Хроники Нетесаного трона. Последние узы смерти

Брайан Стейвли, 2016

Двое братьев и сестра, потомки правящей династии, разобщены и растеряны, в то время как будущее Аннурской империи находится на острие клинка: к столице приближаются орды диких кочевников. Адер, провозгласившая себя императором, не сможет долго сдерживать их наступление без помощи гениального, нечеловечески жестокого полководца – кенаранга Рана ил Торньи. Но что, если он снова предаст Адер? Сумеет ли она противопоставить свою волю и разум его чудовищному интеллекту?.. Ее брат Каден, который должен был унаследовать Нетесаный трон после смерти своего отца от руки убийцы, отрекся от престола в пользу республики. Кадену известно, какая угроза исходит от кенаранга. Но ни один из советников принца не хочет поступиться своими амбициями ради общего дела… Валин, брат Кадена и Адер, воин элитного подразделения, считается погибшим в схватке, хотя о том, что случилось на самом деле, знают только сестра и еще один свидетель. Она желает одного: чтобы эта правда никогда не выплыла наружу… Принадлежать к династии правителей означает принять на себя весь груз истории. Тому, кто желает властвовать, придется сделать неоднозначный выбор: умереть ради империи или разрушить ее, чтобы спасти. Впервые на русском!

13

— Адер лжет, — сказал Каден.

Киль разглядывал его в приглушенном свете лампы. Почти сразу после разговора на причале Каден вернулся на тридцатый этаж, в свой кабинет, — задержался только, чтобы послать слугу разыскать историка. Он дожидался Киля и обдумывал разговор, уставившись сквозь стену закаленного стекла на город внизу и перебирая в голове каждый жест и каждую фразу Адер, высматривая за словами правду. Киль появился к ночи, и к тому времени самые черные подозрения Кадена переросли в уверенность.

— В чем? — спросил Киль и, прихватив оливку из деревянной мисочки на столе, встал у прозрачной стены рядом с Каденом.

Тот помолчал, снова вызвав в памяти сама-ан сестры — ее глаза, губы, напряженные мышцы челюстей. Поразмыслив над застывшим образом, он медленно запустил его движение и стал обращать внимание на ее запинки, на мгновения, когда она отводила глаза.

— Не во всем, — наконец решил он. — Но по части Валина она что-то скрывает.

Киль не сводил взгляд с города. Он с бесстрастным лицом молча ждал продолжения.

— От Гвенны и ее крыла, — негромко рассуждал Каден, — я узнал кое-что новое. Талал, их лич, сказал, что Валин встречался с Адер в Аатс-Киле, это городок на южной оконечности озера Шрам, за несколько дней до начала сражения.

— А твоя сестра, — заключил историк, — утверждает, что вовсе его не видела.

— Именно так. — Каден покачал головой. — Но почему?

Он снова всмотрелся в запечатленный образ.

Кое в чем он сразу узнал в Адер женщину, выросшую из той девочки, с которой Каден много лет назад простился в аннурской гавани. Глаза, конечно, не оставляли простора для ошибки — у Адер они всегда горели ярче и жарче всех, даже когда жив был отец. И абрис лица он узнал: вытянутый тонкий овал, высокие скулы, узкий подбородок. Все ее черты, которые он перебирал одну за другой, соответствовали чертам худенькой девочки, памятной ему по детским годам.

Но было что-то еще в ее лице, одновременно явное и неуловимое и не имевшее ничего общего с той девочкой. Каден всмотрелся в глаза сестры, ища слов, чтобы выразить это новое. Она казалась более…

Он закрыл глаза, отрешился от привычного вида отцовского кабинета, сосредоточился на врезанном в память образе. Конечно, появились шрамы — тонкие красные линии, выжженные у нее на коже молнией у Негасимого Колодца. За эти отметины, да и просто за то, что она тогда выжила, тысячи людей числили ее пророчицей, но шрамы, при всей их необычности, — просто шрамы: гладкие черточки, явственно видимые при свете дня, озарявшем воспоминание.

— Адер переменилась… — произнес он и сбился.

— Естественно, — заметил Киль. — Ваш род всегда был… нестабилен, непостоянен. Адер, как и все смертные, как ты сам, переменчивое создание.

