Хроники Нетесаного трона. Клинки императора

Брайан Стейвли, 2013

В Аннуре предательски убит император из династии Малкенианов – потомков богини света. В государстве назревает смута. Кому же достанется власть? У императора трое детей, и у каждого свой жизненный путь – путь мудреца, воина или политика. Наследник Нетесаного трона Каден живет в отдаленном горном монастыре, постигая таинственное искусство, дающее ключ к древней силе. В скором времени Кадена должны объявить самым влиятельным правителем в мире. Но пока этого не произошло, его жизни угрожает опасность… Валин, младший сын императора, готовится стать воином элитного подразделения, летающего на гигантских ястребах. Перед последним жестоким испытанием он узнает о заговоре против династии Малкенианов и о смерти отца. Валин стремится спасти брата, наследника трона, но после череды странных происшествий понимает, что и за его головой идет охота… Адер, дочь императора, занимающая высокий государственный пост, вынашивает план мести, желая обличить и покарать убийцу. Она уверена в том, что знает его. Однако тайная записка отца, которую тот вложил в завещанную дочери книгу, переворачивает все с ног на голову. К чему призывает император в предсмертном послании? Кого он называет своими клинками? Смогут ли потомки богини света противостоять заговорщикам? «Клинки императора» – первая книга трилогии «Хроники Нетесаного трона».

Гниль.

«Это все гниль, — думал Тан-из, глядя сверху в глаза дочери. — Гниль забрала мое дитя».

Длинные цепочки пленников заполонили долину. Воздух сотрясали вопли и проклятия, мольбы и всхлипывания; полуденный жар пропах кровью и мочой. Тан-из не обращал внимания ни на что — его презрительный взгляд был прикован к лицу дочери, той, что стояла перед ним на коленях, обхватив его ноги. Вера была уже взрослой женщиной: минул месяц, как ей исполнилось тридцать лет. Если не всматриваться, она могла показаться здоровой — ясные серые глаза, худые плечи, сильные руки и ноги… Однако кшештрим не рожали здоровых детей уже несколько веков.

— Отец! — молила женщина, и слезы ручьями текли по ее щекам.

«И эти слезы — тоже признак гнили».

Разумеется, для этого существовали и другие имена. Дети по невежеству или недомыслию называли свой недуг «старостью», однако в этом, как и во многом другом, они ошибались. Старость не равна дряхлости. Тан-из и сам был старцем, многовековым старцем, но жилы в его теле оставались крепкими, а ум — бодрым. Он мог бежать весь день, всю ночь и почти весь следующий день. Большинство других кшештрим были еще старше — их возраст насчитывал тысячелетия, — и они до сих пор топтали землю. Те, кто не пал в бесконечных войнах с неббарим. О нет! Время идет своим чередом, звезды молчаливо плывут по орбитам, сезоны сменяют друг друга, и ничто из этого само по себе никак не может навредить. Не возраст, но гниль точит детей, пожирает их внутренности и умы, высасывая из них силу, превращая в прах те проблески разума, которыми они некогда обладали. А за гнилью идет смерть.

— Отец!.. — повторила Вера и снова запнулась на этом слове.

— Дочь, — отозвался Тан-из.

— Ты ведь не…

Она прерывисто дышала, оглядываясь через плечо на ров, где в солнечных лучах сверкала сталь: доран-се уже принялись за работу.

— Ты ведь не можешь…

Тан-из склонил голову к плечу. Он пытался понять свою дочь, пытался понять всех своих детей. Хоть он и не был целителем, солдатская жизнь давным-давно научила его заботиться о сломанных костях и разорванной коже, ухаживать за гниющей плотью, когда в раны попадала грязь, врачевать изматывающий кашель у тех, кто слишком долго не видел дома. Но это… он не мог постичь природу сокрушительного недуга и тем более был не в силах его излечить.

— Дочь, ты одержима. Гниль овладела тобой.

