Стоящие свыше. Часть III. Низведенные в абсолют

Бранко Божич, 2023

В 16 лет он хотел подняться из низов, чтобы послужить Добру. Но вскоре понял, что зло всегда творят именем Добра. В своей маленькой жизни она видела только кровь, болезни и смерть. Никто не поверил, что она слышит голос болота, который манит людей в трясину. Никто не поверил, что старуха в черном плаще разносит мор по деревням… Их мир умирает медленно, мучительно и неотвратимо…

5 февраля 420 года от н.э.с. Исподний мир

На следующее утро отец успел уйти и вернуться до того, как Спаска проснулась. Он снова был одет в хорошую одежду и принес ей плащ — серебристо-серого цвета, из вощеной материи, с легким и мягким мехом внутри. Наверное, такие плащи носили только царевны…

На завтрак они с отцом ели сырники со сметаной — бледно-желтой и тягучей, — и Спаска снова удивлялась: ну откуда же в городе так много молока? В деревне из козьего молока варили сыр — но только летом, когда молока хватало. Иногда делали и творог, но слишком мало, чтобы печь сырники. Тогда она не задумывалась, что за еду платят деньги, — в деревне покупали в основном крупы, муку, материю и одежду.

Спаска еще не привыкла к красным сапожкам, чулкам и юбкам, а тем более — к плащу и, когда они вышли из дома, все время смотрела то себе на ноги, то на блестящие по́лы плаща и изредка вздыхала.

На улицах было малолюдно, и отец сказал, что все, кто хотел выбраться из города, выехали еще затемно, а остальные сидят по домам. И все равно Спаска чувствовала страх, который висел над городом, сочился из-под дверей и через неплотно прикрытые ставни.

Отец вывел ее к Хстовским воротам, на каретный двор — там их ждал вчерашний улыбчивый гость, колдун Свитко, с лошадью, запряженной в бричку. Когда отец подошел к бричке, лошадь заржала и испуганно шарахнулась в сторону — Свитко еле-еле ее удержал.

— Ну и как мы поедем? — укоризненно спросил колдун.

— С ветерком, — ответил отец, и Свитко рассмеялся, качая головой.

До выезда на тракт отец шел поодаль от лошади, а потом они и в самом деле поехали с ветерком: Свитко, сидевший на облучке, напрасно натягивал вожжи — круглобокая кобыла, привыкшая к тяжелым возам и неспешному шагу, летела вскачь, роняя пену из-под удил. Хорошо, что на тракте никого не было, а завалы разобрали те, кто выехал из Волгорода раньше. Впрочем, проскакав лигу, лошадь поуспокоилась и перешла на рысь, а потом и вовсе потащилась шагом — теперь Свитко никак не мог заставить ее идти живей.

Мимо пустующих застав и постоялых дворов старались проехать побыстрее, на тракте остановились только раз — напоить лошадь, и все равно семь лиг до поворота к замку Сизого Нетопыря одолели лишь к вечеру. К замку через болото вела гать — правда, широкая, бревенчатая, но все равно кобыла шла по ней не так легко, как по насыпному наезженному тракту. Иногда Свитко приходилось слезать с козел и вести лошадь за повод. Глядя на него, Спаска снова удивлялась: чахотка высасывала из колдуна жизнь по капле, он не мог не знать, что жить ему осталось недолго, но все равно улыбался, словно рассыпал радость вокруг себя и заражал этой радостью тех, кто был рядом, — а кашлял в платок.

В дороге было много времени — и смотреть по сторонам, и говорить с отцом. Отец отвечал на все вопросы, но иногда слишком сложно.

— А кто такой Живущий в двух мирах? — спросила Спаска, вспоминая высокородного гостя.

— Я бы сказал, что Живущим в двух мирах называют гипотетическую личность, некоего покровителя Выморочных земель; впрочем, не только их. Это что-то вроде Предвечного, которого поминают всуе к месту и не к месту.

— Спаска, — оглянулся сидевший на козлах Свитко, — Живущий в двух мирах — это защитник тех, кому больше не на что надеяться.

