Киммерийская крепость

Вадим Давыдов

Яков Гурьев – «самый верный, самый страшный сталинский пёс». Или это – всего лишь личина? Но если да, то зачем? В чём его предназначение, что делает он на берегах Чёрного моря, далеко от Москвы? Может быть, именно здесь решается исход грядущей смертельной схватки за судьбу страны и народа? О том, что же происходит на самом деле, вы узнаете из первой книги трилогии «Наследники по прямой». Продолжение – следует!

Лондон. Август 1939

Кроме Рэйчел, в кабинете находились двое, — её первый заместитель и советник по финансовым вопросам Оскар Брукс, сухопарый и чуточку надменный, и член комиссии по иностранным делам палаты Общин, депутат-виг Питер Каллиган. О присутствии ещё двух мужчин, сосредоточенно внимавших каждому звуку и ежесекундно готовых к бою, Каллиган даже не подозревал. Искусно замаскированные ширмы скрывали их от случайного или любопытного взгляда, а выучка этих двоих была безупречной.

То, что эти люди собрались здесь в столь неурочный день и час, свидетельствовало о ситуации, которую можно было без преувеличения назвать чрезвычайной. Была ещё одна причина, по которой разговор происходил именно тут. Это было едва ли не единственное место во всём Лондоне, где Рэйчел могла не опасаться чужих ушей.

Каллиган говорил довольно долго, как всегда, пересыпая свою речь множеством вводных оборотов и рисуясь перед Рэйчел своим искусством ритора и парламентского лицедея. Рэйчел это не мешало, — нисколько не мешало выделять суть повествования и ни на секунду не выпускать разговор из рук, умело направляя Каллигана в нужное русло, когда тот уж слишком увлекался.

Зато Брукс злился. Ты, самодовольный павлин, думал он, ты что же, всерьёз полагаешь, будто ты интересен хоть сколько-нибудь для миледи — ты, болтун и повеса?! Да ты должен ползать на коленях перед ней только за то, что она сидит тут с тобой и терпеливо слушает твой порожний звон уже второй час подряд, улыбаясь тебе своей волшебной ангельской улыбкой, как будто ты и вправду что-нибудь значишь… Она, — она, этот ангел во плоти! Бездари, соглашатели, предатели и кретины. Даже детей этого несчастного русского царя вы побоялись вывезти сюда, не говоря уже о нём самом. Это, видите ли, было невозможно в сложившейся политической обстановке. Негативно сказалось бы на положении и престиже Империи. Неудивительно, что русские нас ненавидят. Вонючие социалисты. Нацистские прихвостни и троцкистские проститутки. Из-за вас мы только и делаем, что теряем клиентов и деньги. Столько денег, чёрт побери. Вот и теперь!

Наконец, Каллиган выдохся и торжествующе посмотрел на Брукса. Тот ответил морозной улыбкой тонких, в ниточку, бледных губ. Рэйчел, улыбнувшись Каллигану, поднялась и протянула ему руку:

— Благодарю Вас, мистер Каллиган. Вы очень мне помогли.

— Для вас — просто Питер, леди Рэйчел, — депутат поспешно встал и склонился над её рукой в поцелуе. — Мы ведь договаривались, не правда ли?

— Конечно, Питер, — ласково улыбнулась Рэйчел. — Я вам очень, очень признательна. Спасибо. Это просто бесценно — то, что вы делаете для нас.

— Ну, что вы, леди Рэйчел, — потупился Каллиган. И продолжил со значением: — Всегда рад быть вам полезным. Буду ждать от вас новостей.

Они распрощались, и Каллиган вышел в сопровождении появившегося по звонку дежурного секретаря. Рэйчел, сняв улыбку, как надоевший наряд, вздохнула. Телохранители покинули убежища за ширмами и заняли привычные позиции в углах кабинета, поклонившись хозяйке. Рэйчел благодарно кивнула в ответ. Она привыкла к присутствию охраны, иногда ловя себя на ощущении, что вовсе перестаёт её замечать.

— Я думаю, нам следует как можно быстрее избавиться от наших польских активов, Оскар, — мягко сказала она, поворачиваясь к Бруксу.

— Это вызовет панику на рынке, миледи, — недовольно сказал Брукс. Лицо его, впрочем, оставалось при этом почти бесстрастным. Почти.

— Паника разразится так или иначе, — вздохнула Рэйчел. — Неделей позже, неделей раньше. Вы поняли мою мысль, Оскар.

— Конечно, миледи.

Это война, подумала Рэйчел, чувствуя, как леденеет всё у неё внутри. Опять, Господи, опять!

— И французские дела нужно сворачивать тоже, — проговорила Рэйчел, глядя, как складывает бумаги в папку Брукс.

Его руки буквально замерли в воздухе:

— Миледи?!

— Оскар, милый, — улыбнулась Рэйчел. — Вы ведь всегда доверяли моему чутью. Доверьтесь и на этот раз, дорогой.

— Разумеется, миледи.

— Послушайте, Оскар, — нахмурилась Рэйчел. — Я не хочу, чтобы вы просто выполняли мои указания. Вы должны понимать, что и почему вы делаете. У нас прежде никогда не было проблем с этим, не так ли?

— Нет, миледи. Но сейчас я вас не понимаю.

— Просто вы не знаете многого, милый Оскар. Мы ещё раз обсудим всё подробно, до мельчайших деталей, когда я вернусь от короля.

— Его Величество к вам явно неравнодушен, миледи, — чуть улыбнулся Брукс.

— У него не так много людей, которым он может по-настоящему доверять, — улыбнулась в ответ Рэйчел. — Оскар, вы несносны. Чем он вам так уж не угодил? По-моему, на фоне всех остальных…

— На фоне всех остальных — Его Величество, безусловно, настоящее сокровище, — подтвердил, не колеблясь, Брукс. — Разрешите мне быть свободным, миледи?

— Конечно. И позовите, пожалуйста, господина Осоргина, Оскар.

Брукс кивнул и поднялся, ничем не выказав своего беспокойства. Не то чтобы он не любил Осоргина. Нет. Просто эти русские, окружавшие миледи, вызывали у него некоторое смутное, безотчётное беспокойство. И Осоргин — едва ли не больше всех остальных. Где это видано, чтобы респектабельное финансовое учреждение, такое, как «Falcon Bank and Trust» ^[13], содержало целое войско головорезов из русских эмигрантов! Руководитель службы безопасности. Ему следовало бы называться руководителем службы опасности, сердито подумал Брукс. Настоящий аферист и разбойник, как все русские. Как и этот, хозяйкин. Ей давно бы следовало забыть о нём. И он оставил её, — её, и уехал в свою проклятую Россию! И ещё эти его японцы! Кем нужно быть, чтобы оставить её, — её?! И ради чего?! Да, конечно, если бы не он, ничего не было бы. И он, Брукс, продолжал бы прозябать в своей меняльной конторе, а не быть каждый день рядом с ней. И Молли, и девочки. Если бы не он… Миледи, при всём её удивительно остром уме и потрясающей проницательности, всего лишь движется в указанном им направлении. Движется очень успешно, — но не больше. И он, Брукс. Он, Брукс, всего лишь блестящий специалист. Мастер своего дела. Не гений. Хотя без него они ничего не смогли бы, конечно. Но в нём, Бруксе, нет этого потрясающего напора, этой отчаянной, бесшабашной смелости, граничащей с наглостью и жестокостью. Как в этом русском. Он мог бы распоряжаться средоточием финансовой мощи пятисотмиллионной Империи, а вместо этого он уехал в свою проклятую нищую Россию, где даже хлеба никогда не бывает вдоволь, не говоря уже обо всём остальном. И оставил её. Когда он был здесь, она не была спокойна. Но она была счастлива, Брукс это видел. Как она смотрела на этого русского своими глазами, — глазами ангела. А теперь она спокойна, но несчастна. А он, Брукс… Ему достаточно дышать одним воздухом с ней. Она ведь ангел, подумал он. Настоящий ангел. Она улыбается, как ангел. Она всё делает, как ангел, — говорит, ходит, вздыхает, грустит, хмурится, гневается. И любит, конечно же. Разве может он, Брукс, прикоснуться к ангелу?! Только этот русский. Он даже никогда не называл её так, как положено. Как положено обращаться к женщине, в чьих жилах течёт такая кровь. Всегда называл её по имени. Наверное, он даже не понимает. Они все. Никто не понимает. Даже не догадываются, с кем рядом им посчастливилось находиться. Каждый день! И этот сумасшедший русский… Нет, нет. Он ведь любит её. Это было так… И она. Раз она полюбила его, — она, — значит, он достоин. Ведь только ангел может любить так. Она просто неспособна полюбить того, кто не заслуживает её любви. И его, Оскара Брукса, она тоже любит. Любит и очень ценит. Но этих русских?! Просто потому, что они — такие же, как он.

Брукс поджал губы. Я просто ревную, подумал он. Глупость какая. Мы ведь все делаем одно дело. Большое, важное, настоящее дело. И она, и он, Брукс, и этот сумасшедший русский, без которого ничего не было бы вообще. Господи, когда же это кончится?! Бедная девочка. Он ей так нужен. Она держится, но…

Сделав так, чтобы миледи не увидела его мимической гримасы, Брукс с достоинством поклонился и вышел из кабинета.