Опустив руку, Тан-из провел пальцем вдоль морщин на лбу дочери, коснулся хрупких лучиков, разбегающихся от уголков глаз, отыскал тонкую серебряную нить, затерявшуюся среди каштановых локонов. Всего несколько десятков лет, а ее гладкая оливковая кожа уже начала грубеть от солнца и ветра. Когда Вера, вырвавшись в этот мир, впервые показалась между ляжек своей матери, крепкотелая и вопящая во все горло, он было подумал, что девочка вырастет здоровой и недуг ее не коснется. С тех самых пор этот вопрос не оставлял его — и вот ответ.

— Пока гниль лишь слегка тебя тронула, — отметил он, — но со временем ее хватка окрепнет.

— И это вам поможет? — выкрикнула она, в отчаянии дернув головой в сторону свежевыкопанного рва. — Вот к чему вы пришли?

Тан-из покачал головой:

— Решение принимал не я. Совет проголосовал…

— Почему? Почему вы так нас ненавидите?

— Ненавидим? — повторил он. — У нас нет такого слова, дитя. Его придумали вы.

— Это не слово! Это чувство — настоящее чувство! Хоть что-то реальное, хоть какая-то правда об этом мире!

Тан-из покивал. Ему уже доводилось слышать нечто подобное. «Ненависть», «отвага», «страх»… Те, кто считает, что гниль — всего лишь недуг плоти, не понимают в ней ничего. Она разрушает разум, подтачивает само основание мысли и рассудка.

— Я выросла из твоего семени, — заговорила Вера, как если бы это логически следовало из сказанного ею прежде. — Ты кормил меня, когда я была маленькая!

— Так же поступают многие живые существа: волки, орлы, лошади. Все молодые и несовершенные должны опираться на тех, кто их породил.

— Волки, орлы и лошади защищают своих детей! — вскричала она, плача уже навзрыд и сильнее сжимая его ноги. — Я видела! Они охраняют и берегут, кормят и ухаживают. Они растят своих детей!

Вера протянула дрожащую, ищущую руку к лицу отца:

— Почему вы отказываетесь растить нас?

Тан-из отвел руку дочери в сторону:

— Волки растят своих детей, чтобы те стали волками. Орлы — орлами. Вы же… — Он нахмурил брови. — Мы вырастили вас, но вы оказались испорчены. Осквернены. Сомнительны. Посмотри сама…

Он указал на сгорбленные, поникшие фигуры, застывшие возле края рва; сотни фигур, молча ждущих своей участи.

— Вы и без нас умрете, и очень скоро.

— Но мы ведь люди! Мы ваши дети!

Тан-из утомленно покачал головой: нет смысла приводить разумные доводы тому, чей разум помрачен.

— Вы никогда не станете нам ровней, — спокойно проговорил он, вытаскивая нож.

При виде клинка Вера издала горлом сдавленный звук и отпрянула. Тан-из подумал, не попытается ли она бежать. Некоторые пытались. Никто не убежал далеко. Эта его дочь, однако, убегать не стала. Вместо того она сжала руки в бледные трясущиеся кулаки и видимым усилием воли поднялась с колен. Теперь она смотрела ему прямо в глаза, и, хотя волосы прилипли к ее мокрым от слез щекам, она больше не плакала. Впервые, пусть и ненадолго, кореживший ее ужас отступил. Она казалась почти здоровой. Исцеленной.

— А такими, какие мы есть, вы нас любить не можете? — спросила она, медленно и четко выговаривая слова. — Пусть оскверненных, пусть испорченных! Пусть совсем прогнивших — такими вы нас не можете любить?

— Любить… — повторил Тан-из, пробуя на вкус незнакомое созвучие, перекатывая его во рту.

Нож вошел в ее тело и двинулся вверх, через мышцы, между ребер, прямо к бешено колотящемуся сердцу.

— Это, дочь, ваше слово — как и «ненавидеть». У нас такого нет.