— Да, люди привыкли на кого-нибудь надеяться, вместо того чтобы надеяться на себя, — проворчал отец. — Если Предвечный остается глух к их мольбам, они непременно выдумают себе еще кого-нибудь, кто будет посговорчивей… Например, Живущего в двух мирах.

— Змай, ты неправ. Есть разница между поклонением чудотворам и верой в Живущего в двух мирах.

— Да, для чудотворов разница несомненна… — ответил отец вполне серьезно, но Свитко рассмеялся над его словами — он часто смеялся над словами отца, а отец часто говорил серьезно, когда хотел пошутить.

Часа два ехали по гати в полной темноте, и Свитко уже не садился на козлы, пока вдали не показались огни на стенах высокого замка.

— Ну вот и добрались, — сказал Свитко с облегчением.

— Вот как не пустит меня Милуш… — усмехнулся отец.

С обеих сторон от ворот горели два тусклых фонаря, и в темноте Спаска с трудом разглядела заболоченный ров и поднятый мост.

— Эй! — крикнул отец. — Открывайте!

— Кого там принесла нелегкая? — У ворот зашевелился человек.

— Это я, Змай. Позови хозяина.

Не прошло и десяти минут, как калитка в воротах распахнулась и к краю рва вышел странный и очень высокий человек — в окружении свиты с факелами. Он был одет в блестящий черный плащ с развевавшимися полами и островерхую шапочку с полями. Вид у него был зловещий — Спаска именно так представляла злых волшебников из дедовых сказок. Но еще более зловещим показался ей свет огня, падавший из распахнутой калитки, словно внутри замка все горело.

— Змай, не пущу, — крикнул хозяин замка, еще не переступив через порог. — Свитко пусть проезжает, а тебя не пущу.

— Девочка здорова, — ответил отец.

— Все так говорят. И все так думают. Прости. У меня здесь четыре сотни людей, из них больше половины — колдуны. Не открою.

— Девочка здорова, Милуш! Я тебе клянусь!

— Не надо мне твоих клятв — не пущу.

— Тогда я снесу ворота к едрене матери! Открывай, сказал! За шкуру свою трясешься, что ли? Чернокнижник хренов! Жизнь этой девочки стоит всех твоих колдунов, вместе взятых.

Человек, похожий на злого волшебника, ничего не ответил, а через минуту мост, скрипя цепями, плавно поехал вниз. Отец ступил на мост, едва тот коснулся берега рва.

— Так бы сразу и говорил, — невозмутимо сказал хозяин замка, когда отец подошел к калитке.

— А я так сразу и говорил. Только ты не слушал. — Отец, подвинув хозяина плечом, протиснулся ко входу в замок.

В подворотне, как и у городских стен Волгорода, отделяя замок от моста, зияла огненная яма — это ее зловещий свет пробивался из калитки. Через яму была перекинута широкая и толстая доска, смоченная водой, — от нее валил пар. Лошадь Свитко повел к другим воротам.

Человек, похожий на злого волшебника, бесцеремонно взял Спаску за подбородок и приподнял ее лицо.

— Шесть лет… А смотрит так, будто видит межмирье…

Посреди каменного зала — неуютного и холодного — стоял такой же огромный очаг, как в дедовой избе. Только углей в нем было гораздо больше. И кроме их тусклого света, по стенам было натыкано множество смоляных факелов — поэтому потолок сплошь покрывала жирная сажа. Когда дверь в пустой зал открылась, Спаска увидела, как несколько летучих мышей с писком устремились вверх.

— Вас зовут Чернокнижник? — спросила Спаска.

— Меня зовут Милуш-сын-Талич, — холодно ответил колдун, и сразу стало понятно, что дядей Милушем его называть нельзя. — Значит, внучка Ягуты Серой Крысы и Ивки из Синих Сомов… Неплохо получилось. А мальчик? Я слышал, у Ягуты есть и внук.

Голоса в пустом зале раздавались гулко, от этого Спаске становилось еще неуютней.

— Мальчик умер, — ответил отец. — И… он мог бы стать сильным колдуном, но и только.

— Он мог бы стать очень сильным колдуном… — едко заметил Милуш. — Что в Волгороде?

