Искажение

Вадим Панов, 2018

…Истории, отражающие привычный мир в глади тёмной воды. Истории, в которых бьётся поэтическое сердце. Истории, в которых мстит за сломанную жизнь несчастная ведьма, таинственный Портной создаёт невероятных существ, а страшное порождение Тьмы рыдает на могиле невинной девочки. Истории, в которых легенды обретают плоть реальности, а любовь побуждает к подвигу. Истории, в которых есть улицы Москвы и Санкт-Петербурга, призраки Севастополя и море, в отражении которого прячется само время. И Пророчество, исказившее Вселенную под аккорды русского рока.

МАКАМ II

ЛЕТИ, МОЯ ДУША

Лети, моя любовь,

И крови не жалей,

Брызгами, струями,

Да в полнолунии я.

Брызгами, струями,

Да в полнолунии я¹.

INGRESSO

Предательство.

Оглушительное. Жестокое. Беспощадно бьющее наотмашь…

Предательство.

Как можно его простить? Нужно ли прощать? Кому нужно? Тому, кто предан? Той, что предана? Зачем нужно? Что сотворит прощение с растерзанной душой? Склеит? Соберёт по кусочкам? Вернёт «всё как было»?

Что сотворит прощение с чувствами? С теми, которые стали чёрным отражением самих себя и наполняют почерствевшую душу терпким ядом тьмы. С теми, которые шипят змеями и требуют: «Убей!» С теми, которые заставляют видеть только мрак…

Что сотворит прощение с болью?

Приглушит?

Сможет ли прощение утолить ту жуткую, режущую муку, заставляющую жалеть о том, что родилась?

Сможет?

Ведь душа опустела, а затем наполнилась невыносимым: болью, страданием, обидой… Наполнилась тёмным и неприятным, мерзким, как прикосновение к бородавке на остывшем трупе. И эта жуткая тёмная жижа, забурлившая в пустоте преданной души, заставила Ксану броситься по вечерним улицам прочь. Куда? Прочь. От кого? Прочь. Зачем? Прочь. Не было ни цели, ни плана, ничего…

Ничего вокруг не было, даже мира.

Только желание спрятаться, убежать от людей и особенно от того, кто сжёг её чувства на костре своей подлости.

«Борис, как ты мог?!»

Присланное видео заставило позабыть обо всём на свете, наплевать на дела и обязательства, ударило топором палача, и оглушённая Ксана побежала, а потом побрела по безлюдной Смоленской набережной, роняя слёзы на равнодушные камни.

Горькие слёзы.

Пока — горькие.

Проклятое сообщение застало женщину в Пассаже, заставило покраснеть, потом побелеть и закусить губу, чтобы не закричать. Крепко закусить, до крови. Продавцы замерли, поражённые ужасной мимикой, и Ксане показалось, что все они — оба менеджера, помогавшие выбирать туфли, и кассир, — все они только что с удовольствием посмотрели проклятое видео и в глубине души потешаются над богатой, но обманутой женщиной. И встреченная на эскалаторе парочка — тоже посмотрела, поэтому они так улыбаются, глядя на неё… И охранник. И продавец кофе…

Все.

Все!

Все!!

Все посмотрели и все обсуждают: её, рогатую дуру, и его — умелого любовника.

Ксана выскочила из Пассажа, оттолкнув худощавого мужчину в дорогом костюме, побежала, куда-то повернула, потом ещё раз, оказалась в переулке, в каких-то дворах, перечёркнутых заборами и автомобилями, добралась до набережной, перешла дорогу — не видя ничего перед собой, заставила водителя проезжавшей машины резко затормозить и громко выругаться в окно, а затем свернула к Бородинскому. Не специально. Она просто снова «куда-то» пошла. Вновь оказалась на проезжей части, вызвав очередную порцию ругани от водителей, поднялась на мост и остановилась примерно на середине. Замерла, оперевшись на парапет, некоторое время плакала, не отрывая взгляд от чёрной воды, затем достала телефон и вновь посмотрела видео.

И негромко завыла, проклиная всё на свете: и себя, и похотливого Бориса, и чувства, которые она к нему испытывала.

Предательство.

Что может быть хуже?

Что может быть страшнее?

На видео — довольное лицо девки, с которой Борис сейчас кувыркается в Париже. Его новая секретарша, гадина, появившаяся в офисе два месяца назад. На видео отчётливо слышны слова, которыми Борис ласкает любовницу — такие же слова он дарил ей… На видео — их стоны, смех…

Предательство — это унижение.

И потеря веры: в себя, в людей, в любовь. Вера сгорает в тёмном пламени, и приходит пустота, обращая всё вокруг в чёрное.

Окутанный ядовитым облаком мир падает в пропасть… Да и что он такое — мир? За что в нём стоит цепляться? Что пройдёт испытание временем и не превратится в жуткую боль?

Неужели мир — это боль?

И последовательное разрушение всего, что было дорого…

Ксана судорожно всхлипнула.

А в следующий миг накатило чувство невыносимого одиночества. К кому пойти с бедой? Кто выслушает и не запустит грязную сплетню? Кто окажется искренним? Подруг у Ксаны хватало, но сейчас она не хотела видеть ни одну из них. Гордость не позволяла. Она привыкла считать себя умнее и удачливее, становилась звездой любого общества, а рядом с Борисом засверкала в разы ярче. Их называли идеальной парой…

Предательство…

И теперь, когда Ксане отчаянно требовалось утешение, ей не к кому было обратиться: чужая грусть будет фальшивой, а поддержка — злорадной.

И молодую женщину окутал подлый страх. Страх нашёптывал, что выхода нет. Страх умножал вечерние сумерки до непроглядной тьмы. Страх заползал в душу и красил пустоту в чёрный цвет.

Страх знает, когда приходить, умеет выбирать время. Один на один страх побеждает всегда.

А Ксана была одна.

Сейчас.

В самый ужасный момент жизни.

Падая в пропасть…

Женщина вновь запустила на смартфоне проклятый видеоролик. Не хотела его смотреть. Не могла его не смотреть. Горе кромсало душу Ксаны, но она не могла не смотреть.

На предательство.

На лёгкий дымок, вьющийся над костром, в котором сгорели надежды, мечты и планы…

На свою жизнь. Которая, как ей в тот миг показалось, закончилась.

Сейчас Ксана не представляла, что можно начать сначала, найти того, кто не обманет, и обрести с ним счастье — слишком уж её оглушило.

Смартфон скользнул из руки и полетел во тьму, сверкнув на прощанье безжизненным светом. Исчез тихо, без всплеска. Унёс проклятое видео, но оно осталось перед внутренним взором Ксаны.

Словно огненное клеймо.

Смартфон растворился в ночной воде, по которой ползли отражения московских окон, медленно тонущие во тьме. В холодной и злой тьме, которая туманом поднималась над рекой, подбираясь к женщине, обратившейся сгустком чёрного горя. Тьма зашептала нечто неразборчивое, но утешительное… обещающее… Тьма улыбалась мраком ночи и звала. Призывала… говорила, что нужно сильнее перегнуться через парапет, чтобы лучше слышать… чтобы разделить с ней вечное движение в ночи… чтобы…

Тьма не получила желаемого.

Потому что склонившаяся над рекой Ксана вдруг увидела не поверхность тёмной воды, а город в ней. Увидела Москву, меняющуюся с каждой рябью и каждой волной, свет фонарей, поднимающийся из глубины реки в дальнюю сферу неба. Увидела ночную тьму, стекающую со звёзд по лучам ворованного света Луны и обретающую силу нового мира. Увидела всё, что есть вокруг, но так, словно каждая капля реки отразила Вселенную, а Вселенная отразилась в ней и вернулась к себе. Увидела мир таким, какой он есть — сотканным из чаяний и горя, поступков и мечтаний, желаний и равнодушия, — увидела и поняла, что всё мыслимое — осуществимо. Увидела рассыпанные крошки бессчётных зеркал и поняла главное: всё, что можно представить — осуществимо. Увидела себя на мосту, робко тянущуюся к новому миру, и поняла, ЧТО может представить.

И осуществить.

И протянула руку к отражённой в реке Вселенной.

Ксану манила бушующая сила, связывающая миллиарды отражений в цельный мир. Сила необузданная, щедро смешивающая жизнь со смертью, а добро — со злом. Сила, отражающая себя саму, и от того несокрушимая.

Сила Вселенной, в которой есть и День, и Отражение. Но в тот момент, когда кончики её длинных пальцев коснулись тянущейся навстречу Тьмы и чёрное заструилось по жилам, подбежавший мужчина резко схватил Ксану за талию и рывком оттащил от парапета.

— Не надо!

— Не надо? — Молодая женщина невидяще посмотрела на спасителя и кулачком ударила его в грудь. — Что вы делаете? Зачем?

Очарование грандиозной силы не отпускало, притягивало так, что на мгновение Ксана люто разозлилась на незнакомца, посмевшего вырвать её из дивной сказки. Так разозлилась, что попыталась ударить, но мужчина перехватил тонкую руку и мягко, но крепко прижал Ксану к себе.

— Не надо этого делать.

— Что делать?

— Не надо.

Почувствовав чужое, но крепкое плечо, Ксана невольно успокоилась и прижалась к спасителю, помолчала, потёрлась щекой о чужой пиджак, вспомнив, что Борис терпеть не мог этого жеста, и глубоко вздохнула. Незнакомец почувствовал, что Ксана слегка расслабилась, и прошептал:

— Так лучше?

— Да, — не стала скрывать она.

— Что случилось?

— Ничего.

— Правда? — в его голосе скользнула едва-едва заметная ироническая нотка. Не удержался.

— Я уронила телефон.

Мужчина понял, что успел вовремя, понял, что Ксане стыдно за едва не случившееся, и решил помочь ей сохранить лицо.

— Вы уронили телефон и пытались его подхватить?

— Да.

— Вы поступили необдуманно.

— Это была случайность.

— Надеюсь.

Только сейчас Ксана разглядела машину, на которую, оказывается, она таращилась с тех пор, как незнакомец оттолкнул её от парапета. Чёрный «Ягуар» с включённой «аварийкой» стоял поперёк правого ряда: мужчина ехал по делам, увидел почти ушедшую за парапет Ксану, резко дал по тормозам и бросился на помощь.

И опоздал всего на пару секунд…

Потому что кончиками длинных пальцев Ксана успела собрать из воды всё то зло, что в неё уронила. И даже больше.

Намного больше.

Потому что зло отразилось в чёрной воде.

— Подвезти вас?

— Не знаю… — Ксана отстранилась и нежно провела рукой по плечу спасителя. Не заигрывая — это был жест благодарности, и мужчина прекрасно понял знак. — Мне нравится гулять по ночам.

— И всё-таки я вас подвезу, — настоял незнакомец.

— Подвезите, — легко рассмеялась Ксана и кивнула на вставший на мосту «Ягуар»: — Иначе вас эвакуируют.

— Пожалуй.

Он подвёл молодую женщину к машине, распахнул дверцу, помог устроиться на пассажирском сиденье. Сел за руль, выключил «аварийку» и медленно поехал по мосту.

— Куда?

— Вы ведь сами сказали — домой… — Ксана откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и улыбнулась: — В Лялин переулок.

И Тьма, которая поднималась от тёмной ночной воды, улыбнулась в ответ. Тьма не получила желаемого, но забрала больше.

Намного больше.

PUNTO

«Это был сон?»