Рэйчел, стоя у огромного — французского — окна, глядела на панораму Сити, открывавшуюся перед ней. Это он настоял на том, чтобы центральный — а тогда ещё единственный — офис был именно здесь, подумала Рэйчел. Ему чем-то понравилась готическая архитектура этого здания. Возможно, потому, что она так не похожа на его Москву… Потом она тоже полюбила этот дом. И место это было просто идеальным для банка… Нельзя, нельзя так, оборвала она себя. Вот это и началось. То, о чём он говорил когда-то. Неужели? Неужели он опять прав? Конечно. Ещё бы. Как всегда.

Несмотря на август, было холодно, и низкие облака, казалось, цепляются рваными краями за крыши и трубы домов. Руки у Рэйчел тоже были холодными.

Обернувшись на звук открывающейся двери, Рэйчел улыбнулась вошедшему Осоргину:

— Здравствуйте, Вадим Викентьевич, — по-русски сказала Рэйчел. Она всегда говорила со своими русскими помощниками по-русски. Отчасти из уважения к ним, отчасти затем, чтобы не разучиться самой думать по-русски.

— Здравствуйте, миледи, — Осоргин тоже улыбнулся и чуть склонил голову в поклоне.

Как Осоргин всё-таки на него похож, с тоской подумала Рэйчел. Нет, никакого внешнего сходства, разумеется. Но тот же тип, безусловно. Он обладает просто потрясающей способностью находить мужчин своего типа буквально везде, хоть в Лондоне, хоть в Париже, а то и вовсе — in the middle of nowhere ^[14], заражать их своей одержимостью, окружать себя ими. И меня. Господи, как он посмел уехать, мерзавец?!

Осоргин ждал. Бывший офицер русского императорского флота, в свои шестьдесят лет сохранивший выправку и стать юного гардемарина, давно научился ждать и терпеть. И к человеку, который научил его этому — научил, ничему не уча, не поучая и не командуя, научил, ни разу не задев его бешеной гордости и не уязвив самолюбия, Осоргин испытывал чувство, похожее на сыновнее, хотя сам годился ему по возрасту в отцы. А к миледи… Как ты посмел уехать от неё, мерзавец, подумал Осоргин. Когда ты приедешь, я тебя задушу своими руками. Не до смерти, но задушу. Господи Иисусе, если бы ты видел сейчас её лицо. Леди Рэйчел. Господи Боже! Ну сделай же что-нибудь!

Рэйчел вернулась к столу и жестом пригласила Осоргина присоединиться к ней. Когда он сел, Рэйчел посмотрела на него — словно погладила его светом своих серо-синих, как штормовые облака, печальных глаз.

Раньше глаза у неё никогда не были такими печальными, подумал Осоргин. Раньше. Когда этот сукин сын был здесь. Когда он был здесь, её глаза сверкали и лучились так, что в них просто больно было смотреть. Как ты посмел уехать от неё, мерзавец?!

— Я к вашим услугам, миледи.

— Вы всё слышали, Вадим Викентьевич?

Конечно, он всё слышал. Слышал и фиксировал. Над записью откровений депутата уже трудились поднятые по тревоге офицеры аналитического отдела. Всё, что выболтал Каллиган, просто идеально ложилось в схему событий, неотвратимо и властно затягивавших мир в омут очередной бойни. А теперь ещё и эти, о которых они узнали около месяца назад. Проклятье! Осоргин устремил взгляд на хозяйку и нахмурился:

— Это война, миледи. Теперь уже никаких сомнений.

— Да, Вадим Викентьевич, — Рэйчел чуть отвернулась от него и снова посмотрела в окно. — Но ведь это вовсе и не новость для нас, не правда ли? Я сожалею, что не могла пригласить вас. Каллиган не должен ничего заподозрить.

— Разумеется, миледи. Я слушаю вас.

— Я думаю, вам следует отправить несколько человек в Варшавский офис, помочь им свернуть дела и вывезти бумаги и оборудование. Нужно переходить на нелегальное положение. Господи, как мне это не нравится!

— Может быть, после? Нам сейчас не следует распыляться.

— Нет, Вадим Викентьевич, — отрицательно качнув головой, Рэйчел прикрыла веки. — Нельзя, чтобы эти негодяи догадались. Мы должны успеть — и здесь, и там. Я понимаю, это почти невозможно. Но именно — почти.

— Я распоряжусь, миледи.

— У нас много должников во Франции?

— Немало, — вздохнул Осоргин.

— Я полагаю, вам следует отправить самых проверенных людей в Париж и постараться урегулировать всё, что можно урегулировать. Я разрешаю им принимать решения по собственному усмотрению и действовать по обстановке.

— Конечно. Какие будут указания по поводу нашей информации? Мы не можем больше подвергать Его Величество столь явной и серьёзнейшей опасности. Да и вас тоже это касается самым непосредственным образом, леди Рэйчел.

— Вам ведь прекрасно известно — со мной ничего не может случиться, — улыбнувшись, пожала плечами Рэйчел. — Как дела у Владимира Ивановича? Без его приборов нам будет нелегко.

— Ладягину не хватает людей, миледи. Вы же знаете, какая это проблема.

— Да. Знаю, — Рэйчел вздохнула и опустила взгляд.

— Я всё же настаиваю на усилении внешней охраны, миледи, — Осоргин чуть подался вперед. — Ещё четырёх моих офицеров, леди Рэйчел. Пожалуйста. Я отвечаю за вас головой — и очень беспокоюсь.

— Ну, перестаньте же, Вадим Викентьевич. Повторяю, со мной всё будет в порядке.

— Я настаиваю, леди Рэйчел. Не столько прошу, сколько настаиваю. После всего, что случилось, и ещё, похоже, случится. Кому, как не вам, знать это.

— Нет, — Рэйчел вскинула подбородок. Встретившись с ней взглядом, Осоргин, почувствовал, как мурашки побежали у него по спине. — Никаких признаков беспокойства. Никаких. Нельзя спугнуть их сейчас. Сейчас — ни в коем случае. После Мюнхена они совершенно утратили чувство опасности, и это сослужило нам хорошую службу.

— Вы правы. И всё же — ведь это совсем иная ситуация, чем в тридцать четвёртом, миледи. Я осмелюсь, однако, настаивать. Если вы не верите моему чутью, спросите хотя бы Муруока-сан, — Осоргин посмотрел туда, где находился один из телохранителей.

— Ну да, — Рэйчел улыбнулась. — Почтеннейший Сидэи-сан готов согнать сюда всю императорскую армию для моей охраны и не позволить мне больше никогда в жизни ступить ногой на землю. Какое счастье, что в своё время были введены столь чёткие и разумные ограничения.

— Может быть, настало время их пересмотреть? Это настоящие профессионалы, клянусь, вы их даже не будете замечать, точно так же, как и людей Муруоки.

— Вадим Викентьевич. Я запрещаю.

— Хорошо, — Осоргин сдался. Если Рэйчел принимала решение — это было решение, а не повод поспорить. — Когда я должен приступить?

— Как можно скорее, — Рэйчел посмотрела на моряка. — Мы планируем созвать тридцать первого собрание акционеров. Общее собрание. Я была бы рада, если бы могли как-то успокоить наших вкладчиков и друзей.

— Хорошо. Аэроплан в Варшаву вылетит, — Осоргин бросил быстрый взгляд на ручной хронометр, — через четыре-пять часов, это максимум. Людей в Париж я отправлю тоже сегодня же вечером. Аэропланом. Миледи…

— Да?

— Миледи, — Осоргин почувствовал: ещё немного — и голос сорвётся. — Позвольте нам разобраться с этими. Сейчас. Поверьте, мы справимся. И вам не нужно будет…

— Нет, — голос Рэйчел звучал спокойно, — но Осоргин понял: она в ярости. — Нет. Я не позволю. Вы забыли о предупреждении? Не смейте умножать эманаций. Вы стали слишком сильны и самоуверенны. Там, где раньше вы просчитывали три дюжины вариантов, теперь вы… прёте, как дредноут. Именно об этом говорилось. Когда он был ещё здесь. Если вы забыли, я вам напомню. Я среди вас именно для этого. И я запрещаю.

— Да, миледи, — Осоргин повесил голову. — Конечно, вы правы. Простите.

— Я вас люблю, Вадим Викентьевич, — ласково дотронулась до его рукава Рэйчел. — Я вас ужасно люблю, и не хочу потерять. Пожалуйста, не будьте так неразумны. Осторожность и выдержка. Я ведь хорошо вас знаю. Мы можем вызвать такую бурю, которая нас скрутит, сомнёт в мгновение ока. Как бы мы не были могучи и уверены в своих силах, никогда нельзя уверенность заменять самонадеянностью. Перестав думать, мы погибнем.

— Не тревожьтесь, миледи, — тихо сказал Осоргин. — Мы справимся. Всё будет сделано, как надо.

— Прекрасно. Немедленно отыщите доктора Вейцмана ^[15], мы должны встретиться безотлагательно. Пусть подготовит докладную записку, возможно, Его Величество сочтёт желательным заслушать его.

— Хорошо, миледи.

— Свяжитесь с господином Жаботинским ^[16], пусть его люди приступают к развёртыванию. Кажется, больше ждать не имеет смысла.

