Кто правит миром

В. П. Волк-Карачевский, 2019

Вторая часть романа-хроники «Большой заговор. Приговоренные императоры. Убить императрицу Екатерину II» описывает исторические события с момента царствования Екатерины II, создания первого масонского государства в Северной Америке и великой масонской революции во Франции до наших дней и является продолжением романа «Пелевин и пустота. Роковое отречение». В центре повествования – судьбы правителей России и тех государственных деятелей Европы, которые оказались на пути масонов к мировому господству. Все правители России от Екатерины II до Николая II пали жертвами тайных сил, шаг за шагом продвигавшихся к своей цели. Русские императоры были приговорены к смерти, как некогда французские «проклятые короли», поплатившиеся жизнью за разгром ордена тамплиеров, возродившегося во всемирном сообществе франк-масонов. Первые книги посвящены истории убийства императрицы Екатерины II и её фаворита, светлейшего князя Потёмкина, а также королю Франции Людовику XVI и королеве Марии Антуанетте, сложившим головы на эшафоте, и выходу на историческую арену Наполеона Бонапарта, положившего на полях сражений миллионы голов.

ПРЕДИСЛОВИЕ,

в котором автор неторопливо размышляет об Истории и о своих задачах, из этих размышлений вытекающих

В конце известного пылкостью чувств и склонностью к просвещению и так любимого мною XVIII века в России^[29] и в странах, от нее значительно удаленных, произошли события, вызвавшие последствия, которые ни много ни мало изменили мир: карта Европы украсилась названиями новых государств, вместо башмаков с серебряными пряжками мужчины стали носить совсем другую обувь, женщины забросили шляпки, напоминающие чепчики, и надели на свои прелестные головки нечто совсем не похожее на то, чем они раньше надеялись привлечь нескромные взоры. Ну а никогда не дремлющие историки торопливо вписали в свои книги множество новых имен; часть же имен, раньше не сходивших с кончиков их остро отточенных перьев, остались только в книгах, написанных до всех этих событий, а если и упоминались теперь, то все реже и реже.

А уж как перепутались жизненные пути простых людей, чьи имена не внесены ни в какие книги, кроме метрических, людей, никому не известных, но дорогих родным и близким, включая иногда и добрых соседей. Многие романтические девушки не дождались своих возлюбленных и вышли замуж совсем не за тех, о ком мечтали на заре туманной и полной неясных надежд юности; некогда состоятельные господа обеднели, иные и вовсе разорились, а один подававший надежды стихотворец спился и умер в изъеденной мышами безвестности, не удостоившись бронзовых бюстов на шумных площадях столицы и мраморных изваяний в тихих залах библиотек. Так порой случается раз в три-четыре столетия, а то и чаще. Мир меняется.

И если ты, мой не лишенный любопытства читатель, запасешься терпением и усердием и, одолевая страницу за страницей настоящего сочинения, проследишь ход этих событий в их стремительном развитии, то увидишь чудесную картину, — ее по примеру одного легкомысленного француза, ко всему еще наделенного поистине африканским темпераментом^[30], я хочу повесить на надежный гвоздь Истории^[31].

Что есть история? Некоторые считают, и весьма упорно, что это взаимосвязь причин и следствий, вытекающих из строгих и незыблемых законов. И не только считают, но и излагают свое мнение, часто очень пространно, с многими подробностями, и весьма успешно — в том смысле, что находятся издатели, которые печатают их труды (именно труды, но никак не сочинения), и благодаря тому, что труды эти многотомны, а тома внушают уважение весом и толщиной, ими, этими томами, удобно заполнять полки библиотек.

И уже другие, следующие в порядке очереди историки, напрочь лишенные французского легкомыслия и тем более африканского темперамента, снимают покрытые пылью фолианты с полок, изо всех сил ворошат страницы, анализируют факты, сопоставляют цифры и делают совершенно новые выводы и неопровержимые, даже парадоксальные заключения. И все это движется подобно священной реке, суровым торжественным потоком, застывая в незыблемых гранитных берегах триумфальных арок, парадных порталов и заново отштукатуренных фасадов.

