Хроники Нетесаного трона. Последние узы смерти

Брайан Стейвли, 2016

Двое братьев и сестра, потомки правящей династии, разобщены и растеряны, в то время как будущее Аннурской империи находится на острие клинка: к столице приближаются орды диких кочевников. Адер, провозгласившая себя императором, не сможет долго сдерживать их наступление без помощи гениального, нечеловечески жестокого полководца – кенаранга Рана ил Торньи. Но что, если он снова предаст Адер? Сумеет ли она противопоставить свою волю и разум его чудовищному интеллекту?.. Ее брат Каден, который должен был унаследовать Нетесаный трон после смерти своего отца от руки убийцы, отрекся от престола в пользу республики. Кадену известно, какая угроза исходит от кенаранга. Но ни один из советников принца не хочет поступиться своими амбициями ради общего дела… Валин, брат Кадена и Адер, воин элитного подразделения, считается погибшим в схватке, хотя о том, что случилось на самом деле, знают только сестра и еще один свидетель. Она желает одного: чтобы эта правда никогда не выплыла наружу… Принадлежать к династии правителей означает принять на себя весь груз истории. Тому, кто желает властвовать, придется сделать неоднозначный выбор: умереть ради империи или разрушить ее, чтобы спасти. Впервые на русском!

7

— На двадцати шагах, — мрачно повторил Лехав. — И с оружием наготове.

— В пятидесяти шагах, — покачала головой Адер. — И чтобы клинки не на виду.

— Это сумасшествие. Пока мои люди подоспеют, толпа вас десять раз растерзает.

— Для этого понадобится весьма сплоченная толпа, Лехав. Или ты выберешь сотню самых нерасторопных из своих людей?

Солдат много раз напоминал ей о своем новом имени, явленном ему во сне богиней Интаррой: Вестан Амередад, Щит Верных. Адер все равно звала его так, как он представился ей при первой встрече, когда оба по щиколотку вязли в грязи Ароматного квартала Аннура.

Щит для верных — это замечательно, но слишком много вокруг было новых имен и новых личин, ложь и жизнь ртутью перетекали друг в друга, скрывая истину и прошлое. Могла она хотя бы Лехава называть именем, полученным от матери, когда тот еще корчился в родовой крови, знать не зная об Аннуре, об Интарре и о самой Адер? Странно было настаивать на таком пустяке, но Адер в нареченном имени виделась некая честность, а кругом было не так много правды, чтобы легко от нее отказываться.

Он был молод, этот командир Сынов Племени, — может, лет на шесть старше Адер, — но у него были руки солдата и глаза фанатика. Адер видела, как он бичует своих людей за расхлябанность и за богохульства; видела, как он преклоняет колени в снегах Эргада, молясь богине в рассветный час и в сумерках; видела из своей башни, как он объезжает стены, выдыхая пар на морозе. Она не забыла, как почти год назад, в Олоне, он грозил отправить ее в огонь. При всей молодости он был крепче большинства известных ей людей, и долг ее защитника исполнял с тем же ледяным тщанием, что и все задачи своей жизни.

И сейчас он, не сводя с нее взгляда, покачал головой:

— Сотня, на которую вы мне дали разрешение, — самая надежная, но это сто человек против всего города. Ваше сияние.

Он, командир Сынов Пламени, все еще спотыкался на титуловании. В его речах не было непочтительности, но каждый раз, как и сейчас, он будто не сразу вспоминал, как к ней следует обращаться. Казалось, ему не было дела до ее титула.

Это служило полезным напоминанием — если бы Адер нуждалась в напоминаниях — о зыбкости ее положения. Ил Торнья со своими легионами сражался за нее потому, что она принадлежала к династии Малкенианов — единственная из Малкенианов согласившаяся воссесть на Нетесаный трон. А Лехав с Сынами Пламени и прежде не доверяли империи. Они пошли за Адер из-за случившегося у Негасимого Колодца, из-за светящихся шрамов на ее коже, из-за огня в ее глазах. Они поверили в знамение Интарры. Империя, которую она так упорно отстаивала, для них была в лучшем случае привходящим обстоятельством. Без империи они бы обошлись.

— Да, последние девять месяцев мы проторчали в Эргаде, — сказала Адер, — но Аннур — мой город. Моя столица. Я там выросла.

— Я тоже, — напомнил он, — и с малых лет выучился ему не доверять. Ни Аннуру, ни аннурцам.

