Стоящие свыше. Часть III. Низведенные в абсолют

Бранко Божич, 2023

В 16 лет он хотел подняться из низов, чтобы послужить Добру. Но вскоре понял, что зло всегда творят именем Добра. В своей маленькой жизни она видела только кровь, болезни и смерть. Никто не поверил, что она слышит голос болота, который манит людей в трясину. Никто не поверил, что старуха в черном плаще разносит мор по деревням… Их мир умирает медленно, мучительно и неотвратимо…

4 февраля 420 года от н.э.с. Исподний мир

Утро наступило очень быстро, отец только-только лег (на сундуке, постелив на него одну перину): из окна раздался надсадный набатный звон. В деревне тоже звонили в било, если начинался пожар, но тут звон был во много раз громче и несся со всех сторон. И Спаска почему-то сразу догадалась: это не пожар. Это гораздо страшней пожара… Это в город пришел мор.

— Никуда не выходи отсюда, слышишь, кроха? — Отец потряс ее за плечи. — И никому не открывай.

Спаска стояла посреди комнаты в рубахе и босиком, рассеянно кивая. В хрустальном дворце она всегда была рядом с его хозяином, там это имело значение, а здесь? Что может маленькая девочка против кошмаров сущего мира?

Отец ушел даже не надев плаща, она и хотела бы посмотреть ему вслед, но рассвет еще не наступил, а сквозь мелкие цветные стекла в окне можно было разглядеть только смутные силуэты. Зато сквозь него были видны факелы на улицах — очень много факелов.

Комната, казавшаяся такой надежной всего несколько минут назад, вдруг представилась ей западней, ловушкой, и она на всякий случай оделась — в чулки и красные сапожки, во взрослые юбки, которые ей не положено было носить. Накинула на плечи красивый теплый платок и спрятала колдовской камень под рубахой. Обычно она слушалась взрослых, особенно деда, но сейчас словно кто-то шептал ей: беги отсюда! Открывай дверь и беги!

Спаска не побежала, лишь взяла на руки куклу, оставленную под одеялом, и остановилась у окна — взгляд ее легко прошел сквозь мозаичное стекло. Как по вечерам, как будто раздвигая стены хижины, она видела хрустальный дворец, так и теперь словно шла по узкому переулку вслед за отцом, оглядываясь по сторонам. Только было поздно: отец скрылся из виду, он спешил, Спаска же поначалу двигалась медленно и осторожно — ей было страшно. Это потом, освоившись, она поняла, что может увидеть любое место в городе и за его пределами, надо лишь мысленно направить туда взор.

Слово возникло в голове само собой, будто подслушанное где-то, не окрашенное смыслом: паника.

Мышеловка… Надежные еще вчера крепостные стены стали ловушкой, из которой некуда бежать. Но люди все равно бежали: Спаска телом чуяла угрожающую дрожь пола под ногами — люди метались по городским улицам, сливались в ревущие кровожадные толпы или, наоборот, бросались прочь от толпы. И привычка, ставшая чем-то вроде инстинкта, гнала их не вон из города — напротив, заставляла искать еще более надежных крепостных стен — народ валил на Чудоявленскую площадь, ища спасения за воротами лавры.

Факелы, факелы метались по улицам, полуодетые люди тащили за собой детей и толкали тележки со скарбом: тележки ломались и терялись в давке, непотушенные факелы падали под ноги, детей брали на руки, вопли ужаса и воинственные выкрики слились в единый вой толпы, ломившейся в запертые ворота лавры. Спаска видела, как разодетый Наднадзирающий вышел навстречу толпе, надеясь ее остановить, но в него полетели камни, вывернутые из мостовой, — тело его недолго лежало перед воротами, толпа нахлынула на них волной, но в ответ со стен полетели стрелы, арбалетные болты, полились кипящее масло и смола.