Что касается меня, то я, мой снисходительный и благожелательный читатель, скромно держусь в сторонке от этого неумолимого в своей величавой вечности потока.

Волей-неволей мне пришлось прочесть так много томов исторических трудов, что изложенные в них факты я по большей части уже забыл, а цифры, по свойственной мне беспечности, безнадежно перепутал. Волей, потому что читал я их, в общем-то, по своей охоте, подталкиваемый природным любопытством, приобретенным по ходу продвижения от счастливого и беззаботного младенчества к наивному детству, а от детства к непоседливой юности и зрелым летам, достигнув коих я обнаружил несметные и всевозрастающие запасы этого самого любопытства, требовавшего ответов на множество вопросов, — ответы на многие из них мне удалось найти сначала с помощью милых и беззаботных девушек, а потом догадливых и, что очень важно, предусмотрительных женщин. Но часть вопросов оставались без ответов, и ответы на них я доверчиво понадеялся отыскать в толстых книгах, по скупости, свойственной издателям, обычно не снабженных картинками, хотя иногда в них попадались гравюры и гравированные же портреты^[32].

Ну а невольно, потому что перелистывать сотни и тысячи страниц приходилось себя заставлять: уж больно было скучно. И тем не менее, благодаря усердию (к которому призываю и тебя мой неустанно ищущий высоких истин читатель), перелистав множество исторических трудов, я обнаружил, что факты и цифры и даже глубокомысленные выводы совсем не есть История, а только всего лишь одежды Истории, часто строгие, сверкающие и блестящие и даже расшитые золотыми галунами, как ливреи важных лакеев, иногда подызносившиеся и лоснящиеся в некоторых местах от долгого употребления, а иной раз это и просто лохмотья, ветхие и сверкающие не золотом и серебром, а зияющими дырами, порой гордо выставляемыми на всеобщее обозрение по примеру Антисфена^[33], одного из не очень известных учеников прославленного древнегреческого философа Сократа^[34], наставника знаменитого Диогена^[35]. А вот под этими одеждами и скрыто главное, суть и сущность Истории. Что же это? Интрига, интрига и еще раз интрига, догадливый мой читатель.

Слово «интрига», как и всякое достойное уважения слово, происходит из древнегреческого языка^[36] и в точном переводе значит «пружина», точнее — «опасная пружина» и еще точнее — «опасно сжимаемая пружина».

Сжимают ее люди, которым избыток желаний и все того же любопытства вкупе с обычной непоседливостью и еще кое-какими качествами и чертами характера не дают вести размеренно-обыденную жизнь в привычных делах и заботах, и потому-то они и сжимают и закручивают ее, эту пружину, до тех пор, пока она не разожмется и не подбросит вверх тормашками всех, кто сжимал ее, вместе с теми, кто мирно вращался в кругу спокойной жизни и ни во что не совал своего носа.

Вот тогда-то и меняется мир, со всеми его странами, башмаками и шляпками. А люди, нарядившись в новые одежды, опять начинают сжимать все ту же пружину, движимые все теми же желаниями, прихотями и чудачествами, которые сплетаются в цепочки, тянущиеся из прошлого в будущее, завязываются мелкими узелками, а время от времени затягиваются в сложнейший узел, и его потом приходится развязывать, распутывать, а то и разрубать мечом, как это сделал однажды нетерпеливый царь македонян Александр^[37], благо меч у него всегда был под рукой, а решимости ему было не занимать.

Читателя, жаждущего скрупулезного разбора фактов и глубокомысленных выводов, я отсылаю к библиотечным полкам, заполненным трудами самых кропотливых историков, среди них преобладают немцы — безусловно, именно им, а не кому-либо еще нужно отдать пальму первенства, когда дело доходит до точности и глубокомыслия, по поводу, к примеру, непонятных, далеких звезд^[38] на ночном небе и нравственного закона — а к чтению моего сочинения я приглашаю только любителей интриги.