— Хорошо. — Адер не сводила глаз с раскинувшегося на юге города. — Твое дело не доверять, а охранять меня.

Это тоже было новостью. В Эргаде ее охраняли два десятка гвардейцев-эдолийцев, которых Фултон успел собрать, проходя через город год назад. Адер не имела причин не доверять их верности и профессионализму, но после Аатс-Кила стала их опасаться.

Валин тогда сказал, что за Каденом явился отряд эдолийцев, что эдолийцы при неудавшемся покушении на ее брата перебили почти две сотни монахов. Охранявший ее с детских лет эдолиец Фултон десятки раз доказал свою верность — доказал и своей смертью. Остальные же ей были всего лишь смутно знакомы — множество рослых мужчин в блестящих доспехах. Эдолийцы присягали императорскому дому, но Адер не забыла, что основал эдолийскую гвардию — сотни лет назад и под другим именем — Ран ил Торнья.

А вот Сыны Пламени были ее людьми — ради мира с ними она рискнула собой в Олоне, и они пошли за ней на север, сперва против ил Торньи, затем — в отчаянной борьбе против ургулов. Вот уже почти год они выступали под ее знаменами, с песнопениями и молитвами охраняли ее лагерь и замок, проливали кровь и гибли за богиню света и за Адер, в которой видели пророчицу Интарры. И потому она взяла с собой на юг, в Аннур, Сынов Пламени, а эдолийцев особым отрядом отправила против ургулов.

Переход до Аннура вымотал ее, и не только физически. Долгие мили от Эргада до столицы на все лады показывали, как подвела Адер свою империю. Стояла весна, но половина полей не дождалась вспашки — крестьяне разбежались, не то от ургулов, не то в страхе перед разбойниками. Они проехали три сгоревших дотла селения и что ни день натыкались на мертвецов, то гниющих в придорожных канавах, то повешенных на ветвях черных сосен. Ей редко удавалось понять, убиты они преступниками или беспощадными судьями.

Да и разницы большой не было. Аннур рушился, и, как ни пугала Адер столица и ожидавшая ее там судьба, она с каждой милей все крепче уверялась, что должна возвратиться — сделать хоть попытку залечить раздиравший ее народ раскол. Каждое попавшееся на дороге тело шпорой било ее в бок, каждый сгоревший дом с упреком торопил: спеши, спеши! И вот они прибыли — пришла пора узнать, переживет ли она скоропалительное возвращение.

— Твоей сотни, Лехав, — тихо сказала Адер, — хватало, чтобы защитить меня в пути. Но не здесь.

— Едь мы ближе к вам, — сказал он, — могли бы сбиться в достаточно плотную цепь…

Она остановила его, тронув за плечо:

— Лехав, на городских улицах нас дожидается десятитысячная толпа, и ты не помешаешь ей разорвать меня в клочья, как бы близко ни держались твои люди.

Она говорила легко, наперекор сводившей живот судороге. За девять месяцев эргадского изгнания Адер почти забыла, как велика столица империи — раскинувшиеся на половину Перешейка храмы и башни, дома и хижины. Вошедшему в город через Западные ворота до Рассветного дворца, до его красных стен, омываемых водами Разбитой бухты, оставалось едва не полдня пути по дороге Богов, и с севера на юг город растянулся почти на ту же длину.

Конечно, все это не всегда называлось Аннуром. Стоя посреди имперской дороги, Адер и сейчас различала отдельные скопления построек. Прежде это были городки и селения: Сто Цветов, Нефрит, Старый Журавль и Новый Журавль — каждый со своей рыночной площадью, со своими невысокими храмами, каждый подчинялся своему правителю, совету купцов или мэру, пока разбухший от собственных успехов Аннур не поглотил их.

За сто лет землю между селениями — прежние поля и пастбища — новая волна горожан застроила бараками и тавернами, создав тесные кварталы, подчиненные собственной логике или ее отсутствию. Новые дома возводили на старых фундаментах, а между ними тянулись кровли крытых рынков, так что отсюда до маячившего в легкой дымке моря не было видно земли — ее покрывали северные предместья Аннура.

Адер могла бы целый день разглядывать их. Но вот беда — заглянуть за них ей не удалось. На ровной пашне, где она остановилась, не было ни пригорка, открывшего бы обзор за жилищами новых горожан и позволившего бы заглянуть в сердце города.

