Красные камни Белого

Вадим Панов, 2011

Нет покоя в мирах Герметикона! Хотя, казалось бы, жизнь давно налажена. Процветает межзвездная торговля, население растет, а о кошмаре Белого Мора напоминают лишь изуродованные лица спорки. Планеты Ожерелья богатеют, мелкие заварушки на окраинах лишь рассеивают скуку обывателей, астрологические рейдеры открывают все новые и новые миры, но… Но остается Пустота, великое Ничто, заполняющее пространство между планетами Герметикона. Загадочная Пустота, порождающая чудовищные Знаки, встречи с которыми страшатся и астрологи, и цепари. Однако только Знаками сюрпризы Пустоты не исчерпываются. В великом Ничто даже самый обычный перелет может завершиться совсем не так, как запланировано, и тогда группа неудачливых путешественников оказывается в очень неприятной ситуации… (Согласно желанию правообладателя, электронная книга распространяется без внутренних иллюстраций.)

Глава 2

В Красном Доме льется кровь, а позабывшие обо всем счастливчики придумывают друг другу имена

Смерть безвестного офицера выбила выживших из колеи. Даже не сама смерть, а ее страшные, не укладывающиеся в голове обстоятельства. Ее облик. Ее Знак. Ужасающий вид вросшего в камень человека и понимание того, что на его месте мог оказаться любой из них, обрушились кошмарным грузом. Каждый из выживших примерил участь несчастного на себя, и каждый похолодел от страха. И счел пережитую катастрофу пустяком, потому что там, в Пустоте, смерть казалась естественной, там ее ждали и не задумывались над тем, какой она будет и что с ними станет в ее объятиях.

А когда увидели, на что способно великое Ничто, — задрожали.

До обнаружения офицера выжившие занимались только тем, что было действительно важно: приходили в себя, помогали, успокаивали и поддерживали друг друга, бессознательно отгородившись от реальности глухим забором. Не думая о том, где оказались и что с ними произошло. До обнаружения офицера выживших вели инстинкты, а теперь они дали волю чувствам.

Каждый по-своему.

Высокая девушка с короткими, пребывающими в полном беспорядке белокурыми волосами, та самая, которую выбросило из Пустоты обнаженной, держалась тихо. Она старательно закуталась в кожаную цапу лысого мужчины, уселась на камень и низко опустила голову, стараясь не встречаться взглядами с остальными. Если и рыдала, то беззвучно. А вот синеволосая спорки закатила шумную истерику. Тоненькая, хрупкая, она выглядела самой юной из выживших, самой уязвимой, и, видимо, такой была. Синеволосая не сумела побороть свои страхи. Минут десять она всхлипывала, размазывая по щекам слезы, а потом завопила и принялась бить кулачками по ближайшему камню, умоляя о помощи. Кого умоляя? Неизвестно. Она просто хотела, чтобы ее спасли. Громкие крики летели над рекой, отражались от скал и яростно вгрызались в товарищей по несчастью. Которые отводили взгляды. На помощь синеволосой пришла лишь третья девушка — холодная красавица, одетая в элегантный брючный костюм. Она уселась рядом с юной спорки, обняла ее за плечи и стала что-то шептать. Скорее всего — банальный набор утешающих фраз, но он сумел погасить эмоциональную вспышку. Ведь когда плохо, такого понятия, как банальность, не существует. Важны лишь участие и поддержка.

Рыжий мужчина отошел к берегу узкой, но необычайно быстрой речки и принялся швырять в воду камешки. И не прервал своего занятия, даже когда завопила синеволосая. Мужчина-спорки улегся под кустом, демонстративно повернувшись к товарищам спиной, и сделал вид, что уснул. Что же касается лысого, то он скрылся за большим камнем, решив прогуляться вверх по течению.

Смерть офицера окончательно отрезвила выживших, напомнила, в какой ситуации они оказались, и одновременно разрушила первые ростки объединения. Смерть офицера заставила каждого из них спрятаться в собственной раковине, и это отчуждение длилось почти сорок минут.

А потом вернулся лысый.

Он вышел из-за камня, медленно протопал через поляну, храня на лице невозмутимое выражение, и остановился рядом с белокурой.

— Все в порядке?

Лучшим ответом на столь идиотский вопрос стал недоуменный взгляд. Изумленная девушка не смогла подобрать слов, и ей на помощь пришла обладательница брючного костюма.

— Да, все замечательно, — саркастически бросила она. И с издевкой добавила: — Через двадцать минут подадут чай.

Белокурая дернула плечом, синеволосая судорожно вздохнула, а лысый усмехнулся:

— Агрессия — это хорошо.

Это эмоция, живое восприятие происходящего, крайне необходимое сейчас, чтобы разогнать тоскливую безучастность. Лучше злость, чем тупая покорность судьбе.

— Ты, кстати, приглашен, — нахально закончила обладательница брючного костюма. — Иди, мой руки.

Лысый хотел рассмеяться, хотел продолжить диалог, к которому прислушивались все, без исключения, выжившие, но в этот момент подала голос белокурая.

— Я в порядке, — тихо произнесла она. — Спасибо за цапу.

— Пожалуйста.

Кожаная цепарская куртка не доходила высокой девушке и до середины бедер, а потому ей приходилось периодически поправлять полу, прикрывая обнаженные ноги. Поправлять резким, очень нервным жестом, который не укрылся от внимания лысого. И этот жест показывал, что белокурая еще не успокоилась.

— Мне неудобно, — призналась она, поймав сочувственный взгляд мужчины.