— Нет. — Каден мотнул головой. — Дело в другом. Она не только повзрослела, она стала… глубже. Жестче. Она не только выросла, она стала иной, как будто ее разбили и, склеивая черепки, вставили что-то чуждое ее природе. Она напомнила мне Валина.

— По своей природе люди непостоянны, — возразил Киль. — Вы не стоите на месте, вечно меняетесь. Обычно вы не замечаете метаморфоз в своих сородичах, потому что они совершаются постепенно на протяжении недель и месяцев. Но ты был надолго разлучен с братом и сестрой, и теперь тебе трудно принять столь внезапные перемены.

Каден медленно выдохнул, с дыханием отпустив сама-ан, и открыл глаза.

— Талал сказал, что Валин хотел убить ил Торнью. — Он выкладывал факт за фактом, словно камни в основание строящейся стены: — Длинный Кулак для того и отпустил, и вооружил брата. Валин с Лейтом и Талалом перешли границу, нашли в Аатс-Киле Адер и ил Торнью — те осушали озеро, чтобы открыть проход войску. Там Валин переговорил с Адер. Она убедила его, что в предстоящем сражении с ургулами без ил Торньи не обойтись. По словам Талала, Валин засел на крыше самой высокой башни Андт-Кила, это что-то вроде маяка для подходящих с юга судов. Дальнейшего Талал не видел, он спустился, чтобы сразиться с Балендином, но от Адер нам известно, что с той же башни ил Торнья командовал сражением и сама Адер была там…

Молчание договорило за него.

Киль долго безмолвствовал, прежде чем кивнуть:

— Твой вывод представляется вероятным. Пожалуй, и неизбежным.

Каден дал себе время выйти из собственного сознания, скользнув сперва в ваниате, а затем, чуть задержавшись, — в воображаемые границы чужого рассудка, принадлежащего брату. Искусство бешра-ан было несовершенным, особенно когда ты плохо представлял человека, в чей ум решил вселиться, его поступки, привычки, обычный рисунок эмоций. Валин был Кадену братом, но едва ли они были знакомы. Слишком рано развела их жизнь, а встреча выдалась короткой и полной боев и бегства. И все же изнутри сознания Валина кое-что виделось яснее: если Валин добивался смерти ил Торньи, он бы не отказался от своего намерения.

Каден никогда не бывал даже в окрестностях Андт-Кила, но представлял себе башню: грубо обтесанные, скрепленные известкой камни на северной оконечности озера. Он вообразил лежащего на крыше Валина — тот следил за битвой внизу, разрывался между желанием вступить в бой плечом к плечу с друзьями и решимостью убить ил Торнью. Если верить Талалу, брат пожертвовал всем, чтобы остаться на крыше. И когда сражение закончилось, когда он наконец дождался…

Каден распахнул глаза — и отпустил рассудок брата.

— Он ударил. Попытался убить ил Торнью — и не сумел.

— Это, — кивнул Киль, — согласуется с сообщением Гвенны и Талала.

— И соответствует тому, каким он был. Даже зная, что ил Торнья — кшештрим, даже без надежды на победу, он бы не отступил. Он бы попытался довести дело до конца.

Только замолчав, Каден услышал эхо своих слов: «…каким он был». В какой-то момент посреди бешра-ан он стал говорить о брате в прошедшем времени. Сейчас Каден снова обратился к воспоминаниям о сестре. Как она отводила глаза, заговаривая о Валине…

— Он погиб, — сказал Каден, — и Адер это известно. Если она была в башне, то видела его смерть.

— Или сама его убила, — тихо добавил Киль.

Кадена скрутило мучительной болью. Он было потянулся к ваниате, но остановил себя. Прав или не прав кшештрим, предупреждая об опасностях слишком долгого пребывания в пустоте, но это… если это правда… он должен встретить лицом к лицу. Что же это такое: думать об убийстве родного брата родной сестрой — и без горечи, без гнева, без ужаса? Если человек — лишь клубок им пережитого, кем станет ничего не переживающий, скрывающийся от чувств, сбросивший с себя узы мира? Ваниате хин, как оно ни заманчиво, холодно, инородно, оно рождает отчужденность.

— Не думаю, чтобы она сумела его убить, — наконец ответил Каден. — Разве что ткнула ножом в спину.