Такой стала первая мысль Ксаны после пробуждения. Женщина резко поднялась, села посреди кровати, растрёпанная, в лёгкой ночной рубашке, прозрачной, как море в октябре, огляделась, машинально погладила не-смятую подушку Бориса и улыбнулась:

«Это был сон? Ведь правда, всего лишь сон? Страшный, отвратительный и мерзкий! Пожалуйста, пусть мой кошмар останется сном. Липким, как горькое варенье, гадким сном. А в действительности Борис меня любит, я люблю его и жду из командировки…»

Ксана крепко-крепко, как в детстве, зажмурилась, досчитала до десяти, одновременно молясь, чтобы её просьбу услышали, осторожно открыла глаза и огляделась. Как будто что-то могло измениться. Как будто Борис должен был оторвать голову от подушки, улыбнуться, потянуться и ткнуться в её плечо сухими после сна губами. Тёплыми, любимыми губами. И тогда Ксану накрыло бы счастье. Простое. Человеческое. И очень-очень желанное счастье.

Но Борис не рядом…

Зато Ксана прекрасно выспалась и сейчас, убедив себя, что дурацкое видео и приключение на мосту оказались плодом разгулявшегося воображения, обрела замечательное настроение. Вспомнила, как перегибалась во сне через парапет, и следующую мысль, в общем-то, довольно мрачную, женщина высказала необычайно жизнерадостно:

— Меня посещают мысли о самоубийстве? Вот что бывает, если три дня ни с кем не спать! Пожалуй, в следующую командировку мы с Борисом отправимся вместе… — Она с наслаждением потянулась. — Он скоро вернётся, и мы вместе посмеёмся над моим кошмаром, потом он откроет подарок… Боже, я ведь должна придумать, что подарить ему… — А в следующий миг Ксана бросила взгляд на часы и с ужасом поняла, что время — одиннадцать, рабочий день в разгаре, и её ждут в офисе. — Я проспала! — вскочила с кровати и бросилась в ванную. — Боже, Боже…

«Почему не сработал будильник? Почему мне до сих пор никто не позвонил? Как получилось, что обо мне забыли?»

Но думать об этом некогда, потому что нет времени, нет, нет, нет совсем. Быстро умыться, почистить зубы и одновременно включить кофеварку, запустить приготовление кофе, принять душ, одеться, на завтрак времени не осталось, краситься придётся на светофорах, перелить кофе в кружку-термос, схватить сумочку и только затем задуматься: «Где телефон?»

Потому что в сумочке его не оказалось.

«На тумбочке?»

Однако проверить это предположение женщина не успела. Только она собралась скинуть туфли и добежать до спальни, как в дверь позвонили, и слегка удивлённая Ксана посмотрела в глазок. На лестничной клетке переминался молодой парень с пышным букетом белых роз в руках.

— Кто вы?

— Курьер.

— Я ничего не заказывала.

— Адрес ваш? — поинтересовался парень, назвав абсолютно верный адрес.

— Да… — протянула Ксана, а в следующий миг сообразила: «Борис! Милый, милый Борис! Ты решил устроить мне сюрприз!» И резким рывком распахнула дверь: — Входите.

— Ксения Викторовна? — уточнил тот, не переступая порог.

— Совершенно верно! — подтвердила женщина.

— Распишитесь, пожалуйста.

В нашем прагматичном мире даже романтика требует документального подтверждения. Ксана небрежно поставила автограф и только после этого стала счастливой обладательницей роскошного букета и небольшой коробочки, завёрнутой в подарочную бумагу.

— Борис, милый, что же ты придумал?

Ксана положила цветы на полку, вскрыла упаковку и застыла, уставившись на коробочку с модным смартфоном. К которой прилагалось короткое послание, написанное твёрдым, уверенным почерком:

«Не знал, какую модель Вы предпочитаете, взял наугад. Больше не доставайте телефон на мосту. Герман».

Ксана коротко вскрикнула и тяжело прислонилась к стене, не спуская испуганного взгляда с дорогого подарка.

* * *

Ксане всегда было интересно жить: любопытствовать, искать, узнавать новое, удивляться самой и удивлять окружающих. Она считалась заводилой уже в детском садике, а в школе и вовсе «тянула» за собой класс, уговаривая друзей не сидеть на месте, а их родителей — отказываться от компьютера и дивана и тратить выходные на походы в театры, галереи, парки, выставки и поездки за город. Выступала на всех праздниках, а в шестом классе поставила в школьном театре пьесу, сыграв, разумеется, главную роль. Затем последовали другие постановки, и во всех Ксана блистала, принимая похвалу как должное. Но становиться актрисой не мечтала — представления были для неё лишь одним из способов познания мира. Институт Ксана выбрала сама и привычно не ошиблась: профессия стала её увлечением, а не рутинным средством заработка. Ксана вкладывала в дело душу, и карьера стремительно пошла вверх, принося и профессиональное удовлетворение, и достаток. С личной жизнью тоже всё было в порядке: первая влюблённость в школе, первая любовь в выпускном классе, немного ветреных увлечений в институте… Ксана не отказывала себе в удовольствиях, но серьёзных отношений избегала, не находя в мужчинах нужной твёрдости, и так продолжалось до появления Бориса. Нельзя сказать, что она с первого взгляда поняла, что хочет за него замуж, но с Борисом было хорошо в постели, уютно по жизни, и за четыре года её влюблённость постепенно трансформировалась в другое чувство, которое Ксана опасалась назвать любовью.

А теперь и не назовёт.

Не сложилось…

На работу женщина не пошла. Позвонила с домашнего телефона и сказалась больной. Затем позвонила Герману — послание было написано на визитной карточке, и поблагодарила за подарок. Разговор, естественно, затянулся и закончился назначением ужина. Сегодня в девятнадцать ноль-ноль. «Я за вами заеду, и мы отправимся в…» Выбор заведения показал отменный вкус Германа, а значит, нужно соответствовать. Ксана поставила новенький телефон загружать резервную копию, а сама отправилась в фитнес-центр, но не в зал, а в бассейн, параллельно размышляя, как испортить жизнь Борису. Вчерашняя истерика не вернулась, и молодая женщина обдумывала ответные шаги без надрыва и ненужной ярости — с простой, как десятирублёвая монета, холодной злостью.

Ксана с наслаждением погрузилась в освежающую воду и поплыла, рассеянно улыбаясь и кивая знакомым.

«Итак, что можно сделать? Выместить обиду на машине?»

«Мерседес» Бориса стоял во дворе и выглядел прекрасной мишенью: можно проколоть шины, поцарапать кузов, разбить стекло… К сожалению, двор просматривается видеокамерами, записи попадут в полицию, и за удовольствие придётся заплатить. Хорошо, если только деньгами.

«Тогда что? Порезать на ленточки его итальянские и английские костюмы? Спустить в унитаз коллекцию коньяков? Это мысль! Коньяк он обожает… Сжечь их старые фотографии и его документы? Тоже неплохо: пусть побегает, восстанавливая паспорт, водительские права и прочую бюрократию…»

Однако всё, что приходило в голову, не казалось по-настоящему интересным. Какая месть способна заполнить возникшую внутри пустоту? Что нужно сделать, чтобы позабыть об унижении и успокоить уязвлённое самолюбие?

Что?

Странно получается: и прощать нельзя, и мстить глупо… Всё глупо…

После бассейна Ксана зашла в кафе, соблазнившись лёгким овощным салатом и бокалом белого, вернулась домой и принялась придирчиво выбирать платье. Не слишком откровенное, но не закрытое, не дерзкое, но намекающее, что она не против продолжения приключений, элегантное и привлекающее внимание. И таким же должен быть макияж: вечерний, неброский, зовущий, но не откровенный, зовущий одного мужчину, а не шеренгу самцов.

Макияж благородной дамы, которая не прочь пошалить.

На сборы ушло больше двух часов, и Ксана едва справилась к четверти восьмого. В прихожей задержалась, посмотрела на себя в зеркало, поправила жемчужное ожерелье, ласково обнявшее стройную шею, и улыбнулась. Ей понравилось увиденное: высокая брюнетка с длинными ногами и большой грудью. Нос чуть великоват, но Ксана давным-давно, ещё в школе, перестала переживать по этому поводу. Зато у неё полные, изящно очерченные губы и небольшие, но очень выразительные, притягательные, тёмные глаза. Правда, сейчас в них затаилась грусть, но Ксана сказала себе, что это ненадолго.

Нет, она не будет шумной или натужно радостной: учитывая обстоятельства, получится дичайший моветон. Она начнёт вечер несколько скованно, так что Герману придётся постараться увлечь её разговором, постепенно она заслушается и в какой-то момент одарит его своей знаменитой полуулыбкой, молотом сбивающей мужчин с ног. К концу ужина позволит себе рассмеяться. Один раз. Нужно будет правильно выбрать анекдот или весёлую историю…

«Только ни в коем случае не пошлый!» — неожиданно услышала Ксана, вздрогнула и отшатнулась. Не стала оглядываться, поскольку поняла, что голос идёт не из квартиры, а из зеркала. Которое внезапно стало окном в Отражение, в тот мир, что поднялся с тёмной глади реки. Мир, которому она выплакала своё горе и получила взамен силу.

И фразу произнесла она сама. Не отражённая, а она сама, стоящая перед окном в Отражение, спокойная и холодная. Сильная. Сказала с лёгкой усмешкой, прекрасно представляя встречу с Германом. Сказала, глядя на отражённую московскую ночь — таинственную, полную теней и страсти, глядя на тёмное небо, в котором начали проявляться необычные знаки…

Окно в Отражение получилось столь реальным, что Ксана не смогла сдержать изумлённого восклицания:

— Что происходит?

И в тот же миг видение исчезло. Зеркало стало прежним, и Ксана посмотрела на себя — на прекрасную молодую женщину в стильном шёлковом платье. Немного растерянную, но вспомнившую вчерашние приключения на мосту.

Все приключения.

Вспомнившая тьму, что поднялась с поверхности реки и прикоснулась к кончикам её пальцев… и проникшую внутрь… и зажёгшую в душе чёрный огонь…

— До чего интересно…

Ксана захлопнула дверь квартиры и легко сбежала по ступенькам на первый этаж. Как делала всегда, когда у неё было отличное настроение.

— До чего упоительно и странно!

Герман ждал у «Ягуара». Увидев Ксану, улыбнулся, протянул пышную, только распустившуюся розу, предварительно поцеловав бутон, произнёс обязательный комплимент, помог устроиться на сиденье, а когда автомобиль выехал на улицу, заметил:

— Вы словно светитесь изнутри.

— Я видела мир, в котором возможно счастье, — легко ответила Ксана.

— Ваше или вообще?

— Моё… — Она улыбнулась в ответ.

— Мир настоящий?

— Да… — Ксана не сбилась, просто задумалась на мгновение, припоминая свои чувства, и продолжила: — Может стать настоящим. — Перехватила быстрый взгляд спутника и покачала головой: — Нет, ни в коем случае — никаких наркотиков. А из алкоголя — бокал белого за обедом. Я просто… люблю помечтать.

— Настоящий мир не так плох, как порой кажется. Он сложен…

— Иногда жесток…

— Многогранен…

— Равнодушен…

— И никогда не знаешь, кто тебе встретится в следующий миг.

— Ангел или демон?

— Я — человек.

Ксана повернулась, внимательно посмотрела на Германа и кивнула:

— Хорошо, — помолчала, после чего продолжила: — Спасибо, что не стали расспрашивать о вчерашнем.

— Мне показалось, вы расскажете сами, — мягко отозвался мужчина. — Если захотите.

— Вчера мне сделали очень больно.

— Я рад, что оказался рядом.

— А я рада, что рядом оказались именно вы.

— Значит, у нас есть шанс.