— Как неожиданно! — не смолчала обладательница брючного костюма. — А нам показалось, что неудобство у тебя вызывает лишняя одежда.

Белокурая вновь понурилась — укол язвительной девушки задел ее за живое.

— А тебя здесь сколько? — Лысый медленно обернулся и холодно посмотрел на нахальную обладательницу брючного костюма.

— Что? — растерялась та.

— Почему ты говоришь «нам»? Кому это — «нам»? Кому еще, кроме тебя, что-то там показалось?

— Не твое дело.

— И не твое тоже, — грубовато отрезал мужчина. — Тебя не касается то, чем занималась эта девушка до катастрофы.

— Все видят, что она…

— Ты девственница?

Яростные взгляды скрестились длинными клинками. Чувствовалось, что нахалка не привыкла отступать, что у нее на языке вертится дерзкая фраза, но… Но дурой она не была и сообразила, что нарвалась на серьезного противника.

Фигура у лысого была самая что ни на есть простецкая: плотный, широкоплечий, с короткими толстыми руками и короткими толстыми ногами — на первый взгляд он казался подавшимся в цепари крестьянином. Тем более наряд соответствовал: широкие штаны с накладными карманами, толстый свитер, потертая кожаная цапа, отданная сейчас белокурой, да грубые башмаки. Технарь или вообще — палубный, одним словом — простолюдин. Но при взгляде на лицо мужчины впечатление кардинально менялось. Выпуклый лоб, нос с горбинкой, острый, чуть выступающий вперед подбородок, и умные, серо-стального цвета глаза — все эти черты не просто подсказывали, а прямо-таки кричали: не прост лысый, совсем не прост. Человек с таким лицом палубы мыть не станет, его дело приказы отдавать да принимать решения. Человек с таким лицом всегда оставляет за собой последнее слово.

— Не твое дело, — буркнула нахальная.

— Вот именно, — кивнул лысый и ободряюще посмотрел на белокурую.

Та вздохнула:

— Я не виновата, что авария застала меня… э-э…

Она не знала, как продолжить, и мужчина подсказал:

— В неподходящий момент.

— Да, — выдохнула белокурая.

— Но теперь у нас возникла проблема, — мягко продолжил лысый. — Мы не знаем, на какой планете оказались и будут ли нас искать. Мы в горах, и нам, возможно, придется по ним идти. И, возможно, ночевать…

— Здесь? — не сдержался рыжий.

Он давно перестал бросать камешки, а после того, как лысый завел разговор о проблемах, повернулся и слушал очень внимательно.

— Может, здесь, а может, и в другом месте, — пожал плечами лысый. — Об этом нам еще предстоит поговорить. Пока же я пытаюсь объяснить нашей белокурой знакомой, что одна моя цапа ее не спасет: по горам босиком не ходят, и с голыми ногами на земле не спят. Нужна одежда.

— Ты отыскал магазин? — осведомилась нахалка.

— Можно сказать и так, — усмехнулся лысый, внимательно глядя на белокурую. — Там, за камнем, есть одежда. К сожалению, мужская: пальто, пара рубашек, брюки, жилет, пиджак, белье…

— Откуда? — Спорки перестал притворяться спящим. Повернулся и сел, вперившись взглядом в лысого. — Что за одежда?

— Я нашел двух мертвых и раздел их, чтобы ты смогла подобрать себе вещи, — спокойно произнес тот, обращаясь исключительно к белокурой. А затем повернулся к синеволосой и без всякого смущения закончил: — Тебе я посоветовал бы взять пиджак: в платье ты замерзнешь.

Девушка всхлипнула.

— Омерзительно! — Обладательница брючного костюма зло хохотнула, но развивать мысль не стала.

Потому что отвратительное по своей сути предложение было прагматичным и правильным. Спасатели могли заявиться через двадцать минут, а могли не прилететь вовсе. Никто из выживших не знал, сколько времени им предстоит провести в горах, и оставаться в такой ситуации без одежды было для белокурой равносильно самоубийству.

Она это понимала. И все остальные понимали, даже нахалка, которая, бросив свое «Омерзительно!», хрустнула пальцами и отвернулась.

Белокурая жалобно посмотрела на лысого:

— Я боюсь мертвых.

— Я их раздел и отнес к лесу. На берегу тебя ждет только одежда.

— Спасибо.

— Не за что.

Белокурая вопросительно посмотрела на синеволосую, та, поколебавшись, кивнула, поднялась, и девушки отправилась за камень. А трое оставшихся уставились на лысого:

— От чего они умерли? — угрюмо спросил рыжий.

— Задохнулись.

— Здесь?

— Или в Пустоте.

— То есть ты допускаешь, что они могли задохнуться здесь? — уточнила нахалка.

Ей очень хотелось поддеть лысого, но у нее опять не получилось.

— Я уже видел такое, — задумчиво произнес мужчина. — Людям кажется, что они еще в Пустоте, что они не могут дышать, и, если не привести их в чувство, они умирают.

— Но это невозможно.

— У Пустоты длинные щупальца.

— Ты много путешествовал? — кашлянув, поинтересовался спорки.

— Похоже на то, — согласился лысый.

— Может, ты знаешь, где мы оказались? — Нахалка сделала все, чтобы ее голос прозвучал спокойно, однако не совладала с нервами, и последнее слово прозвучало слишком высоко.

— Солнце желтое, притяжение нормальное или почти нормальное, растения незнакомые. Слишком мало информации для выводов.