Интриги, интриги и еще раз интриги, плаща и кинжала, любви и шпаги.

Ибо, как и еще один француз^[39] — он хотя и не обладал африканским темпераментом^[40], но тем не менее не стеснялся присущей его соплеменникам легкости и простоты вкусов, — я тоже променял бы^[41] любые серьезнейшие исторические труды на разного рода подробности, особенно интимные и потому не вошедшие в официальные отчеты, реляции и манифесты.

Я держусь мнения, что именно они, эти интимные и тайные, а вследствие своей тайности малоизвестные^[42] подробности, и есть основа интриги всех событий. А интрига и есть История, что я и докажу тебе со следующей страницы, мой доверчивый, а главное, ленивый читатель: когда-то ты поленился прочесть какого-нибудь Карамзина^[43] с Соловьевым^[44] в придачу или Лависса и Рамбо^[45], ну так не поленись полистать книгу, которую волею случая ты уже держишь в руках.

Примечания

29

…в России… — Если быть точным, — а точность вопреки всему прежде всего! — то в Европе, включая Скандинавию — эту маленькую часть света на отшибе той же Европы (как сама она на отшибе Азии, называемой европейцами в угоду самим себе Евразией) — и включая Турцию, которая, как и Скандинавия по отношению к Европе, расположилась на отшибе и Европы и собственно Азии, на полуострове, который так и назвали — Малая Азия, потому что он, этот полуостров, намного меньше самой Азии с ее Индией, Аравией, недоступным Китаем с его шелковичными червями и неистребимыми, как саранча, китайцами и с ни кому не известной Японией с ее странными поэтами — но, к слову сказать, Малая Азия куда как побольше всех вместе взятых полуостровов (да и островов в придачу) Греции, которая когда-то дала названия всем этим частям света, включая и Россию, переделав ее имя-название в патриаршей канцелярии на свой, уже византийско-греческий манер.

30

…африканским темпераментом… — Пытливый и осведомленный читатель легко догадался, что автор говорит об А. Дюма-отце (1802 — 1870), перу которого принадлежит множество романов, отличающихся легкой манерой изложения исторического материала. А. Дюма, как и некоторые другие писатели, по отцу был происхождения африканского.

31

…гвоздь Истории… — Восходит к знаменитой фразе А. Дюма-отца (см. выше) «История для меня — это гвоздь, на который я вешаю свою картину», — как всегда, стараюсь цитировать по памяти, это гарантирует точность смысла, иногда в ущерб буквальности, презираемой как великими романистами всех мастей, так и их верными читателями. Читатели жаждут не приземленной буквальности, а возвышенных тайн, влекущей интриги и пикантных подробностей, от них часто скрываемых; а уж романисты как чумы бегут буквальности, они стремятся произвести впечатление — и в порыве своей мятежной души и в надежде на гонорар, дающий возможности блистать среди восторженных женщин.

32

…портреты… — Уж не знаю, как издатели, а я, не стесненный необходимостью сводить кредит и дебет, и не обремененный, по склонности к легкой рассеянности, заботами о сальдо, помещал бы в сочинения любого рода — в свои тем более и в первую очередь и даже настаиваю на этом — побольше картинок, включая планы и карты, как географические, так и изображения игральных, которыми многие очень интересуются. Книжки с картинками куда интереснее книжек без картинок. Книжки с картинками легче читать, их можно даже и не читать, а просто перелистывать, разглядывая картинки и полеживая себе на диване, — все равно интересно.

33

Антисфен — древнегреческий философ Антисфен (444 — 366 гг. до н. э.), сын фракийской рабыни, ученик Сократа, основоположник философской школы киников (циников), учитель и наставник знаменитого философа Диогена. Вел аскетический образ жизни и очень любил выставлять напоказ свой дырявый плащ, на что проницательный Сократ не однажды говаривал: «Сквозь дыры твоего плаща, Антисфен, я вижу твое тщеславие».