«У нас?» Она вздрогнула.

— Шанс на что?

— Для начала — на хороший ужин.

Ксана вспомнила, как Герман поцеловал розу, и вновь улыбнулась. А когда он остановил машину у ресторана, неожиданно — и для себя, и для него, — потянулась и быстро, но нежно поцеловала его в щёку.

И прошептала:

— Это будет замечательный ужин.

В ответ Герман кивнул и на мгновение прикоснулся к её щеке кончиками пальцев. Он не хотел торопить события.

Но оба знали, что события будут.

События предопределены.

И поэтому ужин не затянулся. Они не хотели наедаться и уж тем более — напиваться, не хотели уезжать с тяжёлой сытостью, поскольку знали, что вечер не закончится у подъезда, что они обязательно поднимутся к Герману и там, в прихожей, он нежно поцелует Ксану в шею и легко-легко, словно пёрышком, проведёт пальцами по её обнажённой руке. Ксана чуть сожмёт плечи, повернёт голову и чарующей полуулыбкой проводит соскользнувший на пол шёлк. Его дыхание станет горячим. Они призраками отразятся в тумане тёмного зеркала, и Ксана сожмёт кулачки, погружаясь в накатывающее наслаждение.

Когда остаёшься с новым мужчиной, всегда появляется некая осторожность и одновременно — желание показать себя с лучшей стороны. Иногда эти чувства вырождаются в неловкость, иногда — в развязность, но сейчас, стоя перед Германом в тончайших трусиках, Ксана не испытывала ничего, кроме приятной раскованности и ощущения приближающейся радости. Она откуда-то знала, что Герман окажется прекрасным любовником, и предвкушала дивную ночь.

И не ошиблась.

Расстегнула на нём рубашку, провела ладонями по груди, шее, посмотрела в глаза:

— Так и будем стоять в прихожей?

Её соски сморщились, то ли от холода, то ли от желания, а потом — от влаги, когда Герман коснулся их языком.

Коснулся именно так, как ей хотелось.

— Сейчас… — прошептала Ксана, откидывая голову. Мужчина разорвал белоснежные трусики, и ночь накрыла их с головой.

Время потеряло ход, а многочисленные зеркала отражали кипящую страсть, удесятеряя силы любовников. Зеркала в прихожей и спальне, в ванной комнате и гостиной… Зеркала, в которых Ксана изредка видела не брошенную, униженную женщину слегка за тридцать, а дерзкую, желанную, ослепительную любовницу, способную и удивить, и доставить острое наслаждение опытному мужчине. Ксана видела себя новую, отражённую в зеркале горя, собравшую тьму с водной глади и прикоснувшуюся к миру, лежащему за пределами Дня…

Затем она понимала, что лежит в объятиях мужчины, готового ради неё на всё. Влюбившегося с первого взгляда и мечтающего быть рядом с нею всю жизнь. И тогда Ксана крепко-крепко прижималась к Герману, целовала, царапала, кусала и снова целовала…

Сходила с ума.

А потом, когда Герман отлучился в ванную, а Ксана достала из сумочки пачку тоненьких сигарет и раскурила одну, пуская дым к высокому потолку гостиной, она вдруг подумала, что именно сейчас, возможно, именно в эти минуты, где-то в Париже кудрявый ходок Борис занимается любовью со своей белобрысой дешёвкой. В отеле, который она помогла ему выбрать. Отужинав в ресторане, где им доводилось бывать. Днём они гуляли, возможно, прокатились по Сене или поднялись на Эйфелеву башню, потом вернулись в номер и очутились в постели. Возможно, в той самой, где когда-то и они с Борисом занимались любовью…

Ксана скривилась от отвращения, не понимая, почему размышляет о сожителе после упоительных часов с Германом, а в следующий миг неожиданно представила, как девку тошнит. В постели. В тот самый момент, когда пыхтящий Борис готовится заполучить своё удовольствие. Её тошнит замечательным ужином из дорогого ресторана. Тошнит прямо на Бориса.

Ксана представила это так явственно, что почувствовала кислый запах выделений, но не сморщилась, а рассмеялась. Громко и очень-очень весело.

* * *

— Всё хорошо? — спросил Борис, щёлкая зажигалкой. Потом вспомнил, что в отеле запрещено курить, тихонько выругался, затушил сигарету в бокале с вином и, поскольку не услышал ответа, повторил: — Всё хорошо?

— Да, — всхлипнула из ванной Виталина.

— Точно? Или опять мутит?

— Боря, честное слово: я пришла в себя. — Девушка вышла и остановилась в дверях. Растрёпанная, поникшая, с размазанной вокруг глаз тушью и очень-очень растерянная. Виталина тяжело переживала случившуюся неприятность и тряслась, не зная, что делать. — Прости…

— Не могла потерпеть? — мрачно осведомился мужчина.

— Всё так внезапно… я не хотела…

— Да уж…

Слово «внезапно» идеально описывало случившееся, но не могло передать пережитые Борисом ощущения.

Внезапно…

Они занимались любовью, очень неплохо, надо сказать, занимались, страстно, как всегда с Виталиной, но в тот момент, когда Борис уже готовился насладиться прекрасным финалом, а прыгающая на нём девушка резко задышала, показывая, что тоже близка к оргазму, Виталину… стошнило.

Стошнило!

Будто не могла сдержаться! Будто не могла вскочить и добежать до туалета! Даже это было бы лучшим выходом из положения, чем то, что она натворила: не сдержалась, не убежала, а честно извлекла из себя прекрасный ужин, включая бокал красного вина.

Бориса самого едва не вырвало. Он тоже отправился в ванную, первым привёл себя в порядок, вышел, брезгливо оглядел перепачканную постель, плеснул себе коньяка и плюхнулся в кресло. И теперь задал вопрос, который пришёл ему в голову сразу после случившегося:

— Ты беременна?

— У меня только-только закончились критические дни, — всхлипнула Виталина. И напомнила: — Мы ведь специально высчитывали даты поездки.

— Ах, да… — он потёр лоб, припоминая, что девушка говорила о чём-то подобном. — Одевайся.

— Зачем? — удивилась Виталина.

И даже испугалась, решив, что он прикажет ей идти вон.

Но даже будучи в ярости, Борис не собирался заходить настолько далеко.

— Позвоню горничной, чтобы поменяла белье и матрас. Или ты собираешься спать на этом?

Он небрежно махнул рукой на дверь в спальню.

— Нет, не собираюсь, — тихо ответила девушка.

— Тогда накинь халат.

Она хотела что-то сказать, но Борис поднялся, подошёл к бару, плеснул себе ещё коньяка и залпом выпил.

Ночь была безнадёжно испорчена.

* * *

Ночь получилась превосходной, и Герман уснул, улыбаясь.

Поцеловал Ксану в губы, мягко провёл рукой по её плечу, прошептал: «Ты не представляешь, как мне хорошо», откинулся на подушку, подложив под голову руки, пообещал дождаться, когда женщина выйдет из душа, но не сдержал обещания: глаза закрылись, и через пару секунд Ксана услышала негромкое сопение. Герман уснул, улыбаясь, и от его нежной, немного детской улыбки, женщине стало тепло.

Потому что улыбка предназначалась ей.

Страшный вчерашний вечер закончился поистине царским подарком — она познакомилась с мужчиной, рядом с которым хотелось быть. Рядом с которым хотелось жить. Которого хотелось целовать… прямо сейчас, спящего, нежно поцеловать, не разбудив и не потревожив, устроиться рядом и счастливо уснуть. Ей хотелось увидеть первый взгляд, который он бросит на неё утром и разглядеть в нём любовь.

Ни намёка на проклятое предательство.

Предательство…

— Он был достоин меня, — едва слышно прошептала Ксана, продолжая смотреть на спящего Германа.

Смотреть свысока, как на оправдавшего ожидания жеребца.

На самца…

Смотрела совсем не так, как минуту назад, потому что после слова «предательство» она как-будто стала другой — жёсткой и холодной.

Теперь Ксане не хотелось целовать Германа, ведь в конце концов они квиты — каждый получил то, что хотел, и не следует рассчитывать на большее. Нежность и ласки — это фантом, прикрывающий равнодушие и подлость. И как бы ни было хорошо сейчас, боль обязательно настигнет и порвёт душу, потому что мир соткан из боли. И зла.

И предательства…

Ксана бесшумно оделась, выскользнула из квартиры, не забыв прихватить связку ключей, и отправилась на Бородинский мост. На тот самый, где вчера рыдала от горя и даже хотела себя убить. Чтобы позволить Борису победить. Чтобы обрадовать его белобрысую шлюху, которую этот подлый самец сразу привёл бы в их квартиру…

Нет!

Убить себя из-за того, что мужик оказался похотливой свиньёй? Как глупо? Как пошло! Насколько нелепой выглядит эта мысль сейчас, благодаря…

Ксана хотела прошептать: «Герман, ты настоящий волшебник…»

Но сдержалась. Сейчас она твёрдо знала, что дело не в новом любовнике. Или не только в нём. Дело в ней — отражённой в собственном горе и пережившей его, прикоснувшейся к таинственному миру и пережившей прикосновение, изменившейся и познавшей силу.

— Я стала другой? — спросила себя Ксана, останавливаясь на середине моста.

И с холодной улыбкой ответила:

— Да.

Но как?

Всё началось с проклятого видео, свалившегося в мессенджер с незнакомого номера. Она никогда не открывала подобные сообщения, но небрежное послание: «Смотри, Ксана, какой Борис умелец», завершившееся похабным смайликом, заставило изменить принципам и открыть видео.

Затем пришло горе.

За ним — ярость.

Ксана думала, что время и встреча с Германом утешили её, но слово «предательство» всё изменило. Злость вернулась. Злость требовала выхода.

Женщина посмотрела вниз, на реку, и увидела на поверхности тёмной воды ресторанный зал. Борис улыбается, кажется, шутит. Белобрысая скалится в ответ. У них всё хорошо.

«А у меня?»

И в следующее мгновение гнев захлестнул Ксану с новой силой. Её тьма ударила в реку так, что ночная вода застонала, прогнулась едва не до дна и разбежалась долгими волнами, избивая набережный камень хлёсткими ударами. Её тьма заставила Москву-реку вздыбиться.

— А ты сильна, — с уважением произнёс подошедший со стороны Смоленской мужчина.

— Что вы имеете в виду? — не оборачиваясь, спросила Ксана.

Мужчина кивнул на реку:

— Вот это.

Несмотря на то что тёмная вода прогнулась под бешеным взглядом Ксаны и разбежалась, словно испуганно прячась, прямо под мостом продолжало дрожать изображение смеющихся за столиком любовников, и именно на него указывал мужчина.

— Ты это видишь? — удивилась женщина.

— Да, — коротко подтвердил незнакомец.

Он оказался высок, худ, но не тощ, с приметным, очень жёстким, по-птичьему жёстким лицом, чертами напоминающим ястреба — маленькие глаза, крючковатый нос, скошенный подбородок. И кисти рук напоминали птичьи лапы: пальцы узловатые, сухие, с длинными ногтями. Мужчина носил чёрный костюм и белоснежную сорочку. Туфли начищены до зеркального блеска. На левой руке — золотые часы. На правой — золотой перстень с крупным чёрным камнем, похожим на драгоценное надгробие.

— Если видишь, скажи, что это?

— Твой гнев.

— Я знаю.

— И твоё колдовство.

— Я стала ведьмой?

— Каждый из нас кем-то становится, — пожал плечами незнакомец. — Почему ты должна быть исключением?

— Не морочь мне голову.

— Хорошо, не буду.