— Потом поговорим, — пожал плечами отец. — Не здесь.

— Ладно. Детка, подойди сюда. — Чернокнижник подтолкнул Спаску к очагу. — Погляди хорошенько. Что ты видишь кроме углей?

Воздух над очагом дрожал, морщился, но ничего, кроме стены напротив, Спаска не видела.

— Я вижу стену, — ответила она.

— Очень хорошо. Смотри на нее внимательней, не отводи глаза и старайся не смаргивать. А я тебе помогу.

Милуш подошел к странному круглому столику неподалеку от очага и взялся за колотушку. А потом ударил колотушкой по тому, что Спаска сначала приняла за столешницу, — раздался низкий, тягучий звук, который разнесся по залу и забился вокруг многократным эхом. Барабан! Это был барабан, в десять, наверное, раз больше, чем у деда… Его рокот, нарастая, вскоре наполнил все вокруг, гулом отвечали ему стены, и Спаске казалось, что тяжелый воздух бьет ее в спину, толкает, рождает странную дрожь внутри.

Вспыхнули угли в очаге — быстрое синеватое пламя заплясало перед глазами, свиваясь в видения гораздо более яркие, чем грезы о хрустальном дворце.

— Крепость. Я вижу черную крепость.

В грохоте барабана никто не услышал ее слов.

Неприступная твердыня мрачной громадой поднималась над болотами; стены ее из желтого некогда известняка изгрызла сырость, они почернели, осклизли, кое-где покрылись зеленым налетом мха, кое-где слоились и осыпа́лись. Тяжелый подъемный мост был перекинут через ров, который загнил и зарос тиной, продолжая, впрочем, еще надежней защищать крепостные стены: через него нельзя было перебраться ни на лодке, ни вплавь. Насыпной холм просел под тяжестью стен, расплылся, как кусок сырого теста, но башни крепости все равно смотрели далеко за горизонт, направив жерла пушек на подступы к стенам. Кто знает, может быть, стены ее почернели от щедро пролитой на них крови?

Кровь лилась на стены вместе с кипящей смолой, крючья цеплялись за камни бойниц и поднимали приставные лестницы — люди рубили веревки, отталкивали лестницы от стен; топоры проламывали плоские блестящие шлемы — сабли вспарывали животы; стрелы тучами летели из-за стен вниз — арбалетные болты выбивали из стен куски камня. Рухнули тяжелые ворота, толпа хлынула внутрь — с лязгом упала кованая решетка, преграждая толпе путь назад, и смола кипела на лицах и плечах, и горящее масло лилось на плоские шлемы, и стрелы пробивали доспехи навылет, выплескивая кровь из ран на стены. И реял над воротами стяг с белой совой, раскинувшей крылья, — хищная птица словно искала жертву с высоты своего полета.

Хищные птицы питаются мясом — темной ночью белой сове привезли целую телегу человеческого мяса. И равнодушные мясники на куски рубили раздутые трупы, и летела черная смерть за стены города, и шлепками прилипала к брусчатке…

Бой барабана смолк в мгновенье, только эхо осталось витать под потолком — развалины черной крепости пожирало болото, и только тени прошлого бродили меж руин да порастала зеленым лишайником гранитная брусчатка.

— Ты чем думал? — орал отец, все еще перекрикивая гром барабана.

Спаска оглянулась: он держал Чернокнижника за ворот плаща, прижимая к стене. На лице Чернокнижника не было страха — только равнодушие.

— Ты чем думал, я тебя спрашиваю? Даже Ягута такого паскудства не делал! Она же дитя!

— Успокойся. — Чернокнижник брезгливо оттолкнул руку отца. — Можно подумать, я ясновидец. Детка, ты что-то видела?

— Я видела черную крепость, — ответила Спаска. Сердце билось спокойно и ровно.

— Она видела падение Цитадели. Она… — Отец задохнулся.

— То есть не межмирье? Жаль.

— Она видит гораздо дальше, чем просто межмирье. Она… снимает кожу с времен… Ягута никогда при ней не бил в барабан, никогда!

