Область темная

Алексей Алейников

«Предаст же брат брата на смерть».Противостояние братьев-близнецов.Любовь к одной девушке.Выбор разных жизненных путей. Сотрудник НКВД – священник.Что важнее – жизнь брата или карьера?С кем будет та, которую полюбили оба?Какие испытания ждут братьев в век революций и войн?Что ждет их в конце пути?

«Это ваше время и власть тьмы»

(Ев. от Луки, гл. 22, стих. 53)

Дизайнер обложки Татьяна Завьялова

© Алексей Алейников, 2019

© Татьяна Завьялова, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-8960-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

По настойчивой просьбе духовных детей старцев Петра и Павла, я, недостойный архимандрит Алексий, в году от Рождества Христового две тысячи первом решил, с Божией помощью и за молитвы Святых Отцев и всех молящихся обо мне, написать хотя бы краткие заметки о детских, юношеских и зрелых годах отцев Петра и Павла и событиях, бывших в ту пору в стране нашей, а равно и о прочих обстоятельствах жизни тех лет.

Святой по редкости и сиянию подобен чистой воды диаманту — дай Бог за всю жизнь узреть хотя бы одного! Мне же посчастливилось долгие годы быть келейником и доверенным лицом двух высочайшего духа старцев — отцов Петра и Павла Воскресенских. И так как жизни святых братьев переплетены между собой, словно два побега одной лозы, то и писать я буду сразу о двоих.

Глава 1

Достоверно известно, что братья явились на свет Божий в 1888 году, аккурат на праздник святых первоверховных апостолов, потому и окрестили их Петром и Павлом. Родились близнецы один за одним. Много лет спустя шутили старцы, что, подобно ветхозаветным Исааку и Исаву, Павел ухватил Петра за пяту.

Так ли это было или по-другому, мы уже не узнаем. Давным-давно почили в Боге и отец братьев Николай Гаврилович, дьякон Троицкой церкви в селе Немышаевка Н-ского уезда, и матушка Анна Ивановна, в девичестве Аникеева, простая крестьянка, всю жизнь посвятившая мужу и детям.

Жила семья Воскресенских дружно, хотя и весьма небогато. Дьякон в то время числился в штате и получал жалование от государства российского, но денег этих едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Приходилось отцу Николаю, как ветхозаветному Аврааму, и скот содержать, и участок земли, коий был выделен от щедрот общиной крестьянской, возделывать. Тем не менее жили, как я уже писал, дружно и «во всяком благочестии и чистоте».

Правда, не скрывали братья, что матушка их была нраву крутого: могла, коль под горячую руку попадёшь, и веником огреть, и лозиной высечь, а чаще всего дланью крепкою приложиться по мягкому месту, да так, что озорник потом визжал как оглашённый и прощения просил искренне да зарекался более мать сердить. Впрочем, отец чаще всего успокаивал жёнушку словом мягким и добрым, спасая огольцов от гнева материнского.

Едва начали подрастать братья, отец стал их по делам церковным привлекать: свечи вынести, воды батюшке на руки слить, в колокол позвонить. Так что, можно сказать, росли они за церковной оградой.

Здесь и разделились пути братьев, те самые дороги, что в конце жизни удивительнейшим образом сошлись у стен нашего монастыря. Но об этом позднее. Впереди у них была целая жизнь, преисполненная бед и страданий, кои, как известно из Писания, душу очищают как огонь золото.

Пётр «из детска» рос мальчиком тихим и набожным. Его часто можно было видеть в одиночестве, размышляющим о чём-то, ему одному ведомом. Отец не мог нарадоваться на сына — и смышлёный, и послушный. Думаю, он часто говаривал матушке Анне, что, видно, заслужили они у Господа такое чудо Божие — сына великолепного во всех родах.

Павел же возрастал совсем другим — непокорливый и шумный, он был заводилой всех немышаевских мальчишек. Уже в глубокой старости улыбкой освещалось лицо отца Павла при воспоминании о незатейливых забавах детства.

— В жаркий день побежим, бывало, в поле, — рассказывал он мне, — суслика выливать. Загоним в нору. Он там затаится сердешный, еле дышит от страху, а мы его — водой. По-первах, особенно если попался крупный и толстый, он пытается мягким местом ход перекрыть — держит воду. Но мы не унимаемся: всё таскаем от ближнего пруда ведро за ведром. Суслик не выдерживает и драпака из норы. Мы его изловим и на верёвочке водим, пока не отдаст Богу душу, бедняга. Или залезем на шелковицу, птенца из гнезда вытащим и давай мухами потчевать и червяками. Да так закормим и затискаем, что он посинеет. Не со злости мы это делали, но не к добру. Дети неразумные, что с нас возьмёшь?