— Независимо от того, кто держал нож, — заметил Киль, — представляется вероятным и более чем вероятным, что Валин пытался убить ил Торнью. Не справился и погиб. Адер все это известно.

— Никого не щадит, — покачал головой Каден. — А ради чего? Чтобы сесть на трон? Примерить императорский титул?

Он попытался проникнуть в разум сестры, но Адер он представлял еще хуже, чем Валина. Не понимал ни ее поступков, ни ее выбора. Несколько ударов сердца он силился сложить бешра-ан — и сдался. Он давным-давно смирился с тем, что существуют люди — Рампури Тан, Пирр Лакатур, да и собственный отец, — которых ему никогда не понять.

— Адер солгала о Валине, — снова заговорил он, — зато о Мешкенте сказала правду.

— И какую же правду, — склонил голову к плечу Киль, — она тебе сказала?

Каден глубоко вдохнул. Этой части разговора он не успел обдумать. Факты просты, а вот что из них следует… Затем ему и понадобился совет Киля.

— Длинный Кулак, Мешкент, пользуется кента.

Кшештрим долго смотрел на него, прежде чем откинуть голову, устремив взгляд в иные дали. Как правило, кшештрим искусно скрывал свою истинную природу, но этот взгляд, виденный Каденом не в первый раз, стоило только историку задуматься над какой-нибудь неразрешимой задачей, был совершенно нечеловеческим.

— Она точно знает? — спросил наконец Киль.

— Она в этом уверена. И ил Торнья тоже. Это объясняет согласованность атак на рубежи Аннура, объясняет, почему все так разом навалилось.

— И не только это, — тихо сказал кшештрим.

— О чем ты?

— Длинный Кулак — не просто ургул. — Казалось, Киль изучает звезды за прозрачной стеной Копья. — Он еще и ишшин. И даже их глава.

Каден опешил. Такие простые слова, а сколько за ними стоит, и как трудно проследить их нить в плотном плетении ткани мира. Нет, не складывается. Но если сложить, отсюда следует…

— Их возглавлял Матол, — медленно проговорил Каден, повторяя то, в чем был уверен, словно, произнесенные вслух, слова делались истиной. — Тристе убила его с помощью кента.

— Матол был всего лишь заместителем, — покачал головой Киль, — хотя сохранял этот пост долго, многие годы. И все же заместитель. Они называли другого, Горма. Его я не видел.

Каден рылся в своих воспоминаниях, перебирал услышанное. Тан этого имени не называл. Матол тоже, но где-то в закоулках памяти оно сохранилось, упомянутое вскользь одним из тюремщиков: «Рампури Тан был охотник. Кое в чем не уступал Кровавому Горму». Тогда Каден слишком заинтересовался прошлым Тана, чтобы расспрашивать о человеке, с которым того сравнили, а позже не видел причин возвращаться к той фразе. В Мертвом Сердце было полно жестоких людей, и он не собирался знакомиться с каждым.

— Итак, Горм ушел в степи, — медленно заговорил Каден, чувствуя, как становятся на места камни-мысли. — Ишшин, разыгрывающий ургула и назвавшийся Длинным Кулаком…

— Не совсем так. Телом Длинный Кулак и есть ургул — кожа, глаза, волосы. Трудно сказать, когда в это тело вселился Мешкент — возможно, когда Длинный Кулак еще жил в степи или когда вступил в орден ишшин, но важно, что он стал ишшин. — Киль удивил Кадена улыбкой. — И как я раньше не понял?..

— Ты же никогда не видел Горма.

— Едва ли это оправдание. Общую картину видел.

Каден насупился:

— Итак, Мешкент вселился в Длинного Кулака, объединил ургулов…

— Нет, — покачал головой Киль. — Он покорил степь уже после того, как стал ишшин, может быть, долгое время спустя. Ишшин часто такое проделывают: внедряются под новыми личинами в сообщества Вашша и Эридрои и нередко остаются в них на годы. На десятилетия.

— Они и тебя так выследили?

Кшештрим кивнул:

— Не выходя из Мертвого Сердца, они не сумели бы разыскивать моих сородичей. Им приходилось покидать свою крепость, смешиваться с людьми, а в случае с Длинным Кулаком — возвращаться к ним.