— К сожалению, чтобы принимать энергию добрых духов, надо выходить в межмирье, а не снимать кожу с времен.

— Я умею выходить в межмирье, — тихо сказала Спаска. — Только здесь нельзя… Здесь дверь далеко…

— Что? Ты уже встречалась с добрыми духами? — Милуш подлетел к ней коршуном.

— Да. Мне не надо барабан. Мне надо танцевать. И надо дудочку.

— Дудочку? Дудочку… — Милуш задумался на секунду, а потом схватил Спаску за руку и потащил к двери. — Пошли. Во двор пошли, раз тут дверь далеко.

— Куда? — Отец взял Спаску за другую руку. — Там дождь! Холодина!

— Ничего, обсохнет.

Во дворе шел снег — настоящий белый снег. Он падал на мощенную камнем землю и не таял.

— Факелы! Факелы несите! — командовал Милуш своей свитой. — Я должен все видеть!

Привлеченные шумом и светом факелов, поглядеть на Спаску вышли чуть ли не все обитатели замка — они почему-то не спали. В деревне в это время все спали, кроме деда, Гневуша и Спаски. Только Гневуш не умел выходить в межмирье.

Маленький дворик со всех сторон был окружен лабиринтом построек, люди толпились на галереях и открывали окна, чтобы посмотреть на происходящее.

— А дудочка? — спросила Спаска.

— Дудочки не будет. Но у меня есть кое-что получше.

Чернокнижник поманил пальцем одного из слуг, и тот с нарочитой осторожностью протянул ему махонький сундучок. Такого немыслимого волшебства не было даже в хрустальном дворце! Стоило завести сундучок ключом и открыть крышку, как нежные колокольчики тоненько заиграли тихую мелодию. Спаска разглядывала чудесную вещицу с открытым ртом, едва не забыв, что на ней вместо рубахи для колдовства три взрослые юбки, и чулочки с подвязками, и красные сапожки. Как, наверное, будет красиво, если она станцует во всем этом под волшебную музыку из сундучка…

Никто не учил Спаску танцевать, танец шел откуда-то изнутри, а тут снежинки кружились со всех сторон — и Спаска кружилась вместе с ними. Колокольчики-льдинки вызванивали нежную мелодию, и если болото скрадывало звуки, то здесь, среди камня, каждый звук длился долго, тонко вплетаясь в предыдущие и следующие. И хотя людей было много, все молчали — только факелы потрескивали потихоньку. Спаска знала, что выходит в межмирье не так, как остальные. Ей не надо было долго смотреть перед собой, направляя взгляд вдаль, — она одновременно видела и мир вокруг, и межмирье, и добрых духов по ту сторону границы миров. Она танцевала им, и те с готовностью отдавали свою силу — иногда за время танца Спаска могла принять силу десятка добрых духов. Она безошибочно чуяла свет солнечных камней, с легкостью отличала добрых духов от глупых или злых и вовсе не считала путешествия по их миру опасными. Ей не требовались проводники, хотя дед прикармливал росомаху и двух ворон и Спаске нравилось путешествовать по мирам вместе с ними.

В этот раз ей хотелось танцевать бесконечно — под волшебную музыку, в юбках, развевавшихся в такт ее танцу, с волшебными снежинками на волосах. Но особенно ей хотелось удивить ворчливого Милуша — чтобы отец мог ею гордиться. И она танцевала и танцевала, порхала бабочкой от одного доброго духа к другому, не чувствуя насыщения. Дед считал, что она еще не умеет толком отдавать полученную силу, и только это остановило ее в конце концов: Спаска замерла на минуту, покидая и мир духов, и межмирье, сосредоточилась на том, что окружало ее в действительности: каменные стены, маленький дворик, гранитная брусчатка… А потом поднялась на ноги и закружилась, свивая воздух в маленький вихрь вокруг себя. Снежинки полетели по кругу, все быстрей и быстрей, ветер завыл в ушах, в вихрь вплетались новые и новые струи — Спаска направляла их в небо, чтобы не причинить вреда постройкам. Ветер ревел со всех сторон, гасли факелы, хлопали ставни — в небо, в небо, а не по сторонам! Дед всегда очень сердился, если вихрь у Спаски получался слишком широким. Но она делала это на болоте, а не в маленьком каменном дворике! С треском рухнула галерея, со звоном рассыпалось мозаичное панно над входом в башню. Спаска сплела ветер потуже: в небо, в небо! Ей показалось, что снежинки, которые вихрь поднял с мостовой, звездами легли на небосвод.

