабки две тысячи баксов — огромные деньги.

— Не выдумывай глупости, — оборвал ее Серега.

Покраснел весь, неудобно ему к девушке за помощью обращаться, а ведь чувствовал, подлец, что придется. Деньги-то где еще взять?

Это резонно, заметили Раввин с шефом. Отдаст, никуда не денется. Шеф обещал помочь. Я продолжаю молчать: зачем на рожон лезть — не убивают же еще? Ограничусь своими пятнадцатью процентами. Вот ведь как человек устроен: еще недавно все готов был отдать — только бы на свободу выйти, а сейчас стою — жмусь.

— Мы тут обсудили ситуацию, — говорит шеф, — у Михаила к вам деловое предложение есть.

И вот что предложил нам Миша. По срокам есть два варианта регистрации предприятия: создание с нуля — на это месяц уходит, или покупка уже готовой фирмы — за 15 минут. Мы, например, создаем такие фирмы на своих сотрудников, а когда появляется клиент, предлагаем ему «готовки» — уже с названием, печатью и счетом в банке. Переназначаем директора — и вперед. Это, конечно же, дороже ему обходится, но ведь и за скорость надо заплатить, и прежнему учредителю за риск: кто знает, чем клиент заниматься будет? Набалуется, а тебя налоговики потом трясти будут. Доказывай, что ты не колорадский жук. Все это я только позже понял.

Вот Миша и предложил нам выступить номинальными учредителями таких фирм. Он как раз собирался очередную партию «готовок» в производство зарядить. Под таким условием он согласился не только погасить существенную часть нашего долга, но и взять его на себя. Часть денег давал шеф под честное слово. Мерилин с бабкиными тысячами, Нинкина шуба, Раввин, шеф, Серега кое-что наскреб — вот вам и должок. Уф, гора с плеч!

— Что, Миша, — обратился шеф к Раввину, — может, взять ребят к себе? Теперь они стреляные воробьи. Опыт — дай бог каждому. За битого двух небитых дают. Да и должны они мне, а проблема должника — это уже проблема кредитора.

Мы с Серегой нестройно и натянуто засмеялись. А я так и рад был вернуться в контору. Сам хотел шефа об этом просить. Серегу просто не хотелось предавать, поэтому стеснялся. А паспорт для создания готовых фирм я Раввину дал из жадности. Шубу пожалел. Да и предложение заманчивым мне показалось. Ни хрена ничего делать не надо — только бабки получай. Так что, можно сказать, повезло мне.

Через неделю к нам в контору «кредиторы» приехали: два «живодера» и еще с ними мужик, которого раньше я не видел, хотя лицо его показалось мне знакомым. Напоминал он мне кого-то, но кого — никак не мог сообразить. Шеф и Раввин заперлись с ними в кабинете. Целый час они там сидели. Я все ходил — прислушивался. Раза два оттуда шумная речь доносилась — торговались, наверное. Наконец шеф вышел, говорит Людмиле:

— Людок, стаканчики, пожалуйста, помой.

На меня посмотрел — подмигнул ободряюще.

А сотрудники наши, конечно, уже все в курсе, только делали вид, что не знают, за чем эти мужики пожаловали. Тихо в конторе — прислушивается народ. Уши у всех за одно утро раза в два выросли. Серега увидел, что мне шеф подмигнул, — повеселел, обменялся со мной взглядом. Мы друг друга поняли.

Наконец раздался шум отодвигаемых стульев и послышались бодрые голоса. Хлопнула дверца холодильника. Голоса стали еще громче: тональность ясно говорила о том, что трудный разговор завершился и решение было принято.

Вышли все из кабинета лучшими друзьями, довольные. Шеф — оттого что наша проблема благополучно разрешилась, клиенты — что хороший куш сорвали. К тому же Миша выгодный заказ от них получил, последние условия оговаривал, и очень, видно, они устраивали друг друга. Со мной, как с хорошим знакомым, поздоровались: о, Витёк — какие люди, и без охраны!