— К чему было так уклоняться от цели? Мешкент задумал уничтожить Аннур, а ишшин до Аннура нет дела. Их волнует только искоренение твоей расы.

— Ты мыслишь прямолинейно, — упрекнул Киль. — Иногда к цели ведет не самый короткий путь.

Кадену собственные мысли вовсе не казались прямолинейными. Они спутались в голове, их швыряло, как сучья в быстром потоке. Он с усилием замедлил этот поток и поискал, за что зацепиться, чтобы отдохнуть, набраться сил.

— Врата, — заговорил он после долгого молчания. — Мешкент понимал, что победить Аннур сумеет, только заставив нас сражаться на несколько фронтов, а для этого ему понадобился доступ к вратам.

— Действительно, — согласился Киль. — Даже вся мощь ургулов не помогла ему снести ил Торнью и Северную армию. Он побеждает потому, что всюду ведет бои. Пираты, мятежники, расплодившиеся на дорогах разбойники, кровопролитие на Пояснице — эта война не столь очевидна, как напор с севера, но это тоже война.

— И она нас губит, — выдохнул Каден.

Он вдруг почувствовал себя соколом из дворцовой соколятни. Птиц, не занятых охотой, держали под капюшончиками, и ему вдруг разом представилось, как те пытаются сбросить кожаные колпачки, воображая, что, если избавятся от них, окажутся на свободе. А сбросив колпачки, увидят: лапы у них спутаны, перед глазами решетка клетки, а за ней непробиваемые стены. И в полном шорохов полумраке созданной человеком тюрьмы не видно и проблеска небес.

Каден давно знал, что они проигрывают. Но только сейчас понял, как безнадежно.

— Могла быть и другая причина, — рассуждал Киль, не смущаясь его молчанием. — Если Мешкент заподозрил, что в средоточии власти Аннура — кшештрим, он счел бы разумным объединиться с охотниками на кшештрим.

— А он мог? — спросил Каден. — Мог узнать?

Что ни говори, Мешкент — бог. Почему бы богу не знать все?

Киль долго не отвечал. И не шевелился. Наконец он встретил взгляд Кадена.

— Не могу ответить. Боги не всеведущи, но что им известно… и откуда… не знаю.

Каден в темноте своей памяти осматривал холодные пещеры Мертвого Сердца, пытался вообразить, как бог в одежде человеческой плоти ходит по этим промозглым подземельям, ест год за годом разваренную белую рыбу, живет среди безумцев, сломленных обрядовым самоистязанием.

— И ему это нравилось, — тихо проговорил Каден.

Киль вопросительно поднял бровь.

— Мешкенту, — пояснил Каден. — Длинному Кулаку, Кровавому Горму… Как бы он ни назывался, даже если он вступил в орден ишшин ради врат или чтобы добраться до кшештрим, ему это еще и нравилось. Мертвое Сердце — храм страдания.

— Это так, — задумчиво кивнул историк.

Каден минуту всматривался в его лицо, прежде чем снова обратиться к стеклянной стене, за которой открывался Аннур. Острый клинок месяца прятался за крышами на западе. Ночь выдалась темной и обещала стать еще темнее.

— Мне надо вернуться туда, — тихо сказал он.

Что-то внутри дрогнуло от этих слов, но Каден отыскал и раздавил в себе страх.

— Мне надо вернуться в Мертвое Сердце.

Киль присмотрелся к нему:

— Надеешься его найти. Мешкента.

— Я должен. Победить ил Торнью мне не по силам. Мы вызвали сюда Адер в надежде, что она подскажет, где у него слабое место, может быть, даже поможет его убить… — Каден устало договорил: — А теперь очевидно, что ей нельзя доверять, что она лжет. Откуда нам знать, не прислал ли ее ил Торнья с какой-то своей целью? Он переигрывает нас на каждом шагу. Мы уничтожили империю и ничего этим не изменили. Война по-прежнему идет.

— Напрасно ты так думаешь, — сказал Киль. — Объединив всю мощь Аннура, ил Торнья мог бы уже уничтожить Мешкента. Если бы ты не удерживал Рассветный дворец, он мог бы уже добраться до Тристе. До Сьены.