— А когда будет много?

— Тогда я скажу, куда нас занесло.

— Ты скажешь? — недовольно спросил рыжий.

Ему не понравилось, что лысый назначил себя лидером.

— Да, я скажу, — пообещал мужчина. Он говорил уверенно, спокойно и слегка расслабленно, отчего фраза прозвучала несколько издевательски. — Но если вдруг выяснится, что ты определил наше местонахождение раньше меня, я разрешаю тебе поделиться информацией.

— Ты мне разрешаешь?

— Да.

У рыжего заходили желваки.

Он был очень худ, однако неказистым не казался, скорее — подтянутым. Не доходяга, а не чурающийся спорта мужчина, внешне хилый, в действительности — твердый. Черты его узкого, необычайно вытянутого лица не отличались благородством: обычный нос, обычный рот, обычные скулы, и даже большие зеленые глаза терялись в этом флере обыденности, завершенном дешевым костюмом и недорогой рубашкой. Мужчина мог остаться незаметным в любой толпе, мог с полным правом претендовать на звание настоящего невидимки, но… Но природа решила позабавиться и сделала зеленоглазого ярко-рыжим. Причем не просто ярко, а ЯРКО. Его ресницы и волосы были насыщенного медного цвета, а все не скрытые одеждой части тела — лицо, шею и руки — покрывали многочисленные конопушки. Такие люди частенько вызывают у окружающих улыбку, пусть даже и добрую, однако глаза мужчины смотрели столь холодно, что отбивали всякую охоту шутить. Чувствовалось, что рыжий самолюбив и болезненно воспринимает шпильки в свой адрес.

— Ты решил, что можешь приказывать?

— Да.

— Так вот, я…

— Вы напоминаете двух обезьян, которые спорят из-за несуществующего банана, — громко бросила нахалка. — Если хотите произвести на меня впечатление, то не деритесь, а раздобудьте кофе.

Третий мужчина захохотал.

Все спорки, за исключением синеволосых выходцев с Куги, отличались уродливой внешностью. Странные черты лица, вызывающие у обычного человека оторопь и отвращение, незаживающие язвы, гноящиеся болячки, фурункулы и струпья на коже — таков был набор поцелуев Белого Мора, детьми которого являлись нечистые. Но третий из спасшихся мужчин не производил совсем уж отталкивающего впечатления. Он был высок, широкоплеч и подвижен. На его гладкой загорелой коже отсутствовали следы болезни, и лишь уродливая голова выдавала в мужчине спорки. Его череп представлял собой почти идеальный шар, вызывая в памяти характерную форму нарской тыквы. Маленькие черты лица не выступали за окружность, что только усиливало впечатление, а короткая черная щетина, покрывающая всю голову, за исключением лба и щек, наводила на мысль, что тыква не дозрела.

— Чего ржешь? — недовольно поинтересовался рыжий.

— Смешно. — Спорки вытер выступившие на глазах слезы и широко улыбнулся, продемонстрировав крупные желтые зубы. — Девчонка вас поимела.

Лысый промолчал, а потому рыжий тоже сбавил обороты. Одарил нахалку злым взглядом, но развивать скандал не стал. Вместо этого продолжил разговор со спорки:

— Есть мысли, где мы находимся?

— Самое главное, здесь есть, чем дышать, и есть, что пить…

— Пить? — удивилась обладательница брючного костюма. — Что?

— Река, — спорки ткнул пальцем за спину. — Воды у нас полно, а вода — это жизнь.

— Я не собираюсь пить сырую воду из грязного ручья.

— А придется.

— Рано или поздно она перестанет быть привередой, — вздохнул лысый.

— Согласен.

Девушка насупилась.

— Другими словами, я считаю, что мы оказались на весьма дружелюбной планете, — жизнерадостно закончил спорки. — Нам повезло гораздо больше, чем офицеру и тем двоим. Пустота была добра к нам.

— Так же, как Белый Мор? — хрюкнул рыжий.

— Не любишь спорки? — сверкнул глазами тыквоголовый.

— Белый Мор не убил вас, Пустота не убила нас. Но Белый Мор сделал вас уродами, а мы не знаем, где находимся, — объяснил рыжий. — Вполне возможно, что мертвым повезло больше. — Он помолчал, глядя на недовольного спорки, и продолжил: — Ничего личного, приятель, я просто провел параллель.

— Дурацкая параллель.

— Какая есть.

— Не будем ссориться. — Лысый почесал в затылке. — Мы все были в Пустоте. Мы все, как я понимаю, летели на цеппеле…

Пауза. Рука замерла, после чего лысый медленно опустил ее и посмотрел на товарищей.

— Летели на цеппеле, и что? — не выдержала нахалка.

— Не что, а куда, — поправил девушку спорки.

— Мы летели на одном цеппеле? — осведомилась девушка.

— Я тебя не помню, — осклабился рыжий.

— Я не путешествую третьим классом.

— За кого ты себя принимаешь?

— Тихо! — Лысый рявкнул так, что остальные прикусили языки. — Кто-нибудь помнит, куда он летел?

Спорки несмело улыбнулся. Рыжий приподнял бровь и тихо выругался. Обладательница брючного костюма скривила рот, но через мгновение пропищала:

— Я не помню, как меня зовут.

И разрыдалась.

— Врежь ему еще!

— С удовольствием!

Удар. Удар в лицо, в скулу, если быть точным. Во рту появился привкус крови… Нет, привкус крови появился давно, теперь же во рту просто кровь. Много крови, потому что это не первый удар.