34

Сократ. — Имеется в виду древнегреческий философ Сократ (470 — 399 гг. до н. э.), сын камнереза и повивальной бабки, приговоренный согражданами афинянами к смертной казни по обвинению в растлении юношества. Многие историки утверждают, что обвинение было ложным, а засудили Сократа за то, что он подверг нападкам принципы демократии и некоторые общественные обычаи. Но тем не менее Сократ выпил чашу цикуты — так, согласно все тем же обычаям, в Древней Греции осуществлялась смертная казнь.

35

Диоген. — Имеется в виду древнегреческий философ Диоген Синопский (412 — 323 гг. до н. э.), начинавший свою жизненную карьеру фальшивомонетчиком, но позже занимавшийся философией. Ученик философа Антисфена, учение которого получило свое название по кличке Диогена — его называли Псом или Собакой — по-гречески «кион» или «цион»; отсюда и произошло название философской школы киников, или циников. Диоген в самом деле самый знаменитый из философов, потому что жил в бочке, ходил днем по городу с зажженным фонарем, кричал: «Ищу людей!» и называл себя космополитом, то есть гражданином мира.

36

…из древнегреческого языка… — Больше всего слов происходит именно из древнегреческого, ну еще из латинского.

37

Александр — Александр Македонский (356 — 323 до н. э.), разрубивший мечом знаменитый Гордиев узел, завоевавший почти весь мир по подсказке философа Аристотеля, часто заблуждавшегося в своих выводах и утверждениях, что стало известно только впоследствии.

38

…далеких звезд… — Явный намек на немецкого философа И. Канта (1724–1804). В силу слабого здоровья Кант строго придерживался заведенного им порядка совершать перед сном прогулки и поэтому имел возможность время от времени посматривать на далекие звезды на вечернем небосводе, мерцание которых может навести на глубокие размышления не только философа.

39

…еще один француз… — Имеется в виду Проспер Мериме (1803–1870), автор знаменитой «Хроники царствования Карла IX» и многих других произведений. Мастерство Мериме ввело в заблуждение даже А. С. Пушкина (1799–1837), не причинив, правда, нашему великому поэту никакого ущерба, а только обогатив его, легкого и беззаботного даже в своих ошибках и заблуждениях.

40

…африканским темпераментом… — Подразумевается все тот же А. Дюма-отец (см. прим. на стр. 313). Но возможен намек на А. С. Пушкина, иногда упоминавшего, что со стороны матери он происхождения африканского.

41

…поменял бы… — Проспер Мериме (см. прим. на стр. 314), ничуть не смущаясь, писал: «…я с удовольствием отдал бы Фукидида за подлинные мемуары Аспазии или Периклова раба…»

42

…малоизвестные… — Спешу уверить читателей, успевших ознакомиться с многочисленными историческими трудами, что они, эти труды, не только скучны, но и не полны. В них отсутствуют очень многие подробности, которых без труда можно набрать на пару-тройку томов сочинений. Смею заверить, что я в своих сочинениях не скрываю ничего, что могло бы представить интерес для любопытного читателя.

43

Карамзин — Николай Михайлович Карамзин (1766–1826), автор «Истории государства Российского» в 12 томах — прелюбопытнейшее, надо сказать, чтение для людей усидчивых и счастливо обладающих крепкими нервами.

44

Соловьев — Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879), автор «Истории России с древнейших времен» в 29 томах, для чтения которых необходимы все те же качества, что и для чтения трудов Н. М. Карамзина (см. прим. выше).

45

Лависс и Рамбо. — Эрнест Лависс (1842–1922), Альфред Никола Рамбо (1842–1905) — французские историки, авторы «Истории XIX века» в десяти томах.