— Похоже, так, — Осоргин едва не заскрипел зубами. — Как бы уже не было поздно.

— Они… мы справимся, — твёрдо сказала Рэйчел и вскинула голову. — Ведь другого выхода нет, не так ли?

— Да, миледи. Конечно.

— Подготовьте шифровку Рутенбергу ^[17], я должна её посмотреть перед отправкой.

— Полчаса, миледи.

— Кто будет вас замещать на период подготовки?

— Майор Ушаков и майор Репнин. Отличные офицеры, можете на них смело полагаться.

— Не премину, — улыбнулась Рэйчел. И снова сделалась серьезной: — Скажите, Вадим Викентьевич. Я ведь в таких вещах не слишком хорошо разбираюсь. Если придётся держать коридор для эвакуации… Это возможно? С нашими силами?

— Некоторое время, — Осоргин чуть наклонил голову вперёд. — Не очень долго, разумеется. Я не могу и не буду рисковать всем корпусом ради…

— Вадим Викентьевич, — Рэйчел укоризненно покачала головой.

— Нет, нет, — заторопился Осоргин и поморщился от неловкости. — Я же не в том смысле. Мои люди совсем для других задач обучены и предназначены. Это же как шпагой деревья рубить… я просто не имею такого права. Да и потом — насильно мил не будешь, как говорится. Если сам Владимир Евгеньевич не может своих соплеменников перед лицом такой опасности, — Осоргин замялся, подыскивая нужное слово, — уговорить, то где уж нам-то?!

Да, подумала Рэйчел, это правда. Она вспомнила свою встречу с раввинами из Польши, Чехословакии, Румынии и Венгрии — здесь, в Лондоне, в мае тридцать восьмого, за пять месяцев до «Хрустальной ночи». С каким недоверием, с какой враждебностью смотрели на неё эти люди, от которых зависело очень много. Невероятно много. Она улыбнулась чуть заметно, вспомнив, как недоверие сменилось недоумением, когда она объяснила, почему и зачем просила их всех приехать сюда. Когда сказала: есть только один способ жить в ладу с самим собой. Это значит — обращаться с другими так, как хочешь, чтобы обращались с тобой. И делать именно то, что должен, — для того, чтобы случилось, чему суждено. В этих словах — вся правда этого мира. Тому, что без долга и чести ничего не имеет смысла на этой земле, — под этим небом, под этим солнцем, — можно научиться только от мужчин, подумала она, закрывая глаза. Она улыбнулась ещё раз, припомнив, как недоумение на лицах этих людей сменилось совершеннейшим изумлением, когда она сказала: мне всё равно, хороши или плохи евреи. Меня интересует лишь одно: насколько плоха или хороша я — как человек, как женщина и как христианка. И что я должна сделать для того, чтобы случилось то, чему суждено — на самом деле, а не задуманное какими-то извергами, вообразившими себя богами. И что должны сделать для этого вы — точно так же, как и все остальные.

Рэйчел встрепенулась, снова услышав голос Осоргина:

— Плохо, что мы очень часто плетёмся в хвосте у событий. Взаимодействие с разведкой очень непросто складывается — не смотря на всё, что мы для них делаем, да и своих людей в Рейхе у меня практически нет, можно сказать… Извините, миледи. Я вас перебил.

— Ничего, ничего, Вадим Викентьевич. Мне очень важно знать ваше настроение, поэтому не стесняйтесь. Так как насчёт коридора? У вас ведь есть план, не правда ли?

— Есть, — кивнул Осоргин. — Мы ведь не первый день готовимся.

— Я помню, — кивнула Рэйчел, — кажется, вы были вполне удовлетворены результатами.

— Да. Как и генерал Матюшин. Конечно, «Бейтар» — не настоящая армия, но… Они ничего, — он вдруг улыбнулся. — Понятливые. Может, и выйдет из них со временем толк. Есть план, разумеется. Но всё же не от нас, на самом-то деле, зависит.

— Я понимаю. Увы, — Рэйчел посмотрела в окно. — Если бы всё зависело только от вас, мне не о чем было бы волноваться.

— Ситуация не внушает мне оптимизма, миледи.

— Я слушаю, Вадим Викентьевич.

— Британия не располагает сколько-нибудь серьёзной сухопутной армией, готовой выступить на континенте. Это очевидно любому, кто хоть немного интересуется проблемой.

— Французы?

— Там нет ни одного серьёзного военного специалиста, понимающего стратегию глубокой операции, так блестяще разработанную в России и так превосходно применяемую гитлеровцами.

— Сколько, по-вашему, продержится Варшава?

— Если это продлится хотя бы до начала ноября, миледи, можно считать такой прогноз наилучшим. Но… сомневаюсь.

— Получается, времени у нас нет вообще.

— Да, миледи. Получается, так.

— Пессимистический прогноз?

— Две недели.

— О, Господи! Мы же не успеем!

— В условиях немецкой оккупации мы, разумеется, действовать не сможем. Это исключено.

— Я понимаю, — Рэйчел прикрыла ладонью глаза. — Господи, услышь наши молитвы… Да, ради всего святого, не забудьте сообщить всё Сигэру-сама ^[18]. Я так понимаю, что должна теперь докладывать вам свой маршрут?

— Маршрутом займутся офицеры, — Осоргин вздохнул. — Просто сообщите ваше расписание, миледи. Мне кажется, вы слишком много думаете о второстепенных задачах.

— Никто ничего не должен заподозрить. Это и есть самая что ни на есть первостепенная задача.

— Хорошо, миледи. Куда вы направляетесь сейчас?

— Сейчас — в Мероув Парк, — Рэйчел зябко повела плечами. — Пожалуйста, сообщите Тэдди, я должна срочно с ним переговорить. Потом, в зависимости от того, как сложится, придётся, вероятно, навестить Их Величеств. Не уверена, что они смогут меня сегодня принять, но попробовать необходимо… Если не сегодня, то, в крайнем случае, завтра. Доктор Вейцман?

— Его доставят к вам, миледи. Это улажено.

— И не забудьте о профсоюзах. Они — один из ключевых элементов.

— Да, леди Рэйчел.

— Тогда послезавтра — первый лорд Адмиралтейства. Вероятно. Всё будет ясно после беседы с Его Величеством.

— Я распоряжусь подготовить материалы для встречи с Его Величеством, — наклонил голову Осоргин. — Это всё?

— Пока — да.

— Ещё какие-нибудь поручения или пожелания?

Рэйчел замялась. Помолчав несколько секунд, она встала и опять шагнула к окну. И так, сцепив на животе побелевшие пальцы и стоя спиной к Осоргину, что позволяла себе лишь в одной-единственной ситуации, спросила преувеличенно спокойно, даже бесцветно:

— Какие-нибудь новости от… него, Вадим Викентьевич?

— Никаких, миледи, — отрицательно качнул головой Осоргин. — Пока — никаких. С Москвой мы поддерживаем контакт в обычном режиме. Поступающие сведения касаются почти исключительно внутреннего положения в России, миледи. Мы внимательно изучаем данные, ничего особенно интересного непосредственно для вас и для работы банка там — пока — не происходит.

— Но что же? Неужели ничего не меняется в России? — без улыбки спросила Рэйчел, поворачиваясь лицом к Осоргину.

— Конечно, меняется. Меняется многое, многое, сразу и везде. Очень многое, но в то же время — не всегда и не совсем так, как мы ожидали, и как нам хотелось бы. Но ведь так всё и должно происходить, совершенно в соответствии с планами, — Осоргин хрустнул пальцами, и, увидев, как поморщилась Рэйчел, смешался. — Простите.

— Ничего, ничего, — поспешно сказала Рэйчел. — Я иногда думаю о том, что чувствовала бы я, оставшись без Родины, без всего, что мне дорого, без Вас, без Тэдди, потеряв всё на свете, вынужденная бежать куда-нибудь в Рейкьявик и сидеть там, не в силах ничего предпринять…

— Это не так уж и фантастично, миледи, — усмехнулся Осоргин. — Это ещё вполне может произойти.

— Он уехал, чтобы этого не случилось. Вы ведь знаете это, так же, как и я, — грустно сказала Рэйчел. — Чтобы этого больше нигде, никогда не случалось!

— Вы верите, что у нас это получится? — тихо спросил Осоргин и стиснул зубы.

— Я верю. И вы должны верить, мой дорогой капитан, — Рэйчел вскинула голову. — Только так мы можем что-то сделать. Все вместе. Только так у нас появится шанс снова увидеть его здесь. С нами.