— Как же мне нравится избивать этих сволочей.

— К сожалению, это редкое удовольствие.

— Надо наслаждаться моментом.

Удар.

Тихий смешок сзади…

— Это невозможно.

— Так бывает: катастрофа и сильный шок приводят к потере памяти, — произнес лысый и пояснил: — Нам проще все забыть, чем снова и снова вспоминать пережитый ужас.

— Забыть навсегда?

— На время.

Белокурая тяжело вздохнула.

Мужские брюки едва доходили ей до щиколоток, рукава пальто были коротки, рубашка вылезала из-за пояса, а ботинки оказались слишком велики, но, как ни странно, нелепый наряд добавил девушке шарма. Она окончательно успокоилась, порозовела, и в ее глазах заблестели огоньки. Одевшись, она стала чувствовать себя членом общества, пусть даже и небольшого.

— Но почему мы забыли все, а не только катастрофу?

— Потому что память на аптекарских весах не взвесишь.

— Радуйся, что хоть что-то осталось, — бросила нахалка.

— А что осталось? — возмутилась белокурая. — Я помню только то, что я женщина.

— А Герметикон? А нынешнюю дату? А свой родной мир?

— Что даст дата? — поинтересовался рыжий.

— Если ты ее помнишь, значит, забыл не все, — объяснила нахалка. — И значит, ты вернешься.

— Куда?

— К себе.

Потерпев неудачу в противостоянии с лысым, обладательница брючного костюма не растерялась и стала следить за тем, чтобы ее замечания были продуманными и взвешенными. Этот факт, вкупе с «фирменной» язвительностью, заставлял собеседников прислушиваться к мнению девушки и постепенно вывел ее в число главных заводил компании.

Кроме того, нахалка была ослепительно красива: густые светло-русые волосы, узкое, «породистое» лицо, высокие скулы, огромные зеленые глаза, аккуратный рот с чуть припухлыми, четко очерченными губами — чертами девушка напоминала сказочную принцессу, во имя которой свершались и будут свершаться грандиозные подвиги. И нет ничего удивительного в том, что мужчины охотно поддерживали с ней беседу.

— А когда мы вернемся?

— Когда придет время.

— Я помню о Герметиконе, но понятия не имею, какой из его миров — мой, — грустно усмехнулся рыжий.

— Линга. — Лысый прикоснулся к груди и объяснил: — На мне медальон Доброго Маркуса.

— Мне кажется, я с Кааты, — задумчиво произнесла белокурая. — Но я могу ошибаться.

Когда очередной шок прошел, рыжий, проявив завидное здравомыслие, велел поискать по карманам документы, но бумаг ни у кого не оказалось. Женщины, по всей видимости, предпочитали сумочки, а мужчины — портмоне. Вместо них были обнаружены: плитка жевательного табака — у тыквоголового спорки, три пакетика с подозрительным порошком — в доставшемся белокурой пальто, пистолет и универсальный ключ — у рыжего. Карманы лысого и нахалки оказались пустыми, как замыслы неудачника, а на платье синеволосой их вообще не было. Тыквоголовый спорки, хлопнув себя по лбу, предложил поиграть в ассоциации, надеясь, что какое-нибудь слово станет «ключом», однако затея ни к чему не привела. Нахалка заявила, что идея бредовая, лысый ее поддержал, синеволосая продолжала плакать, и лишь рыжий с белокурой почти десять минут перебрасывались со спорки словами, но зацепиться ни за что не удалось.

Полный провал.

В итоге они вновь собрались в кружок.

— Мы не знаем, кто мы, мы не знаем, где мы, — подвела печальный итог нахалка. — Остается надеяться, что о нас не забыли. Цеппели просто так не пропадают.

— В Пустоте — пропадают.

— Ты оптимистичен.

— Скорее прагматичен. — Лысый покачал головой. — Мы потерпели катастрофу в Пустоте, а значит, нас могло выбросить куда угодно.

— На ту планету, на которую летели, — проворчал рыжий. — Это же очевидно.

— Если вспомнить Тринадцатую Астрологическую экспедицию, то совсем не очевидно, — не согласился лысый. — Но даже предположив, что мы находимся на нужной нам планете, остается вопрос: в каком месте? Сферопорт может оказаться за соседней горой, а может — за тысячу лиг отсюда. И вся эта тысяча лиг представляет собой незаселенные земли.

— Такое возможно? — прошептала синеволосая.

— Вполне, — поморщился тыквоголовый. — Густонаселенных планет мало, а на остальных полно неосвоенных континентов.

На которые никогда не залетают цеппели.

Перспектива навсегда остаться в незнакомом мире заставила синеволосую вздрогнуть. Она тоскливо оглядела мужчин и поинтересовалась:

— Что же нам делать?

— Идти, — хмуро ответил лысый.

— Куда?

— А почему предлагает он? — окрысился рыжий. — Почему наш лысый спутник…

— Если ты еще раз назовешь меня лысым, я тебя убью, — ровно произнес тот.

Очень ровно, очень спокойно, но с такой уверенностью, что рыжий осекся.

— Какой грозный, — хихикнула нахалка. И прищурилась: — Ты что-нибудь имеешь против этого прозвища?

— Я вообще против прозвищ.

— Ничего другого предложить не могу. Ты будешь Грозным. А ты — Рыжим.

— Других забот нет? — хмуро поинтересовался тыквоголовый прежде, чем Рыжий возмутился.

— Мы должны как-то обращаться друг к другу, — поддержала нахалку белокурая. — Ты, например, будешь Тыквой.