Но годы детские, счастливые, как известно, коротки. Пришло время и братьям выходить в жизнь взрослую. Так как были они из духовного сословия, то и путь их лежал по линии церковной. Непросто было в те времена выскочить из колеи, проложенной родителями: ежели ты из семьи землепашцев, то будешь горький хлеб крестьянский есть всю жизнь, если из купцов — торговать, ремесленник — руками работать, ну, а сын священника или дьякона — иди по линии духовной.

Дорога была долгой и тористой: по-первах, в девять лет надо было поступить в духовное училище, выдержать отрыв от родителей и тяжёлую атмосферу бурсы. Длилось обучение в училище пять лет — подготовительный, а потом ещё четыре класса. Затем следовала, конечно, ежели ученик себя хорошо зарекомендовал и успешно преодолел выпускные испытания, духовная семинария: полный курс — шесть лет. Здесь уже каждый решал свою судьбу самостоятельно: кто, сдав после четвёртого класса экзамен на аттестат зрелости, получал право служить по казённой части, кто шёл в военные, кто — в институт или университет.

Верные же церкви и призванию, закончив шесть классов семинарии, рукополагались и начинали служить в сане священническом. Наидостойнейшие направлялись учиться далее, в духовную академию, коих в то время в Российской империи было четыре: Санкт-Петербургская, Московская, Киевская и Казанская.

Отец Павел вспоминал, что в училище их отвезла маменька. Документы Н-ского духовного училища не сохранились, но можно предположить, что произошло это переломное в жизни братьев событие в 1897 году.

Стоя пред громадой учебного заведения, оторванные от дома мальчишки, предчувствуя, что денёчки их свободы завершаются навсегда, разревелись. Особенно усердствовал Пётр. Павел стоял, накуксившись, и только всхлипывал. Мать уже собралась пустить в ход наиболее действенный аргумент в виде твёрдой, точно камень, ладони. Но тут, к счастью, вышел к приехавшим один из преподавателей, восхитился, узрев близнецов, и увёл их вовнутрь здания. Маменька тем временем уехала.

Святые братья часто, сидя вместе за самоваром, вспоминали годы учёбы. И сейчас, когда с той поры минуло уже лет сорок, память легко воскрешает радостные вечера: гудит самовар, потрескивают дрова в печурке, а рядом сидят два светлых ликом и душой старца и неторопливо рассказывают о былом.

Начинает отец Пётр:

— Я-то учёбу сразу полюбил: церковнославянский, с детства привычный язык, история, география, азы латыни и древнегреческого — всё мне было в сладость. Нравились мне и арифметика, и каллиграфия, и Закон Божий. Мальчишки после уроков бегут во двор, в бабки играть, а я погуляю недолго, воздуха свежего глотну и спрячусь где-нибудь в закутке — учебник читать или жития святых.

— А я терпеть не мог ни училища, ни учёбы! — отец Павел сокрушённо склонял главу. — Как проказу сочинить, так я первый. А в учёбе не блистал, не блистал…

Отец Пётр, видя, что воспоминания тяготят брата, переводил тему:

— Помнишь, законоучитель у нас злой был? Орал на учеников, мог, если под горячую руку попадёшь, и линейкой огреть. На его уроках мы сидели тихо. Весною муха очнётся после зимнего сна и давай в раму биться. Нам интересно, а пошевелиться боимся — крут отец Михаил! Стоять на гречке весь урок в углу — ох как больно и стыдно! — в этом месте отец Пётр улыбался. — Правда, Павла это не останавливало: как урок Закона Божьего, так он наказан — стоит молча, только губы покусывает от боли. Но чтобы пожаловаться или прощения попросить — ни-ни!

— Кормили в училище вкусно. Так приятно было поесть пирогов, вареников, молока, рыбки вдосталь! Дома-то мы не голодали — коровы две в хлеву мычали, хряка отец откармливал на Рождество, но и ртов двое. И каких ртов! Мы росли, и каждый ел за троих. Отец с матерью всё нам подкладывают, а своё едва поклюют. У отца живот всегда подведён, мать худа, точно щепка, а нам всё мало.

— Бывало, Павлуша подобьёт — пойдём ещё горох объедать на господском поле.

