Черная Призма

Брент Уикс, 2010

Финалист премии Дэвида Геммела. Финалист премии Гудридс. Номинант на премию Endeavour. Гэвин Гайл – Призма. Он первосвященник и император, сила, ум и обаяние которого – все, что удерживает хрупкий мир от разрушения. Тем не менее, призмы не вечны, и Гайл точно знает, сколько ему осталось жить. Когда Гайл обнаруживает, что у него есть сын, родившийся в далеком королевстве после войны, которая привела его к власти, он должен решить, какую цену он готов заплатить, чтобы защитить секрет, способный разорвать его мир на части. В мире, где магия жестко контролируется, самый могущественный человек в истории должен выбирать между своим королевством и сыном. «Брент Уикс так хорош, что это начинает выводить меня из себя». – Питер Бретт «Уикс обладает стилем, который непосредственностью и подробностями безжалостно втягивает читателя в историю. Он не позволяет тебе отвести взгляд». – Робин Хобб «Я был загипнотизирован от начала и до конца. Незабываемые персонажи, непредсказуемый сюжет, безостановочное действие и такое глубокое повествование, которое заставляет меня восхищаться работой писателя». – Терри Брукс «Уикс действительно занял свое место среди великих писателей эпического фэнтези нашего времени». – British Fantasy Society «Уиксу удается играть новые мелодии на старых колоколах фэнтези, позволяя глубоко прорисованному фону медленно раскрывать свои секреты и представлять своих персонажей реалистично ущербными и человечными». – Publishers Weekly

Глава 24

Пробираясь через лес целый день до самой ночи, Каррис впервые осознала, что Ректон — это вон то огромное ровное свечение. Ночь уже давно наступила, воздух в подлеске стал холодным. Каррис достаточно умела работать с субкрасным, чтобы видеть в темноте, но не в совершенстве, и в лунную ночь вроде нынешней она постоянно переходила с ночного зрения на обычное. Свет ниже видимого спектра был грубее; он не позволял тонко различать черты. Даже лица выглядели как теплые комки, поярче тут и там, но гораздо сложнее было угадать выражения лиц или мелкие движения — или даже увидеть лицо издалека.

Свечение означало, что Ректон все еще горит. Каррис медленно обходила его, взобравшись на последний холм. Она держалась вдали от дороги, восхищаясь водопадом возле города в лунном свете. За весь день Каррис не видела на дороге никого, что показалось ей странным. Раз ни единая душа не спасалась из Ректона по реке, это, вероятно, означало, что никому не удалось уйти. Но также странно было идти вдоль реки по пахотным землям и не наткнуться ни на одно поселение. Она видела апельсиновые сады, за которыми явно не ухаживали после войны, но плоды все еще висели на ветках. Апельсинов было мало, деревья были слишком лохматыми и росли хаотично по сравнению с картинками сбора урожая, которые видела Каррис, но все же они здесь. Трудно было в это поверить, судя по цене тирейских апельсинов. Тирейские апельсины были мельче, но слаще и сочнее аташийских, а парийские вообще в сравнение не шли. Никто не вернулся после войны? Неужто Битва у Расколотой Скалы действительно унесла шестнадцать лет назад жизни стольких, что земля запустела, плодонося лишь для оленей и медведей?

Каррис не видела трупов, пока не пробралась во все еще горящий город, надев свой плащ с капюшоном. Она шла по главной дороге, вымощенной ровно и хорошо ухоженной: для Каррис это был знак хорошего управления. Обгорелое тело посреди улицы лежало лицом вниз, одна вытянутая рука указывала пальцем в центр города. Только эта рука и палец не обгорели. Головы не было.

Такого пожара она не видела с самой войны. На войне армии сходились не раз в таких местах, где трупы невозможно было похоронить, и не хватало дров для погребальных костров. Трупы надо было убирать, чтобы не потерять солдат из-за заразы, так что красные извлекатели поливали тела струей красной слизи. Быстрое покрытие, даже если и небрежно извлеченное, можно было легко поджечь, и дело сделано. Но это не было кремацией. Если тела сжигали отдельно, а не грудой, оставались кости. Если извлекатель не был тщателен, отдельные части тел не догорали до костей. Грудные клетки и черепа были забиты дымящимся мясом — неплохо для войны, когда тебе надо избавиться от вражеских трупов, чтобы избежать распространения болезней, но плохо для твоих соотечественников.

Король Гарадул не сражался на той войне, но он применял худшие ее методы к собственному народу.