Она никогда не думает о себе, вздохнул Осоргин. Почти никогда. Или о нём, или о брате. О нас всех, о работе, о банке. И снова о нём, — все эти годы. И этот взгляд, — внутрь себя, и свет изнутри, такой свет! Заработав миллионы фунтов, каждый день находясь среди мужчин, которые… Она всё время думает о нём. Всё время. Конечно, если бы не он, ничего этого не было бы. И меня бы не было. Господи Иисусе, как ты посмел оставить её, мерзавец?!. Да, да, я знаю. Ты не мог поступить иначе. Ты уехал, чтобы защитить её, — и всех нас. Если бы не эта тряпка на троне сначала и не эта толпа вурдалаков в Кремле потом, у меня могла бы быть такая дочь, замирая от ярости, подумал Осоргин. Или такой сын! Толпа вурдалаков, русских и нерусских. Ну-ну, — а разве не русские столетиями торговали русскими, словно скотом? Разве не русские жгли за это русских, вешая и швыряя на вилы грудных младенцев?! Мы сами себя ненавидим. Что же удивительного в том, что случилось с нами, если мы сами так ненавидим друг друга?! Это же он сказал тогда, — Всевышний рассеял евреев не за грехи прелюбодеяния и мздоимства, а за грех беспричинной ненависти. И с нами Он поступил так же, только рассеял лишь толику нас. Может быть, чтобы когда-нибудь собрать нас снова. Господи, пусть у него получится. Прости нас, Господи. Мы опомнимся. Мы опомнимся и передавим всю эту нечисть. Клянусь Тебе, Господи. Прости нас. Прости Россию, Господи!

* * *

— Невозможно, дорогая, — Эдуард Восьмой взялся пальцами за виски. — Они найдут тысячу оправданий и поводов. Миллион отговорок. Понимаете, леди Рэйчел?

— А вы, милорд? Вы тоже будете искать отговорки?

— Вы же знаете, как я к вам отношусь.

— И я вас люблю, милорд, — просто сказала Рэйчел. — Вы это тоже хорошо знаете. Но дело не в этом. Всё изменилось самым трагическим образом. Вы не можете больше кивать на правительство. Когда начнётся война, британцы будут ждать поступков и твёрдости не от правительства, которому уже мало кто верит. От Вас.

— Вы даже не представляете себе, о чём вы просите, миледи, — нервно вскинул голову король. — Неужели вы думаете, они нам позволят?!

— Я верю, милорд, вы не станете никого спрашивать. Я — определённо не собираюсь.

— Рэйчел, дорогая…

— Меня сейчас абсолютно не интересуют крайне неотложные дела правительства. Я как раз очень даже хорошо представляю себе масштабы своей так называемой просьбы. Милорд, я прошу в действительности только об одном. Объявите вашу волю. Если британские джентльмены и настоящие мужчины, возглавляющие британскую нацию, желают и впредь оставаться мужчинами и джентльменами в глазах британских женщин, им придётся, наконец, научиться держать слово и выполнять обещания. И волю своего монарха. А кого и как они собираются при этом и для этого спасать — поляков, зулусов или евреев — мне всё равно. А если нет, — Рэйчел прищурилась, и Эдуард едва удержался, чтобы не поёжиться. — Если нет, милорд, — мы вместе с Её Величеством сумеем позаботиться о том, чтобы британские женщины узнали, кому они доверили свои судьбы и будущее своих детей. И джентльменам не поздоровится. Поверьте, милорд, всё именно так и будет.

— Как вы собираетесь их заставить?! После Мюнхена, после…

— Я вам объясню, милорд.

Когда Рэйчел умолкла, Эдуард, сгорбившись, снова сжал пальцами виски.

— Сейчас?! — простонал он. — Леди Рэйчел, да после всего, что вы мне изложили?! Сейчас?! Сейчас они хотят…

— Именно сейчас, — голос Рэйчел наполнился звоном, от которого у короля возникло чувство, будто ему за шиворот вытряхнули мешок со льдом. — Именно сейчас, потому что другого шанса у них не будет.

— Ну, хорошо. Вы хотя бы представляете себе…

— Отлично представляю. Мои люди работают над этой задачей уже почти месяц. И мы готовы.

— Готовы — к чему?!

— Встать на вашу защиту, милорд. Вы ведь не думаете, что я пытаюсь играть с вами?

— Нет, — вздохнул Эдуард. — Конечно же, нет!

— Тогда вам тоже предстоит приготовиться.

— Вы думаете, это совещание будет достаточным поводом спровоцировать их выступление?

— Не сомневаюсь ни одной секунды, милорд. Надо, с одной стороны, отобрать у них инициативу, а с другой — не позволить им догадаться об этом.

— И вы?

— Разумеется, я тоже.

— Подождите, Рэйчел. А что же Артур? Вы не собираетесь предупредить Глокстона?

— Артур давно предупрежден, милорд.

— Что?! И он не…

— Старина Артур не хуже меня понимает, в чём состоит истинная забота о вашей безопасности.

— Чёрт вас всех побери, — Эдуард закрыл глаза.

— Мой человек со всеми необходимыми бумагами, цифрами и выкладками будет у Глокстона, — Рэйчел посмотрела на изящные часики, инкрустированные изумрудами и бриллиантами, украшавшими её запястье, — через два часа. Если Вы окажете мне такую любезность и посидите над ними хотя бы до полуночи, то уже завтра сможете набросать тезисы для разговора с нашими рыцарями из Адмиралтейства. Я знаю, вы этого страшно не любите, но иначе нельзя. Вы должны быть во всеоружии, милорд. Я умоляю вас — ради вашей любви к Уоллис, ради вашего сына, ради нас всех. Пожалуйста, милорд. Вы не можете больше тянуть. Вы должны показать — вы король не только по крови. У нас у всех не осталось иного выхода.

— Леди Рэйчел, — Эдуард изумлённо покачал головой. — Леди Рэйчел, вы понимаете, что мне придётся отправить правительство в отставку? И не только правительство, вероятно. Боже, что будет твориться в Палате общин!

— Да.

— И как вы это себе представляете?!

— Отлично представляю. На нашей стороне будут все здравомыслящие люди. И пресса.

— Ах, да, — король усмехнулся. — Разумеется. И кого же вы видите в качестве премьера?

— Сэр Уинстон прекрасно справится с этими обязанностями.

— Вы с ума сошли, дорогая, — содрогнулся король. — Этот буйвол станет орать на меня по каждому удобному и неудобному поводу. Кроме того, я ему не до конца доверяю. Если бы не ваше вмешательство, он со своими друзьями свалил бы меня тогда, в декабре тридцать шестого, не задумываясь!

— Сэр Уинстон — один из немногих политиков, способных менять свои взгляды. Не убеждения, а именно взгляды. Это крайне важно в нашей ситуации.

— Допустим. А как же его русофобия? Меня беспокоит этот его пунктик, леди Рэйчел. Его антибольшевизм — всего-навсего форма, суть же остаётся прежней чуть ли не с Крымской войны, которую он, кажется, не прочь перевоевать при удобном случае. Если нам предстоит сражаться плечом к плечу с русскими — а, насколько я понимаю, именно так и будет — нам это станет мешать. Очень сильно мешать, я полагаю.

— И всё-таки он единственный, на кого можно положиться. И он последовательный и непримиримый противник Гитлера. Признаться, его враждебность к России беспокоит и меня, хотя в последнее время мы многократно обсуждали это. И я должна сказать Вам, милорд, — влиять на сэра Уинстона сложно, но возможно. Он политик, который способен выслушать иное мнение. Да, его нелюбовь к России не нравится мне, — кроме всего прочего, ещё и по личным мотивам. Значит, нам следует принять меры к тому, чтобы установить равновесие. И вы, я уверена, отлично справитесь с этим. А орать на короля не посмеет даже Черчилль, милорд.

— Вы позаботитесь об этом, — лукаво посмотрел на Рэйчел Эдуард.

— Совершенно верно, милорд. Я позабочусь о том, чтобы сэр Уинстон исполнял вашу волю надлежащим образом.

— Ну, ещё бы, — усмехнулся Эдуард. — Ещё бы. Ведь он — ваша собственность. Вы думаете, мне неизвестно, что вы оплачиваете его счета? Это правильно, дорогая. Вы — молодец.

— Вы с ума сошли, — с дрожью в голосе произнесла Рэйчел, и король с изумлением увидел, как её глаза стали чёрными и заблестели от слёз. — Как вы можете так говорить?! Сэр Уинстон — мой друг, как и вы, милорд! Или вас я тоже купила?!

Да, подумал Эдуард, да, дорогая. Вы купили меня — всего, целиком, без остатка. С потрохами. Заплатив мне ту цену, которую никто не решился, не осмелился, не захотел предложить. Мало того — вы сделали так, что я сам примчался к вам и умолял вас: купите меня, миледи, купите! Я сам назвал вам её, эту цену. Женщина, которую я люблю больше всего на свете, даже больше, чем самого себя, мой сын — вот какова эта цена. Вы оказались щедры, безумно щедры, дорогая — и купили меня. И продолжаете делать это сейчас — глядя на меня вот так, такими глазами, что мне самому невообразимо стыдно за свой цинизм, за своё ничтожество перед лицом вашей любви. Вашей любви к нему. К нему — вы знаете, о ком я. Вы очень хорошо это знаете.

— Конечно, дорогая, конечно, — Эдуард улыбнулся ей — той самой своей улыбкой, против которой устоять невозможно. Никому и не удавалось — кроме неё. — Конечно же, я ваш друг. А вы — мой. Самый настоящий, бесценный, преданный друг.

— Несносный, — проворчала Рэйчел, успокаиваясь и улыбаясь в ответ. — Несносный. Все мужчины несносны. Как женщинам удаётся это терпеть?

— Любовь, леди Рэйчел, — король на мгновение прикрыл глаза. — Леди Рэйчел… Хорошо. Я согласен. Что сейчас намерены делать вы?

— Всё, чтобы вы никогда не пожалели о том, что согласились со мной, милорд.