И вот уже тот, который раньше мне казался зловредным, совсем другой — располагающий к себе, как и в первый свой визит. Все очень удачно для нас сложилось, но заметил я, что все время слежу за их третьим товарищем, который с Раввином детали будущей сделки обсуждает, и никак не оставляет меня мысль, что где-то мы уже встречались с ним. У меня так часто бывает, и мне даже самому интересно становится отгадывать. Вспоминаешь, вспоминаешь, где ты его видел: горячо, нет — холодно, опять горячо. И вдруг поймёшь: просто он на актера или политика публичного похож — тот же тип лица, манера разговора. Так и этот мужик — что-то в нем было, втюрилось мне в башку — и все тут. Среднего телосложения, бородка, костюм, белая рубашка, дорогой галстук, начищенные ботинки. Тоже дорогие, модные… Ботинки!.. Е-кэ-лэ-мэ-нэ!

Уставился я на него, как дурак, глазами хлопаю. Он видит, что я его узнал — лицо у него расплылось в веселой и хитрющей улыбке. Подошел ко мне, хлопнул по плечу: что же ты, Витек, за живодеров нас принял, что ли? Я о своей голове так же, как и ты, беспокоюсь, она мне еще пригодится. А ты умнее будь и хорошенько думай, прежде чем рисковое дело замутить. А то, не ровен час, действительно башки можно лишиться.

Хоть и развели они меня, как последнего лоха, а я так и рад был такой развязке. А то просто не знал — как дальше жить с этим ужасом. Теперь как гора с плеч. Только вот долг остался. Но что долг, главное — знать, что ты среди людей живешь.

Раввин

Это, оказывается, кликуха у него такая была. А потому, что исправно Миша синагогу посещал, раввинов всех знал, они его знали. У них ведь там нет такой строгости и благочиния, как у нас. Мне даже говорили, что синагога — это что-то вроде бизнес-клуба. По крайней мере, так я себе это представляю. И винца можно прикупить, «кошерного», и поесть, и даже в баньку сходить. Чем не жизнь? Знакомства нужные завести, все вопросы, как они говорят, «порешать».

Конечно, нам, православным, а может, и своим он никогда до конца не раскрывался, несмотря на то, что с виду — свой в доску. Ни хрена не знали наверное, кто он, откуда, как зовут по-настоящему. Говорит, как стелет, а что правда, что треп — это только он знает. Наверное, были тому причины. Время-то сегодня какое? Как раз для таких, как он. Самый раз.

Воспитание Миша получил в семье, где по субботам не работали: дед с бабкой были ортодоксальными иудеями, отец — герой социалистического труда. Жили они тогда в одном уральском городе, куда во время войны эвакуировалась семья. Тяжелая промышленность, градообразующее предприятие, жизнь, далекая от столичной суеты. Несмотря на бедность — работница по субботам. Вечно недовольная: работай на вас, как каторжная, ни хрена сами делать ничего не хотите. А попробуй откажи ей — прибежит в слезах: не погубите, отцы родные! Не приведи Господь уволить — на всю жизнь кровным врагом останешься.

Все складывалось у Миши, как и у многих еврейских мальчиков из бедных семей: школа, скрипка, дворовые друзья, сигареты тайком от родителей, потасовки, синяки, первый поцелуй. Институт, аспирантура, женитьба. От скрипки ему удалось увернуться, от жены сбежал впоследствии в Москву. Но это потом, а тем временем пришел другой Миша, с пятном на лбу. Встал у руля государства. Страна зажила в состоянии эйфории. И в уральском городе население тоже не лаптем щи хлебало: «Все на площадь! За социализм с человеческим лицом! Долой застой! Долой стабильность — мать застоя! Да здравствует революция, изобилие и прогресс! Хватит, напахались! Где золото партии?! Да здравствует свобода! Прощай, колбаса».

А Миша-то как раз на определенность и стабильность рассчитывал. И в плане у него было: защита диссертации, переезд в Москву и, если повезет, вступление в ряды КПСС. Надо же выживать. А тут такая колбасня. Стал он присматриваться, принюхиваться: как свое не упустить? В аспирантуре на старых знаниях держался, диссертация с натягом шла, да и руководитель его в межрегиональную депутатскую группу записался — на собраниях пропадал, на митингах выступал. Мишу подбивал и удивлялся, почему тот не записывается в прогрессисты.