Она видела теснившиеся один к другому небогатые дома, изредка между ними проглядывала башня, блестели ярью-медянкой крутые крыши особняков Кладбищенского квартала, и надо всем, ножом, воткнутым в брюхо неба, сверкало Копье Интарры.

Красноватое вечернее солнце играло в стекле его стен, раскалывалось и преломлялось, так что башня светилась, словно подожженная изнутри. Вершина, чаще скрытая облаками или туманом с Разбитой бухты, сегодня была видна — на этом немыслимом расстоянии тонкая, как кончик иглы. Адер не раз стояла на этом острие: дважды в год в дни солнцестояний, когда на верхней площадке разжигали огонь, а еще маленькой девочкой она смотрела с этой башни на город, подожженный по приказу отца. Теперь все это представлялось сном, словно башня была ей не домом, а чужим, невообразимо далеким отголоском другой земли и другой жизни.

Адер оторвала взгляд от Копья, чтобы продолжить спор с Лехавом.

— Я доверяю тебе и твоим людям, — тихо сказала она, — а больше всего я полагаюсь на волю богини.

Строго говоря, она лукавила, но Лехав обычно принимал подобные отговорки. Однако на сей раз он покачал головой:

— Не сравнивайте веру в богиню с доверием, которое оказываете мне. — Он махнул рукой в сторону города. — Даже стоя во время переговоров у вас за спиной, я не сумел бы гарантировать безопасность. Слишком много неизвестных, слишком много направлений атаки, слишком…

— Об этом я и говорю! — перебила его Адер.

Лехав осекся.

— Я не требую гарантий, Лехав, — заговорила Адер, старательно смягчая голос. — Мы оба сделаем все, что в наших силах, а хранить нас или нет, решит Интарра. Я прошу тебя вести Сынов в отдалении, чтобы аннурцы увидели во мне уверенную в себе и в них императрицу, вернувшуюся домой.

— Императорам полагается стража. Ваш отец не выезжал в город без охраны.

— Моему отцу выпало спокойное царствование. Он крепко сидел на троне и мог пренебречь внешним впечатлением.

По правде сказать, слово «пренебречь» было не самым подходящим. Санлитун правил обдуманно, предусмотрительно, можно сказать, с осторожностью. А вот для Адер осторожность стала непозволительной роскошью. За год ее отсутствия не было ни дня, когда Шаэлем сплюнутый совет не распространял бы о ней гнусные слухи. Ее лазутчики поначалу даже не решались повторить при ней этих слов, не без оснований опасаясь, что такая дерзость перед лицом императора может стоить им и должности, и жизни. Но Адер требовала неприкрашенной правды. Чтобы служить своему народу, чтобы им управлять, она должна была понимать его мысли — и потому выслушивала все.

Шлюха ил Торньи, постельная кукла при толковом генерале. Лич, противоестественной силой убившая Уиниана, а позже подстроившая «чудо» у Негасимого Колодца. Она якобы сама прикончила Санлитуна — заманила отца в храм света и зарезала во время молитвы. Ей платят Антера, Манджари, Объединенные Города (о том, кто именно, каждый держался своего мнения, но все сходились, что цель подкупа — уничтожить Аннур, предать империю в руки старинных врагов).

Бесконечный поток лжи утомлял и бесил ее. Девять месяцев отстаивать Аннур от ургулов и слышать при этом, что она замышляет его гибель… Ей хотелось заорать, схватить кого-то за глотку и трясти, притащить в столицу полдесятка всадников, поцелуй их Кент, и выпустить на улицы — пусть ублюдки полюбуются, какой ужас она отгоняет от них день за днем!

Заныли костяшки пальцев, и Адер, опустив взгляд, увидела, что стискивает поводья, выкручивает их так, что ремень врезается в кожу. Она медленно расслабила руки. Вина — на совете, а не на народе Аннура. Трудно винить лавочников и прачек, ремесленников и каменщиков за то, что поверили лжи своих вождей. Ведь никто из них на севере не бывал. Они не знали Адер, не могли заглянуть ей в голову. Если кто из них и видел Малкенианов, то разве что во главе процессии, из-за толпы и цепи солдат и гвардейцев.

Теперь она это исправит, проехав городскими улицами одна. Покажет им себя.

Она глубоко вздохнула и покосилась на Лехава, гадая, заметил ли тот ее волнение. Может быть, он и наблюдал за ней раньше, но сейчас смотрел на город.