Ксана не ожидала подобного ответа от человека с жёстким лицом и подняла брови:

— Почему ты такой покладистый?

— Потому что сейчас ты опасна, — спокойно объяснил тот. — Ты не понимаешь своей силы и своего зла, а значит, способна сокрушить всех. Даже меня.

— Ты не сделал мне ничего плохого.

— Хорошо, — мужчина улыбнулся. У него была приятная улыбка, разгоняющая ястребиную жёсткость лица. — У тебя редчайший дар, Ксана: ты можешь представлять новые Отражения, изменяя те, которые видишь или придумываешь. Интересно, сумеешь ли ты его развить?

— Развить во что? — тихо спросила женщина, проводя указательным пальцем по холодному парапету моста.

— Вот и мне интересно, — не стал скрывать незнакомец. — Сейчас ты зла, и зло пробудило в тебе дар. Но месть способна его погубить.

— Кого «его»?

— Твой дар.

— Я до сих пор не понимаю, о чём ты говоришь.

— О той весёлой шутке, которую ты сыграла с Борисом этой ночью.

— Он в Париже.

— Где на него стошнило белобрысую подружку.

Несколько секунд изумлённая Ксана молча смотрела на собеседника, а затем прищурилась:

— Так было?

— Да.

— Виталину стошнило во время оргазма?

— Её рвало, как вулкан Эйяфьядлайёкюдль.

— Вулкан извергается.

— Тогда ты понимаешь, что я имел в виду.

Ксана вновь помолчала, обдумывая странные ответы, после чего поинтересовалась:

— Откуда ты знаешь, что Виталину стошнило?

— Ты этого хотела? — спросил странный мужчина.

— Да.

— Значит, так было, — незнакомец повернулся и посмотрел на успокоившуюся реку. — Ты меняешь Отражения, Ксана, приводишь их к тому виду, который тебе любезен — без заклинаний, что удивительно, вопреки всем правилам. Ты не колдуешь, а изменяешь мир силой своего желания, своего горя, своего зла…

— Хорошо.

— Возможно.

Женщина тоже посмотрела на воду, на Бориса, впихивающего в рот белобрысой девки ложечку с десертом, и скривилась:

— Что я могу с ними сделать?

— Всё, что захочешь.

— Могу убить?

— Можешь.

— И мне за это ничего не будет?

— Полиция не верит в магию, — теперь мужчина негромко рассмеялся. — К тому же девица и Борис в другой стране.

— Тогда убью, — решила Ксана. — Не хочу его больше видеть.

— Так быстро? — удивился незнакомец.

— Предлагаешь поиздеваться над ними?

— Почему нет? Ты ведь этого хочешь.

Ксана помолчала, прислушиваясь к чувствам, а затем призналась, что мужчина прав: она хотела долгой мести, хотела, чтобы любовники переживали, тряслись от ужаса и непонимания, хотела насладиться их страхом. Согласилась и вновь посмотрела на увлечённого созерцанием реки собеседника.

— Я люблю ночную Москву, — размеренно произнёс он, словно поняв, что женщина готова слушать. — Моя Москва — тёмная бездна, порождающая отражения тёмной бездны во всех Отражениях одновременно и забегающая даже в грядущее. Моя Москва пропитана энергией Ша, и её вечный круговорот повторяет жизнь под лучами украденного у Солнца света. Моя Москва обволакивает туманом, и его холод делает меня поэтом. Иногда я брожу по Москве и читаю ей стихи. Я болею, когда уезжаю, и наслаждаюсь, переступая московский порог. Бездна моя, Москва — единственная слабость, которую я себе позволил. Иногда я ловлю себя на мысли, что хочу убить всех, чтобы никто не мешал мне наслаждаться Москвой…

— Вообще всех?

— Дворников придётся пощадить.

И Ксана вновь услышала смешок, полетевший в темноту реки. Но не сделавший её темнее.

— Ты знаешь моё имя, а я твоё — нет, — сглотнув, произнесла она.

— Называй меня баал Гаап, — ответил мужчина. — Называй с уважением.

— Баал — это имя?

— Титул. И ты должна говорить «вы».

— Почему?

— Потому что титул — это власть.

— Надо мной?

— И над тобой тоже.

— Я ничего не знаю о твоей власти.

— Ещё узнаешь, — пообещал Гаап.

— В чём моя сила?

— Внимание.

Он поднял указательный палец, и замолчавшая Ксана услышала рёв приближающегося со стороны Кутузовского авто. И сирены. Судя по звукам, владелец мощного автомобиля пытался уйти от полицейского преследования.

— У тебя мало времени, — деловито сообщил Гаап.

— Для чего?

— Ты слышишь звук, который издаёт спортивная машина, разогнанная до последнего предела. Она несётся со скоростью триста километров в час и ни в кого не врезалась лишь потому, что сейчас глубокая ночь.

— Какое отношение машина имеет ко мне? — чуточку нервно спросила Ксана. — Пусть летит дальше.

— Мой автомобиль окажется на её пути, — Гаап указал на чёрный «Бугатти», небрежно припаркованный поперёк полосы.

— Откуда он взялся? — не сдержалась Ксана. Она была уверена, что баал явился на мост пешком.

— Неважно, откуда он взялся, — рассмеялся Гаап. — Важно то, что сейчас лихач ещё больше увеличит скорость.

На Дорогомиловской заблестели фары.

— Но с Бережковской выскочат полицейские, лихач увидит их, попытается объехать по «встречке», не справится с управлением и врежется в мою машину.

— Надеюсь, она застрахована, — попыталась пошутить женщина.

— «Бугатти» подпрыгнет, перевернётся в воздухе и обрушится на нас, — закончил Гаап. — Ты застрахована?

— Нет.

— А следовало.

— Я не хочу погибать под твоей машиной.

Он согласно кивнул и очень спокойно сказал:

— Тогда вернёмся к началу, Ксана: у тебя очень мало времени.

Женщина резко повернулась и убедилась, что события развиваются в точном соответствии с предсказанием. Приземистый спортивный автомобиль стремительно приближался к мосту. Слева появились полицейские…

— Что я должна…

И замолчала, ибо поняла, что должна.

Должна представить.

Как приземистая «Ламборджини» отворачивает чуть раньше, чем предсказал Гаап. И чуть резче. Должна представить, как автомобиль заносит, крутит по мосту и как «Ламборджини» влетает в столб. Не в «Бугатти», а в столб.

И взрывается.

На противоположной от наблюдателей стороне моста. Не причинив вреда ни им, ни дорогой машине баала.

— Ой! — Ксана отшатнулась, «поймав» взрывную волну, но на ногах устояла и не сдержала восклицания: — Ух, ты!

Разглядывая падающие на асфальт обломки «Ламборджини».

А затем перевела взгляд на Гаапа:

— Это я его убила?

— Он бы всё равно не выжил, — равнодушно ответил тот. — Только перед смертью ещё и нас погубил бы.

— Врёшь, — убеждённо произнесла женщина.

— Вру, — не стал спорить баал. — Мы бы прыгнули в воду… Но мне стало жаль «Бугатти».

— Забыл застраховать?

— Не хотел огорчать друзей, у которых взял его покататься.

Ксана поняла, что слышит шутку, и улыбнулась.

— Мы стали свидетелями?

— Полицейские нас не увидят.

— Почему?

— Я так сделал. — Он посмотрел на часы. — Когда захочешь поговорить, приди сюда и отыщи мою метку, я оставил её для тебя. — Гаап надавил на парапет большим пальцем левой руки, резко оторвал его, показав Ксане вспыхнувшую и тут же растаявшую огненную печать, и в одно мгновение исчез. Вместе с машиной. Только что был, а стоило молодой женщине моргнуть глазом — исчез. Прошелестев напоследок:

— До встречи.

Ксана задумчиво посмотрела на горящий «Ламборджини», на подъехавших к месту катастрофы полицейских, пожала плечами и неспешно направилась к набережной Шевченко.

Ей хотелось поцеловать Германа, прижаться к нему и уснуть.

* * *

Ночь Виталина провела ужасно. Пока горничные приводили номер в порядок и меняли бельё, она мышкой сидела в углу, когда они закончили — не пошевелилась, позволила Борису уснуть — он не предложил девушке присоединиться, заперлась в ванной и разрыдалась. Но тихо, очень тихо, боясь потревожить любовника. Рыдала, выплёскивая страх — в какой-то момент Виталине показалось, что взбешённый Борис её выгонит, рыдала, жалея себя за то, что вынуждена спать с этим стареющим павианом, подкрашивающим кудрявые волосы, хвастающимся дружками из правительства и обожающим хихикать над «моей дурой», постоянной подругой, которая не догадывалась о его шашнях с секретаршами.

В завершение рыдала просто так, потому что настроение.

Остаток ночи провела на самом краешке кровати.

Однако утром Борис ни словом не обмолвился о неприятных событиях, и день они провели, как планировали: побродили по Лувру, потом по набережной, забрались в старые кварталы Парижа, где и пообедали, заглянули на остров Ситэ, несмотря на то что к собору Парижской Богоматери Виталина таскала Бориса ещё в первый день, снова гуляли, вернулись в отель, переоделись и отправились ужинать в ресторан на первом этаже — Борис сказал, что устал и не хочет никуда ехать.

И за ужином он окончательно подобрел и выбросил из памяти вчерашний инцидент. Борис много и остроумно шутил, смеялся, на вино не налегал и всем видом давал понять, что настроен получить этой ночью то, чего лишился вчера. Виталина подыгрывала, как могла, мечтая побыстрее покончить с едой и затащить любовника в постель, но тот отказался уходить без десерта и бокала сладкого вина.

Борис подозвал официанта, взял меню, изучил нужную страницу — к счастью, предусмотрительные владельцы заведения снабдили каждое предложение фотографией, и выбор не отнял много времени.

— Десерт, — сообщил Борис, переводя взгляд на официанта.

— Десерт? Прекрасно! — заученно улыбнулся тот. — Что именно на десерт?

— Мороженое. — Борис ткнул пальцем в нужную картинку. — Три шарика.

— Три порции?

— Одна порция! — Борис понял, о чём спросил официант, и поднял указательный палец. — Одна!

— Одна порция, — кивнул тот. — Для дамы?

Виталина решила, что пережитые страдания заслуживают тирамису, но заказать не успела. Едва девушка ткнула пальцем в изображение пирожного и произнесла:

— Я хочу…

Как официант страшно захрипел, побледнел, пошатнулся, вцепившись рукой в край стола, выронил блокнот, резко рванул воротник рубашки, снова захрипел и повалился на колени белокурой красавицы, глядя на Виталину выпученными, словно у рыбы, глазами.

Словно у засыпающей рыбы.

Зал ресторана огласил дикий вопль перепуганной девушки.

* * *

Громкий, протяжный крик.

Ксана не ожидала, что издаст его, хотела ограничиться стоном, но не сдержалась — Герман сегодня был чрезвычайно хорош. Ксана закричала, заколотила кулачками по его груди — в это мгновение она была сверху, — затем откинулась назад, несколько раз дёрнулась и лишь потом, обессиленная, упала рядом с мужчиной.

Несколько секунд любовники жадно дышали, а затем Герман, продолжая смотреть в потолок, произнёс:

— Ты великолепна.

— Мне хорошо с тобой, — прошептала в ответ Ксана.

Тоже не глядя на мужчину.

— Когда ты рядом, я забываю обо всём на свете.

— Когда ты рядом, мне не нужен свет.

Герман приподнялся на локте и посмотрел женщине в глаза.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — в тон ему ответила Ксана, не отрывая щёку от подушки.

