Свобода

Борис Ярне, 2020

Его судьба перевернулась после того, как он взялся помочь незнакомой девушке, в отчаянии совершившей убийство. Размеренная жизнь с предсказуемым будущим разбилась в прах, а последующие события вынудили еще не раз преступить закон и превратили его вместе со спутницей в преступников и беглецов, у которых не осталось никаких шансов вернуться к прежнему существованию. Скрываясь от правосудия, они угодили не только в политические и криминальные лабиринты, будучи преследуемыми и полицией, и бандитами, но и стали жертвами неведомых мистических сил, контролирующих тайное сообщество, чья деятельность давно является объектом расследования спецслужб. И они оказались не одни, – под необъяснимую лавину угодили и те, кто впоследствии решил присоединиться к ним. Что-то толкнуло их всех встать на новый путь и подразнить судьбу. К ним прикоснулся призрак тайны их существования. Как и когда это произошло? И что это за тайна?..

— 7 —

Жил в Москве Петр Ильич Гордон. Когда-то на правах партнера он открыл фирму по продаже мужской одежды. Был это сначала магазин, позже переросший в сеть, и довольно успешную. И был Петр Ильич кроме всего прочего генеральным директором этой самой фирмы. Уже почти двадцать лет. Сейчас ему было уже под шестьдесят. Каким образом он стал успешным бизнесменом, он до сих пор сам понять не может. По-хорошему, все дела вел его партнер, основные вопросы решал именно он, а Петр Ильич был директором, ну, и партнером. Как он решился вложиться в совершенно неизвестный ему бизнес? Он вспоминает то время, и ему кажется, что его загипнотизировали. Или жена уговорила выложить почти все деньги, что он заработал в проектном институте, будучи руководителем направления. Как он стал руководителем направления? Для него это тоже загадка. «Какой я руководитель? — искренне удивлялся он сам себе. — Какой я директор?» Петр Ильич был настолько нерешителен, что не мог ни слова сказать, ни первый шаг сделать в каком бы то ни было направлении. Талантливый человек талантлив во всем, — так говорят. Он и в институт поступил только по наказу отца, и именно в тот, который выбрал отец. Отец же устроил его по окончании института на работу. Также, не спрашивая сына. И там он проявил себя, как грамотный специалист. Но, как думал сам Петр Ильич, все это происходило по наитию. Через пятнадцать лет работы в институте появился будущий партнер, предложивший открыть свой бизнес. Жена познакомила. Петр Ильич согласился. И он генеральный директор. У него взрослый сын, который работает в той же сети.

Все замечательно у Петра Ильича! Успех! Что это? Везение, чудо? Возможно, но уже много лет подряд Петр Ильич находится в жутком нервном напряжении. Не из-за проблем на работе, нет! Из-за самой работы, из-за предыдущей работы, из-за института, в котором он учился. И это не все, из-за жены, которая его ни во что не ставит, и, просто-напросто, презирает, из-за сына, который его ненавидит, и отцом никогда не называет. Почему? Как так могло произойти?

— Я в детстве мечтал стать писателем, настоящим, великим писателем. Я видел себя за столом, заваленным книгами, бумагами, перьями и заставленным чернильницами. Это некая мистификация. Но, это была мечта. И писал я с самого раннего детства, но никогда никому ничего не показывал. Стеснялся, боялся, что засмеют. Не решался, одним словом. А делал я только то, что мне велели. Изучал то, что велели, ходил туда и так, как мне велели. Велели поступить — поступил, велели пойти работать именно туда — пошел, велели открыть бизнес — открыл. Мне было все равно. Я хотел быть писателем, а всю жизнь утопил в том, что мне не то, что бы было неинтересно, меня от этого вводило всегда в такую тоску, что ком подбирался к горлу, и я думал, меня стошнит от самого себя. Вы думаете успех, это хорошо? Несомненно. Но, только, если это твой успех, личный, или тот, в котором ты принимал активное участие, с интересом, заметьте, с запалом. А не из-под палки. Но, я очень слабый человек. Я трус и неудачник. Именно, неудачник. Я сломал свою жизнь. А ведь мы с женой любили друг друга. Как вышло, что она перестала считать меня мужчиной? Каким должен быть отец, чей сын работает в его же компании, чтобы его, отца, сын ненавидел, стеснялся внутри той же компании того, что он его отец? Что это вокруг?

Тоска, дно, позорный столб, бездна, тюрьма…

— Получается, что я сам закабалил себя в свою ненужную мне жизнь. И, если бы сам! Я наблюдал за тем, как меня вяжут и направляют туда, куда я совсем не хотел идти. Да, у меня много денег. Но, зачем они мне? Если тебе плюют в лицо даже твои близкие люди, какое значение имеет твой статус? Вы думаете, я директор? Да со мной не здоровается даже охранник. Забывает что ли? Уважение? О чем вы? Я не знаю, что это такое. Самоуважение? У меня никогда его не было. Что это?