Король несколько секунд, недоумевая, смотрел на Рэйчел. Потом, азартно хлопнув себя по колену, заливисто, молодо и заразительно рассмеялся.

* * *

Эдуард внимал монотонному докладу адмирала сэра Барри Домвайла, изо всех сил сдерживая эмоции. Он дал себе слово выслушать этого адмиралтейского индюка в позументах, хотя это было чертовски трудно. Просто невозможно поверить, промелькнуло в голове у короля, что эта убогая косноязычная развалина вообразила себя вершителем судьбы Империи. Невероятно. Неужели, неужели они решатся на такое?! Доклад адмирала диссонировал с докладом Осоргина не только по стилю, но, прежде всего, по духу. Слушая Осоргина, который, несмотря на ужасный славянский акцент, был предельно доходчив и действительно безупречен в выводах, Эдуард не уставал поражаться, как много — и как незаметно! — удалось добиться этим людям. А его, Эдуарда, адмиралы…

Домвайл, стоя у карты, доказывал: его, Эдуарда, флот не в состоянии выполнить поставленную перед ним задачу. Вместо того, чтобы предложить королю способы решения накопившихся проблем с обучением моряков, подготовкой офицеров, снабжением кораблей горючим, боеприпасами, обмундированием и продуктами, Домвайл твердил: флот не может то, не может это, не готов к третьему и не потянет четвёртого. Наконец, он умолк.

— И что же вы всё-таки предлагаете? — спросил Эдуард. — Вы напрасно думаете, будто я не осознаю стоящих перед нами трудностей, адмирал. Вы очень убедительно их нам обрисовали. Но что дальше?

— Я предлагаю отказаться от активных действий сейчас, Ваше Величество, — сказал Домвайл. — У нас, как я докладывал, для обеспечения господства на коммуникациях едва ли в настоящее время достаточно сил, и ещё не совсем понятно, как будет складываться ситуация в Азии. Нет ничего хуже, чем распылять силы Флота в условиях полной неопределённости относительно развития событий. Не говоря уже о каких-то эвакуационных мероприятиях. Тем более, не очень понятно, какой резон флоту участвовать в таких эвакуационных мероприятиях.

— Я понял вас, адмирал, — проговорил Эдуард, изображая сомнение. — Но предположим, у вас будет достаточно времени для подготовки. Сколько, по-вашему, его потребуется?

— Несколько месяцев, Ваше Величество. Я в настоящий момент не готов назвать точные сроки, думаю, на моём месте этого никто не смог бы сделать. Кроме того, в последние три года было сделано всё возможное для того, чтобы восстановить против нас арабов, и я не вижу необходимости…

— Я осведомлён о вашей позиции по этому вопросу, адмирал, — чуть более поспешно, чем следовало, оборвал Домвайла король. — И тем не менее, я хотел бы выслушать нашу дорогую гостью. Миледи, — Эдуард повернулся к Рэйчел. — Вы считаете, миледи, нам стоит направлять людей сразу же в Палестину?

— Да, — кивнула Рэйчел. — Мне представляется, использовать Британию как перевалочный пункт — излишнее напряжение для всех. Конечно, если вы решите, что это необходимо, ресурсы «Фалкона» будут задействованы для надлежащего финансирования, но я бы предпочла вкладывать средства непосредственно на территории Палестины. Мне кажется, подготовку почвы можно считать достаточно солидной. Конечно, ситуация сейчас неблагоприятная, даже угрожающая. Но, строго говоря, для операций такого масштаба никакой момент нельзя признать в достаточной мере подходящим. Потом, среди этих людей есть и те, кто поможет нам начать прямо на месте налаживать отраслевую инфраструктуру.

— Вы не опасаетесь, что в таких условиях средства будет сложно контролировать?

— Опасаюсь, — пожала плечами Рэйчел. — Всегда найдётся некоторое количество негодяев, которые наживаются на неразберихе и человеческом горе. Но там будут в полной боевой готовности бейтаровцы и русские ребята из Белого легиона, а уж они сумеют не допустить хаоса и сколько-нибудь заметного разбазаривания помощи.

— Мистер Иосида уже подтвердил свою готовность к сотрудничеству? Ведь он не может не понимать: именно от его усилий зависит очень многое, если не всё.

— Да. Разумеется, Сигэру-сама отлично это понимает. Я разговаривала с ним накануне, за это направление можно быть абсолютно спокойным.

— Отлично.

— Прошу простить меня, Ваше Величество, — чуть привстал адмирал Парсонс, — мне хотелось бы всё же представить себе, что думают по этому поводу наши советники на Ближнем Востоке. Как совершенно справедливо заметил сэр Барри, наш неумеренный протекционизм в отношении евреев сильно усложнил взаимоотношения с арабской улицей. Резидентура в Каире…

— Резиденту в Каире не дают спокойно спать лавры полковника Лоуренса, — усмехнулся король. — Я прекрасно информирован о его позиции, и я её не разделяю. Больше того, — я полагаю, всю эту его авантюру с Саудитами нам предстоит расхлёбывать не один год. Одному Богу известно, сколькими жизнями и миллионами фунтов придётся за это заплатить. На Востоке нам нужна стабильность. Неужели Вы и в самом деле убеждены, что на арабских шейхов и эмиров можно положиться? Их необходимо контролировать, а единственный способ контроля, который доступен их пониманию — это сила. Если вы думаете, будто управляете ими, оказывая им услуги, вы заблуждаетесь. Оказанная услуга не стоит ничего — такова восточная мудрость, господа. Хотелось бы, чтобы об этом помнил не только я.

— Ваше Величество, нам прекрасно известно, кто внушает вам подобные взгляды, — Домвайл посмотрел на Рэйчел. — Это просто смешно. В конце, концов, политика…

— Политика — прерогатива короля и Кабинета министров, — холодно улыбнулся Эдуард. — Ваши вопросы, господа, ограничиваются исключительно техническим планом, и настоятельно рекомендую за рамки этого технического плана не выходить. Надеюсь, я достаточно ясно выразился, адмирал. Что же касается тех или иных взглядов…

— Ваше Величество, — подал голос представитель штаба ВВС. — Я прошу понять меня правильно, но мы не располагаем возможностью осуществлять прикрытие операции с воздуха. Мы…

— Артур, доложите, пожалуйста, сводку по производству истребителей, — ласково промурлыкал Эдуард, поворачивая голову к начальнику своей канцелярии.

Торжествующий Глокстон раскрыл папку:

— Девяносто три машины, сэр.

— А каковы возможности для расширения производства, Артур?

— По моим сведениям, при надлежащей мобилизации ресурсов и помощи, которую обещает нам руководство «Фалкона», через три, максимум четыре месяца, мы выйдем на рубеж порядка трёхсот истребителей и не менее двухсот бомбардировщиков-торпедоносцев, сэр.

— Спасибо, дружочек, — елейно проворковал Эдуард и, мгновенно сменив выражение лица, посмотрел на полковника ВВС: — На расчёты и подготовку операции у вас будет, повторяю, больше чем достаточно времени. Как излагает в своей записке господин генерал Матюшин, секрет успеха гитлеровцев — в отличной слаженности и взаимодействии всех родов войск. Я склонен считать его точку зрения абсолютно верной. Вам, господа, — король кивнул адмиралам, — и вам, — он снова повернулся к штабисту, — необходимо сейчас всеми силами отрабатывать и совершенствовать такое взаимодействие. Эта операция покажет, чего стоит Британская Королевская армия на самом деле, в условиях современной войны. Леди Рэйчел?

— Доклад генерала уже подписан в печать, милорд. Мне обещали, что в готовом виде он начнёт поступать в войска послезавтра, и в течение максимум пяти дней будет выпущено достаточное количество экземпляров.

— Превосходно. Что вы думаете по поводу производства самолётов?

— Как я уже говорила, Вы можете располагать ресурсами, милорд, на ваше усмотрение. Я уже отдала соответствующие распоряжения.

— Я думаю, нам следует создать Финансовый совет и назначить вас…

— Нет. Пожалуйста. Брукс отлично справится с этим.

— Хорошо, — коротко взглянув на Рэйчел, Эдуард решил не настаивать на своей неожиданной идее. — Пусть будет Брукс. Вам виднее. Я попрошу Адмиралтейство изложить свои соображения по поводу тоннажа судов эвакуационных конвоев и состава сопровождения не позднее, чем послезавтра утром. Чего флот не может ни в коем случае, я уже слышал. Теперь я хочу услышать программу действий, а не декларацию о беспомощности и несостоятельности. Благодарю вас за ваше участие, леди Рэйчел, господа.

— Мне кажется, ставить точку на этом несколько преждевременно, Ваше Величество, — Домвайл поднялся и, плотно задвинув стул, облокотился на его спинку.

— Адмирал?! — Эдуарду почти не требовалось притворяться. Он всё ещё отказывался поверить в то, что представлялось ему, по меньшей мере, маловероятным. — Будьте так любезны, поясните вашу мысль.