Город горел. Ярче всего полыхали постоялые дворы на северном конце, где селили пришлых, — зарево поднималось до самого неба и отражалось от тяжелых зимних туч, и если бы не черный дым, можно было бы подумать, что не на восходе, а на севере занимается рассвет. Видение лишь на миг мелькнуло перед глазами, но Спаска уже знала: город мстит пришлым за принесенную заразу. И спасенное семейство Синих Ворон сейчас мечется в огненном лабиринте, надеясь найти выход из узких проулков и проходов меж деревянных построек постоялых дворов…

На стенах города тоже шел настоящий бой, и стража не могла устоять против разъяренных мстителей: раскаленные ядра летели из пушек в шалаши беженцев, ждущих своей очереди на «спасение», горящие стрелы поджигали укрывшую их солому. И Спаска чуяла: скоро придет очередь Приимного и Гостиного дворов.

Покореженные ворота лавры пали, но толпа, рванувшаяся в подворотню, тут же была отрезана с обеих сторон опустившимися решетками. Кипящая смола лилась на головы и спины, загоралась от факельного огня, в узком проходе обезумевшие люди давили друг друга и топтали упавших на мостовую. А толпа прибывала и прибывала, и не столько мужчины, сколько женщины с детьми отчаянно рвались к спасительным стенам.

Но страшней всего было смотреть на восток: именно от Рыбных ворот в панике бежали люди. Там, в тишине опустевших домов и улиц, бродила старуха в куколе, плюющая в колодцы, и черную шелуху, сыпавшуюся с ее тела, восточный ветер нес прямо на город… Спаска видела ее отчетливо: каждую складку на ее темном плаще. И слышала ее смех — та противно и довольно хихикала, потирая руки. И жутко становилось именно от ее смеха…

Впрочем, старуха была не одна: по темным проулкам, крысами прячась в тени стен, крались людишки, обиравшие брошенные дома.

Ветер… Спаска знала, что ветер не может дуть просто так, сам по себе: его кто-то гонит. Кто и зачем гонит восточный ветер на город?

Там, на площади Речной Заставы у Рыбных ворот, был отец. Спаска едва разглядела его в огне и дыму разложенных прямо на мостовой костров: вся площадь превратилась в огненную яму, приготовленную страшной старухе. Спаска видела людей в огромной топке, раздетых по пояс, потных, перепачканных сажей, кашлявших от дыма, и не догадалась, что костры горят лишь вокруг площади, преграждая путь восточному ветру. Они сжигали мертвецов.

— Да чтоб-в-твою-душу-мать! Взяли!

Спаска ни с чем не перепутала бы голос отца. Еще с той самой первой встречи, когда он появился в деревне. Теперь же, едва услышав его голос, она не только увидела его — она ощутила на лице жар близкого высокого огня, и жалящие прикосновения искр к голым плечам, и пот, заливавший глаза, и едкий дым в лицо.

Но лучше бы ей было не видеть в эту минуту ни его, ни того, что он делал… Отец вдвоем с кем-то раскачивал мертвое тело, сплошь покрытое черной коростой, и тело это было мертвым давно, по меньшей мере несколько дней. Дед говорил Спаске, что нет ничего страшней этой черной коросты — разве что «красная смерть», когда кровь сочится из кожи, из глаз, изо рта, и человек умирает еще до того, как его тело покроется болячками. А еще она хорошо знала: тот, у кого на лице болезнь когда-то оставила свой след, больше никогда не заболеет, и лицо человека, который помогал отцу, было изрыто этими следами. Но у отца никаких пятен на лице не было…

Он держал мертвеца за плечи, а его напарник — за ноги. И оба они были раздеты до пояса, и черная короста прилипала к их рукам… Спаска чувствовала на ладонях склизкую, расползавшуюся кожу мертвеца.

— И-взяли! — гаркнул отец едва ли не весело…

Мертвое тело, качнувшись в последний раз, грузно плюхнулось в самую середину большого костра, выбивая из него снопы искр. Но загораться не спешило: сначала вверх повалил зловонный дым, и Спаска прижала руки ко рту, чтобы его не вдыхать.

Наваждение оборвалось от крика под окном:

— Здесь дверь!

Спаска, словно проснувшись, долго моргала глазами: решетчатое окошко двоилось, и сполох факела за ним, распавшийся на сотню цветных осколков, не складывался в картинку. По мостовой затопало множество сапог, и вслед за первым десяток факелов пронесся мимо окна.