Он улыбнулся уголками губ.

— Любовь — это наши чувства, Ксана, твои и мои, а не наши биографии.

— Ты действительно так думаешь?

Герман нежно взял женщину за руку, поднёс к губам ладонь и поцеловал.

— Я был женат, Ксана, у меня было много подруг, но никогда раньше я не испытывал такого фонтана чувств, как с тобой. Иногда мне кажется, что я сплю, заснул за рулём, выехав на Бородинский мост, и то чудо, которое там произошло — чудо нашей встречи, и те чудеса, что случились потом, всего лишь видятся мне… Я этого боюсь, Ксана. Я хочу, чтобы всё было настоящим. Я счастлив от того, что задержался на работе и отправился домой на два часа позже обычного. Я счастлив от того, что встретил тебя…

— Я стояла на краю, — тихо, но очень твёрдо произнесла женщина, отвечая на взгляд Германа. — Ты это знал, но я должна сказать.

Он вновь поцеловал Ксане ладонь.

— У всех бывают трудные дни.

— Ты не испугался подойти.

— Я бы подошёл к кому угодно, потому что тому, кто стоит на краю, нельзя оставаться одному. Но увидев тебя, понял, что мне повезло.

Ксана слушала, улыбалась и с трудом верила, что не спит. С трудом верила, что не придумала встречу с этим бесконечно любящим её мужчиной, воспользовавшись своей новой силой.

«Вдруг я его приворожила? Затуманила разум? Или он просто плод моего воображения?»

Несколько раз Ксана набиралась смелости и пыталась прогнать видение, развеять колдовские чары, но… Герман не исчезал. И даже расставшись на день, она ощущала его присутствие.

В мире.

В городе.

В своей душе.

И когда Ксана думала о Германе, её новая, холодная сущность пряталась, несмотря на огромную силу. Пряталась, но не исчезала, терпеливо выжидая своего часа и зная, что он обязательно придёт.

Но Ксана думала, что победила…

Она была счастлива.

Сегодня Герман позвонил в полдень, сказал, что соскучился. Потом — в четыре пополудни, спросил, где она хочет ужинать. Ксана выбрала заведение, умчалась с работы пораньше, переоделась, привела себя в порядок, с радостным нетерпением дождалась появления Германа, а после ужина убедилась, что костёр их страсти только начал разгораться. Несколько часов блаженства пролетели, словно один миг, и сейчас утомлённые любовники наслаждались простыми прикосновениями друг к другу.

— Поедем в отпуск? — неожиданно предложил Герман.

— Сейчас? — улыбнулась Ксана.

— Если паспорт с собой — можем и сейчас, — молниеносно среагировал мужчина. — Чем меньше задумываешься, тем лучше.

— Ты романтик.

— Я становлюсь им рядом с тобой.

— А в обычное время?

— В обычное время я довольно жёсткий дядя, — не стал скрывать Герман.

— У тебя есть дети?

— К счастью, не обзавёлся.

— Почему, к счастью? — не поняла Ксана.

— Потому что я совсем недавно нашёл женщину, от которой хочу детей, — он рассмеялся. — Но алименты бывшей я всё равно плачу.

— Живёшь насыщенной жизнью?

— Обещаю в отпуске рассказать о себе всё.

— Сегодня не получится, — улыбнулась Ксана. — У меня нет с собой паспорта.

— Хорошо, не сегодня, — Герман провёл рукой по её волосам. — И ещё я подумал, что неправильно дарить женщине телефоны.

— Вернуть?

— Ни в коем случае. — Он взял её за руку и надел на палец кольцо, которое достал, кажется, из-под подушки. — Решил сделать правильный подарок.

Изящное украшение с небольшим бриллиантом.

— Я заметил, что тебе нравится белое золото.

— Красивое… — Ксана полюбовалась на подарок, отставив руку в сторону, и улыбнулась: — Надеешься, что окольцевал?

— Ещё нет, но я над этим работаю.

— У тебя получается.

Ксана поцеловала Германа в губы, вновь улеглась рядом и прижалась к его плечу.

— Я тебя окольцую, — пообещал мужчина.

Она счастливо улыбнулась, но промолчала.

Закрыла глаза и почти сразу уснула.

С улыбкой на губах.

* * *

Финал поездки получился отвратительным.

Два последних дня, а точнее — два последних вечера, перечеркнули всю прелесть «командировки» с молоденькой секретаршей. Сначала Виталину стошнило в постели, и ладно, если бы во сне, а то ведь во время занятия любовью! В самый разгар! А только Борис успокоился и собрался сделать их последнюю ночь в Париже незабываемой, как случилась смерть в ресторане. Проклятый официант не нашёл ничего лучше, чем умереть на руках Виталины, в прямом, будь он проклят, смысле слова, и девушка, естественно, впала в натуральную истерику. Да и кто бы не впал, на самом-то деле, когда прямо на тебе уходит в мир иной незнакомый мужчина? Или знакомый. Главное — уходит. Хрипит, дёргается, холодеет…

Самого Бориса зрелище смерти повергло в ступор, а завизжавшая Виталина и вовсе, как показалось, собралась последовать за официантом, во всяком случае, бледностью и выпученными глазами девушка от него не отличалась. Вернувшись в номер, она наглоталась таблеток и проснулась лишь за час до отъезда. Безжизненная, словно подхватившая чуму кукла, Виталина кое-как собралась и кое-как потащилась за недовольным любовником, промолчав всю дорогу из отеля до Москвы. Пограничники и с той, и с другой стороны дружно сочли, что девушка перебрала с определёнными веществами, багаж досмотрели тщательно, но ничего не обнаружили.

В Шереметьеве Борис с удовольствием избавился от спутницы, взяв Виталине другое такси, хотя изначально планировал ехать на одной машине по двум адресам, и помчался в Лялин переулок, рассудив, что нет худа без добра: накопленный во время двухдневного воздержания пыл не позволит Ксане заподозрить неладное.

— Дорогая, я дома! — крикнул Борис с порога, даже не захлопнув дверь.

— Наконец-то!

Ксана вышла в коридор, и у мужчины перехватило дыхание: королева. Конечно, возраст есть возраст, Ксана не могла похвастаться свежестью, но как же, чёрт возьми, она хороша в чёрном пеньюаре, подчёркивающем соблазнительные округлости!

— Мне кажется, или ты сделала мне подарок? — сглотнув, спросил Борис.

— Подарок? — удивилась Ксана.

Ему показалось — притворно.

— Твоя грудь, — он сделал шаг, но вновь остановился. — Она стала больше.

Борис едва сдерживался, чтобы не проверить догадку на ощупь, и лишь пожирал подругу глазами.

— Хм-м… — Ксана с удовольствием посмотрела на своё отражение и вдруг поняла, что любовник прав: больше. Не намного, но заметно. Вот почему бюстгальтеры стали казаться тесными! Грудь стала не только полнее, но и более упругой. А ноги избавились от щепотки накопившегося за последние годы жирка…

«Но почему Герман ничего не сказал? — спросила она себя и тут же ответила: — Потому что Герман не видел меня до моста».

В памяти появилась Тьма, поднимающаяся от ночной воды. А затем — ощущение горя, память о том неистовом горе, которое привело Ксану на мост и едва не сгубило. И снова — Тьма.

Беспросветная Тьма.

«Я меняюсь…»

Отражение незаметно подмигнуло в ответ.

Но пока следовало продолжить игру.

— Тебе нравится? — с улыбкой поинтересовалась Ксана, слегка отводя плечи назад.

Пеньюар приготовился лопнуть.

— Ты даже не представляешь, как, — с необычайной искренностью ответил Борис, с вожделением пялясь на её новую грудь. На соски, таранящие изнутри тончайшую ткань.

— Прекрасно… — Ксана подошла ближе. — Я соскучилась.

И Борис, наконец, вцепился в неё, демонстрируя ту самую страсть, которая некогда сводила Ксану с ума. Вцепился яростно, показывая, что тосковал на чужбине. Прижал женщину к стене, зацеловал, уделяя особое внимание новой груди, подхватил на руки и едва услышал негромкое предложение:

— Давай начнём в ванне?

Понял, что Ксана права — ведь он полдня был в дороге, — отнёс женщину в ванную, заметил свечи, фрукты, бутылку вина, поблагодарил Ксану особенно крепким поцелуем, сорвал с себя одежду и…

В их прекрасной ванне плавал официант с вытаращенными, будто у мёртвого мопса, глазами. Борис с трудом удержался от восклицания, потряс головой, прогоняя видение, понял, что призрак исчез и ванна выглядит так, как пару секунд назад, и… и ещё понял, что вожделение его оставило. Бесповоротно.

— Устал? — нежно спросила Ксана.

Но в её голосе мужчине почудились — или не почудились — злорадные нотки.

— Слишком долго был в пути, — вздохнул Борис. — Надо принять душ.

— Конечно, дорогой. Я пока наполню бокалы.

Ксана отвернулась, Борис открыл шкафчик, достал голубую пилюлю — ему уже несколько раз приходилось пользоваться ими, — и запил водой, которую Ксана принесла вместе с вином. Женщина стояла спиной, поэтому Борис не увидел появившуюся на её лице улыбку — Ксана знала, что таблетка не поможет.

— Ты не против, если я подожду тебя в ванне?

— Конечно… — Он кашлянул. — …не против… — Борис замер, жадно наблюдая за тем, как любовница сбрасывает пеньюар и наклоняется, осторожно опускаясь в воду.

«Грудь точно прибавила… Но когда успела? И задницу подтянула… Или я забыл, как выглядит её попочка?»

Новая фигура сводила с ума, однако пыл отказывался возвращаться. Борис скривился, пожелав таблетке подействовать быстрее, вошёл в душевую кабинку и включил воду. Но дверцы до конца не закрыл, любуясь улыбающейся из горы пены женщиной.

— Даже не знаю, что на меня нашло…

А в следующий миг почувствовал кислый запах полупереваренной пищи, которой стошнило Виталину, и настроение стало совсем паршивым.

«Что со мной происходит?!»

Борис был в шаге от паники. Он видел перед собой прекрасную, возбуждённую и возбуждающую женщину, но ничего не мог! Не чувствовал привычной силы! Отчаянно хотел, но ничего не шевелилось!

— Дорогой, я тебя жду… — Ксана улыбнулась, показала мужчине стройную ногу и тут же опустила её в пену. И вновь улыбнулась, чуть приподняв левую бровь. И покусав губу. — Дорогой?

— Я тоже соскучился, — рассеянно отозвался Борис, увеличивая напор воды.

— Тогда иди ко мне.

— Не хочу торопиться.

— Борис? Я тебя не узнаю.

«Я сам себя не узнаю!»

Ему хотелось крепко выругаться.

— Что ты делал в командировке? Работал на урановом руднике?

— Был тяжёлый перелёт.

— Настолько тяжёлый?

— Самолёт сильно трясло…

Борис сделал воду ледяной и стиснул зубы, омываясь резкой, освежающей струёй — обычно ему это помогало.

* * *

Остановиться посередине Бородинского моста в «час пик» оказалось не просто…

Не пешком — на машине. При этом Ксана честно попыталась минимизировать ущерб от своих действий: на мост выехала в крайнем правом ряду, постепенно сбрасывала скорость с низкой до «черепашьей», едва докатилась до нужного места, но стоило ей остановиться и включить «аварийку», как сзади послышалось возмущённое гудение клаксона, и Ксане заморгали фарами, требуя ехать дальше.

Но дальше она не собиралась.

