Ложный вакуум

Валерий Акимов, 2023

"Ложный вакуум" – это сборник рассказов, различных по форме, жанру и стилю. Это истории, каждая из которых наделена собственным характером, объединённые общей темой одиночества и отчуждённости человека в современном мире. Эта книга, находясь в интервале между философией и литературой, погружает в сложный мир человеческой души и сердца, в котором нет ничего определённого, но – бесконечные вопросы, извечно обращённые к немому бытию.

ЧЕЛОВЕК ПО ИМЕНИ АДАМ ГРОФ

Эти двое стояли прямо перед ним — в чёрных костюмах, как манекены — едва ли не одинакового роста и едва ли не с одинаковыми, невыразительными лицами. Незнакомцы скорее напоминали искусственно выращенных клонов, чем живых людей.

— Здравствуйте, — сказал тот, кто стоял справа. — Меня зовут Малик. А моего коллегу — Уайлер. Мы проверим кое-что. Дело пяти минут.

Повинуясь какому-то инстинктивному чувству, Адам отошёл вглубь комнаты, с трудом представляя, что происходит.

Было раннее утро. С распахнутого окна не доносилось ни звука — вся улица погружена в сон.

В левой руке Уайлер держал кейс — его хромированные серые грани сливались с общей расцветкой прихожей.

— Кто вы и зачем пришли? — спросил Адам. Малик подошёл к нему, посмотрел в глаза.

— Не волнуйтесь, всё будет хорошо. Эм, Уайлер! Ты пока готовься, сейчас начнём.

— Что вы начнёте? — вновь спросил Адам.

— Стандартная процедура.

Во всей квартире, в каждой комнате — утробное молчание, будто все звуки разом ухнули в бездонную пропасть. Могло показаться, что также исчез воздух, и больше нечем дышать; Адам даже попробовал несколько раз вдохнуть — никакого ощущения, словно тело погрузили в барокамеру.

— Таблетки, — напомнил Малик.

— Что, извините?

— Вы принимаете таблетки?

Те самые, беленькие лекарства, средство от мигрени. Адам и забыл, что час назад его терзала страшная головная боль. Нервы разбухли и пульсировали, как толстые, перекаченные кровью жилы, будто череп вот-вот разорвётся на части. Но это был обманчивый образ: на самом деле Адам понимал — только с разорванным в клочья черепом он перестанет ощущать эту раскалённую, чудовищную боль, которая мучает его с тех пор, как он попал в аварию. Визг, крик — мимолётным движением острый луч вспарывает гулкую черноту, выпуская, как из брюха, сноп белого света, который забрызгивает всё в пределах видимости — белый свет затопляет, заволакивает мир, мешает одни чувства с другими, такое бывает, когда крепко зажмуриваешься и фейерверки искр и огней взлетают и вихрятся прямо под тонкой кожей век, при этом, всё же, сохраняется что-то конкретное, узнаваемое — удар, волна по телу, органы выполняют таинственный танец, так что организм на мгновение лишается своей плотной формы и превращается в недифференцированную субстанцию, как пластилин или глина. А потом — пробуждение от боли где-то в середине мозга, или в самой подкорке, или в том узле, где спинной мозг перетекает в головной. Где-то — боль, страшная, зудящая, невыносимая. Она идеальна, потому что конкретна, как единица или вещь — она здесь, она есть всё, о чём может подумать Адам, что он только может вообразить; боль есть свет, белый свет, ибо белый — цвет всех цветов; цвет, который есть самый настоящий свет.

— Да, я принимаю таблетки, — машинально ответил Адам.

— Вот и хорошо. — Малик улыбнулся. Запрограммированная, механическая улыбка. Не лицо — маска, а под ней — сплетения проводов, шарниры, блоки электропитания.

Уайлер в это время куда-то скрылся. Видимо, на кухню — оттуда раздавались звуки отпирающегося кейса, звон металлических предметов.

— Главное, чтобы вы хорошо себя чувствовали, — заверял Малик, ни на шаг не отходя от Адама. — Заранее просим прощения. Такова наша работа.

Какая у этих людей может быть работа?

У Малика были пустые, стеклянные глаза, будто ненастоящие. Их собрали где-то в цеху и отполировали до блеска.

Зияющие провалы зрачков. Две червоточины — нет-нет, две скважины, пущенные через мозг.

Он продолжает улыбаться. Лицо этого странного человека словно покрыто застывающим лаком — ещё немного, и с него можно будет снять копию. Эталон улыбки. Образец радости и сочувствия. То, чему выдали товарный код.

Уайлер сообщил, что всё готово.

— Пройдёмте! — сказал Малик.

Не противясь, Адам двинулся в сторону кухни.

С улицы не доносилось ни звука. Солнце уже высоко поднялось над городом, но горожане всё ещё спали — нежились в постелях, упиваясь видениями на обратной стороне век — бесконечная темнота, наподобие экрана, воспроизводила плеяды образов, и Адам словно видел их все — при этом сам лишённый такой возможности. После аварии боль стала и реальностью, и сновидением; она стала миром, Адам же — его неприкаянным жителем.