Двойной засов был крепким, а дверь — прочной, и выломать ее оказалось не так-то просто. Из свинцовой оправы вылетела мозаика одного окна, рассыпалась по полу; треснула деревянная рама под ударом железной кирки — Спаска отступила на шаг, с удивлением глядя на синий осколок стекла, впившийся в руку пониже локтя. Она не чувствовала боли, глядя, как на белом рукаве рубахи расползается красное пятно.

И тут же вой и крики забились меж стен узкого переулка: сверху на нападавших плеснули кипятком (пар хлынул в комнату сквозь голую свинцовую решетку окна). По крыше топали сапоги — обитатели и хозяева Гостиного двора не собирались так просто сдаваться. В дверь ломились с тем же остервенением — ступени, к ней ведущие, прикрывал навес из дранки.

Спаска отошла вглубь комнаты, уверенная, что если ее и убьют в этой кутерьме, то только случайно. Но благоразумней будет спрятаться или хотя бы уйти с дороги людей, которые вот-вот вломятся в дом. И дверь уже трещала и шаталась, когда за ней раздался оглушительный хлопок, чем-то похожий на выстрел пушки, и вопли, последовавшие за ним, были ужасны — пробив жидкую дранку, со стены на каменные ступени упал глиняный горшок с кипящим маслом. Толпа всколыхнулась, отпрянула, кто-то выронил факел из рук, и масло вспыхнуло в один миг, разгоняя толпу по сторонам; пламя взметнулось вверх, поджигая легкий навес, облизало разломанную в щепы дверь (и дым пошел в комнату, когда она занялась).

Но люди появились не снаружи, а изнутри: вооруженная стража, бряцая доспехами, едва ли не вмиг заполонила комнату. И все равно опоздала: свинцовая оправа, из которой выбили стекла, с грохотом вылетела на пол, щепками брызнула в стороны разлетевшаяся деревянная рама, и в окно повалили люди.

Спаска, заслышав шум, присела у стены возле очага. Нет, она не боялась ни тех, кто ломился в дом снаружи, ни тех, кто вошел изнутри, просто не хотела стоять у них на дороге.

Она никогда не видела так близко рукопашной схватки. Дым валил от двери, но не уходил в выбитое окно, становясь все гуще и черней. И Спаска подумала, что возле двери стоит вешалка со звериными лапами, а на ней висит новый плащ отца… Почему-то она очень жалела удивительную вешалку.

Прямо ей под ноги упал стражник: его лицо размозжили ударом булыжника с острыми краями, и не было никаких сомнений в том, что он мертв. Спаска лишь поджала ноги и обхватила колени руками, еще теснее приникнув к стене. Не испытывая страха, она осознавала опасность. Впрочем, и противостоять этой опасности не могла.

Кто-то неловко метнул нож, и он со звоном ударился в стену в двух пядях от ее головы: она спрятала лицо в коленях и накрыла голову руками. Не от испуга, нет — так было безопасней. От мертвого стражника пахло кровью, и дым не перебил этого запаха. И как Спаска ни старалась не видеть и не слышать происходящего, тело ее (змеиная кровь!) чувствовало малейшее содрогание пола, стен и самого воздуха. Она телом видела, как все жарче разгорается дверь, как языки пламени лижут спины тех, кого стражники теснят к запертому выходу, и уже не запах — вкус крови и смерти наполняет рот вязкой, тягучей слюной.

Солнечная дорога сама собой расстелилась под ногами, исчезли новенькие красные сапожки, и босые пятки коснулись пыльной, нагретой солнцем земли, рука легла в широкую ладонь хозяина хрустального дворца. В густых зеленых кронах пели птицы (Спаска никогда не слышала таких птиц наяву), дорога, извиваясь, бежала по полю, на краю которого сияли хрустальные шпили…

Нет, она не спала. Она даже знала, сколько примерно прошло времени до той минуты, когда вокруг почти все стихло. Остались шаги, тяжелые шаги людей в сапогах, которые крошили осколки стекла.

— Где дитя? — раздался визгливый голос девицы из трактира, и Спаска не видела, но знала, что она цепко держит за грудки стражника, но ухватить как следует ей мешает кожаная броня. — Здесь оставалась девочка! Где она, я тебя спрашиваю?

Стражник, напуганный ее напором, бормотал что-то в свое оправдание, но ничего толком ответить не мог.