Обладательница брючного костюма рассмеялась. А в следующий миг услышала:

— В таком случае, говорливую назовем Привередой, а длинную — Свечкой.

Высокая девушка с копной коротких белокурых волос и впрямь напоминала свечу.

— Ну и пусть.

— А я против!

— А тебя никто не спрашивает, Привереда. — Тыква покосился на третью девушку. — С тобой все ясно, плакса, ты будешь Кугой.

Все синеволосые спорки происходили из этого мира.

— Вот и познакомились, — подытожил Грозный, пресекая возможное продолжение темы. — А теперь…

— И все-таки я не понимаю, почему он командует?

— Потому что я здесь самый умный, — без лишней скромности объяснил Грозный.

— С чего ты взял?

— Я в этом убежден.

Свечка громко рассмеялась. Привереда фыркнула, но вновь нападать на лысого поостереглась. Оба спорки восприняли заявление Грозного без эмоций.

А он, почти без паузы, продолжил:

— Прежде чем перейти к делам, хочу предложить еще одно важное правило: если кто-нибудь что-нибудь припомнит, пусть даже ерунду, не важную на первый взгляд мелочь, он должен о ней рассказать. Вполне возможно, что вместе мы справимся с амнезией быстрее.

— Я не против, — хмыкнул Тыква.

— Будет зависеть от того, что я вспомню, — предупредила Привереда.

— А у тебя есть чем поделиться? — осведомилась Свечка у лысого. — Если так, подай пример.

Поскольку он сам предложил правило, отступать было нельзя, и Грозный спокойно произнес:

— У меня есть ощущение, что с моей одеждой что-то не так.

Все дружно уставились на цепарский костюм лысого.

— Она тебе велика?

— В самый раз.

— Тогда в чем дело?

— Она неправильная. — Грозный скептически оглядел потертую цапу и грубые штаны. — Чужая.

— В Пустоте тебя переодели?

— Не думаю, — улыбнулся мужчина. — Но одежда кажется мне странной.

— А мне кажутся странными твои украшения, — грубовато произнес Рыжий.

— Какие? — не понял Грозный.

— Те, что прикрыты рукавами.

Грозный задумчиво приподнял бровь, но, к удивлению остальных, промолчал.

— А что у него под рукавами? — не утерпела Привереда.

— Пусть он покажет, — предложил Рыжий.

Грозный, не дожидаясь просьбы, усмехнулся, и медленно подтянул левый рукав цапы, продемонстрировав окружающим поврежденное запястье.

— Синяк? — удивилась Привереда.

— Следы от наручников, — уточнил Рыжий.

— Хня! — не сдержался Тыква.

Куга ойкнула, а Свечка оценивающе посмотрела на Грозного:

— Ты преступник?

— Понятия не имею.

— У тебя следы от наручников, а у меня пистолет в кобуре, — продолжил Рыжий. — Тебе не кажется, что мы как-то связаны?

— Вы оба бандиты? — наивно поинтересовалась Куга.

— Он бандит, — рявкнул Рыжий. — А я его сопровождал.

— Почему ты произвел себя в полицейские? — медленно спросил Тыква. — Возможно, Куга права: вы из одной шайки.

— Тогда почему он был в наручниках?

— Грозного везли на суд, а ты пытался его выручить.

— Идиотизм!

— А вот я согласна считать Рыжего полицейским, — неожиданно заявила Привереда. — Достаточно оценить его манеры и дешевые тряпки. С другой стороны, Грозный — настоящий воин Омута.

— Девочкам нравятся плохие мальчики?

— Девочкам не нравятся уроды.

Рыжий ощерился:

— Не стоит говорить такие вещи при Тыкве.

— Полегче, конопатый, девушка имела в виду твой внутренний мир.

— Спасибо, Тыква, — с чувством произнесла Привереда. — Я знала, что ты меня поймешь.

— Полагаю, пора заканчивать с оскорблениями, — громко сказал Грозный. — Нам есть что обсудить.

— Ты бы помолчал.

— Ты бы тоже, — отрезал Грозный. — Когда все вспомним, тогда и будешь выдвигать обвинения.

— Можно и так, — согласился Рыжий. — Но подчиняться тебе я не стану — потертости от браслетов мешают.

— Грозный с нами в одной лодке, — заметила Свечка.

Ей отчаянно не хотелось признавать лысого бандитом. В конце концов, он был единственным, кто отнесся к ней по-человечески.

— Ты уверена? А если он все вспомнил и хочет нас использовать?

— Как?

— Увести подальше от людей.

— Зачем?

— Ну…

— Рыжий, у тебя есть что-нибудь, кроме обвинений? — устало спросила Привереда. — Какой-нибудь план или предложение, как нам отсюда выбраться?

— Нет.

— В таком случае заткнись и не мешай говорить Грозному.

— Я хотел предупредить, что ему нельзя верить.

— А тебе?

— Что?

— У тебя есть пистолет, но нет полицейского жетона, — жестко произнесла Привереда, глядя мужчине в глаза. — Тебе можно верить?

Тыква рассмеялся. Свечка, подумав, тоже. И даже Куга несмело улыбнулась. А потом привстала и пересела ближе к Тыкве. Все правильно: спорки к спорки. Если не знаешь, что происходит, нужно держаться своих.

На поляне стало ощутимо холоднее.

— Я предлагаю остаться здесь, — заявила Привереда. — Если нас ищут, то в первую очередь спасатели отправятся к месту катастрофы.