Вышла из машины, открыла капот и внимательно посмотрела на двигатель. Ксана не представляла, что именно там пыхтело, поскрипывало и жужжало, но точно знала, что её действия успокоят недовольных. Так и получилось. Нетерпеливый водитель кое-как вклинился в поток второго ряда, проезжая мимо Ксаны, наградил её уничижительным взглядом, но и только: ни ругаться, ни предлагать помощь не стал. Как, впрочем, и остальные водители. Может, кто-нибудь из них и не отказался бы помочь красивой женщине разобраться с технической проблемой, но Ксана демонстративно поднесла к уху телефон и отошла к парапету.

Всё нормально: женщина не может ехать и звонит в сервис.

Но прежде чем набирать номер, Ксане пришлось отыскать точку, в которую Гаап ткнул пальцем — аккуратный круглый ожог на тёмном металле. Не пятно другого цвета, а именно ожог, словно в пальце таинственного «баала» прятался электрод. Нашла, на пару секунд замерла, удивлённая, не понимая, что делать, затем пробормотала: «Наверное, так», и приложила к «ожогу» указательный палец. И негромко вскрикнула, увидев, что на парапете высветились алые цифры телефонного номера.

«Мог бы просто оставить визитку!»

Тем не менее получилось эффектно, и, набирая номер, женщина чувствовала лёгкую робость — она впервые звонила настоящему колдуну. А тот, в свою очередь, ответил сразу, и голос его звучал дружелюбно:

— Я ведь говорил, что ты позвонишь.

— Вы меня узнали? — Ксана долго думала, следует ли говорить «вы», и решила это требование исполнить. Но титул «баал» добавлять отказалась.

— Конечно, узнал, у меня абсолютная память на голоса, — отозвался Гаап. — Доброе утро, Ксана.

— Не очень доброе, — вздохнула женщина.

— Проблемы?

— Сложности.

— Нужно поговорить?

Вопрос прозвучал легко, но Ксана понимала, что утвердительный ответ поставит её в зависимость от баала. Она признает свою слабость. Он окажет услугу и наверняка потребует плату.

Длинный человек с жёстким ястребиным лицом… Что он потребует?

Впрочем, для второй, «холодной» Ксаны, которая владела сегодня их телом, это было неважно.

— Да, мне нужно с вами поговорить.

Он выдержал паузу, и Ксана представила ястребиную улыбку. Которая слегка смягчает жёсткое лицо. Он доволен… Впрочем, если ей что-то не понравится, она всегда может отказаться от сделки. Ведь Тьма — дело добровольное.

— Я смогу приехать на обзорную площадку Воробьёвых гор через тридцать минут, — произнёс Гаап. — Четверти часа хватит?

— На что?

— На встречу. У меня масса дел.

В его устах это прозвучало не хвастовством, а констатацией факта.

— Хватит, — решила Ксана.

— Воробьёвы горы через полчаса. — Гаап бросил трубку.

Ксана посмотрела на парапет — и цифры, и «ожог» исчезли, — усмехнулась, внесла номер в список контактов, захлопнула капот и отправилась на Воробьёвы горы. Неожиданно вспомнив, что не была на них с выпускного вечера, а точнее — с выпускной ночи, с восхитительной летней ночи, когда они, полные сил, задора и надежд, смотрели на утренний город так, словно он принадлежал им.

Словно весь мир принадлежал им.

Небо улыбалось, а поднимающееся Солнце обещало только хорошее. Они стояли у парапета, молча наблюдая за жёлтой звездой, а когда она взошла — засмеялись, запрыгали, отпустили шары и снова засмеялись. Мальчишки в костюмах, которые ещё не научились носить, девчонки в платьях, в разных, но одинаково прекрасных. Прекрасные девчонки…

Те мгновения остались в памяти навсегда.

А сейчас раскинувшийся под ногами город казался отражением самого себя. Отражением не в небе или реке, а в глазах людей и домов, в витринах и окнах машин, надоевший себе и самого себя пугающий.

— Ты выглядишь расстроенной. — Гаап неслышно подошёл сзади, но Ксана не вздрогнула — знала, что баал повторит трюк.

— Я зла.

— Снова? — притворно удивился Гаап. — Это входит в привычку.

— У меня ничего не получилось! — неожиданно нервно, очень-очень нервно выкрикнула Ксана, поворачиваясь к собеседнику. Сдерживаемый гнев прорвался, и перед баалом оказалась не злая женщина, а разъярённая пантера. — Ни черта не вышло! Я выгляжу полной дурой! А чувствую себя идиоткой! Меня снова унизили! Я — дура!

— Что именно произошло? — поинтересовался Гаап, машинально делая шаг назад.

— Колдовство! — рявкнула Ксана. — Оно ушло!

Её глаза вспыхнули диким чёрным огнём. Яростным, но бесплодным — за ним больше не пряталась сила.

— Как это? — баал вновь сыграл удивление.

И сыграл удачно — женщина поверила. Впрочем, сейчас она плохо оценивала происходящее.

— Вчера… — Ксана сбилась, сказала себе, что собирается рассказать незнакомому, в сущности, человеку, о своём великом позоре, хотела промолчать, но решилась продолжить: — Вчера я собиралась унизить Бориса. Я приготовила декорации, надела сексуальное бельё, такое, как ему нравится, купила его любимое вино… Я знала, что после двух дней воздержания он возбудится от одной лишь моей тени, а когда он возбудился — заставила его ослабеть. Не эмоционально — физически. Он хотел, но не мог, — чётко очерченные губы изогнулись в злой усмешке. — Я хотела утешать его, а точнее — издеваться, хотела, чтобы он лёг спать опозоренным и полночи ворочался, проклиная свою слабость, но он… Он сожрал таблетку. Я знала, что так будет, и была уверена, что смогу противостоять химии… И не смогла! Я представила, что он остаётся слабым, отчётливо представила, но ничего не получилось! Таблетка подействовала, несмотря на мои усилия! И вместо того чтобы издеваться, я отдавалась ему до утра!

— Сочувствую.

— В принципе, было неплохо.

— Поздравляю.

— Вы издеваетесь? — возмутилась Ксана.

— Нет, — качнул головой Гаап. — Я приехал, чтобы разобраться. — Он выдержал короткую паузу. — Ответь, только честно: ты его захотела?

— Я его ненавижу, — прошипела женщина.

— Но захотела?

— Нет! — она помолчала, зло покусывая губы. — Под утро, когда Борис уснул, я попробовала заставить его девку проснуться. И тоже не смогла.

— А раньше всегда получалось? — уточнил баал.

— Всегда, — твёрдо ответила Ксана.

— Официанта ты убила?

— Официанта? — Она не сразу поняла, о чём идёт речь, а когда сообразила — вспыхнула от гнева: — Вы следите за мной?!

— Разумеется, — пожал плечами Гаап. — У тебя очень редкий дар, Ксана, поэтому я всё время буду рядом.

Несколько мгновений женщина, не моргая, смотрела на баала, после чего призналась:

— Да, убила.

— Зачем?

— Хотела, чтобы они надолго запомнили эту поездку.

— Они запомнили, — усмехнулся Гаап.

— А что происходит сейчас?

— У тебя кончился запал.

— Что это значит?

— Ты увидела Отражение, — объяснил Гаап. — Причём сделала это сама, без помощи, без проводника. Ты нырнула в настоящий, полный мир…

— Что значит «настоящий»?

Гаап сверкнул глазами — недовольный тем, что его перебили, — но ответил:

— Мир становится настоящим, когда к привычному тебе Дню добавляется Отражение. И теперь ты видишь всё вокруг таким, каким оно было задумано. Ты видишь реальным всё, что было мыслимо, и прикоснулась к силе, которая приходит со всеми отражениями разом. В ту ночь ты собрала столько силы, сколько смогла унести, но теперь эта сила закончилась.

— Она вокруг, — тихо сказала женщина. — Я чувствую.

— Верно, — улыбнулся Гаап и чуть подался вперёд. Как ястреб на курицу. — Но ты не можешь её взять.

— Почему?

— Потому, что я должен снять печать и полностью открыть тебя Отражению. А ты должна принести клятву Первородным.

— Кому?

— Мне.

Ксана посмотрела в его холодные ястребиные глаза и только сейчас поняла, что они мертвы. Нет, перед ней стоял не зомби, не оживший труп — в этом она была уверена, но внутри у Гаапа не осталось ничего, кроме Тьмы, костей и мяса. Ксана поняла, что впервые в жизни видит человека без души.

И это не фигуральный оборот.

— Ты заключил сделку с дьяволом? — едва слышно поинтересовалась женщина.

И увидела, как скривились бледные губы:

— Дьявол был одним из Первородных.

— Что за мир ты обещаешь?

— Мир станет твоей игрушкой.

— А я стану твоей игрушкой?

— Разве сейчас ты на вершине? — поднял брови Гаап. — Мы оба знаем, что нет. Сейчас ты не в состоянии отомстить любовнику и спишь с ним, презирая себя за это. Ты даёшь Борису то, что он хочет, и рычишь, вспоминая силу, которую потеряла. Ты помнишь, как хрипел официант, когда ты рвала ему сердце… Ты помнишь, как наслаждалась животным страхом Виталины и ступором Бориса… Ты всё помнишь. И если откажешься от моего предложения, то вскоре перережешь себе вены.

«Не перережу! У меня есть Герман! У меня есть Герман!! Моя любовь! Мой мир! Мой настоящий мир!!»

«Что он скажет, когда узнает, что ты всю ночь трахалась с Борисом?»

«Герман меня любит!»

«Что он скажет?!»

«Ничего!!»

Ксана посмотрела в мёртвые глаза Гаапа и слабо улыбнулась:

— Получается, у меня есть шанс остановиться?

— Еще никто не останавливался, — качнул головой баал. Поправил галстук, повернулся к дороге, где его ждала машина, и через плечо бросил: — Звони, когда соберёшься принести клятву.

* * *

— Как это ты мне позвонишь? Когда? — растерялась Виталина. — И почему мы не сможем видеться какое-то время? Мы ведь работаем вместе.

— Под словом «видеться» я имел в виду то, как мы виделись в последнее время, — несколько витиевато объяснил Борис.

Однако девушка категорически отказывалась понимать намёки:

— Не будем спать?

— Да.

— Почему?

— Потому, что наши отношения запутались, — вздохнул Борис.

— Ты говорил, что собираешься её бросить, — напомнила Виталина.

«Конечно, говорил, я ведь должен был затащить тебя в постель! И я действительно её брошу. Рано или поздно я брошу Ксану, но только не ради тебя, дура крашеная!»

Так Борис подумал. Ответить же, разумеется, хотел иначе — в этом у Бориса был большой опыт, — но не успел.

— Ты с ней переспал! — догадалась Виталина.

— Естественно, переспал, — пожал плечами Борис. — Я ведь вернулся домой после довольно долгого отсутствия, она ждала, и мы… В общем, мы пока не расстались.

— Но ты обещал! — на её глазах выступили слёзы.

— Я не мог из аэропорта отправиться в гостиницу ради того, чтобы сделать тебе приятно. В конце концов, у меня есть дом…

— Но ты обещал!