Но Мишу другое привлекало: с большей симпатией и завистью читал он в «Коммерсанте» о тех гражданах, которые открывали свое дело, создавали кооперативы. О появившихся первых миллионерах.

Ну а когда царь Борис взошел на престол, Миша принял окончательное решение: чемоданы паковать надо. В Москву!

Но не поедешь же с пустыми карманами в столицу. И вот организовывает Миша со своими друзьями детства, спортсменами: борцами, боксерами, футболистами и просто шпаной кооперативчик. Палаточки, лавочки, магазинчики, крышевание в своем районе. И ничего, жизнь как-то веселее пошла, не то что диссертация. Пока глупый и ленивый народ на демонстрации ходил и орал: «Да-Да-Нет-Да!», — те, кто этим кукловодил, миллионы и миллиарды наживали. И Миша, не обладая ни способностями, ни возможностями этих акул, свою скромную ложку тоже мимо рта не желал проносить. Появились у его команды дорогие спортивные костюмы (хотя сам Миша, дистанцируясь, ходил в классической паре, в обуви, начищенной до невозможного блеска), «бандитские» тачки — «Жигули» девятой модели. Обрастали связями. Но так как Миша по молодости еще не успел войти в партактив или администрацию какого-либо предприятия, то связи, понятно, были все больше с криминальным оттенком. Новые знакомые подбивали Мишу на рискованные предприятия, сулящие мгновенные прибыли. Просили только благословить, ведь Мишка-Раввин был у них чем-то вроде «консильере». Помнишь, в «Крестном отце» такая должность была? Но он, будучи от природы осторожным (поэтому, хоть не нажил миллионы, зато жив-здоров до сих пор), твердил постоянно: «Частных лиц и коммерческие структуры кидайте, сколько хотите, но не старайтесь обмануть государство. На этом мы запалимся». Советы-то он давал, а все равно под ложечкой сосало каждый раз, когда раскрывал «Коммерсантъ». И как же бывшие советские граждане, и не в малой степени его единоверцы, устраивались недурно! А он, не из последних, неужели так и будет довольствоваться ларьками и трясти мелких коммерсантов? И так это ему жизнь отравляло, что изменил он своим принципам и воспитанию. Подвел под монастырь родного отца — одного из самых уважаемых рабочих на предприятии.

Организовал Мишка продажу за смехотворную сумму готового к списанию заводского оборудования одной коммерческой структуре. Станкам этим еще служить бы да служить. Цех после этого вообще встал. Нового завоза не было: с перестройкой прекратились какие-либо поставки. Глупые пахать на государство не хотели, умные разворовывали его наперегонки.

В память о папашином позоре купил себе Миша джип. Единственный в городе! Эх, молодость. А ведь не дурак был, но не удержался: девки, деньги, уважение. «Уважение» это и старика коснулось. Тот совсем потерялся: не знал, как все это воспринимать и что со старыми идеалами делать. Уже Мишиных младших братьев — попробуй тронь кто или жидами обзови. В авторитете заходил. Не хватало только «ходки». Но и она не заставила себя ждать.

В воздухе носилась идея приватизации государственной собственности. И так как чудак отец всю жизнь отпахал на заводе и ни разу не пытался пролезть в администрацию, то обязанность по восстановлению исторической справедливости легла на Мишу. И он развил в этом направлении бурную деятельность. Местные авторитеты жаловали его своей благосклонностью. И если бы выгорела у него эта задумка, то в Москву не с портфелем, в котором самым ценным предметом была электробритва «Эра», поехал бы, а на белом коне, с молодцами по бокам, с девицами в обозе. Да с деньгами-то и Москва на хрен нужна. Европа есть. Так ему это все рисовалось в молодых грезах.

А между тем нашлись люди посильнее тех, кто патронировал Мишу. Заводик они еще с советских времен считали своей собственностью. И тут уж ни партийность, ни национальную принадлежность не желали в расчет принимать. Извини-подвинься — бабки!

Не успел Миша вовремя «подвинуться» — всплыла история с продажей заводских станков, возбуждено уголовное дело по факту мошенничества, нанесения государству материального ущерба в особо крупных размерах.