Спаске не хотелось открывать глаза. Она свыклась с запахом крови (вкусом смерти) под ногами, дым ушел в разбитое окно, оставив лишь запах гари, и вешалка со звериными лапами — Спаска знала точно — лежала на полу нетронутая огнем, только отцовский плащ затоптали сапогами. От очага еще тянуло теплом, в комнате же было холодно и сыро, потому что огонь тушили водой.

За окнами давно рассвело. Спаска не стала ничего говорить, просто посмотрела на девицу из своего темного угла. Та выпустила из рук броню стражника и коршуном кинулась в сторону Спаски, отпихнув ногой в мягком башмачке тело убитого.

— Хвала Предвечному… Жива, жива… Не бойся, маленькая, ничего теперь не бойся!

Девица вытащила Спаску на середину комнаты, оглядела с головы до пят, ахнула, увидев кровь на рукаве.

— Ничего, маленькая… Ничего страшного, до свадьбы заживет.

Она орала на стражников, забиравших тела убитых — чтобы пошевеливались, — и на двух парней, пришедших из трактира — чтобы побыстрей заделали выбитое окно, — пока раздевала Спаску и укладывала в постель.

— Вот мы сейчас огонь разведем, — приговаривала девица совсем другим голосом, — приберем, полы тут помоем, куколку отряхнем… Где ж татка-то твой?

Спаска не сразу поняла, что она спрашивает об отце, — никогда еще никто его так не называл. И от этого слова стало почему-то очень тепло и радостно, и губы сами расползлись в улыбке, но Спаска вовремя спохватилась:

— Дядя Змай не отец мне вовсе. Моего татку зовут Ратко, — еле-еле выдавила она.

Сказанное оставило во рту горький вкус. Не потому что пришлось солгать — Спаска легко лгала и легко выдавала ложь за правду, если так было нужно. Девица посмотрела на нее с прищуром и спрятала улыбку — посчитала глупой девочкой, которая не знает правды. А Спаска вспомнила вдруг прилипшую к рукам отца черную коросту и расплакалась.

Отец пришел только вечером, когда давно стемнело, — Спаска даже не услышала его шагов по мокрой мостовой. Впрочем, монотонный шорох дождя приглушал звуки. Дверь была заперта на засов, а девица из трактира, которая просидела со Спаской весь день, как раз ушла к себе за ужином. Засов как назло перекосило, и Спаска продержала отца на крыльце несколько долгих минут.

На нем была чужая одежда, простая, деревенская, а вместо сапог — какие-то тяжелые безобразные башмаки. И сначала Спаска испугалась: у отца настолько покраснели глаза, что она решила, будто это болезнь, ужасная «красная смерть», которой ее пугал дед. Но, присмотревшись, поняла: это от дыма, никакой болезни у отца нет. Пока нет. И это страшное «пока» толкнуло Спаску вперед, как будто слезы и объятья могли что-то изменить. Отец подхватил ее на руки с улыбкой и подбросил до потолка.

— Привет, кроха. А ты чего ревешь? Тебя тут обижали?

Она мотала головой и не могла вымолвить ни слова. Ну как, как объяснить, что она видела черную коросту, прилипшую к его ладоням, чувствовала жар огня на его лице, знала, что́ ему пришлось делать в эту страшную ночь? Отец сел за стол, а Спаска обеими руками вцепилась в его шею и поливала слезами грубую серую рубаху, пахшую дымом и чужим потом. Он же растерянно гладил ее по голове и бормотал:

— Да что ты, кроха, что случилось?

— Как ты мог! — На пороге остановилась девица из трактира. — Как ты мог оставить девочку одну! Только Предвечный знает, что ей пришлось пережить! Чем ты думал?

Спаска замотала головой — ей вовсе не хотелось, чтобы отец чувствовал себя виноватым.

— Когда я пришла, она сидела между двух покойников, сапожками в крови! Здесь был настоящий бой! Здесь все горело!

— То-то я чую — вроде гарью пахнет… — пробормотал отец.

— А выбитого окна ты не заметил? — злобно продолжала девица. — И теперь ты спрашиваешь ребенка, что случилось?

— Нет, нет! — вскрикнула Спаска, расплакавшись с новой силой.

— Нет, маленькая, нет… — ласково ответила девица и, подойдя, погладила ее по голове. — Дитя боится, что ты заразился и теперь умрешь.