— Гм…

Вот и думай теперь: то ли девочка действительно настолько наивна, то ли поездка в Париж снесла ей крышу, заставив вообразить то, чего нет и никогда не будет. До сегодняшнего разговора Виталина беспрекословно принимала правила игры «начальник-секретарша» и довольствовалась обещаниями, которые никто никогда не выполняет. Но теперь в ней что-то изменилось…

«Придётся уволить, — подумал Борис, с нежной улыбкой глядя на подругу. — Но она способна устроить скандал… Видимо, надо будет заплатить…»

Но не сейчас, потом… А сейчас Борис не мог не отметить, что Виталина выглядит гораздо лучше, чем при расставании в аэропорту: глаза блестят, влажные губы чуть приоткрыты, и даже кожа, кажется, слегка светится. Девушка привела себя в порядок и продемонстрировала любовнику все те козыри, которые некогда привлекли его внимание. Даже надела под белую блузку чёрный бюстгальтер, знала, что Борису нравится это сочетание, а Ксана никогда так не одевается. И сейчас Борис нет-нет, да бросал взгляд под полупрозрачную ткань, подмечая небольшие полушария, уютно устроившиеся в чёрном кружеве.

И потирал после этого подбородок.

Это обстоятельство, а точнее — два обстоятельства, мешали Борису повести себя с Виталиной так, как следовало: использовать наработанный за годы опыт и закончить глупый разговор конкретным решением. Эти обстоятельства заставляли Бориса вспоминать о том, что с Ксаной у него получилось лишь благодаря голубой пилюле, а горячая Виталина не оставляет равнодушным даже за столиком кафе.

К тому же они встретились неподалёку от её дома, в том самом заведении, где начался их роман: шёл дождь, он подвёз Виталину с работы, они забежали выпить по чашке кофе, разговорились и оказались у неё.

В кровати.

Сегодня дождя не обещали, но времени у них было полно — ведь на работу только в понедельник…

— Подвезёшь меня до дома? — негромко спросила девушка, и Борис понял, что она тоже вспомнила тот день. — Подвезёшь?

В ответ он медленно накрыл её руку ладонью.

— Подвезу.

Виталина улыбнулась.

* * *

— Сегодня вечером? — переспросила Ксана, медленно идя по тротуару. — Нет, Герман, боюсь, сегодня не получится.

— Ты занята?

— Увы, да.

Она ожидала вопроса: «Чем?», но Герман тактично промолчал, не дав повода усомниться в своём воспитании. Выдержал паузу, показывая, что рассчитывал на иной ответ, и негромко продолжил:

— А если я скажу, что готов задать один очень важный вопрос?

И у Ксаны закружилась голова. Так сильно, что пришлось остановиться и перевести дыхание. Так сильно, что стало трудно стоять. Так сильно, что стало понятно — это счастье.

Всё будет хорошо.

Она знала, какой вопрос прозвучит, и не сомневалась, какой ответ даст.

Всё будет хорошо.

Мир, такой злой и чёрный три дня назад, улыбнулся и ободряюще кивнул…

Всё будет хорошо.

Лучший на свете мужчина встанет на одно колено и возьмёт её за руку. Ксана представила горящие глаза Германа, почувствовала тепло его ладони, и у неё предательски защипало в носу.

Завтра она станет счастливой.

Завтра, потому что сегодня нужно уладить кое-какие дела.

— Ксана? — осторожно спросил Герман, которому не понравилась затянувшаяся пауза.

— Договоримся так, — произнесла женщина, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Закажи столик на завтра в том ресторане, где мы были в первый раз. Встретимся в семь вечера, и ты задашь вопрос.

Герман догадался, что она планирует делать сегодня, поэтому спорить не стал.

— Я буду с нетерпением ждать завтрашнего вечера, Ксана, с огромным нетерпением.

— Я тоже.

— Ты сделаешь меня самым счастливым человеком на планете.

Женщина улыбнулась и отключила телефон.

Завтра Герман попросит её руки, она ответит согласием, и в её жизни начнётся новый и, возможно, счастливый этап. А возможно — самый счастливый.

«Ты знаешь Германа всего два дня», — негромко напомнила вторая, холодная Ксана.

«Тебя тоже».

«Я — это ты».

«Два дня», — с напором повторила Ксана.

«Зачем ты так говоришь?», помолчав, спросила Ксана. «А зачем ты так сказала о Германе?»

«Я ему не верю».

«А я — тебе».

«Я — это ты. Веришь ты в это или нет, принимаешь или нет, нравится тебе или нет, но я — это ты. Я — отражение тебя в тебе. Я — твоё горе и твоя боль. Я — тьма, которую ты собрала с поверхности реки — она была твоей… нашей. Ту тьму нам подарил Борис».

«Не напоминай о нём!»

«Как ты с ним поступишь?»

Ксана замедлила ход и задумалась.

Она хотела убить подлеца. Она хотела его унизить. Но сейчас она хотела просто выгнать Бориса из своей жизни. Просто выгнать, без обид и скандалов — навсегда.

«Мне кажется, сегодня удачное время, чтобы его бросить, — улыбнулась холодному отражению Ксана. — Ночь была восхитительной, он без ума от моих умений и новой фигуры, он снова влюбился, и ему будет больно слышать, что я ухожу к другому мужчине. Который сильнее его во всех смыслах».

«Неплохая идея», — негромко одобрила холодная.

Ответить Ксана не успела: в трёх шагах впереди распахнулась дверь небольшого кафе и одновременно послышался знакомый голос. До боли знакомый. Ещё через секунду женщина увидела знакомую мужскую фигуру в знакомой одежде и встала как вкопанная. Ошарашенная и вновь опустевшая. Безжизненно глядя на то, как Борис приобнимает белокурую девушку за талию, что-то шепчет ей на ухо и смеётся… Они смеются. Они вместе.

Они вместе…

К счастью, из кафе любовники свернули налево и не заметили застывшую Ксану.

А может — к несчастью…

Они прошли по улице и скрылись во дворе.

Пошедшая за ними Ксана остановилась, прислонилась к стене дома и покачала головой, пытаясь отогнать страшное видение. Её глаза застилали злые слёзы, а перед глазами… поверх слёз или за ними… сначала расплывчато, а затем всё более и более чётко, Ксана увидела происходящее в квартире. Как будто стояла в углу комнаты, невидимая и всевидящая. Постепенно наполняющаяся Тьмой страшной обиды.

Ксана смотрела, как Борис срывает с Виталины блузку, а она расстёгивает ему брюки. Слышала шёпот:

— Вита, ты не представляешь, как я по тебе соскучился.

И её ответ:

— Мы не виделись всего день.

— Целый день! Целый!!

Борис целовал подружку с такой страстью, что Ксана едва не взвыла от ярости и обиды. Едва сдержалась, чтобы не расцарапать себе лицо, чтобы не сломать о стену ногти. До крови… До солёной крови…

Борис не просто изменял — он был по уши влюблён в Виталину и только посмеётся, услышав, что Ксана уходит.

Она ощутила полнейшее бессилие.

Она ничего не могла сделать.

Только смотреть, страдать, чернеть и трястись от ненависти и злобы. От сдавливающей душу обиды. От унижения…

— Вижу, тебе не хватило подруги, — промурлыкала Виталина, лаская Бориса рукой.

— У неё нет того, что есть у тебя, — ответил мужчина. Ксана закусила губу.

— Чего же?

— Твоей красоты… твоего огня…

— Ты меня хочешь?

Дальше Ксана слушать не стала. Стряхнула видение, не сумев избавиться от принесённой им тьмы, набрала номер Гаапа и отрывисто, не здороваясь и не представляясь, бросила:

— Нужно встретиться.

* * *

Она ожидала, что окажется в старинном и мрачном особняке, возможно — в подвале, а сам особняк скорее всего будет с колоннами и скорее всего — за городом, но присланные Гаапом «сотрудники» отвезли Ксану в Оружейный переулок, к высокому, массивному дому, нависшему над Садовым угрожающей скалой стекла и бетона. И не ошиблась молодая женщина лишь в том, что встреча состоялась в подвале. Можно даже сказать — в подвале подвалов. Чёрный «Мерседес», в котором были тонированы даже фары, въехал в подземный паркинг, молчаливые «сотрудники» проводили Ксану к лифту, но тот отправился не вверх, а вниз, и опускался довольно долго. А когда дверцы раскрылись, разойдясь в разные стороны, женщина увидела гигантский подземный зал, выложенный крупным серым камнем, с высоким сводчатым потолком, галереей, идущей примерно в трёх метрах от пола, и алтарём у дальней стороны. Стены украшали барельефы, на которые Ксана поначалу не обратила внимания — она искала взглядом Гаапа, — и лишь потом сообразила, что в украшении зала использовались сцены казней, пыток и свального греха. Ничего более. Только они, в исключительно разных вариациях. Причём иногда пытки и соития присутствовали на барельефе одновременно, а иногда соитие и было пыткой… Например — с драконом…

Сам Гаап обнаружился у алтаря, облачённый в длинную коричневую рясу с очень широким воротом. Подойдя ближе, Ксана поняла, что ряса сделана из грубой ткани, а подпоясывался Гаап простой верёвкой. Он сидел у стены, на каменной скамье и держал в руке оловянный кубок с водой. На появление женщины не среагировал: не поднялся, не поздоровался.

— Я пришла принести клятву, — произнесла она, глядя на Гаапа в упор.

Тот улыбнулся, смягчив черты ястребиного лица, но не повернул головы.

— Клятву, — повторила женщина.

И опять никакой реакции.

Ксана немного подождала, недоумевая, а затем уточнила:

— Я хочу принести вам клятву, баал Гаап.

И вот тогда мужчина ответил — скрипучим голосом:

— Не только её.

— Вы хотите большего?

— Клятва — это всегда большее, — он поднялся и сделал несколько маленьких шагов вдоль стены, оставив кубок на скамье. — Клятва — это не только слова, Ксана, клятва — это покорность.

— Я понимаю, баал Гаап.

— Уверена?

До сих пор в ней говорили лютый гнев, яростная обида и жуткое унижение. До сих пор она не думала, а просто шла туда, где сможет отыскать не утешение, но месть. Ксана жаждала крови и лишь сейчас вспомнила, что всё на свете требует платы.

— Что означает покорность?

— Ты хочешь подумать ещё, или мы начинаем церемонию?

И женщина поняла, что ей предоставлен последний шанс остановиться. Самый последний. Клятва сделает её другой, отвратит от жизни, которую она вела, и подарит новый мир. Ещё не познанный, но уже пугающий. Однако сейчас это обстоятельство не имело значения, потому что Ксана знала — клятва сделает её сильной и позволит расплатиться за пережитое.

— Я принесу клятву, чего бы мне это ни стоило, — твёрдо сказала женщина. — Мне нужна сила.

— Она туманит голову, да? — прищурился Гаап.

— Скорее, делает ясной.

— Сила позволяет добиться многого, но действительно ли ты готова заплатить любую цену за обретение возможности достичь любой цели?

— Что значит — любую цену?

— Ту, которую я назову. Ту, которую потребует с тебя Ша за разрешение пить из нескончаемого источника…

— Я уже брала силу!

— Но отказывалась меняться…

— Эта сука сопротивляется! — неожиданно выкрикнула Ксана, и Гаап рассмеялся.

— Такой ты мне нравишься больше, моя прекрасная ведьма, гораздо больше.

«Надо остановиться! — простонала про себя Ксана. — Герман…»

Но обида туманила голову и удесятеряла силу холодной Ксаны. У которой раздувались ноздри от жажды крови, которая чуяла разлитую вокруг силу и стремилась к ней, для которой любая цена не значила ничего…

— Дай мне силу, Гаап, — прошептала она. — И прими мою покорность!

А силы здесь полно — сила тёмной и необыкновенно мощной энергии Ша. Сила клубилась в углах, скользила по стенам, обрамляя ужасающие барельефы резкими тенями, ласкала ноги Ксаны и поднималась чуть выше, вызывая сладкое предвкушение.

— Прими мою покорность…

Баал резко обернулся и приблизился так, что их глаза разделяло не более двадцати сантиметров. Приблизился и вцепился ей в плечо крепкими, жёсткими пальцами.