— Я полагаю, Ваше Величество, вам следует согласиться с убеждением большинства моих уважаемых коллег, в том числе из Военно-воздушных сил, что воевать с Германией — совершенное безумие. Да ещё и демонстративно бросать вызов господину Гитлеру, столь громогласно заявляя о своём юдофильстве. Мы не видим никаких предпосылок к тому, чтобы отказываться от дальнейших переговоров. Я, как и многие другие, как лорд Чемберлен и лорд Галифакс, уверены: у нашей континентальной политики имелись весьма значительные просчёты, которые просто вынудили Германию действовать таким жёстким образом, как она делает это сейчас. Поэтому мы видим альтернативу войне — переговоры и ещё раз переговоры. В конце концов, разве у нас не общий враг?

— Мой дорогой сэр Барри, — Эдуард принялся раскуривать сигару, погружаясь в этот процесс и придавая ему вид некоего почти священнодействия. Когда сигара, наконец, устойчиво засветилась рубиновым огоньком, король повторил: — Мой дорогой сэр Барри. А если я откажусь прислушиваться к вашему с лордом Галифаксом и лордом Чемберленом мнению?

— Боюсь, мы будем вынуждены решиться на крайне непопулярные меры, Ваше Величество, — адмирал Парсонс сложил свою папку и отодвинул её на середину стола. — Полковник Уайт?

— Прошу вас, Ваше Величество, — умоляюще проговорил лётчик. — Этот вопрос неоднократно обсуждался в кругу…

— «Линк», сэр Барри, — Эдуард откинулся на спинку стула и выпустил вверх плотную струйку желтоватого дыма. — Так, кажется, называется ваш круг единомышленников?

— Ваша глубокая осведомлённость говорит о том, что вы, Ваше Величество, вероятно, готовы согласиться с нашими прогнозами и доводами, — пробор Домвайла уставился на короля.

— Очень интересно, — Эдуард чуть отодвинулся от стола. — То есть вы хотите сказать, мы должны наплевать на союзнический долг и спокойно наблюдать за тем, как вермахт входит в Варшаву?

— Поляки вовсе не безупречны, Ваше Величество. Весьма опрометчиво представлять их себе в качестве невинной жертвы. Достаточно вспомнить, как Польша делила Чехословакию вместе с Германией!

— Вы предлагаете мне уподобиться и поделить теперь вместе с Германией Польшу?! — вскинул брови король. — Разве недостаточно ужасного примера Чехословакии, чтобы понять — немцы не успокоятся до тех пор, пока не поставят на колени весь континент?!

— Не только континент, — Рэйчел с тревогой смотрела на короля. Господи, мысленно взмолилась она, Господи, пошли ему сил. Пожалуйста…

— Тем более. В этом вы видите интересы Империи, адмирал? Господа? В сговоре с нацистами?

— В сотрудничестве с великой Германией, Ваше Величество. А вас, леди Рэйчел, я попросил бы покинуть зал Совета. Думаю, ваше присутствие здесь более не имеет смысла. Как и вашего помощника, мистера…

— Капитан Осоргин и графиня Дэйнборо приглашены на совещание ко мне и мною, джентльмены, — Эдуард готов был сорваться буквально каждую секунду. — И я сам решу, до какого момента их пребывание на совещании будет считаться необходимым и уместным.

— Простите, адмирал, — Рэйчел поняла: настало время для решающего вмешательства. — Насколько я понимаю, приказ Его Величества — более чем достаточное основание к тому, чтобы от разговоров перейти к действиям.

— Его Величество, вероятно, не до конца представлял себе весь комплекс вопросов, которые стоят перед нами. Надеюсь, Его Величество изменит своё мнение. Кроме того, я, повторяю, более не нахожу ваше дальнейшее участие в беседе уместным. И мне кажется, Его Величество пока не отдавал никакого конкретного приказа.

— Я приказываю вам замолчать, адмирал, — тихо проговорил король, глядя поверх голов присутствующих. — Хватит.

— Ну, что ж, — кивнул Домвайл. — Вероятно, вы правы, Ваше Величество. Я рекомендую вам немедленно отправить в отставку правительство и поручить формирование кабинета лорду Галифаксу, который тотчас же приступит к урегулированию недоразумений, возникших у нас в последнее время с Великогерманским Рейхом и лично канцлером господином Гитлером. Поверьте, Ваше Величество, это единственный выход для всех нас.

— А если я не соглашусь с вашим предложением?

— Даже если вы, Ваше Величество, не до конца понимаете необходимость такого решения, Вы вынуждены будете с ним согласиться под давлением непреодолимых обстоятельств. Ради блага Британии мы, патриоты, готовы на самые решительные меры. Прошу вас, Ваше Величество, принять это к сведению.

— Я в последний раз предостерегаю вас от весьма опрометчивых шагов, которые ставят Британию на грань катастрофы, — на этот раз голос Рэйчел звучал незнакомо — так сильно и резко, что король вздрогнул, как будто удар хлыста ожёг его спину. Ему показалось, будто фраза графини была адресована отнюдь не только Домвайлу и его сообщникам — но и ему, королю. — Британский народ никогда не капитулирует перед гитлеровской опасностью и будет защищать Родину и короля. Возможно, вы не понимаете, но следствием ваших действий сейчас станет — для начала — общенациональная забастовка. Мой долг предупредить вас об этом.

Домвайл повернулся и посмотрел на Рэйчел. Лицо его вдруг задёргалось, и он рявкнул:

— Конечно! Чего же ещё можно ожидать от… Жиды, большевики и мерзкая шлюха. Отличная компания, чёрт возьми! Капитан Мэйсон, коммодор Фрезер! Арестуйте эту чёртову ведьму и вышвырните её вон отсюда вместе с её русским денщиком. Хватит болтовни!

Названные офицеры вскочили, чтобы выполнить приказ Домвайла. Эдуард, побледнев, как полотно — только красные пятна рдели на щеках и на лбу — проговорил:

— Глокстон, пригласите, пожалуйста, охрану. Эти джентльмены, судя по всему, забыли, где и зачем они находятся.

— Это лишнее, Ваше Величество, — заявил адмирал Парсонс, переглянувшись с Домвайлом. — Охрана полностью информирована о происходящем. Вам не следует волноваться. Ваше заявление подготовлено, и вам осталось только подписать его. Прошу вас, Ваше Величество.

Парсонс, поклонившись, положил перед Эдуардом папку с бумагами и протянул ему автоматическое перо. Мэйсон и Фрезер встали позади Рэйчел и Осоргина. Король посмотрел на офицеров, вздохнул и пожал плечами:

— Хорошо. Раз вы настаиваете, джентльмены… Что ж… Пожалуйста. Это ваш выбор.

Эти слова были условным сигналом. В следующий миг все три двери распахнулись, и по залу, словно тени, рассредоточились две дюжины вооружённых людей. Мэйсон и Фрезер застыли, боясь пошевелиться, чувствуя, как ледяные клинки катана щекочут их шеи в области яремной вены. Адмирал Парсонс посерел от ужаса, а полковник Уайт скорчился в кресле и закрыл лицо руками. Остальные военные являли собой декорацию к последней сцене гоголевского «Ревизора», — впрочем, вряд ли отдавая себе в этом отчёт.

— Вы были абсолютно правы, миледи, — вздохнул король, к которому постепенно возвращался нормальный цвет лица вместе с самообладанием. Роялистский заговор молодых офицеров флота и военно-воздушных сил, подумал он. Интересно, как ей это удалось и сколько всё это ей стоило?! Какая женщина, Боже мой. — Невероятно, но вы опять оказались правы. Я до последней минуты был уверен — они не посмеют.

В кабинете обозначилось некое движение — люди Осоргина и Муруоки выводили военных, Глокстон отдавал распоряжения молодому лейтенанту ВВС, возглавлявшему отряд таких же молодых офицеров, сменивших дворцовую стражу. Юноше с трудом удавалось сохранять спокойствие при виде происходящего в присутствии монарха. Двое самураев — кажется, это Тагава и Касуги, подумал Глокстон, но разрази меня гром, если я в этом уверен, — истуканами застыли за креслом графини.

Домвайл, которого подталкивали к выходу двое гвардейцев, вдруг вырвался из их рук и двумя огромными шагами преодолел расстояние, разделявшее его и Рэйчел.

— Ведьма, — прошипел Домвайл. — Ведьма, мерзкая ведьма, чтоб тебя черти поскорей уволокли в перисподнюю, где тебе самое место!

Только по лихорадочному румянцу на скулах Рэйчел можно было догадаться, каких усилий стоит ей сохранять самообладание. Осоргин и король одновременно раскрыли рты, но тут один из самураев, обменявшись быстрыми взглядами с товарищем, сделал шаг в сторону адмирала и поклонился, держа меч наизготовку:

— Моё имя — Тагава-но Арисима Исаму, я самурай и хатамото ^[19] госпожи графини. Пожалуйста, господин, сэр, вам надлежит немедленно просить прощения моей госпожи за ваши слова. Если вы не извинитесь, я буду вынужден, к сожалению, простите, пожалуйста, вас убить. Если моя госпожа не простит вас, я тоже буду вынужден вас убить. — И, кажется, потеряв всякий интерес к Домвайлу, повернулся с поклоном к Рэйчел: — Рэйчи-сама, простите, пожалуйста, мою дерзостную медлительность, но, к моему глубочайшему разочарованию, мы находимся вдали от Нихон, и это единственная причина, по которой этот невежественный и трусливый негодяй ещё жив. Покорнейше прошу извинить меня, Рэйчи-сама.