Каден покачал головой:

— Мы выиграли время, и только. Ил Торнья знал про Длинного Кулака, знал, что вождь ургулов — бог. Мешкент мало того что ведет войну на несколько фронтов, он, возможно, даже не сознает, что ему грозит. Он думает, что воюет за Аннур, а ил Торнье нет дела до Аннура. Все это, — Каден указал на город и спящие за ним темные поля, — для него только набор фигур, которыми он легко пожертвует.

— Ран ил Торнья быстр, — признал Киль, — и умен. Но Мешкент бог. Он тоже умеет распорядиться фигурами.

— Но он ведет не ту игру, — возразил Каден. — Он пытается завладеть игровым полем, вернуть власть над Вашшем и Эридроей, возродить свой кровавый культ. Ил Торнью власть не интересует. Для него победой будет захват двух фигур: Тристе и Длинного Кулака. Для Тристе я не могу уже сделать ничего большего. Она в самом безопасном месте, какое я знаю, и более того, она здесь, внутри Копья, где ей и следует быть. Ей я ничем не могу помочь, зато мог бы предупредить Длинного Кулака. И постарался бы и его привести сюда.

— В Копье.

— Куда же еще? — кивнул Каден.

Киль некоторое время наблюдал за ним — или так показалось Кадену. В то же время ему чудилось, что взгляд кшештрим устремлен сквозь него, на какую-то главную, непостижимую истину.

— Длинный Кулак не то, что Тристе, — нарушил затянувшееся молчание кшештрим.

— Оба боги.

— Нет. — Киль покачал головой. — Тристе, какой ты ее знаешь, — молодая женщина с запертой внутри ее разума богиней. Мешкент не заперт. Он носит Длинного Кулака, как ты носил монашеский балахон. Он им владеет, владеет целиком и полностью.

— Тем более я должен с ним поговорить. Он способен помочь…

— Зачем бы он стал помогать?

Каден захлопал глазами:

— Ил Торнья добивается гибели Сьены и его гибели. Мы стремимся остановить ил Торнью. Значит, мы на одной стороне. Хотя бы на время этой войны мы союзники.

— Это если бог понимает, что нуждается в союзниках. Ты думаешь, он их ищет? Но не забывай, Каден, что Мешкент явился на эту землю, захватил человеческое тело с целью уничтожить Аннур, снести все, что так усердно возводили твои предки.

— Если верить Адер, Аннур создавал ил Торнья. Малкенианы были всего лишь… марионетками.

— Как раз марионеткам обычно и приходится платить дорогой ценой. Мешкент может и не знать об участии ил Торньи в делах вашей империи. А если знает, возможно, ему плевать. Ты уже не император, но остаешься первым оратором Аннура, Аннурской Республики. У него есть все основания тебя убить. Твоя мысль о союзе — стеклянный щит. Разлетится от первого удара и тебя же порежет осколками.

— Ошибаешься, — медленно покачал головой Каден. — Мой щит — это не союз, а моя никчемность.

Киль смотрел на него, ожидая объяснения.

— Я ничего не добился здесь, в Аннуре. — Каден ровным голосом назвал неприглядный факт: — Республика в руинах. Я бы не так преуспел, даже если бы с самого начала нарочно помогал Мешкенту.

— И все равно он может тебя устранить. Хоть для того, чтобы упростить ход войны.

— А если и убьет, разве это такая большая потеря? — тихо спросил Каден. — Я не понимаю хода истории, как ты. Не умею обращаться с ножами, как Габрил. У меня нет бесчисленной подпольной армии, как у Кегеллен.

— У тебя глаза Интарры.

— У Адер тоже, а она еще и сидит на троне, — улыбнулся Каден (улыбка ощущалась странно, он отвык улыбаться). — Я могу отправляться к Мешкенту, могу, если придется, умереть, потому что здесь я не нужен.

Киль развел руками:

— Если ищешь того, кто здесь не нужен, пошли слугу. Раба.

— Нет, — возразил Каден. — Раб той дорогой не пройдет.

Кшештрим устремил на него свой пустой взгляд.

— Кента, — произнес он.

Каден молча кивнул.

— Врата охраняют ишшин, — напомнил Киль. — Все врата. Едва ты ступишь на остров, как тебя убьют. Трех слов сказать не успеешь.

— Значит, уложусь в два.