И узнал тогда Миша, что такое камера предварительного заключения, общение через окошечко в двери, допросы, очные ставки, угрозы, от которых возникает чувство полной безнадеги: ты отсюда никогда не выйдешь! — и сделал соответствующие выводы: каждому свое, не хрена лезть на чужую территорию, и на своей есть чем поживиться. Свобода дороже, и никакие блага ее не заменят.

Вышел Миша из этой передряги не без опыта. Оклемался. Раньше хитрожопый был, а теперь мудрее стал, поумерился в амбициях. Но все-таки натура брала свое: не мог он сидеть на печи и есть калачи. Все как-то хотелось на калач икорку толстым слоем положить, балычком себя побаловать, вместо паленой водки, заполнившей рынки отечества, потреблять неоднократной очистки, дорогую, купленную в центральном универсаме. Несмотря на молодой возраст и воспитание, был Миша гурманом. Это требовало определенных средств и, соответственно, действий.

Очутился он в столице, освоился, оперился, завел через диаспору нужных знакомых и старался, где можно, дружить с законом. Увидел, что москвичи — создания парниковые, привыкли, что им все на блюдечке приносят. Все то, за что на периферии приходится биться: отопление, бесперебойная подача горячей воды, метро, нормальная пенсия — все это им, как дворянам, с рожденья ни за фуй достается. Ну и, как дворяне, вымирают они. Тут-то самое время вишневый садик прикупить.

И пошли дела у него. Не особенно крутые, но за такой результат в провинции надо всю жизнь пахать, а здесь за год можно успеть. И больше хотелось, но всему есть предел. Мишка это себе на носу твердо зарубил. Занесет его в сторону, вспомнит он «санаторий» с окошечком в двери — и приходит в норму. С синицей в руках как-то спокойнее жить.

Со всеми он находил общий язык, со всеми ладил, везде имел выгоду. Ведь расположить человека к себе — это уже полдела сделать. Если не все дело. А то и помогал людям, когда мог. Это ведь тоже капитал. Мы с Серегой спросили, сколько мы ему должны за услугу — ведь он весь наш долг на себя, оказывается, взял. Но Миша сказал, что сделал это по дружбе. Сегодня он нам помог, а завтра мы ему. Так и нужно жить.

Так мы и жили. И, я скажу, неплохо. Выплатил я долг за два месяца. Думаю: зачем же мне от своей выгоды отказываться? Спросил у Миши: а нельзя ли еще на меня фирмочек наделать? Отчего же, говорит. И даже жене моей Нинке предложил бизнес: регистрацией иногородних заняться. Всего дел — взять в жилконторе справку о проживающих и размере нанимаемой площади. И стала она регулярно бабки получать. Приличные. Плюс мои за готовые фирмы. Плюс зарплата в конторе. Компьютер купил. Игрушки. Но, если правду сказать, чувствовал я себя не совсем спокойно. Что-то мешало мне наслаждаться жизнью. Ведь просто так бабки дармовые не платят. Ну, думаю, еще месяцок — и абзац, пора прекращать это. Ну, еще месяц. Другой.

Сидим мы как-то с Нинкой на кухне в субботу, завтракаем. Я в рубашке и трусах. Ребят дома нет. Встала она шторы пошире раздвинуть: второй этаж — темновато.

— Пожарные, что ли? — говорит. — Это или под нами кто горит или выше. Как бы нас не спалили.

— Дымом-то не тянет? — спрашиваю.

— Да нет вроде. Надо выйти, посмотреть, что там происходит.

Я встал и подошел к окну: да какие же это пожарные? Это скорее спецназ. Упакованы, как в кино. Я таких еще не видел. Сейчас ведь силовиков тусуют постоянно: новые названия, новая форма. Вот они на космонавтов и похожи. Во жизнь пошла, уже до нашего дома добрались. Здесь, в хрущевке, одни старые пердуны живут. Может, кто квартиру сдал кавказцам?.. Пойти посмотреть разве?.. Но Нинка забоялась:

— Не ходи. Мало ли что. Еще стрелять начнут. Сиди уж дома.