— Да нет же, кроха… Я уже болел оспой, мне ничего не грозит, честное слово… — Отец смутился и растерялся еще сильней.

Он не лгал, и Спаска недоумевала: почему же тогда у него на лице нет никаких пятен? Ведь дед ее учил…

И лишь немного успокоившись, она заметила и как сильно отец устал, и насколько проголодался, и что тело его горит от случайных ожогов, а дым разъел не только глаза, но и все внутри, и теперь ему больно и тяжело дышать. Спаска благоразумно слезла с его коленей и села рядом, лишь кончиком пальца касаясь его рубахи, — это почему-то успокаивало ее, давало уверенность в том, что отец сидит рядом с ней наяву, а не в грезах.

Девица, все еще сердитая, разложила на столе ужин: рассыпчатую перловку со сливочным маслом, целого жареного цыпленка, большую пышную ватрушку с творогом, печеные яблоки и поставила кринку топленого молока. Спаска не переставала удивляться: в городе каждый день и не по одному разу ели так, как в деревне по праздникам. Сколько же тут должно жить цыплят, если за ужином все будут съедать по штуке?

— Слушай, принеси еще три бутылки вина. Ко мне придут гости, — пробормотал отец, схватившись за ложку.

— Девочке пора спать, — строго сказала девица, — а ты собрался принимать гостей?

— Ну… мы ей разве помешаем? — виновато пожал плечами отец.

— Это нехорошо, что у девочки нет своей комнаты. Твои гости будут ходить туда-сюда, дверьми хлопать. И это не дело — бражничать, когда здесь спит дитя.

Да, вот такие странные порядки были в городе… В деревне все жили в одной комнате, и Ратко, например, вовсе не заботило, спят дети или нет, если он возвращался домой пьяным.

— Я потом что-нибудь придумаю… — Отец смешался еще больше. — А сегодня… меня давно ждут.

Он подумал немного, глотая ужин, и, когда девица была уже у двери, крикнул ей вслед:

— Ладно, не нужно вина. Я найду другое место…

Спаска схватила его за локоть и замотала головой:

— Нет, не надо! Мне гости не будут мешать, честно… Не надо, не уходи…

Сначала в дверь постучался богато одетый и очень высокомерный человек. Он приехал верхом (Спаска слышала цокот копыт за дверью), вошел в комнату и, скинув плащ, долго оглядывался по сторонам, словно не догадывался, что его следует повесить на вешалку.

— Нету у меня прислуги, Нравич, нету, — рассмеялся отец в ответ на недоуменный взгляд гостя.

— Да я и не рассчитывал… — пробормотал гость и повесил-таки плащ на вешалку. Плащ у него был очень красивый, со стальным отливом, на собольем меху с оторочкой из горностая.

Гость не торопясь снял перчатки (руки у него были тонкие и белые, холеные), прошел к столу, звеня шпорами, и водрузил на середину бутылку вина.

— Это из подвалов Белого Оленя. Пожаловано всем, кто ночью был на площади Речной Заставы. Можешь не сомневаться — стоит не меньше золотого лота.

— Может, к нему и памятная грамота прилагается? Змаю от Нравуша Волгородского?

— Хочешь, прямо сейчас и нарисую? — рассмеялся гость и уселся за стол. Смеялся он хорошо, искренне, и высокомерие с него тут же слетело.

— Да я не гордый, я выпью. — Отец потянулся к поясу, где должны были быть ножны, но пояса на нем не было. — Дай нож, мой остался где-то у Рыбных ворот.

И когда гость протянул свой нож отцу, сомнений у Спаски не осталось: на лезвии сиял герб рода Белого Оленя — гость оказался не кем-нибудь, а сыном Волгородского князя. Только она представить себе не могла, как тот, словно Ратко, пьет хлебное вино, а потом шумит и буянит. Тогда она еще не знала, что вино может быть не только хлебным.

— Какое милое дитя… — задумчиво сказал высокородный Нравич, пригубив налитое в серебряный кубок вино. — И какой недетский взгляд. Где-то я уже видел эти глаза, Змай…

— Не может быть, — усмехнулся отец.

— Зачем ты сунулся на площадь Речной Заставы? Не боялся, что тебя кто-нибудь узнает?