Как она и предполагала, указующий перст мертвеца привел Каррис к еще большему количеству трупов. Поначалу попадались отдельные тела, затем по одному на каждые тридцать шагов, двадцать, десять. Все были обезглавлены. Затем тела уже лежали плотными рядами по сторонам главной дороги, идущей мимо дымящихся, обрушившихся домов и лавок. Камни ухоженной мостовой здесь потрескались от жара. По брусчатке тянулись следы. Поначалу она не поняла, что это, но вблизи все стало очевидным — это были следы волочения, мазки подсохшей крови, где-то суточной давности, от обезглавленных тел, которые стаскивали с площади.

Она постояла среди чада и крови, прежде чем зайти за угол, за которым должна была быть городская площадь. Она обнажила короткий меч, но очков не надела. Если здесь и есть ловушка, то именно там, но вокруг достаточно красноты и жара, чтобы при необходимости она могла вести бой при помощи магии. Даже если бы она и не планировала прямого внедрения, незачем заявлять о себе как об извлекателе, если нет нужды.

Когда время настанет, она объявит о себе огнем.

Каррис обогнула угол.

Оролам…

Они не расплавили головы. Они сохранили их в сине-желтом люксине и сложили посередине городской площади. Раскрытые глаза, изуродованные лица, кровь, стекающая с верхушки до низа, как шампанское по пирамиде на Балу Люксократов. Каррис почти ожидала чего-то в таком духе после всех этих обезглавленных тел, но одно дело ожидать, другое — увидеть. Тошнота подкатила к горлу.

Каррис отвернулась и стиснула челюсти, быстро заморгав, словно веки могли стереть этот ужас с ее зрачков. Она осмотрела остальную площадь, чтобы желудок успокоился.

Если бы Гэвин это видел, он убил бы короля Гарадула. Безжалостный, как море, справедливый, как Оролам, он уничтожил бы всех до единого этих тварей. Что бы он ни делал на войне и до нее, какую бы боль он ни причинил Каррис — со времен Войны Ложной Призмы Гэвин странствовал по Семи Сатрапиям, верша справедливость. Он дважды топил флот илитийских пиратов, убил разбойничьего короля Синеглазых Демонов, установил мир, когда грянула война между Рутгаром и Кровавым Лесом, и покарал Мясника из Ру.

Люди любили его — кроме тирейцев. Но пусть и за тирейцев, он свершил бы здесь страшную месть. Он бы такого не стерпел.

Большинство зданий представляло собой груды обломков, дымящихся в предрассветных сумерках. Тут и там виднелись отдельные уцелевшие стены, закопченные и почерневшие. Дом алькадесы, если это был он — самое большое здание со ступенями, выходящими прямо на площадь, — был стерт с лица земли. Солдаты срыли его, здесь не осталось камня на камне.

Но сама площадь была цела. Горелые обломки либо убрали с нее на улицы, либо сбросили в реку, огибавшую площадь с запада. Король Гарадул не хотел, чтобы что-либо отвлекло посетителя от его чудовищного трофея. Взяв себя в руки, Каррис снова посмотрела на пирамиду из человеческих голов. Все потеки, все следы волочения вели сюда. Трупы — Каррис надеялась, что они были уже трупами, когда попали сюда — были обезглавлены здесь, чтобы пирамида выглядела как можно более кровавой. Это был спектакль. Король Гарадул хотел, чтобы все вело к этому ужасу.

Пирамида была выше Каррис. Головы, венчавшие ее, были детскими — круглощекие маленькие мальчики и девочки с лентами и бантиками в косичках.

Каррис не вырвало. В этом было нечто, оставившее ее холодной. По ее и их возрасту это могли быть ее дети. Она поймала себя на том, что считает головы. В основании их было сорок пять, ширина пирамиды была равна ее вышине, ее возвели с математической точностью. Детские головы были меньше, и невозможно было сказать, плотная ли эта пирамида или ее сложили вокруг аналогичной конструкции из чего-то другого, поменьше. Пальцы Каррис шевелились, когда она мысленно передвигала кости абаки налево и направо.

Если пирамида была вся из голов, то их тут было около тысячи.

Холодок пробежал по ее коже — предвестник рвоты. Она отвела взгляд.

Ты шпионка, Каррис. Ты должна выяснить все важное.

Сделав глубокий, затяжной вдох, она изучила нижний угол пирамиды, затем ребро структуры. Оно было сделано из нескольких слоев люксина. Король Гарадул хотел, чтобы она простояла много лет. По пирамиде можно было бить кувалдой и даже сделать в ней трещину, но не разбить. Невозможно было похоронить эти головы или убрать жуткий памятник.