— Вот именно — к месту катастрофы. — Грозный вздохнул: — Но это не оно.

Они находились на дне извилистого и неширокого, метров сто — сто пятьдесят, каньона, образованного быстрой горной рекой. Красноватые скалы казались неприступными, а у их подножия было достаточно земли для кустарника и деревьев.

— Почему ты решил, что катастрофа случилась не здесь? — поинтересовался Рыжий.

— Обломков нет.

Свечка усмехнулась.

— Хочешь сказать, что цеппель выбросило в другое место? — прищурился Тыква.

— Именно так.

— А-а… — Надо отдать должное: когда ей было нужно, Привереда легко признавала свои ошибки. — Беру свои слова обратно. И готова выслушать другие предложения.

— Нужно идти вниз по течению, — произнес Тыква. Он понял, что Грозный легко отсекает непродуманные предложения и подготовил аргументы: — Во-первых, реки текут с гор, и мы выйдем на плодородные земли, то есть туда, где высока вероятность найти поселение. Во-вторых, мы можем построить что-нибудь плавающее, и это здорово облегчит нам путешествие.

Куга кивнула, показывая, что полностью согласна с умным Тыквой. Однако у Грозного предложение спорки вызвало понятный скепсис:

— Из чего построить?

— Из дерева, разумеется. — Тыква указал на небольшую рощу.

— У тебя есть топор? — с издевкой осведомилась Привереда, сообразив, куда клонит лысый.

Рыжий обидно захохотал. Спорки выругался.

— Лично я отправляюсь вверх по течению, — веско произнес Грозный после того, как вновь наступила тишина. — Когда я ходил на разведку, то видел за горами дым…

— Или туман? — перебил его Рыжий. — Или облака.

— Я видел черный дым, — размеренно продолжил Грозный, не обратив внимания на замечание Рыжего. — Там что-то горело, и я хочу знать — что?

— Намекаешь, что там мы отыщем цеппель?

— Предполагаю.

— Но если он сгорел, какой смысл к нему идти? — недоуменно поинтересовалась Свечка.

— Место катастрофы, — ответила Привереда. — Если дым видел Грозный, его, вполне возможно, видели здешние обитатели. — И решительно закончила: — Я тоже иду вверх по течению.

— Ему нельзя доверять, — напомнил Рыжий.

Напрасно напомнил, потому что тут же получил в свой адрес фирменный укол нахалки:

— Пока ты швырял в речку камешки и жалел себя, Грозный изучил окрестности и раздобыл Свечке одежду. К тому же он не зовет нас с собой, а значит, мы не особо ему нужны, то есть он в себе уверен. И мне кажется, что с ним будет безопаснее.

— У меня есть пистолет.

— А он умный.

— Я тоже пойду с Грозным, — произнесла Свечка. — Хотя я чувствую, что ему было бы проще без нас.

— Мы тоже пойдем, — пошептавшись с Кугой, сказал Тыква.

Рыжий развел руками:

— Один я не останусь.

* * *

— И что нам делать?

— Вразуми младших братьев.

— На тебя полагаемся…

— На меня? — Глаза Алокаридаса вспыхнули яростным огнем. — На меня?!

Собравшиеся во дворе послушники опустили головы, отвели взгляды, подобно нашкодившим детям, и лишь один из них — всего один! — набрался смелости промямлить:

— А на кого еще, учитель?

Но голову не поднял, поскольку знал, что не прав. Потому что и он, и все остальные послушники Красного Дома прекрасно понимали, что должны делать, но никто из них не горел желанием идти на смерть. Страх сковал младших братьев. Подлый, примитивный страх за свою жизнь, который не смогли выдавить проведенные в святилище годы.

«Все напрасно… — Старый жрец почувствовал злость. — Разве этому я их учил? Разве для этого я был им живым примером? Терпел дикую боль, но ходил прямо, мучился, но не жаловался, дрожал от слабости, но лично проводил длиннющие ритуалы… разве для этого?»

Да, для этого. Для того чтобы сейчас, испытав грешную злобу, справиться с ней и повести себя правильно. Для того чтобы сейчас, в минуту выбора, что делает каждый из младших братьев, подсказать им верный путь. Потому что именно сейчас проверяется все, что сделал он, Алокаридас, в Красном Доме, проверяется его жизнь.

— Все правильно, — хрипло произнес жрец. — Вы должны полагаться на меня. Но рано или поздно Отец призовет меня к себе. На кого вы будете полагаться тогда?

«На кого, дети? Подумайте об этом, устыдитесь проявленной слабости и станьте взрослыми. Сейчас станьте, потому что может случиться так, что другой шанс вам не выпадет».

Поднятая жрецом тревога вывела во двор всех послушников — около пяти десятков юношей и девушек, самым старшим из которых едва исполнилось двадцать. Растрепанные, ничего не понимающие, напуганные, едва успевшие натянуть одинаковые бурые хламиды, они ежились на утренней прохладе, тоскливо ожидая приказов. Они сообразили, что случилось нечто ужасное, однако не представляли, что именно, и неизвестность вызывала у них страх.

У детей.

У младших братьев и младших сестер, собранных со всего Герметикона. У самых талантливых спорки своего поколения.

Кто-то из них станет великим гипнотом, кто-то — тальнеком, а кому-то выпадет честь заменить его, Алокаридаса, на посту верховного жреца Красного Дома. Их ждет блестящее будущее, их свершения прославят имя Отца, но сейчас они не готовы. Прошедшие инициацию покидали Ахадир, отправлялись во Вселенную, неся Слово Отца, а им на смену приходили следующие ученики — молодые и неопытные. И потому сейчас жреца окружали еще не познавшие объятия Отца щенята, и неуверенность в себе питала их страх так же сильно, как неизвестность.