Вдоль кухни лежало длинное покрывало, чистое, без единого пятнышка. По текстуре оно напоминало банное полотенце — махровое, мягкое, белое, как лист бумаги. Почему его так привлекла чистота? Взгляд неотступно пытался найти хоть какую-нибудь мелочь, что повредила бы природу созерцаемого совершенства. Но — нет. Покрывало из того же мира, что и эти двое — Малик с Уайлером.

— Ты связался с центром? — спросил Уайлера Малик. Тот молча кивнул.

Рядом с покрывалом были аккуратно разложены хирургические инструменты. При виде их Адам невольно вздрогнул. Малик заметил это и вплотную приблизился к нему, прошептав в самое ухо:

— Подумайте о чём-нибудь хорошем. Не волнуйтесь.

Безропотно вняв совету, Адам напряг память, но найти там что-то приятное не удавалось: воспоминания терялись в ворохах других воспоминаний, поднимался шум, как при сильном ненастном ветре, и у Адама уже с трудом получалось поймать себя в настоящем времени, где он стоит здесь, посреди кухни, в собственной квартире, которая, тем не менее, постепенно переставала быть его домом — она всё больше превращалась в нечто общедоступное, вроде библиотеки или привокзальной площади.

Белый свет — белое покрывало, чистое, невинное, как начало мира, как мгновение до зарождения первых частиц, как остывающие кусочки сна перед квантовыми треволнениями. Визг, крик. В самой глубине роятся голоса, наперебой талдычащие неизвестно о чём — нить разговора давно потеряна, теперь тут царствует только вой, порывающий с любым безмолвием.

Когда сняли бинты, он нашёл у себя продолговатый шрам в районе ключицы; доктора отвечали: это последствия аварии, была необходима срочная операция на сердце. С вашим мозгом всё в порядке, однако, в результате удара образовались небольшие повреждения в труднодоступной части лобной доли. Когнитивные функции не пострадали. Вы ясно сознаёте действительность, вы не сходите с ума. Но вы больше никогда не увидите снов.

Малик попросил Адама снять туфли и раздеться до пояса.

— Уайлер, готовь анестезию.

Уайлер слушался каждой задачи, как робот. Он полез в кейс, вынул из него несколько ампул.

Эти двое окружали его, как жрецы во время обряда: жертвенником выступало покрывало, а самой жертвой был Адам. К этому времени он уже лежал на покрывале, чувствуя, как тело погружается в мягкие полосы тканей, а ещё — как что-то бьётся под черепом, на уровне глаз, словно пытается пробить кость и выползти наружу. Боль — это маленький птенчик, а череп — своего рода скорпула, сквозь которую птенчику всё-таки не удаётся проклюнуться.

— Будь осторожнее с разрезом — ни в коем случае нельзя повредить устройство, — напутствовал Уайлеру Малик, пока тот готовился к операции.

Уайлер надел на Адама респиратор, после чего Малик наказал пациенту вслух сосчитать до десяти.

Адам начал считать.

На пяти возникло ощущение, что его подхватило облако. На восьми померк свет. После десяти Адам лежал неподвижно, совершенно ничего не чувствуя — ни воздуха, ни положения тела, ни окружающего пространства, словно известная часть мироздания напрочь лишилась всех измерений, и отныне он являлся чем-то средним между духом и человеком. Он не мог произнести ни слова и только наблюдал за тем, что происходит. Как на мониторе — чистые образы без плоти, математические абстракции вне рецепторных связей.

Уайлер навис над ним… Сверкнули стеклянные глаза — или это солнечные блики? — и рука, держащая скальпель, опустилась на грудь; лезвие погрузилось в плоть, надрезая один за другим слои эпидермиса, добираясь до мышечных тканей; металл уходил глубже, пока не был сделан должного размера надрез. Отложив скальпель, Уайлер расширил края раны и, зафиксировав их, продемонстрировал Малику результаты проделанной работы. Малик взглянул внутрь раны — его губы зашевелились, от улыбки ни осталось ничего, даже морщинок, всё лицо было гладким, будто нарисованным. Это лицо не могло быть настоящим.

Малик кивнул.

Словно кадры из немого кино.

Уайлер вновь приступил к делу. Он засунул ладонь в рану и спустя несколько секунд достал оттуда какой-то предмет, совсем маленький, похожий на серёжку. Уайлер передал предмет Малику. Как следует осмотрев находку, Малик что-то сказал Уайлеру, потом позвонил куда-то, держа предмет перед собой, кивал головой, что-то произносил. Положив трубку, Малик передал предмет обратно Уайлеру и тот упаковал его в герметичный пакет. Малик перевёл взгляд на Адама. Он был уверен, что тот ничего не чувствует, что он спит — внимает чудесным видениям на обратной стороне век, и, конечно же, ошибался — Адам видел этот взгляд, что принадлежал двум зияющим провалам зрачков, двум скважинам, пропущенным сквозь мозг.

Малик и не догадывался, что боль не испарилась в анестизирующем действии газа, наоборот, благодаря ему Адам полностью слился с ней — болью претворился дух, весь проник в белое свечение, стал им, распространился в бытии, как солнечные лучи разлетаются светозарыми птицами над земными просторами, оттесняя ночь в тень; боль есть свет, белый свет, исток всякого мифа и слова, печать возвращения и начала.