Во дворе еще продолжался кавардак — в полной темноте разбирались с упавшей галереей, затыкали подушками окна с сорванными ставнями, кто-то громко ругался из-за разбитых стекол мозаики. Но Спаска слышала удивленный и одобрительный гул вокруг.

Быстро вспыхнули факелы, Спаска стояла посреди дворика — у нее кружилась голова, и она боялась сдвинуться с места. Отец сам подошел к ней, опустился на одно колено и покачал головой.

— Я знал… — выговорил он. — Я знал, что не ошибся.

Чернокнижник хотел накрыть стол в огромном и пустом зале, но отец настоял на ужине в маленькой теплой комнате, которую обычно занимал, бывая в замке. Спаске эта комната маленькой не показалась — в ней стояли две огромные кровати, два сундука, очаг с дымоходом в углу и длиннющий обеденный стол. При этом одна кровать стояла в алькове и отделялась от комнаты бархатным пологом. В комнату можно было войти прямо со двора, поднявшись по крутой лестнице, или из полутемного коридора, который вел в покои Чернокнижника.

А еще отец потребовал няню для Спаски, уверенный в том, что сама она слишком мала, чтобы раздеться и улечься спать. Няня Спаске не понравилась — ее звали баба Пава, и она сразу же начала ворчать на отца, — мол, девочке рано носить юбки, и чулочки недостаточно теплые, и спать ей нужно в отдельной комнате, чтобы не раздеваться на глазах у мужчин. Отец не возражал, только виновато кивал головой.

Сразу четверо слуг накрывали обеденный стол — Спаска даже представить себе не могла такого ужина, в деревне столько блюд на стол не ставили даже по праздникам.

Вскоре явился и Милуш — мрачный и снова чем-то недовольный — и водрузил на стол три пыльные бутылки вина (один из слуг тут же принялся их протирать).

— Сам выбирал. Едва ли не лучшее лиццкое вино.

— Надеешься, я забуду, что ты меня пускать не хотел? — усмехнулся отец.

— Пустил же. Садись. Ужинать давно пора. Тут не до пиров нам, конечно, но бьем скотину почем зря — кормить нечем, — сказал Милуш, наливая вина отцу (слуг он выгнал прочь). — Не знаю, как до весны дотянем. Кругом разбойники брошенные дома обирают, перепьются и сено жгут, дома — на потеху.

— А я много раз говорил, почему в Верхнем мире нет оспы, — проворчал отец.

— Ну и говорил… — ответил Милуш. — А я не верю.

— А вот храмовники верят. И ты мог бы давно испробовать это на себе.

— Змай, у меня не девять жизней, как у некоторых, а единственной я рисковать не намерен. Неужели все мнихи такие смельчаки?

Он подозрительно косился на бабу Паву, словно та мешала ему вести разговор. Впрочем, та, накормив Спаску, немедленно повела ее мыться и спать. Спаска никогда так не мылась — не в бочке, а встав ногами в корыто. Баба Пава поливала ее горячей чистой водой из красивого серебряного ковша. Наверное, так жили настоящие царевны…

Баба Пава ушла только тогда, когда Спаска притворилась спящей.

— Милуш, ну ты же видел это! Сам видел! — сказал отец, когда дверь за бабой Павой закрылась.

— Видел. И что?

— Она на самом деле станет приёмником Вечного Бродяги.

— Змай, Вечный Бродяга — это сказка, а ты — прожектер.

— Это уже не сказка. Я знаю, что говорю.

— Лучше бы ты занимался делом. Хотя сами по себе способности девочки интересны. Ты не знаешь, у нее что, уже была первая луна?

— С ума сошел? Какая луна? Ей шесть лет! — возмутился отец.