— Скажи, что ты хочешь!

— Я хочу…

— Скажи, что мечтаешь о могуществе Тьмы!

— Я мечтаю…

— Скажи, что жаждешь Зла…

«Остановись!»

Но другая, новая Ксана не среагировала на отчаянный возглас Ксаны прежней.

— Я жажду, баал, — прошептала она, преданно глядя в ястребиное лицо. Плечо пронзала боль. — Прими мою покорность, умоляю.

— Раздевайся.

Гаап не отвернулся, но Ксане было всё равно. Она чуть улыбнулась, выпрямилась, спокойно расстегнула и сбросила на пол платье, скинула туфли, поставила левую ногу на скамью и сняла чулок, затем обнажила правую ногу и лишь после этого избавилась от трусиков.

— Раньше ты носила лифчики, — заметил Гаап.

— С недавних пор я могу вновь обходиться без них, — усмехнулась в ответ Ксана и чуть качнула грудью. — Она поднялась.

— Хорошо быть ведьмой?

— Мне нравится.

— Тогда выпей.

Он указал на чашу, что оставил на скамье, но сейчас в ней была не вода.

— Это кровь?

— Ещё нет, — покачал головой Гаап. — Это Тьма и твоё Зло, женщина. Чернота Отражения и горе, которое стало ненавистью. Это твоё желание стать новой и обрести силу. Это прокисшее вино, выдавленное из отравленного винограда. Это яд, которым пропитается твоя жизнь…

Он поднёс чашу к её губам, и Ксану передёрнуло от резкого, отвратительного запаха гниения.

— Это смерть, которую ты принесёшь в мир…

Ксана сделала глоток. В голове зашумело.

–…жестокость, которая станет твоей сутью…

Второй глоток дался труднее, внутри начались болезненные спазмы, зато голос первой Ксаны окончательно затих.

–…твоя покорность принять из моих рук всё, что угодно!

Третий глоток получился самым кошмарным. В нём появился привкус всех смертных грехов, и, сделав его, Ксана решила, что умерла. Проклятая жидкость растеклась по телу раскалённой лавой, сжигая всё, что было Ксаной. Не убивала — в пылающем внутри огне Ксана чувствовала новую себя и дикую, необузданную силу. Чарующую силу, обещающую невозможное могущество. Свою силу.

— Что дальше? — пролепетала она, с трудом ворочая языком.

— Дальше золото с раскалённой бронзой.

— Я должна его съесть?

— Ты должна его стерпеть.

Из маленькой дверцы вышли и приблизились женщины в чёрных одеяниях, оставляющих открытыми лишь руки и глаза. Первая несла тигель, в котором пузырилась золотая масса, в руке второй Ксана увидела стилус, больше похожий на стилет.

— Ты готова?

— Да.

Стилус погрузился в тигель, женщина чуть помедлила, позволяя Ксане «насладиться» видом расплавленного металла, а затем прочертила на её плече первую линию.

Если бы не лава, которая жгла Ксану изнутри, она ни за что не вынесла бы пытки. Раскалённое золото резануло по коже. Потом ещё! И ещё! Невыносимая боль требовала выхода, хотелось кричать, но Ксана удержалась. Сжала пальцы в кулаки, заскрипела зубами, прокусила губу, но удержалась и дождалась окончания церемонии, больше похожей на экзекуцию. Получила печать на левое плечо.

А дальше…

— Выпей вина. — Гаап вновь поднёс к губам Ксаны чашу, но на сей раз в ней оказалось плотное, терпкое и очень вкусное красное. — Тебе нужны силы.

— Для чего? — едва слышно спросила женщина.

Она едва стояла на ногах.

— Остался заключительный этап церемонии.

— Какой?

— Кровь.

— Я должна скрепить наш договор кровью?

— Да.

— Хорошо.

— Но не своей.

«Сотрудники» ввели в зал обнажённого Германа.

А Ксана даже не вскрикнула. Не смогла. Окаменела, увидев мужчину, и лишь через минуту, не меньше, сумела прошептать:

— Это жестоко.

— А я тебя не в детский театр нанимаю, — спокойно ответил Гаап.

Герман изумлённо смотрел на женщину, но молчал. Хотел что-то сказать, Ксана видела артикуляцию, но молчал — баал отнял у него голос.

Оставил только взгляд…

— Я могу отказаться? — прошептала Ксана. Та, которую ещё не сожгла раскалённая лава.

— Можешь.

— И что будет?

— Ты уйдёшь, — неожиданно для женщины ответил Гаап.

— Просто уйду?

— И будешь до конца жизни носить мою Печать, — усмехнулся баал. — И будешь плакать по ночам, вспоминая прикосновение к силе. И перережешь себе вены, меньше чем через неделю.

— Ты не можешь так поступить со мной. — Ксана смотрела на Германа, и из её прекрасных глаз текли крупные слёзы. В которых отражалась её любовь.

— Я уже так поступил с тобой.

— Пожалуйста…

— Я сделал всё, что мог — он молчит, — Гаап кивнул на мужчину. — Но можно вернуть ему голос…

— Нет! Не надо, пожалуйста, только не это!

— Согласен… — Баал нежно провёл рукой по полной груди Ксаны, задержался, чуть сдавил сосок, а потом потянул его на себя. Герман смотрел на парочку с яростью. — Ты можешь уйти, Ксана, но он останется в любом случае. Он — твоя плата за возможность обрести силу или за возможность уйти. Ты сделаешь выбор, плата будет взята. — Гаап поцеловал женщину в плечо. И вложил ей в руку кинжал. — Не ошибись.

— Гаап…

— Баал Гаап, — поправил он Ксану. — И ты должна встать передо мной на колени, ведьма.

— Я…

— Или уйти.

— Ты…

— Баал Гаап! — рявкнул Первородный.

И Ксана, трясясь от сдерживаемых рыданий, опустилась на колени.

— Баал Гаап…

— Я приношу тебе клятву… — громко произнёс Первородный.

Она должна была повторять. Или уйти.

— Я приношу тебе клятву…

–…верности…

–…верности…

–…почитания…

–…почитания…

Тем временем «сотрудники» уложили Германа на алтарь и плотно затянули ремни на руках и ногах.

— Я мечтаю лишь о том, чтобы служить тебе…

–…тебе…

— И клянусь на крови!

Она знала, что делать.

Ксана резко поднялась, в три шага приблизилась к алтарному камню, двумя руками вскинула кинжал и резко, на выдохе, вонзила его в грудь Германа.

Кровь брызнула на её прекрасные, чётко очерченные губы и мёртвые, совершенно пустые глаза.

Глаза человека, лишённого души…

* * *

Борис открыл глаза и сразу понял, что не дома: в их с Ксаной спальне окно располагалось справа, было намного больше и закрывалось бордовыми, а не жёлтыми шторами. Борис понял, что не дома, и потому испытал короткий, но очень резкий панический приступ: «Как же так?! Как получилось, что я уснул здесь?» Но через несколько секунд успокоился и принял происходящее.

Он остался у Виталины, потому что ему было хорошо.

Просто — хорошо.

В её объятиях, в её постели, в её доме. Остался, потому что не мог уйти, потому что сделал выбор.

Приступ паники прошёл, и настроение молниеносно улучшилось. Даже не улучшилось — стало прекрасным. Борис припомнил совершенно восхитительный вечер, плавно перешедший в невообразимо восхитительную ночь, страстные чувства, испытанные едва ли не впервые в жизни, и понял, что решение остаться оказалось самым правильным за много последних лет.

Он сделал выбор.

Неожиданно для себя выбрал обыкновенную девчонку, не подходящую ему ни по статусу, ни по положению. Выбрал, потому что любит.

Борис повернулся к Виталине, улыбнулся и тихо произнёс:

— Доброе утро.

— Доброе утро, милый.

Она была такая сонная, мягкая, теплая, нежная, что мужчина не удержался — крепко поцеловал Виталину. А потом ещё раз…

— Ты не опоздаешь на работу? — хихикнула девушка, почувствовав на себе его руки.

— Сегодня выходной.

— Борис?

Желание накатило так, что он не мог остановиться.

— Сегодня мы с Ксенией расстаёмся. Клянусь!

Виталина прекрасно понимала, к чему приведёт ночёвка в её квартире, и роль свою сыграла безупречно: не захихикала, ничего не сказала в адрес проигравшей соперницы, лишь тесно прижалась к мужчине и проворковала:

— Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, — нежно ответил Борис.

Затем отстранился, чуть приподнявшись над девушкой, ласково улыбнулся и крепко сжал её шею руками. Сдавил, глядя на захрипевшую Виталину с лютой злобой, одновременно понимая и не понимая, что творит.

Он так и говорил на суде: «Я не понимал, что делал».

И был абсолютно честен.

Но ему никто не поверил.

* * *

— В эфире «Информационный марафон НСН» и я, его ведущий, Всеволод Нерознак. Главной новостью дня остаётся убийство известным бизнесменом Борисом Нельковым своей молодой любовницы Виталины Дадупленко. Как сообщила гражданская жена Нелькова, Ксения Болгарина, причиной убийства могло стать нежелание Нелькова разрывать их отношения. «Я не думала, что он так сильно меня любит», — сказала госпожа Болгарина в интервью нашему корреспонденту…

Ксана выключила радио, остановила машину в правом ряду, включила «аварийку» и вышла на Бородинский мост.

На середину.

Как тогда.

Облокотилась на парапет — как тогда, — но огляделась совсем другим взглядом: опытным, внимательным, знающим, как правильно смотреть сквозь окружающие отражения. Знающим, куда смотреть.

Ведь отражений много, они накладываются друг на друга, обновляются и отражаются вновь, умножая своё великое число. Одни отражения смеются, делая мир ярче, другие чернеют лютым злом. Одни наполняют мир, меняя его своей истиной, другие разлетаются в дым, оставляя за собой лишь сожаление об утраченном.

Как выяснить, какое отражение станет реальностью? — Постойте! — услышала Ксана знакомый голос. —

Постойте!

Резко повернулась и увидела себя. Мрачную, злую и полностью опустошённую, захлебнувшуюся в горе и не чувствующую ничего, кроме него. Увидела себя, в клочья разорванную проклятым видео, увидела себя, бредущую по мосту с телефоном у носа, рыдающую, жалкую…

И увидела Германа, резко остановившего машину в правом ряду.

— Постойте! — Он подбежал, взял за руку и заставил поднять голову. Он посмотрел в её заплаканные глаза: — Что случилось?

— Не ваше дело!

Она ответила резко, с болью.

— Уже моё.

— Уйдите!

— Не уйду!

— Пожалуйста… — Ксана не выдержала, разрыдалась, держа Германа за руку, разрыдалась в голос, в крик, проклиная судьбу и мир, а потом прижалась к его плечу и затихла. Стояла, дрожа плечами и душой, но больше не рыдала.

Стояла.

Не дошла до середины моста.

Не заглянула в реку.

Не стала другой.

— Одна минута, — прошептала Ксана, глядя на несбывшееся отражение. — Герман, любимый, почему ты так задержался?

Под её взглядом отражение задрожало, покачнулось, оторвалось от реальности и медленно поплыло над мостом, чтобы рухнуть вниз и обратиться в тёмную воду.

Одна минута…

И годы по часам,

И сердце-ястребок,

Я дышу радостью,

Нет большей сладости жить.

Я дышу радостью,

Нет большей сладости жить².

Примечания

1

«Лети, моя душа», «Ночные снайперы».

2

«Лети, моя душа», группа «Ночные снайперы».