Если кривоногого Трофима Иваныча на гнедой кобылке заметит кто, сразу бежать стрелой! Догонит объездчик, и кнутом стегануть может, и за ухо к матери привести, а у той рука тяжёлая! Но мы ловкие и юркие, — мгновенно врассыпную, только кусты колыхнутся. Трофим Иваныч головой повертит, ругнётся и, вскочив на коня, дальше умчится — проверять, как мужики в поле работают.

— А я вспомнил, как веру-то терять начал, — отец Павел темнел лицом, как будто не простил его Господь за ту дерзость неверия, коей в те годы были подвержены многие и многие, и которая привела к бедам неисчислимым. — Как-то помогал я отцу в церкви. Больше, правда, под ногами крутился и мешал всем, но меня любили и терпели. Слышу, настоятель отца ругает:

— Что ж ты, отец дьякон, всё козлом пищишь? Не можешь басов добавить?

— Так где же басов-то взять, батюшка? Посмотрите, живот к позвоночнику прилип! — и подрясник вместе с рубахой задрал.

Тут отец Андрей сменил гнев на милость:

— И то верно. Тощий ты больно, отец Николай! Ну, впрочем, Богу виднее: кому басом петь, а кому — тенором выводить.

— А у самого священника чрево колышется под рясой, будто квашня хорошо взошедшая, и бас мощный настолько, что стёкла в церкви дребезжат, когда он восклицает на Литургии: «Святая святым!»

И такая у меня обида в сердце зародилась! Я-то знал, как папенька трудолюбив и смиренен, как готов последнее отдать странникам и нищим, а священник наш, отец Андрей, без красненькой шагу не ступал. Хочешь креститься — синенькая, венчаться — червонец, ну, а если отпевание — весь четвертной слупит с крестьянина, последнюю рубаху снимет!

Не давая брату погрузиться в грустные воспоминания, вступал отец Пётр:

— Блаженные то были дни! Вокруг — раздолье. Бежишь по лугу, раскинув руки навстречу ветру, и чудится — ещё мгновенье и взлетишь над землёй! Домой приходили только к вечеру, наскоро ужинали с родителями и залазили на лежанку спать.

Отхлебнув из простой глиняной кружки слабенького — крепкий печень, отбитая на допросах, не позволяла, — но сильно сладкого чаю, отец Пётр продолжал:

— Жалко, что каникулы быстро заканчивались! Нужно было ехать в училище. Туда, где царили зубрёжка и грубая сила, и «второгодные» лбы издевались над слабыми, где ждали меня два верных друга — Коля и Гриша… Закончил я училище первым в классе, Павел — предпоследним. Преподаватели дивились — близнецы, а какие разные! Павла это очень злило.

— Был грех, — улыбался отец Павел и надкусывал на удивление крепкими, желтоватыми зубами баранку.

Здесь позвольте мне, с высоты прошедших лет, вмешаться в столь сладостные воспоминания.

Прочитав в эпоху «гласности» множество мемуаров, в том числе и митрополитов Евлогия (Георгиевского) и Вениамина (Федченко), я понял, что и в те достопамятные времена, как и сейчас (чего греха таить!), попадали в духовные училища и семинарии люди разные. Церковь ведь Господом основана, да людьми наполняется. Бывают и случайные, и злобные, и воры забредают, и даже злодеи. Чтобы в этом убедиться, откройте любой учебник по истории Вселенской Церкви. Чего только не было! Интриги, зависть, наушничество, даже убийства. Истина Божья в том и проявляется, чтобы, зная и не скрывая правды о внутренней жизни Церкви, помнить всегда, что свят в ней только Основатель, Тот, без Кого мы «не можем творити ничесоже». Ну, а мы — люди грешные, страстям подверженные, к Богу только идущие, должны молиться и трудиться под сенью Христа и Матери-Церкви над спасением души.

— Пришло нам время идти в семинарию, — продолжал отец Пётр. — Здесь уже было поинтереснее, новые предметы, новые лица. Одинаковые были только преподаватели, почти все высохшие и скучные, как запылённые книги с дальней полки в библиотеке. Станет такой зануда перед классом и будто карась, вытащенный из воды, рот разевает. Его никто не слушает, всяк своими делами занят, а он всё бубнит у доски. Правда и отыгрывается рутинёр потом, на экзаменах: шалил на уроке? был невнимателен? не доносил на товарищей? — получи оценку на балл, а то и на два ниже! И ничего, и никого не забудет, всё припомнит!