Тоска, дно, позорный столб, бездна, тюрьма…

— Я в рабстве у собственного малодушия, слабости. Философ Фома Аквинский считал малодушие грехом. Я грешен. Ведь самоубийство это тоже грех. Я убил собственную жизнь, я потопил свои мечты, свою цель, я пал под гнетом окружающих меня людей и обстоятельств. И в то же время, я грамотный инженер и управленец. Как так? Но мне это не нужно! Я повторяю. Мне больно…

Дно, бездна, тюрьма.

— Я своими руками, управляемыми кем-то другим, соорудил себе тюрьму. Я малодушен и жалок. Да, я порой плачу. Не могу с собой ничего поделать. Почему? Из жалости к самому себе. Вы где-нибудь видели плачущего над судьбой успешного с виду человека. Я устал. Я бешено устал. Я устал жить такой жизнью. Я больше не в силах терпеть это презрение… но, господи, я не могу ничего с собой поделать. Как завоевать уважение такому человеку, как я, да еще в таком возрасте? Жизнь прошла, словно и не начиналась. Вы думаете, это все выдумка, фантастика? Всякое бывает. Я не лгу, я даже для этого слишком слаб.

Петр Ильич сидел в своем кабинете поздним вечером. Рабочий день давно закончился. Жена не звонила ему, ей было все равно, где он пропадает, он это прекрасно знал. Он сидел, опустив голову.

— Что мне делать? Я больше так не могу. — На его глазах выступили слезы.

Вдруг что-то промелькнуло прямо перед ним.

— Господи… — Он протер очки.

Вдруг в кабинете погас свет, и даже свет с улицы, на которой было еще довольно-таки светло, словно сжался и забросил в помещение темноту.

— Что это? — прошептал он.

Тишина. Снова что-то промелькнуло перед глазами. Петр Ильич начал крутить головой и вдруг ему показалось, что он видит женский силуэт, закутанный в черный плащ.

— Что со мной? — еле выговорил он. Какое-то незнакомое ощущение охватило его, словно огонь полыхнул в его голове.

Свет зажегся. Все было, как прежде.

— Я схожу с ума?

— Ты помнишь, что мы идем завтра на банкет? — спросила его жена, когда он вернулся домой.

— Помню.

— Что? Ты можешь четче ответить?

— Помню, — немного громче произнес Петр Ильич.

— Фрак не забудь взять на работу. Ты с работы поедешь?

— Я, да, с работы, возьму…

— Вот ты мямля. Все, встретимся уже там. И я прошу, либо молчи там, либо отвечай «да», или «нет». Только не позорь меня.

— Так это банкет для…

— Это не твое дело. Я все сказала. Я позвоню, а то ты еще забудешь. Ты же… Ладно. Все.

Петр Ильич не мог заснуть всю ночь, он то и дело поднимался с кровати и подходил к окну (они с женой спали в разных комнатах). И вдруг что-то его будто толкнуло, толкнуло изнутри него самого.

— Я же еще могу что-то исправить? Я же не при смерти. И даже, если я буду при смерти, то я хотел бы оказаться совсем в другом положении. Но, что я могу? — Он сел на кровать. Слезы снова навернулись на его глаза. — Опять, опять. Как скоро стихает порыв. Но, это впервые в моей жизни! Пусть мгновенный, но это порыв. Боже мой! И мне нет и шестидесяти. Я еще смогу стать писателем. Боже, боже мой!

Фрак он забыл. Он, покидая офис, даже забыл о том, что его, вообще, нужно было взять. Выйдя на парковку, он подошел к своей машине, большому серебристому внедорожнику, «Range Rover», когда зазвонил телефон. Это было жена. Он принял вызов и поднес телефон к уху. Тут же он скорчил лицо, что-то прошептав, и сказал в трубку:

— Нет, не взял.

Судя по тому, как менялось выражение его лица, на той стороне его отчитывали, и далеко не в мягкой форме. Его глаза постепенно становились влажными. В этот самый момент он ясно вспомнил, что с ним произошло накануне вечером в офисе. Ночные мысли вихрем пронеслись у него в голове, и он ощутил тот же жар пламени.

— Если я козел, то кто тогда ты? — прокричал он в трубку неожиданно для себя самого. Он опустил руку и глубоко выдохнул, оглянувшись по сторонам. Он снова поднес трубку и четко произнес: — Я не пойду на этот чертов банкет. Плевать я хотел! Делай, что хочешь. А я… Я… я уезжаю! Да, уезжаю прямо сейчас! Это не имеет значения. Все, считай, меня больше нет. Прощай!

Петр Ильич тяжело дышал. Отдышавшись, он со всего маху разбил телефон об асфальт и, сам того не ожидая, громко рассмеялся. Он смеялся и смеялся, не пытаясь остановиться. Он смеялся до слез. Но это были уже другие слезы. Немного успокоившись, он поднял голову и закричал во все горло:

— Это я! Теперь это буду только я! Я сам! Я!

Через час он покинул Москву, направив свой шикарный автомобиль на юг.

Жил в Москве Иван Владимирович Шоцкий, полковник Министерства Внутренних Дел. Коллеги называли его по-разному: «железный Феликс», «робот», «машина УГРО», «Железный человек», «ходячие погоны». И все это не из дружеских побуждений, или из злости, это не было юмором, не было чем-то надуманным. Это происходило само собой. