Нежить

Вадим Иванович Кучеренко, 2007

Ставший жертвой обмана, леший Афанасий, рискуя жизнью, идет в город за ведуном (лекарем) для водяного. Там он встречает ведьму Марину, которая служит в театре актрисой. Между ними зарождается любовь, и в лес они возвращаются вдвоем. Но кроме любви ведьму ведет еще и месть к духам природы, когда-то приговорившим к страшной смерти ее родную мать… Герои поэмы «Нежить» – лешие, водяные, русалки, домовые, люди и даже библейские персонажи. Поэму характеризует оригинальный сюжет и почти детективное развитие событий, которые не позволят читателям скучать до последней строки произведения. В оформлении обложки использована фотография из личного архива автора.

Глава 2, в которой леший Афанасий, отправившись в путь, встречается со своим старым другом полевым Никодимом.

Хруст веток под ногами, птичий крик,

Овраг, поросший бешеной травою,

И плеск ручья, и грозный тигра рык,

Бредущего с охоты к водопою, —

Все это лес, и музыка его.

Всем жителям Земли она знакома.

Но горожанин не поймет в ней ничего,

А леший слышит зов родного дома.

Он дух лесной; и плоть от плоти леса,

Его глаза, и уши, и душа.

То он злодей, а то большой повеса,

Но чаще тень, что стороной прошла.

Нетрудно встретить лешего в лесу:

Окликни лишь, да разглядеть сумей —

Быть может, встанешь с ним лицом к лицу,

Но не рассмотришь черт среди ветвей…

Но лес ревнив, и нежить это знает.

Непросто даже лешему порой

Из чащи выйти; та не отпускает,

Встав на пути зеленою стеной.

Огонь и тот, устав, стихает скоро.

Никто другой не проживет и дня,

Смирится в ожиданье приговора,

Познав все ужасы лесного бытия.

Но Афанасий лесу был родной,

Его пугать — нелепая затея.

Шел налегке, с котомкой за спиной,

Мечтами с каждым шагом богатея.

Не близок путь, и чем себя занять?

Не все же морокуше подпевать.

А мыслям волю дай — и не унять.

О ведуне он начал вспоминать.

Еще не позабылось это время —

В леса ведун пришел и жил средь них.

Он с нежитью делил проклятья бремя,

Приняв обычаи и все повадки их.

Лечил от сглаза, отводил заклятья,

На Ерофея бешенство снимал,

А на русальнице рядил шутовок в платья,

Чтоб их нагими леший не видал.

Ни то ни се он был, ни друг, ни враг.

Не человек уже как будто — и не бес.

Он для житья облюбовал овраг

И жил отшельником, не покидая лес.

Не то чтоб ведуна в лесу любили —

Как был чужак, так и остался им, —

Но до поры и ненависть таили,

Ему платя презрением своим.

Все изменилось сразу, лишь узнали —

Ведун с ведьмачкою сошелся и живет.

Кикиморы — и те тут возроптали:

«Позор на наши головы падет!»

Он из людей, она — иного рода,

Меж ними пропасть пролегла навек.

Недопустимо честь пятнать породы.

Нечистой силе ненавистен человек.

Судили их, и ведуна изгнали.

Что с ведьмой стало, леший плохо знал.

Слыхал он только, как в лесу болтали:

Мол, в родах умерла, а плод — гидроцефал.

Но так ли это? Может быть, и врали,

Чтоб неповадно было нежити грешить.

Русалок взять — давно уж потеряли

Стыдливость девичью. И как ее внушить?..

— Помилуй беса царство князя тьмы! —

Ворвался в размышления вдруг голос. —

Забыл ты, видно, как любили мы

Срывать с русалок грудь прикрывший колос?

И что бы было, будь они стыдливы?

И где тогда ты лицемерье прятал?

Коровы, знаешь ли, с того и не бодливы,

Что их с быком в хлеву пастух сосватал.

— Эй, Никодим, как смел ко мне без спроса! —

Взъярился Афанасий, озираясь. —

Ну, берегись, я вытопчу все просо,

И будешь голодать всю зиму, каясь!

— Скрыть хочешь мысли — думай тише.

Вам, лешим, эта истина знакома?

Тебя, мой друг, слыхали даже мыши.

Ты все же в поле, Афанасий, а не дома.

И в самом деле, лес был за спиной,

А перед лешим простиралось поле.

Здесь даже воздух, грезилось, иной,

И с каждым вздохом опьянял он волей.

— Вы, лешие, в лесу совсем забыли,

Что в поле даже у травы есть уши.

— А вы бы, полевые, отучили

Свою траву чужие мысли слушать!

Был леший с полевым уж век знаком,

Немало в прошлом вместе почудили.

Слыл Никодим беззлобным чудаком,

Но за беспутство все его бранили.

Завечерело, и в лучах закатных

Сгустились тени, пали в чернозем —

И Никодим, приземистый, но статный,

Встал перед лешим в облике своем.

— Здоров будь, Афанасий, бес пропащий!

— Будь вечность жив и здрав, друг Никодим!

— С каким попутным ветром к нам из чащи? —

И полевой расцеловался с ним.

Но сей порыв смутил тотчас обоих,

Ведь не в чести у нежити такое.

И с малолетства приучают их,

Что бес тогда лишь бес, когда задумал злое.

— Как будто что-то мучает тебя, —

Молчание нарушил Никодим.

Спросил пытливо, ус свой теребя: —

Иль невзначай разжился ты чужим?

В котомке что — алмазы, самоцветы,

Сокровища подземного царя?

— Не смейся и оставь свои наветы!

— Так сам скажи, чтоб не гадал я зря.

Когда бы Афанасий мог признаться!

Но Прошке обещал о ведуне молчать.

А слово дал — так надобно держаться

И другу полуправду рассказать…

— Иду я в город, — начал он уныло, —

Давно хотел на мир людей взглянуть…

— Сдается, леший, жизнь тебе постыла,

Коль в лапы смерти свой направил путь.

Знал Афанасий сам, что Никодим был прав,

И он безумен был, решив леса покинуть.

Ведь города не место для забав,

Не мудрено в них лешему и сгинуть.

Есть здравый смысл, но есть еще гордыня.

И леший удила вдруг закусил.

Домой вернуться он не мог отныне:

Ну, как признать, что сильно он сглупил?!

— Все это бред кикиморы и слухи, —

Сказал и взгляд отвел, себя стыдясь.

— Не лгут, видать, одни лесные духи, —

Воскликнул Никодим, на лешего озлясь.

Они нахмурились; недолго и до ссоры.

Известно ведь — в себе не волен бес,

Нередко завершает дракой споры

И неизменно — криком до небес.

Закат окрасил тучи в цвет багряный,

Над полем ветер, как шакал, завыл…

Однако буря стихла, гром не грянул.

Никто о давней дружбе не забыл.

— Напомню я, чем города опасны, —

Вновь приступил к осаде Никодим.

— Но даже если доводы ужасны,

Предупреждаю — я неисправим!

— Ты выслушай сперва, там поглядим,

Кому из нас менять придется мнение. —

И заслонил собою солнце Никодим. —

Открой глаза и уши откровению!

Уселся леший поудобнее на кочку,

А полевой грозой навис над ним.

Решив поставить в этом деле точку,

Он был, как никогда, неумолим.

— Слово город — бесцветное слово,

Но ведь ужас, ты прав, не в словах.

В городах не живут даже совы,

Только люди живут в городах.

Обитатели каменных клеток

Дышат воздухом смрадным и ждут,

Что зима превратится вдруг в лето

И от бед их молитвы спасут.

Но живя в ожидании чуда,

Все погрязли в грехах, как в смоле.

Сотворили кумира из блуда,

Подменив бога им на Земле.

Лицемерные божии твари

Понастроили всюду церквей.

Но когда же молитвы спасали

От гнездящихся в душах чертей?

Город — та же зловонная яма.

Человек — узник низких страстей.

Я прошу тебя, друг мой упрямый,

Ты живи, как и жил, без затей!

И Никодим вздохнул устало.

Он красноречием блеснул,

Как другу доброму пристало.

Но леший, заскучав, зевнул.

— Прости, но я тебя не понял,

Чем город так опасен мне.