— Я не ищу смерти, — сказала она напоследок. — Но мы на войне, Лехав. Я ничего не понимаю в оружии и построениях, но знаю, что нельзя вступить в сражение без риска. Послушай моего слова, и хорошо послушай: нам не пережить этого сражения — ни тебе, ни мне, ни нашим людям, — если горожане не увидят во мне женщины, верящей в себя, в империю и в них.

— Они дурачье, — ответил солдат. — Сами не знают, во что верят.

Адер невесело покачала головой:

— Мой отец однажды сказал, и я запомнила: «Если народ глуп, значит его вожди не оправдали доверия».

Долгое время к ней никто не обращался. Она ехала серединой шумной улицы в клубящейся тишине. Встречные — лавочники, тележники, метельщики, торговцы зеленью — отводили глаза, не желая встречать ее взгляд. Ей это было не внове. Адер всю жизнь видела, что людям не по себе от ее глаз. Даже высшие министры и атрепы старались разойтись с ней, глядя мимо и ускоряя шаг при ее приближении.

Так продолжалось долго: целый город отказывался взглянуть ей в глаза. Зато люди устремлялись за ней, слетались, как птицы на крошки, держались в безопасном отдалении, перешептывались, шипели, чуть слышно спорили, десятками и сотнями отвлекаясь от дневных дел в надежде на празднество или кровопролитие.

«Пусть будет празднество», — молилась про себя Адер.

Не вышло.

К тому времени, как они добрались до дороги Богов и двинулись в сторону тяжеловесного мраморного памятника Анлатуну, от которого улица сворачивала к востоку, слух о ее появлении разлетелся по городу, и следовавшие за ней кучки людей слились в толпу. Из боковых улочек и переулков выливались все новые люди и замирали, неожиданно увидев ее, шарахались назад, умолкали. Каждый выглядел потрясенным, словно до сих пор не верил словам соседа: «Последняя из Малкенианов. Одна в городе. Едет на юг». Но изумление проходило, и толпа обступала ее плотнее.

Когда дорога Богов повернула, сердце у Адер заколотилось о ребра. Она потеряла из вида Лехава и его Сынов. Они никуда не делись, просто сгинули в человеческих волнах — так близко, что услышали бы ее крик, но едва ли сумели бы прийти на помощь. Адер начинала сомневаться в благоразумии своего решения, но сейчас было не время для сомнений. Она вернулась в Аннур. На нее смотрели тысячи глаз. Две тысячи. Пять. Не счесть. Голоса звучали громче — так громко, что она едва улавливала стук подков по широким плитам мостовой. Она с трудом удерживалась, чтобы не вытереть об одежду потные ладони, и смотрела строго перед собой, на далекое Копье Интарры.

«Хорошо хоть не взяла Санлитуна».

От этой мысли ей стало спокойнее. Что бы ни случилось с ней в растущей толпе, сын за сотни миль отсюда, в Эргаде, за крепкими замковыми стенами и под присмотром Ниры.

«Он в безопасности», — напомнила себе Адер.

И тут ударил первый камень.

Он попал ей в бровь — горячая слепящая боль чуть не свалила ее с коня. В этот момент всех сил Адер хватило лишь на то, чтобы держаться прямо. Она ничего не видела за белизной вспышки. В седле ее удержала чистая удача, благосклонность богини или сила воли. Кровь горячо растеклась по щеке. Живот сжался, взбунтовался, она уже думала, что ее вырвет. А когда сумела подавить рвоту, расслышала, что толпа раз за разом повторяет одно и то же страшное слово: «Ти-ран, ти-ран, ти-ран».

Лошадь бы понесла, не натягивай она так крепко поводья. Если толпа решит, что Адер пытается бежать, ее порвут. Хотелось съежиться, свернуться в комок, закрыть руками окровавленное лицо, пока не полетел следующий камень. Но она, сдержав лошадь, выпустила поводья и медленно развела руки, показывая толпе, что беззащитна. Люди на миг притихли, и в этой тишине она заговорила:

— Вы зовете меня тираном. Разве тиран возвращается один и безоружный в ненавидящий его город?

Ее слова были слышны не более чем на десять шагов, но Адер видела, как они подействовали на тех, кто стоял вблизи. Люди растерялись, смутились и, похоже, рады были бы оказаться подальше — подальше от готовой разразиться бури. Но толпа напирала на них сзади, своей тяжестью тесня к Адер.