— Герметикон велик, люди заселили множество планет и продолжают идти дальше, — твердо произнес жрец, и послушники начали медленно поднимать головы, понимая, что услышат важные слова. — Я верю, что однажды Герметикон вырастет до размеров Вселенной. Я верю, что однажды мы разгадаем все ее тайны. Я верю, что так будет. А еще я верю в Отца. Великодушие Его позволило нам жить, мудрость Его позволяет идти вперед. Благодаря Отцу мы покорим все вершины, изучим всю Вселенную, но среди бесчисленного множества планет главной для нас всегда будет Ахадир. Здесь прячется душа спорки. Здесь мы купаемся в благословенном дыхании Отца нашего. И здесь мы не можем себе позволить ни сомнений, ни страха.

Алокаридас чувствовал, что добился своего — послушники устыдились. Осознали недостойную слабость и наполнились решимостью с честью преодолеть ниспосланное испытание. Заканчивая речь, Алокаридас видел не склоненные головы, но горящие глаза, и сердце его пело.

«Спасибо, Отец! Спасибо, что вразумил меня».

— Нет ничего позорного в смущении, в минутной слабости, в сомнении в собственных силах. Позор ложится на тех, кто не способен это преодолеть. Так учит нас Отец. И так учу вас я. — Жрец оглядел послушников. — А теперь мы должны понять, что произошло ночью.

Разобраться в странном и пугающем происшествии, результатом которого стало исчезновение шестерых послушников — четверо дежурили у дверей храма и ворот Красного Дома, а двое находились внутри святого места, но до сих пор не отзывались. Криков или шума никто не слышал, а вот следы борьбы отыскались, правда, не сразу. Разбуженные жрецом послушники выбежали во двор, и два младших брата, повинуясь приказу Алокаридаса, заглянули внутрь храма. И обнаружили у входа лужу крови.

Собственно, после этого открытия и началось смущение.

Кто проник в храм? Кто убил послушников? С какой целью? Почему именно в храме? На Ахадире не было никого, кто мог желать или мог причинить вред Красному Дому, жрец и послушники привыкли чувствовать себя в полной безопасности, а потому трагедия выбила их из колеи.

Со смущением Алокаридас совладал, однако, произнося свою пылкую речь, жрец впервые в жизни пожалел, что храм не охраняется и никогда не охранялся опытными воинами — тем, кто убивает, разрешалось приближаться к Красному Дому лишь по особому распоряжению Старшей Сестры.

— Нужно посмотреть, что происходит в храме, — громко произнес Алокаридас. Помолчал, и добавил: — Сейчас.

Несколько минут назад такое предложение вызвало бы очередной приступ страха, однако слова подействовали, и почти все послушники шагнули вперед.

— Я пойду, учитель.

— Я пойду.

— И я.

Они поняли. Они устыдились. Они нашли в себе силы, и Алокаридас почувствовал гордость. За них, за своих учеников. И за себя.

Не зря. Все, что было, — не зря.

— Балодак, — тихо произнес жрец, и двадцатилетний юноша с достоинством сделал еще один шаг вперед.

— Спасибо, учитель.

Любимец, если не сказать — любимчик. Самый талантливый ученик, главная надежда Алокаридаса. Старик, вопреки установленным в Красном Доме правилам, выделял Балодака, хотя и знал, что укрыть такое обращение от остальных послушников невозможно. Ну, что же, кому много давалось, с того и спрос выше. Теперь, младший брат, ты рискнешь жизнью, чтобы доказать, что достоин особого к себе отношения.

— Валуин.

— Спасибо, учитель.

— Фарабах.

— Спасибо, учитель.

Жрец помолчал, глядя на выбранных послушников, после чего медленно проговорил:

— Я думаю, троих будет достаточно.

И во второй раз подряд ощутил прилив гордости — никто из младших не издал вздох облегчения. А некоторые из братьев смотрели на троицу с завистью.

«Это дети твои, Отец! Настоящие твои дети!»

— Что нам делать, учитель? — вежливо осведомился Балодак.

— Пройдите по коридору до зала Первого Чтения, — подумав, ответил Алокаридас. — Проверьте все примыкающие помещения. Если никого не встретите, заприте все выходящие из зала двери и зовите нас.

В храме Красного Дома был целый лабиринт коридоров, в том числе и потайных, бессчетное множество комнат для одиночных медитаций и групповых занятий, а также несколько больших залов. Проверить все закоулки за несколько минут не получится, отправлять внутрь много послушников — слишком большой риск, а значит, необходимо действовать последовательно. Осмотреть часть помещений, закрыть их, после чего продолжить работу.

— Не должны ли мы вооружиться? — спросил Валуин.

Он мечтал стать тальнеком, а потому вопрос прозвучал естественно.

— Чем? — поинтересовался жрец.

— Хотя бы лопатами. — Валуин слегка пожал плечами. — Или палками.

— Или ножами, — добавил Фарабах. — Можно взять на кухне.

Предложение послушников показалось разумным — кровь на каменном полу наглядно показывала, что внутрь проник злой и опасный враг, — а потому Алокаридас кивнул:

— Принесите.

Дождался, когда самые юные братья бросились исполнять приказ, и продолжил:

— Но помните, что вы не воины. — Пауза. — Даже ты, Валуин.