— Ну, мало ли… Иногда так бывает. У девочек все так сложно… Я думаю, ее надо забирать из деревни насовсем, Ягута не сможет в полной мере развить ее способности.

— Девочка должна жить с матерью. И… Знаешь, в деревне безопасней, чем здесь.

— Да ну? А что ж ты тогда сюда прибежал? Если в деревне безопасней?

— В деревне гвардейцы бывают раз в три года. И там никто не догадается, что́ это за колдунья. А отсюда сразу поползут слухи и, будь уверен, доберутся не только до Хстова, но и до чудотворов. Кстати, как раз об этом я и хотел тебе сказать. Здесь, а не в зале для пиров. Я узнал, случайно узнал… В твоем замке живет чудотвор.

— Этого не может быть, — отрезал Милуш.

— Еще как может. Я знаю только настоящее его имя — Прата Сребрян. Кстати, на него пока почему-то не возлагают больших надежд. Видимо, какая-нибудь мелкая сошка. Может, кто-то из прислуги, а может, и вовсе из деревенских. Приглядись, кого ты недавно пригрел в замке и кто старается к тебе приблизиться. В общем, они прислали его с дальним прицелом, а это значит, что видят в тебе серьезную угрозу, реальную силу.

— Приятно слышать, но пока никакой реальной силы у меня нет, — едко ответил Милуш. — И я не верю в чудотвора в замке. Неужели ты думаешь, что я не замечу его способностей?

— Милуш, чудотворы очень похожи на колдунов. Они питаются энергией того же рода, что и колдуны, но пользуются ею иначе. Я думаю, чудотвор мог бы научиться и раскручивать ветер, подобно колдуну. Отличить его от колдуна можно только одним способом: он не боится света солнечных камней. Возможно, его не будут любить росомахи, но росомахи и тебя не любят, насколько я знаю.

— Потому что я сам терпеть не могу росомах…

— Как кошек, собак и детей?

— Да. Не надейся, змей я тоже не люблю.

Спаска уснула, думая о чудотворе по имени Прата Сребрян. Он представлялся ей похожим на Надзирающего, которого деревенские сожгли вместе с гвардейцами, — жирненьким и сладкоголосым. Он тайком проник в хрустальный дворец и рассказывал всем о солнечном мире Добра, но хозяин дворца узнал его сразу и убил в красивом поединке. Там не могло быть безобразных смертей.

Она снова проснулась от взгляда: отец с подсвечником в руках стоял возле кровати и смотрел ей в лицо. Он был пьян, сильно пьян, почти как Ратко, когда набирался хлебного вина. Только Ратко вино делало злым и шумным, отец же оставался спокойным.

Он поставил подсвечник на сундук, сел на пол возле ее изголовья и откинулся на стену, запрокинув лицо.

— Ты сегодня видела Цитадель… Ты поняла, что́ ты видела?

— Черную крепость, — ответила Спаска.

Отец зевнул.

— Черную крепость… Если этот мир еще жив, то только потому, что Цитадель простояла триста лет и выдержала больше ста осад… Теперь ее нет. Я был там недавно, каменная росомаха до сих пор стоит на месте. Когда-то старый Вереско Хстовский из рода Белой Совы поставил в центре Цитадели свой дом, и все ждали, что главную площадь города украсит сова, белая сова. Но он назвал ее площадью Росомахи. И сказал, что, пока стоит каменная росомаха, колдуны будут выходить в межмирье и приносить силу добрых духов. Цитадель всегда служила убежищем для колдунов, там и в окрестностях их было больше шести тысяч. Большинство умерло от чумы. Это было в двести семьдесят третьем году. Тогда же сгорело книгохранилище — в Цитадели хранилось много книг, и колдуны в те времена были самыми образованными людьми в Млчане. Милуш хочет свой замок сделать новой Цитаделью. И что ты думаешь? Он ведь этого добьется… И чудотворы не станут ему мешать… Потому что… Потому что…

Отец прислонил голову к кровати и мгновенно заснул. Спаска поднялась и задула свечи — здесь тоже были восковые свечи, очень дорогие, было бы жаль, если бы они сгорели напрасно.