Любопытство меня разбирало, и я стал одеваться. Не успел штаны натянуть — звонок! Посмотрел в глазок: сосед стоит из квартиры напротив, Семеныч. Опять, блин, на бутылку пришел просить. И на хрена только он мне деньги вчера отдал? Косит под порядочного, едрена феня. Не люблю я этого. Через день занимает, и через день отдает. Семеныча и в трусах принять можно — не олигарх. Отжимаю щеколду… Тр-р-р-р-ах!!! Дверь нараспашку! Я у стенки оказываюсь, вешалка вместе с вещами на меня падает. Человек сто врывается в нашу малогабаритку, где и четырем-то тесно.

— Все на пол!!! — орут мне в ухо. — Где тут чеченские бизнесмены?!

Я ошалело смотрю на окруживший меня спецназ: ни фуя не понимаю.

— Компьютер берите! Жесткий диск вынимайте! — кричит мужик в штатском: — Там вся информация!

При слове «информация» я живо в себя пришел. Потому что была там у меня одна «информация» — бабы голые с сиськами замечательных размеров. Еще не хватало, чтобы соседи и Нинка об этом узнали. Ладно, если б мне было восемнадцать лет или семьдесят — дрочил по ночам, а в моем возрасте — ты что, скажут, рехнулся? Хотя, по правде сказать, не столько баб с арбузными буферами я боялся, сколько видеокассеты. Подшутили надо мной бывшие коллеги из таксопарка: дали посмотреть, сказали — порнуха. А оказалось — круче. Там с козами, собаками, и даже один фильм с гусем есть. Делают дырку в двери, просовывают туда голову гуся. Один мужик держит с той стороны его за голову, другой… В общем — зоофилия. Я хотел ее сразу выбросить, да не решился. Дай, думаю, также кого-нибудь разыграю. А эта кассета как раз у меня была спрятана в том месте. Дети узнают — то вообще позор. Я вскочил как ужаленный: не троньте компьютер — частная собственность! Но у них чутье на это. Раз человек суетится — здесь и копай.

Все они делали одновременно. Молодой конторщик сел за компьютер вместе с налоговиком, как впоследствии выяснилось. Другие менты по комнатам рассредоточились. Глазами туда сюда шарят. Вопросительно в окно посмотрели. Им там помахали: все чисто, никто из окон в нижнем белье вы выпрыгивал. Старшой опять ко мне:

— Где сейчас чеченские бизнесмены находятся? Где храните документацию?

Тем временем молодой обшарил весь компьютер и кивнул начальнику: пустой. А сам, между тем, не спешит компьютер припарковывать. Видно, «документация» его заинтересовала. К этому времени налоговик, оценив антураж нашей квартиры, начал догадываться, что не только здесь разыскиваемых мошенников нет, но вообще ее обитатели имеют отдаленное отношение к фальшивым авизо, неучтенным бензоколонкам, растворившемуся в воздухе составу с паленой водкой и прочим шалостям угнетенных народов востока.

Старшой все понял — опять пролет! Сел со мной протокол писать. Попросил объяснить: как это я, живя в «хрущобе», являюсь президентом нефтяной компании, председателем совета директоров скандально известного инвестиционного фонда и учредителем нескольких десятков фирм, которые, кстати, не платят налоги? Я что — подпольный миллионер? Так сейчас не надо скрывать миллионы, надо делиться. Ведь по ящику Лившиц ясно сказал: надо делиться, Виктор. Стал, как у них это принято, запугивать: ты — учредитель, за все ответишь. Нанесен ущерб государству. Ты не мальчик, знал, на что шел, когда бумаги подписывал. Не может быть, чтобы ты чистый был. Я жулья на своем веку достаточно повидал. Ты — не из последних. А свою невиновность в суде будешь доказывать. Знаешь, что это такое — наши суды? Последнее отдашь. И что это у тебя в компьютере? Ты что — извращенец? По статье хочешь пойти? Таких на зоне не уважают. Так что сдавай компаньонов, дружков-приятелей.

— Так фирмы же все перерегистрированы на новых хозяев. Я там уже никто!

— И в налоговой инспекции, и в банке — везде фигурирует ваша фамилия, на платежных документах — ваша подпись.