— Да, учитель.

— Ваша сила заключена в другом, однако Отец еще не принял вас в свои объятия. Поэтому будьте осторожны. Я не хочу потерять вас.

— Да, учитель.

Послушники вооружились ножами и палками, взяли в руки фонари, переглянулись и…

— Да поможет вам Отец, — прошептал Алокаридас.

Фарабах открыл дверь и отошел в сторону, Валуин уверенно шагнул в темноту храма, а за ним, чуть помедлив, направился Балодак.

— Что там? Что?

Самые младшие подались вперед, стараясь разглядеть коридор храма, однако на них цыкнули, и порядок быстро восстановился.

— Будем ждать, — вздохнул жрец и прищурился на поднявшуюся Амаю. — Будем ждать…

Никогда еще созерцание любимой звезды не приносило Алокаридасу столько грусти.

— Может, распорядиться насчет завтрака? — прошептал ему на ухо брат Чузга.

— Дождемся результатов, — коротко ответил жрец.

— Пока они вернутся, пока затопят плиты… Вместо завтрака получится обед.

Чузга заведовал хозяйственными делами Красного Дома и беспокоился не столько о послушниках, сколько о старом жреце — в возрасте Алокаридаса следовало соблюдать режим.

— Ничего страшного, брат. Поедим чуть позже.

— Хорошо, учитель.

«Какая еда? Какой завтрак?»

Напряжение достигло апогея. Послушники, несмотря на острое чувство опасности, а может — благодаря ему, постепенно приблизились к дверям, за которыми скрылись молодые братья, и жадно прислушивались, надеясь уловить хоть какой-нибудь звук. А поскольку бегавшие за оружием юнцы притащили гораздо больше палок и ножей, чем требовалось смельчакам, многие старшие стояли у храма не с пустыми руками.

«Они готовы умереть, но мне-то нужно, чтобы они жили…»

Алокаридас тяжело вздохнул и тут же вздрогнул — дверь стала медленно открываться.

— Ах… — Толпа заволновалась.

Вперед? Или назад? Куда? Послушники растерялись, но зычный голос Чузги привел их в чувство.

— Два шага назад! Быстро!

Секундная пауза, а затем привыкшие к повиновению младшие сделали два шага назад.

— Спасибо, — прошептал Алокаридас.

Ответа не последовало: Чузга, не отрываясь, смотрел на двери.

«Кто из-за них появится? Младшие братья? Неведомые враги? Кто?»

Жрец хотел вознести обращение к Отцу, но не успел. Дверь, наконец, распахнулась, и на крыльцо ступил бледный, как мел, Фарадах.

— Там…

— Что? — выдохнула толпа.

— Там… — Фарадах покачал головой и отошел в сторону, освобождая дорогу Балодаку и Валуину.

Они вышли вместе, плечом к плечу, с неподвижными взорами и плотно сжатыми губами. Бледные. Но не дрожащие. Они вышли, и толпа вновь ахнула, потому что Балодак нес голову синеволосой Лериды, а Валуин держал три окровавленные руки.

— Милостивый Отец, за что?

Кто-то застонал, кто-то разрыдался, кто-то даже выругался, но большинство послушников попросту окаменело. Они готовились к тому, что их друзья мертвы, но ужасные доказательства смерти оглушили молодых спорки.

— Лерида! — закричала одна из сестер.

— Закройте двери! — крикнул Алокаридас, его приказ был выполнен с невероятной быстротой.

Младшие братья торопливо свели створки и задвинули тяжелый засов.

— Мы собрали все, что нашли в зале Первого Чтения, — негромко сказал Балодак.

— Их растерзали, — добавил Валуин. — Разорвали на части.

— Там всюду обрывки одежды, — закончил Фарадах. — И кровь.

Над Красным Домом пронесся протяжный стон.

Страх? Или горе? Или все-таки страх?

Алокаридас понимал, что должен действовать быстро и не позволить распространиться панике. Он с трудом вырвал послушников из пучины неуверенности и не хотел терять завоеванное.

— Вы видели, кто это сделал?

— Мы видели звериные следы, — ответил Валуин. — Мне они незнакомы, но у этих зверей есть когти.

— Сюда не заходят хищники!

— Значит, уже заходят!

— Но почему никто ничего не слышал?

— Как прошли они через ворота?

— Стены слишком высоки!

— Ворота тоже были открыты!

И ворота, и двери. Если бы на Красный Дом напали воины, в этом не было бы ничего странного, но хищники… Почему стражники открыли зверям двери? Что их заставило?

Вопросы важные, но ответы придется искать чуть позже. Сейчас же следует отвлечь послушников, необходимо занять их какими-нибудь делами.

Алокаридас мрачно посмотрел на Чузгу:

— Займись едой и… и подготовкой к похоронам.

— Да, учитель.

— Подключи побольше младших, — тихо добавил жрец.

— Я все понимаю, — склонил голову Чузга.

— Хорошо… — Алокаридас поднял голову, оглядел столь привычную и столь враждебную сейчас стену храма, после чего продолжил отдавать приказы: — Валуин! Возьми нескольких братьев, и попытайся закрыть снаружи все окна. Если звери еще в храме, мы должны их запереть.

— Да, учитель.

— Нам нужна помощь, — едва слышно произнес Балодак.

— Я знаю. — Теперь жрец смотрел на любимчика: — Возьми двух младших и отправляйтесь в поселок. Приведи столько воинов, сколько там будет. И не задерживайся.