Это мастерство предполагало, что у Гарадула есть некоторое количество — и немалое — очень талантливых и умелых извлекателей. Плохие новости. Каррис слышала, как Гэвин говорил, что король Гарадул скорее всего основывает псевдо-Хромерию для обучения собственных извлекателей подальше от ока действующей власти. Это все было довольно твердым доказательством правоты Гэвина.

— Ублюдок, — сказала Каррис. Она не была уверена, кого имеет в виду — Гарадула или Гэвина. Чушь какая. Она смотрит на груду голов и злится на Гэвина так же, как на тварь, что это устроила? Из-за того, что он во время войны переспал с какой-то девкой? Безумие, но даже после огромного пожара, уничтожившего все в ее жизни и погубившего ее братьев, Каррис тянуло перейти на сторону Дазена, пусть и не до конца. Хотя бы просто для того, чтобы услышать, что он сам говорит об этом. Возможно, Гэвин догадывался.

Или, может, именно чувство вины за эту незаконную связь заставило Гэвина разорвать их помолвку сразу после войны.

Итак, он изменил. Привет, судьба всех женщин, влюбленных в великих мужчин. Насколько ты знаешь, это была единственная ночь слабости накануне последней битвы, какая-то красотка набросилась на него, и он единственный раз не сказал «нет».

Верно. Но насколько я знаю, каждая ночь — ночь слабости.

Это было много лет назад, Каррис! Лет! Как вел себя Гэвин все эти годы после войны?

Кроме разрыва нашей помолвки, когда я осталась ни с чем?

Как он обращался с тобой последние пятнадцать лет?

Достойно. Будь он проклят. Не считая лжи и тайн. Что он там сказал? «Не жду, что ты поймешь меня или даже поверишь, но клянусь, что бы ни было в том письме, это неправда». Что-то в этих словах зацепило ее. Зачем ему усугублять ложь?

Ветер сменил направление, и площадь затянуло дымом. Каррис закашлялась, глаза ее саднило. Но когда она прекратила кашлять, она услышала треск. Еще один. Затем в квартале от нее в опаленные остатки дома обрушилась труба. Рассвет был красным — игра дыма и спектра, не небесное отражение пролитой здесь крови.

Каррис начала обшаривать город, выискивая уцелевших и оценивая разруху. Делай что должно, что прямо перед тобой. Город было непросто сжечь. Дома были каменными, хотя и с деревянными перекрытиями, деревья стояли зелеными либо от ручного полива — река бежала через весь город — или их корни уходили глубоко. Но каждый дом в центре сгорел полностью. Значит, красные извлекатели. Наверняка шли по домам, поливая красным люксином все деревянные балки.

Каррис прорыскала два часа, перебираясь через груды мусора на улицах, иногда приходилось обходить целые кварталы. Она замотала лицо мокрой тряпкой, но голова все равно кружилась, и Каррис часто кашляла.

Она не нашла ничего, кроме еще нескольких трупов и угрюмых собак.

Весь скот угнали. Городской храм был местом небольшого боя. Тело люксиата, обезглавленное, как и все прочие, лежало снаружи у дверей. Каррис представила, как он угрожает солдатам снаружи, пытаясь защитить паству, ищущую убежища в стенах храма. Внутри она нашла садовые ножницы, топор, ножи и пару тесаков, один сломанный меч и обезглавленные тела. И повсюду запекшаяся кровь. Балки были опалены, но не загорелись. Либо кривое извлечение, либо религиозный страх, либо просто балки из железного дерева, доставленные из пустыней южного Аташа, были старыми и плотными.

Однако скамьи и тела сгорели. У Каррис кружилась голова не то от дыма, не то от привычного уже зрелища смерти и страданий. В заднем углу храма за лестницей она нашла молодую семью, отец обнимал мать, которая прикрывала ребенка. Солдаты их не нашли. Они задохнулись от дыма в объятиях друг друга.

Каррис тщательно осмотрела каждого из них, пытаясь нащупать хоть какую-то пульсацию на шее. Отец мертв. Мать, почти подросток, мертва. Последним Каррис взяла на руки спеленатого младенца, мальчика. Она взмолилась в душе. Но Оролам был глух — в крохотном тельце не было жизни.

Каррис пошатнулась. Надо уйти отсюда. Она положила младенца на ближайший стол и увидела, что это алтарь. Она двинулась по главному проходу храма, мимо дымящихся скамей по левую и правую руку, изображений других времен, другого принесенного в жертву младенца, и все это присоединялось к кровавому хороводу развернувшихся перед ней ужасов.

Она почти вышла, когда пол провалился.