— Никто же не узнал…

— Ну да. Ты слышал, что теперь болтают на улицах? Будто сам Живущий в двух мирах ночью появился в Волгороде, чтобы преградить дорогу заразе.

— А я-то тут при чем? — невозмутимо улыбнулся отец.

— У него была особая примета — отсутствие следов оспы на лице. А еще он появился и исчез, поминай как звали! Тебя ищут храмовники.

— Они давно меня ищут.

— Давно они ищут Змая, а теперь им нужен тот, кто дал повод для слухов о Живущем в двух мирах. Сегодняшняя ночь не прибавит авторитета Храму в Волгороде, зато Живущий в двух мирах как никогда любим толпой…

— Ничем не могу помочь Храму, — пожал плечами отец. — Я же не виноват, что белокрылые чудотворы не спустились ночью в Волгород, чтобы защитить его от заразы. А может, Надзирающим стоило опередить Живущего в двух мирах? У них тоже нет следов оспы на лице, но они ею не болеют. И я даже знаю секрет: коровья оспа. Одно маленькое пятнышко на руке — как и у чудотворов. Вот такое, гляди!

Отец закатал рукав и показал крохотную ямку чуть выше локтя.

— Ладно, ладно… — махнул рукой гость. — Я уже слышал про коровью оспу. Так куда ты исчез? Когда люди князя прибыли к Рыбным Воротам, тебя уже не было.

— Я пошел посмотреть, как мертвецы попали на площадь Речной Заставы.

— Как-как… Их через ворота перебросили, разумеется…

— Да ну? Вот так раскачали и перебросили? Ты через стол попробуй мертвое тело перебросить, — поморщился отец, и Спаска вспомнила прикосновение склизкой кожи мертвеца к ладоням.

— Баллистой. Или камнеметом.

— На глазах стражи? Или твоя стража дрыхла без задних ног? Сомневаюсь. Они боятся заразы не меньше, чем все остальные в городе, глядят в оба — чтобы через стены пришлые не лезли. Но я тебе скажу больше. Когда мост стоял на месте, это было возможно. А сейчас — нет. Баллисту надо было бы поставить вплотную к стене, там три локтя до обрыва.

— Ты хочешь сказать…

— Да, именно это я и хочу сказать: мертвецов пронесли внутрь.

— Городскую стену охраняет предатель? — гость даже приподнялся, едва не расплескав вино.

— Это не самое страшное. И не самое важное. Все уверены, что мертвецов подбросили в город те, кого сюда не пустили. Получается, или в городе у них был свой человек, или они кого-то подкупили. Но, может, проще было подкупить стражу и войти в город? Вообще-то все, у кого есть деньги, уже давно в город вошли. И у кого родственники из стражи — тоже, можешь не сомневаться. Радует, что таких не много.

— Значит, это дело рук колдунов! — Гость ударил по столу открытой ладонью — звякнула посуда и едва не опрокинулась бутылка вина.

— И так подумает каждый… — ответил отец. — Только зачем это колдунам?

— Как зачем? Чтобы их боялись…

— Да ну? А зачем колдунам нужно, чтобы их боялись? Может, им от этого легче жить станет? И ты прекрасно знаешь, кому нужно, чтобы люди боялись колдунов, — Храму. Вот увидишь, завтра все забудут про Живущего в двух мирах и заговорят о Чернокнижнике, который наслал мор на Млчану. Заметь, никто из храмовников оспой не заболеет.

— Да… Очень похоже на правду… — пробормотал высокородный гость. — Чернокнижник, похоже, предвидел это заранее?

И Спаска хотела промолчать или потом поговорить с отцом, но не удержалась:

— Нет. Это не храмовники. Это нужно болоту…

Отец взглянул на нее с удивлением, но вовсе не рассердился. А вот лицо гостя искривилось, он хотел что-то сказать, но отец не позволил:

— Помолчи, Нравич… Кроха, почему болоту?

— Оно позвало Гневуша. Я слышала, как оно зовет. И Гневуш умер. Старуха плюнула в колодец. Я говорила, чтобы ее не пускали. И здесь тоже была старуха в куколе — она смеялась.

— Змай, давай сейчас не будем слушать детский лепет, — недовольно сказал гость.