«Никогда не обращайся к толпе, — послышался ей размеренный голос отца. — Тем более к многотысячной толпе. Говори с одним человеком».

Сквозь дымку боли Адер наугад выхватила тощую немолодую женщину с корзиной на бедре — одну из тысяч любопытствующих аннурцев. Адер перехватила ее взгляд и, опершись на него, как на столб или копейное древко, заговорила снова:

— Мои генералы предлагали мне идти с войском, но я пришла без войска. Мои телохранители хотели окружить меня стальным кольцом — я отказалась. Мои советники уговаривали войти в Аннур переодетой или прокрасться по улицам ночью, пряча глаза и закрыв лицо. — Она еще выше вздернула подбородок (кровь обжигала щеки, в голове билась боль; она боялась, что все же упадет с седла). — Я на это не пошла. И не пойду.

Еще один камень оцарапал ей подбородок. Третий — меньше двух первых, зато острый, как нож, рассек щеку под глазом. Лицо умылось кровью. Кровь капала на рукава, на кожаное седло. Лошадь, учуяв ярость толпы, снова пыталась взбрыкнуть, фыркала, вскидывала голову в поисках выхода.

Бедная скотина не понимала, в ее сумрачном животном сознании не укладывалось, что выхода нет. И никогда не было. Не было с тех пор, как Адер бежала из Рассветного дворца. С тех пор, как ил Торнья зарезал ее отца.

«А теперь они убьют меня, — думала Адер. — Вот где я умру — на улице родного города».

Плотная ненависть толпы колебалась под собственным весом. Еще миг, и эти тела хлынут к ней, затопят узкий проход, по которому она ехала. Полетит еще один камень, и еще, и еще, пока ее наконец не собьют с седла. Лошадь снова фыркнула — еще немного, и забьется в панике. Адер пятками толкнула ее вперед — умирать лучше в движении, чем стоя смирно. Шаг. И другой. К ее удивлению, кольцо вокруг нее не стягивалось.

Она попробовала прочесть, что выражают лица вокруг. На них были гнев, удивление, недоверие: скривленные рты, сощуренные глаза, тычущие в нее пальцы. Кто-то снова выкрикнул: «Тиран», но его не поддержали. Они ее не любили, но пока любопытство заглушало ярость. Это был шанс. За него и ухватилась Адер.

— Я, — выкрикнула она, — пришла исцелить рану на сердце Аннура, исправить вред хотя бы ценой собственной жизни.

— А не потому ли, что тебя погнали с севера ургулы? — с издевкой протянул стоящий в двух шагах мужчина (крупное скособоченное лицо, косматая борода).

Адер встретила его взгляд:

— Мои войска удерживают северный фронт…

Ее оборвали крики боли и паники, рев солдат и грохот копыт. Люди оборачивались в растерянности и страхе, и Адер тоже обернулась, высматривая, откуда этот шум. Ужас обрушился на нее при виде конных — ужас, что Лехав ослушался приказа, что сумел собрать Сынов для отчаянного прорыва сквозь море тел.

Но всадники приближались, и Адер уже видела, что это не Сыны Пламени. Конники врезались в толпу, размахивая дубинками и мечами, но мечи опускались плашмя. И доспехи были не те, что у Сынов, — сплошная сталь без бронзовых накладок, — и для Сынов их было слишком много, три, если не четыре сотни, и они все выливались из боковых улиц, с бранью избивая аннурцев, не разбирая мужчин и женщин.

Ясно было, что они не настроены убивать, но закаленная сталь тяжелого клинка и плоской стороной могла прикончить человека. Адер задохнулась, когда боевой конь, вздыбившись, копытом раздробил голову какой-то женщине. Мужчина рядом пронзительно завопил в горе и ужасе, пытаясь закрыть жену собой, защитить ту, которая уже не нуждалась ни в какой защите. Дубинка ударила его в затылок, и он упал, все еще обнимая женщину, и тяжелые сапоги и беспощадные конские копыта скрыли обоих.

— Стойте! — выкрикнула Адер. — Прекратите!

Рвота подступила к горлу, в ужасе она забыла о боли.

— Перестаньте!