Домвайл лиловел, наливаясь дурной кровью:

— Что?! Что ты там бормочешь, узкоглазая обезья…

— Сэр Барри, — Рэйчел чуть побледнела, а румянец на скулах выступил ещё резче и ярче. Только голос её звучал ровно и тихо. — Пожалуйста, извинитесь поскорее. Если вы промедлите ещё секунду, будет поздно. Мистер Тагава отрубит вам голову, и никто не сможет ему помешать.

Она слегка поклонилась Тагаве:

— Прошу вас, Исаму-сан, не гневайтесь на этого человека. Он не в себе, он просто сумасшедший старик, понимаете? Нет смысла убивать того, кто не осознаёт, что говорит, не так ли? Исаму-сан, пожалуйста.

— Вы так бесконечно добры, Рэйчи-сама, — поклонился в ответ Тагава, не убирая ладони с рукояти меча. — Простите меня, но мне кажется, вы ошибаетесь. Я полагаю, этого человека следует убить немедленно. Несомненно, он одержим духами тьмы, — вы абсолютно правы, моя госпожа, в этом я не сомневаюсь. Тогда тем более его следует как можно скорее убить, чтобы духи тьмы не могли больше пользоваться его телом и разумом. Конечно, это совсем уже не моё дело, но он оскорбляет своего императора в присутствии нас, чужеземцев. Только за одно это он должен быть казнён без всякого промедления. Извините, пожалуйста, Рэйчи-сама, но я действительно так думаю.

Домвайл, пятясь, разевал и закрывал пасть, как выброшенная на берег рыба:

— Что… такое?!

Глокстон стоял ни жив, ни мёртв. Кажется, только Эдуард без всякого страха — напротив, с огромным любопытством, — наблюдал за разворачивающимся спектаклем. У Глокстона даже возникла в голове совершенно дикая, крамольная мысль о том, что король предвидел такое развитие событий. Нет, нет, невозможно, испугался этой мысли Глокстон. Не может быть. Невозможно! Он уже понял, что сейчас произойдёт. Ужас ледяной молнией проткнул ему позвоночник.

— Восхитительно. Правильно. Именно так, — одними губами произнёс король. — Господи Боже. Как это вовремя. И как это прекрасно. — Он поудобнее устроился на стуле, закинул ногу на ногу и громко сказал: — Тагава-сан. Благодарю вас. Как король этой страны, я разрешаю вам — да что там, я вам приказываю! — защищать честь вашей госпожи всеми способами, которые вы находите правильными. В конце концов, для чего мне нужен адмирал, который не способен осознать совершенно очевидных фактов. Да ещё и столь явно одержимый духами тьмы, которые подталкивают его оскорблять своего короля в присутствии благородных воинов. Вы действительно считаете, будто его нужно убить, Тагава-сан?

Ответа не последовало. Что-то сверкнуло, и на шее Домвайла появилась толстая чёрно-багровая полоса. Губы адмирала искривились, явно пытаясь произнести что-то, но не сумели этого сделать: голова, подпираемая током крови, медленно откинулась назад, продемонстрировав присутствующим анатомические подробности ровного, как стекло, среза, и, упав, откатилась на несколько ярдов, застыв в неустойчивом равновесии. Тело адмирала, нелепо дёрнувшись, шумно осело на ковёр, заливая его тёмной кровью. Эдуард заставил себя посмотреть в лицо тому, что секунду назад было адмиралом сэром Барри Домвайлом, и ему почудилось: лицо кривится и двигает мимическими мускулами. Он с усилием отвёл глаза. Находящихся в королевском кабинете охватило полнейшее оцепенение — всех, кроме Рэйчел, короля и японцев.

Боже мой, подумала Рэйчел. Боже мой. Всё-таки мужчины — настоящие звери. Домвайл — кретин. Бедняжка Исаму! Я ведь не могу его осуждать, сердиться на него. Не имею права бояться. Господи, сделай, пожалуйста, так, чтобы меня не стошнило прямо здесь и сейчас! Он выполняет свой долг. Да. Клянусь маминой памятью и моей любовью к Джейку, — я никогда не покажу Тагаве, что расстроена его жестокостью. Конечно, он всё прочтёт по моему лицу, но… Боже мой, Джейк. Боже мой. В кого же мы все превращаемся? Проклятая война. Чёртово время.

У неё на глазах закипели слёзы.

— Да, — вздохнул король, посмотрев на Рэйчел. — Я вижу, Исаму-сан, вы действительно так считаете.

Рэйчел, ни на кого не глядя, произнесла:

— Домо аригато ^[20], Исаму-сан.

— Дотасимаситэ. Оясуй гоё гири дэс ^[21], Рэйчи-сама, — поклонился Тагава. Меч снова был в ножнах, словно и не покидал их никогда.

Тагава учтиво, едва ли не до самой земли, поклонился Эдуарду:

— Тэнно хэйко банзай ^[22]. Прошу извинить меня.

Самурай занял своё неизменное место позади Рэйчел и снова застыл совершенным истуканом. Осоргин вытащил странный, ни на что не похожий пистолет, перекрестился, вполголоса прошептав что-то — вероятно, какую-то молитву, тщательно прицелился в башку Домвайла и плавно потянул спуск. Раздался глухой, напоминающий кашель звук, сопровождаемый негромким лязгом затвора, и голова адмирала с треском разлетелась ошмётками во все стороны. Эдуард непроизвольно вздрогнул, и Рэйчел, передёрнув плечами, резко вскинула подбородок. Осоргин, пряча пистолет, спокойно пояснил:

— Так надёжнее, Ваше Величество. Извините, миледи.

— Да? — с сомнением посмотрел на кровавое пятно на полу король. — Вы уверены? А, впрочем, у вас, насколько я знаю, богатый опыт. Что ж, возможно, это действительно так. Как вы полагаете, дорогая, — снова обратился он к Рэйчел. — Наши адмиралы — все такие идиоты или хотя бы через одного?

— Надеюсь, адмирал Домвайл — последний из этой славной когорты, милорд, — кожа на скулах Рэйчел по-прежнему рдела лихорадочным румянцем, а её взгляд — устремлён куда-то в пространство.

— Я тоже на это надеюсь, — со значением проговорил Эдуард и оглядел присутствующих долгим, задумчивым взглядом. — Благодарю вас, джентльмены, вы можете чувствовать себя в безопасности. Глокстон, старина, прикажите рассадить наших доблестных офицеров по одиночным камерам и позаботьтесь о том, чтобы их допросили сегодня же, — король ещё раз демонстративно благодарно кивнул Осоргину и Тагаве. — Леди Рэйчел? Как вы себя чувствуете?

— Благодарю вас, Ваше Величество, — Рэйчел прикрыла веки. — Я в полном порядке, спасибо.

— Превосходно, — кивнул Эдуард и поднявшись, подошёл к Рэйчел. — Глокстон, распорядитесь, чтобы здесь навели порядок. Ковёр придётся выбросить ко всем чертям, стены… Какая жалость! Разрешите предложить вам руку, дорогая леди Рэйчел? Журналисты, вероятно, вот-вот лопнут от нетерпения!

* * *

Когда бурная, хотя и весьма непродолжительная пресс-конференция, на которой Эдуард заявил о роспуске правительства и том, что принял решение поручить формирование нового кабинета сэру Уинстону Черчиллю, закончилась, и Глокстон с королём остались с глазу на глаз, Эдуард пересел в кресло и с наслаждением принялся раскуривать сигару:

— Какая женщина, — выпустив вверх сизое кольцо дыма, восхищённо прищёлкнул языком король. — Зная её столько лет, не перестаю изумляться. Любая из наших великосветских кумушек развизжалась бы или грохнулась в обморок. А она… Потрясающе. У этого парня, как его там, просто превосходный вкус. Как он угадал её, а? Каких людей вокруг неё собрал — невероятно! Это мне, кроме Вас, Артур, и миледи, не на кого по-настоящему опереться. Бог мой, как я жажду, наконец, с ним познакомиться! Что это вы так на меня смотрите, Артур? — на лице Эдуарда сияла безмятежная, мечтательная улыбка.

— Я не совсем понимаю, сэр, — осторожно ступил на тонкий лёд Глокстон. — Мне кажется, сейчас стоит сосредоточиться на реакции парламента, которая последует за вашим заявлением. Всё-таки, переоценивать влияние и могущество леди Рэйчел, право же, не стоит. У Галифакса и Чемберлена немало сторонников, и нам предстоит ещё столько…

— Ну, так пусть они составят Домвайлу компанию, чтобы ему там, в аду, не было так одиноко.

— Ваше Величество… Сэр!

Король махнул рукой:

— Всё очень просто, дорогой Артур. Мы уже практически находимся в состоянии войны. Войны с могучим, безжалостным и очень опасным врагом. В такой ситуации невозможно допустить, чтобы власть главнокомандующего подвергалась сомнению кем бы то ни было, да ещё в подобной хамской форме, вы не находите? А ведь главнокомандующий именно я, не так ли? Если я счёл нужным пригласить графиню Дэйнборо на военный совет, значит, так тому и быть, и ни одна позолоченная скотина из Адмиралтейства не смеет оспаривать это решение, сколько бы миль водорослей он не намотал на свою задницу за время так называемой беспорочной службы. Её мнение, моё мнение по тем или иным конкретным военным вопросам можно и нужно критиковать, в этом нет ничего предосудительного. Но оскорблять мою гостью, а, значит, меня, своего короля?! Старый кретин Домвайл получил по заслугам. И теперь все — слышите, все до единого! — поймут, как им следует себя вести. Что можно и чего ни в коем случае нельзя. Всё совпало, сложилось просто изумительно. Вы не согласны, Артур?