— Это не детский лепет, — ответил отец. — А тебя слушать никто не заставляет. Кроха, где ты видела старуху, которая смеялась?

— У Рыбных ворот. Где ты сжигал мертвецов. Она ходила рядом, где не было огня. Там еще были воры, но они не с ней, они просто.

— Откуда ты знаешь, что я сжигал мертвецов?

— Я видела.

— Что еще ты видела?

— Как убили Надзирающего у ворот в лавру. Как Синие Вороны убегали. Как из пушек стреляли. Я разное видела.

Отец хотел спросить что-то еще, но тут раздался тихий и настойчивый стук в дверь.

— Не заперто. — Отец поднялся. Встречая сына Нравуша Волгородского, он не вставал…

Дверь приоткрылась, и через порог шагнул невысокий человек в одежде простого горожанина. И трудно было сказать, сколько ему лет, — сначала он показался Спаске очень молодым, но потом она увидела, что он, наверное, старше Ратко.

— Здорово, Свитко. — Отец шагнул навстречу гостю.

Тот откинул капюшон, встряхнул шевелюрой и улыбнулся — словно солнце заглянуло в полутемную комнату. А на его скулах с еле заметными ямками от оспы пятнами проступал чахоточный румянец.

— Уф, Змай… Нашел бричку. Цены они сегодня ломят!

— А ты думал! Завтра на Хстовском тракте не протолкнуться будет.

Гость снял насквозь промокший суконный плащ и огляделся. Высокородный Нравич его нисколько не смутил, но, встретившись глазами со Спаской, он почему-то отступил на шаг, и улыбка его на секунду погасла.

— Садись, — сказал отец. — Ты едва не опоздал выпить вина из подвалов Белого Оленя.

— Признаться, я думал, что приедет сам Чернокнижник… — смерив взглядом Свитко, проворчал Нравич.

— Милуш не болел оспой, для него это было бы слишком опасное путешествие. — Свитко улыбнулся Нравичу, и перед его улыбкой не устоял бы и сам Государь.

Спаска знала о хозяине замка Сизого Нетопыря, Милуше Чернокнижнике, — самом знатном колдуне Млчаны. О нем ей рассказывал дед. В замке Чернокнижника пряталось много колдунов. Получалось, что пришедший Свитко — тоже колдун?

— А могу я быть уверенным в том, что вы полномочны вести переговоры такого рода? — Нравич почему-то взглянул на отца, а не на пришедшего гостя.

— Признаться, я остерегся взять в дорогу грамоту, письменно подтверждающую переговоры волгородских князей с оплотом Зла, — рассмеялся Свитко.

— Можешь быть уверенным, — сказал отец и откинулся на спинку стула с кубком в руках, давая понять, что участвовать в переговорах не намерен.

— Хорошо. Попробуем. Мы как раз говорили о том, что в ночном происшествии толпа обвинит Чернокнижника… — с тонкой усмешкой начал Нравич.

— Но в Волгороде, — чуть приподняв кубок, кивнул ему колдун, продолжая улыбаться.

— Да. И если зараза распространится в Волгороде, замок Сизого Нетопыря толпа сровняет с землей. Против пяти-шести тысяч мужчин, пусть и плохо вооруженных, замок не устоит.

— Не устоит. — Спаске показалось, что Свитко сказал это с каким-то особенным нажимом. — Но в этом случае ни Волгород, ни Хстов, ни Выморочные земли — солнца не получит никто. Этого ли хочет Волгород?

— Ни из Хстова, ни тем более с Выморочных земель замок помощи не получит… И Волгород мог бы рассчитывать на что-то более конкретное, чем солнце для всех.

— Милуш не торгует солнцем.

— Торговать солнцем — слишком размытое понятие. Я бы предпочел, чтобы размер помощи Волгорода был измерен в золотых лотах.

Спаска не очень хорошо понимала суть их разговора и удивлялась только: они вовсе не становились пьяными, хотя выпили бутылку целиком и начали следующую. Она решила, что Ратко покупает дешевое плохое вино, а отцу подарили дорогое и хорошее, от которого люди не пьянеют.

Отец вскоре уложил Спаску спать, и она на удивление быстро уснула, хотя и собиралась, как прошлой ночью, смотреть на него сквозь прикрытые веки.