Бесполезно. Толпа, мгновения назад готовая убивать, смешалась, начисто забыв об Адер. Сейчас люди думали только о бегстве. Мужчины и женщины в смятении натыкались на ее коня, цеплялись за ее колени, повисали на стременах и седле, лишь бы выбраться из давки. Кто-то ухватил ее за ногу, с бранью отбросив назад мальчишку лет десяти. Адер дернулась, вырвала ногу и пнула мужчину в лицо. Тот заорал, захлебнулся кровью из носа и упал под ноги другим. Еще не мертвый, но обреченный.

Люди рвались к уходящим от дороги Богов улицам, ныряли в подворотни и вламывались в лавки, карабкались на подножия статуй, выбираясь из безумной, убийственной давки, а солдаты все продвигались вперед, блестя оружием и начищенными доспехами, и в косых лучах вечернего солнца их мечи поднимались и опускались вновь и вновь.

Наконец один солдат, меньше других ростом, зато оказавшийся к ней ближе всех, поднял дубинку, указывая на Адер.

— Сюда! — рявкнул он через плечо. — Малкениан здесь!

Едва ли была нужда так орать.

«Все кончено, — поняла Адер, — вот так».

Оглушительно шумная дорога Богов стала ужасающе тихой. Солдаты смыкались вокруг Адер, но та их почти не замечала. Она смотрела на мертвецов.

Десятки скорчившихся на земле тел. Иные еще шевелились, стонали или тягостно всхлипывали. Но больше было неподвижных. Вот мертвый мальчик с вывернутой, как сломанное крыло, рукой. Вот растоптанная женщина — сквозь кожу и одежду непристойно белеют сломанные ребра. На плитах мостовой лужами растекалась кровь.

Маленький солдат послал коня прямо по трупам, по обнявшимся в смерти мужчине и женщине, и натянул поводья рядом с Адер. У той мелькнула мысль о бегстве, но бежать было некуда. И тогда она повернулась к нему.

Он, пыхтя, стянул шлем, открыл потное лицо. На виске под волосами была ссадина — он ее как будто не замечал. Его загоревшиеся от закатного солнца глаза были устремлены на нее.

— Неужто вы так спешили меня убить, — удивляясь своему недрогнувшему голосу, заговорила Адер, — что понадобилось топтать своих?

Солдат замялся, дубинка повисла в его руке. Он скользнул взглядом по трупам и снова обратился к Адер:

— Убить вас?

— Или пленить, — холодно ответила она. — Заковать в цепи.

Солдат покачал головой — сперва медленно, потом горячо протестуя:

— Нет же, ваше сияние! Вы не поняли! Нас послал совет.

— Знаю, что совет, — давясь тошным ужасом, ответила Адер (кто еще мог их послать?).

— Нас отправили сразу, как узнали, собрали в спешке. Как только услышали, сразу послали нас.

Адер уставилась на него.

«Я дура».

Холодная мысль оплеухой хлестнула ее по лицу. По залитому кровью, горящему и липкому лицу. Она провела ладонью по лбу. Ладонь стала мокрой.

— Вы тяжело ранены, ваше сияние? — спросил всадник (спросил встревоженно, если не испуганно).

Адер разглядывала яркую кровь на смуглой ладони. Посмотрела, потом опустила взгляд на мостовую, на десятки растоптанных насмерть, скорчившихся в панике тел с выкаченными глазами.

«Я дура, и убила их своей дуростью».

Правда, они готовы были убить ее. Возможно, и убили бы, не подоспей солдаты. Все равно. Это были ее люди. Аннурцы. Мужчины и женщины, которых она, про себя и прилюдно, клялась защищать, а они погибли, потому что она безрассудно решила с триумфом въехать в родной город. Воображала, что рискует только собой.

Глупо, глупо, глупо.

— Теперь вы в безопасности, ваше сияние, — говорил всадник.

Он повесил дубинку на пояс и низко склонился перед ней в седле. Остальные окружили ее заслоном в десять рядов. Адер не знала, какого врага они готовились встретить.

— С нами вы в безопасности, — повторил солдат.

Адер покачала головой, не сводя глаз с одного из трупов. Это была женщина — та самая, которую Адер выделила из толпы и с которой заговорила. Карие глаза бессмысленно смотрели в небо.

— В безопасности… — повторила Адер; она захлебывалась рвотой и слезами, но императоры Аннура не блюют и не рыдают. — В безопасности.

Второй раз слова прозвучали тише и оставили на языке едкий привкус.