— Да, сэр. Безусловно, Домвайл — болван. Даже хуже, чем болван, — он почти состоявшийся предатель. Именно я докладывал вам, сэр, о его более чем возмутительных политических пристрастиях. Но…

— Но? Никаких «но», дорогой Артур. Предатель-адмирал — это напрасные жертвы среди моряков, потерянные впустую корабли, которые стоят миллионы фунтов моим подданным, это проигранные сражения и — кто знает? — возможно, проигранная война. Разве могу я допустить такое? Никогда! Наконец, этот отважный самурай одним ударом решил сразу множество проблем: защитил честь графини, мою честь, поскольку графиня находилась в моём кабинете, по моему приглашению, и, следовательно, под моим покровительством. Да ещё и избавил меня от утомительных препирательств с адмиралтейскими бюрократами по поводу перемещения Домвайла подальше от театра военных действий, а то и вовсе на пенсию. Ко всему прочему, парень сэкономил нам кучу денег. Чёрт подери! Не обратиться ли мне напрямую к моему кузену Хирохито с просьбой прислать лично для меня ещё пару дюжин таких отчаянных головорезов, как этот Тагава? В конце концов, не только леди Рэйчел. Я тоже, — король довольно хохотнул. — Ах, Артур! Какой удар, тысяча чертей! Какой удар! — Король взмахнул зажатой между средним и указательным пальцем правой руки сигарой, так, что хлопья пепла полетели во все стороны. — Никогда не видел ничего подобного. Хорошо бы уговорить леди Рэйчел, чтобы Тагава дал мне несколько уроков настоящего фехтования по-японски! У меня просто великолепное настроение, старина Артур. Прецедент, Артур. Великолепный, необходимейший прецедент! Я понял, наконец, как следует вести себя с этими… этими… Чёрт! Этими идиотами, предателями, соглашателями и трусами! Их надо рубить пополам, не раздумывая ни секунды! Я полагаю, господин Сталин на моём месте наградил бы Тагаву каким-нибудь высшим коммунистическим орденом. Кстати, ордена у них есть?

— Есть, сэр. Думаю, однако, господин Сталин вряд ли допустил бы присутствие в своём кабинете бешеного самурая с мечом, который, к тому же, машет им быстрее, чем снайпер управляется с винчестером, — вздохнул Глокстон.

— Вполне вероятно, — покладисто кивнул король. — Всё-таки, в отличие от меня, господин Сталин сумел избавиться от своих генералов с бонапартистскими замашками задолго до того, как они решились на путч. Уж не знаю, сам он до этого додумался или ему помогли — но он это сделал. А мы едва не упустили наш шанс, старина. Слава Богу, у нас есть леди Рэйчел! Теперь мы сумеем взять за глотку как следует, и вояк, и политиков. И народ в этом будет, безусловно, на моей стороне. А как ещё мы могли поступить, чёрт побери?! Миледи совершенно права, было просто жизненно необходимо заставить этих негодяев раскрыть карты! Подготовьте письмо графине с официальным извинением за поведение Домвайла, я подпишу. Ну, там, что-нибудь поцветистее, — как мы восхищены самообладанием миледи и её верных слуг, что мы гордимся и тому подобное. Надеюсь, Тагава останется мною доволен. Почему вы не записываете, Артур?

— Я запомню, сэр.

— Отлично. Свяжитесь с Home Office ^[23] и скажите, что я желаю сегодня же вечером получить сведения о том, что Мосли ^[24], и этот, как его, Рэмзи ^[25], находятся за решёткой. Что там за кружок возглавлял этот старый индюк Домвайл ^[26]? Всех туда же.

— Ваше Величество, — Глокстон уставился на короля так, словно видел впервые.

— Демократия кончилась, Артур. Началась война. Пусть это дойдёт до всех и каждого.

— Конечно, милорд, — на пергаментной коже щёк Глокстона неожиданно расцвёл румянец. Он никак не мог избавиться от навязчивого ощущения, что король не просто воспользовался возникшей ситуацией, а… Нет. Не может быть. — Вы абсолютно правы, сэр.

— Далее. Позвоните сэру Уинстону и скажите, я желаю видеть его немедленно.

— Да, сэр.

— Ваши соображения по поводу смены декораций в разведке я желаю видеть к тому моменту, как Черчилль появится на пороге. И ещё одно.

— Я слушаю, сэр.

— Мы не будем воевать с Японией. Никогда. Пусть Рузвельт управляется в одиночку, если ему очень хочется. А что касается леди Рэйчел…

— Да, сэр?

— Ума не приложу, что мы станем делать, когда она уедет.

— Уедет?! — удивился Глокстон. Удивился так, что, против обыкновения, вовсе не потрудился этого скрыть. — Прошу прощения, сэр. Уедет — куда?!

— То есть как это — «куда»? В Россию, разумеется.

— Сэр, я вас не совсем понимаю, — осторожно наклонил голову вперёд Глокстон.

— Что же тут непонятного, Артур? Вы же видите — она держится из последних сил. У меня разрывается сердце, когда я на неё смотрю. Конечно, она уедет. Что?

— Я полагал, этот молодой человек вернётся в Лондон, — поправляя и без того безупречно повязанный галстук-бабочку, проговорил Глокстон. — Леди Рэйчел — в Россию? Это просто невозможно. Если он действительно любит её, он просто обязан вернуться.

— Вы совершенно не понимаете русских, мой дорогой друг, — Эдуард, резко запрокинув голову, выпустил в потолок густое облачко желтоватого дыма и весело подмигнул Глокстону.

Примечания

13

Название переводится как «Банк и трастовая компания „Фалкон“.

14

In the middle of nowhere (англ.) — дословно «посередине нигде», т.е. в пустоте, в вакууме, там, где нет ничего и невозможно ничего найти.

15

Д-р Хаим Вейцман — один из лидеров сионистского движения, президент Всемирной сионистской организации в 1920 — 31 гг., затем с 1935 г. Способствовал принятию Декларации Бальфура (1917) о создании еврейского национального очага в Палестине.

16

Жаботинский, Владимир Евгеньевич — писатель, публицист, участник сионистского движения, один из инициаторов создания Еврейского легиона в британских войсках в период Первой Мировой войны, создал и возглавил новую партию «Союз сионистов — ревизионистов», организовал при ней молодежное военно-патриотическое движение «Бейтар», был автором плана эвакуации европейских евреев в Палестину.

17

Пинхас (Пётр) Рутенберг — бывший участник российского революционного движения, в котором разочаровался, покинув его в 1906 г. Инженер, изобретатель, предприниматель, подготовил полный план ирригации Палестины. В феврале 1917 года он вернулся в Россию. В дни октябрьской революции Рутенберг предлагал арестовать и казнить В.Ленина и Л.Троцкого. Но во время штурма Зимнего сам был арестован и шесть месяцев провел в Петропавловской крепости. После объявления советскими властями «красного террора» Рутенберг бежал, в Одессе руководил снабжением во французской военной администрации. В 1919 году Рутенберг покинул Россию уже навсегда. Он уехал в Палестину, где начал электрификацию страны, помогал В.Жаботинскому создавать еврейскую самооборону во время арабских беспорядков в Иерусалиме в апреле 1920 года. Тогда же начал борьбу за получение концессии на использование вод рек Иордана и Ярмука для нужд электроснабжения. В этом его поддерживали У.Черчилль и Х. Вейцман. В 1923 году он учредил Палестинскую электрическую компанию и начал строить электростанции. П. Рутенберг возглавлял еврейскую общину Палестины (ишув). Приложил огромные усилия для сглаживания противоречий в отношениях между Бен-Гурионом и Жаботинским. Неудачей (в основном из-за активного противодействия исламского духовенства и особенно муфтия Иерусалима Аль-Хуссейни) закончились его попытки выработать программу арабо-еврейского взаимопонимания. Призывал еврейскую общину к национальному единению, выступал против партийной борьбы и требовал равных прав для всех жителей ишува.

18

Сигэру Иосида — чрезвычайный и полномочный посол Японии в Лондоне.

19

Хатамото — самураи, составлявшие гвардию сёгунов (регентов, правивших от имени императора) или даймё (крупных феодалов). Здесь — личный телохранитель, сам определяющий, какие действия необходимо предпринять для наилучшей защиты хозяина.

20

Большое спасибо (японск.)

21

Не стоит благодарности. Это было совсем нетрудно, это мой долг (японск.).

22

Да здравствует Император (японск.).

23

Home Office — министерство внутренних дел Великобритании.

24

Освальд Мосли — лидер британских нацистов.

25

Арчибальд Моль Рэмзи — член правого крыла Британского парламента (Палаты Общин), последовательный сторонник союза Британии с Гитлером.

26

Адмирал Барри Домвайл — историческое лицо, возглавлял кружок прогитлеровски настроенных британских офицеров «Линк».