— Да я в жизни никогда не подписывал ни одного платежного документа! — заорал я, — я что — враг себе?

— Следствие покажет.

Пробыли они у нас три часа. Выписали повестку в контору. Предложили в дальнейшем «ничего не утаивать и вспомнить»: кому, при каких обстоятельствах продавал фирмы, назвать адреса, фамилии, реквизиты — «помочь следствию».

Так кончилась моя халявная жизнь. Находился я к операм по самое не балуйся, часами протоколы писал. Вопросы в лоб задавали, усыпляли внимание, грозили, жалели, запутывали, писали протоколы. По пяти фирмам. Еще хорошо, не все проворовались. Но следак сказал, что у меня еще все впереди. Порядком ты на себя, парень, фирм навешал.

Пожили мы с Нинкой за «чужой» счет. Оказалось, только половину фирм перерегистрировали на новых участников, а остальные так отдавали. Делайте с ними, что хотите. Заказы такие поступали. Особенно от банков. Так называемые «фирмы-помойки». Провели несколько операций и выбросили — «слили». Никого не найдешь. Обычно их на несуществующих людей делают или на юридических лиц, созданных на таких же несуществующих людей. Бывает, на бабок всяких, алкашей, студентов и просто рисковых граждан, которым все до фени. Они за деньги готовы любую бумагу подписать. Вот и мы с Серегой в этой уважаемой компании с благословения Миши оказались. Приезжают кредиторы по юридическому адресу такой фирмы. И уже при виде панельной пятиэтажки начинают сомневаться, что здесь находится металлопрокатный цех. Открывает им дверь древняя старушка или алкаш в трусах. Из «офисной» мебели — диван с клопами. Запах старья, лампочка в сорок свечей, без абажура, за электроэнергию — долг за полтора года. И вопросы типа: «На каком основании нарушаются сроки поставок труб нужного диаметра, количества и ассортимента…» — сами собою повисают в воздухе.

Мучили меня долго, по методике «добрый» и «злой» следователь. «Добрый» в друзья набивался, сочувствовал. «Злой» орал, что придется мне отвечать за все собственной шкурой, и все-то я знал, и в сговоре с мошенниками, и сам я мошенник первостатейный, так как путаюсь в показаниях. Сдавай подельников! «Добрый»: верю, что ты честный парень, просто тебя впутали в это нехорошие люди, только скажи, как нам на них выйти и тебе скидка будет? Но характерно — что: как только следак выжмет из тебя все, что можно выжать, составит протокол, сформирует дело, он сразу потеряет к тебе интерес. И уже нет ни «злого», ни «доброго» дяди. Они вообще о тебе забывают. Гуляй, Вася. Даже не вспомнят, если на улице встретят. А, казалось, какими друзьями и врагами были недавно. Методика!

Отработали меня по полной программе. И фирму нашу трясли, и шефа. Обыски, изъятие материалов, вопросы: «А почему у вас печати фирм в столе лежат в таком количестве? Подделка документов? Почему на пустых листах оттиски печатей стоят? Мошенничество? А что это за ксерокопии паспортов? Где владельцы? Проверить на утерю!» Фирма большие потери из-за простоя понесла.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В 1979 году советские войска вошли в Афганистан, а спустя два дня спецназ КГБ СССР взял штурмом дворец президента страны Хафизуллы Амина.

2

После ввода советских войск в Афганистан Запад объявил СССР бойкот.

3

Аляска — пуховик (обычно синий) на красной подкладке, с капюшоном, отороченным мехом.

4

«Утюжить» — на сленге фарцовщиков настойчиво «склонять к сделке», надоедать с предложением купли-продажи.

5

«Берёзка» — магазин, где отоваривались в основном иностранные и советские граждане, имевшие валюту и чеки на законных основаниях.

6

грины — доллары. От слова «зеленый».

7

комок — комиссионный магазин.

8

совдепия — совет депутатов, советы, т. е. СССР, советская страна.

9

Улица Горького — Тверская.

10

«Детский мир» — магазин детских товаров. Которые дотировались государством. Там низкорослые мужчины и женщины могли покупать одежду.