— Ты слушал или спал, засоня?

Погибнешь по своей вине.

— Я честно выслушал тебя,

Теперь давай все по порядку.

Превыше истину любя,

От сорняков прополем грядку.

Ты говоришь: слаб человек,

Владеют гнусные им страсти.

Нас, леших, уж который век

Леса спасают от напасти.

Мне морок не опасен сей,

Заразе этой неподвластен.

От плевел зерна ты отсей —

Порок над нежитью не властен.

— Готов поверить: леший нелюдим.

Но обречен, кто о церквах забудет.

— Не ангелы там служат, те же люди.

И что мне от молитв их грешных будет?

— Ты безрассуден, нечего и спорить, —

И Никодим в сердцах махнул рукой. —

Безумного с его безумьем сорить —

Что беса окроплять речной водой.

— Напрасный труд, с тобою я согласен.

Ты лучше мне советом помоги.

Один вопрос мне все-таки неясен:

Ждут в городе меня одни враги?

— Враги твои врагов — твои друзья.

Пусть даже враг он прежде был и твой.

— Загадки этой разгадать нельзя!

— Ответ простой: твой друг там — домовой.

— Мы во вражде ведь с давних пор!

— Да я о том и речь веду,

Что распри ваши — просто вздор.

Поймешь и сам, когда сведу.

— Ты хорошо знаком ли с ним?

— Товарищем мне верным слыл.

— Давно ли было, Никодим?

Возможно, он уже забыл.

— Забыть нельзя, ведь мы не раз

Вгоняли лошадь в мыло.

Хозяин после думал: сглаз,

Параличом разбило…

— Какая лошадь? Мы про город…

— Он на селе в те годы жил.

Ты помнишь? Был великий голод.

Бежал, кто мог. И Доможил…

На новом месте он обжился,

Ни человек, ни дух — наш брат.

И с жизнью в городе смирился,

Но злее стал с тех пор стократ.

Ему поклон мой передай,

Напомни о проказах,

Да будь приветлив — руку дай,

И сдружишься с ним сразу.

Вздохнул печально Никодим:

— Тебя я сам бы проводил,

Но, как и ты, неисправим —

Мне человек не угодил.

Но если попадешь в беду,

Подумай только, да сильней!

Я все забуду и приду.

Нет друга, верь, меня верней…

И полевой протяжно свистнул:

«Смотри, не попади в беду!»

Затем тихонечко он пискнул

И мышью скрылся в борозду.

А леший вновь один остался.

Кругом он глянул. Вечерело.

Туман по-над землею стлался,

И солнце в ночь упасть созрело;

Но медлило, лучом лаская

Холмы и впадины полей,

Прощальной лаской утомляя

Неистовой любви своей.

Травы высокой колыхание,

Цветок, а в нем пчела в работе,

И ветра страстное дыхание,

И птицы песнь на звонкой ноте —

Тем, кто живет, любовь ценя,

Все это было как признание,

Что поцелуй на склоне дня

Есть встречи новой обещание…

Но Афанасий не любил.

Сомненьями вовсю терзаясь,

Иных забот он полон был

И ими жил, не отвлекаясь.

«Пора и в путь», — подумал он,

На солнце пятен не заметив.

В любви был леший не силен,

Своей нигде пока не встретив.

За полем снова лес вставал,

А там гора горбы вздымала…

Но дух лесной не уставал,

Ему природа сил давала.

В краю безлюдном незачем таиться

И опасаться встречи с чужаками.

Мог Афанасий и росой напиться,

А закусить древесными грибами.

Но если б из людей увидел кто его —

Узрел бы мужика, каких немало

По свету бродит. В лешем ничего

От духа не было, на вид — обычный малый.

Легко весь день мог волком пробежать,

А ночью — филином или пугливой тенью.

Но не любил он облика менять,

Предубеждение оправдывая ленью.

Он шел в надежде, будто так и надо,

Весь леших род от тяжких бед спасти.

Собою жертвовал, не требуя награды,

Мечтая лишь до города дойти.

Мечтал — сбылось, и он дошел таки!

Не леший, а позор лесного рода.

…Нередко вот такие простаки

И остаются в памяти народа.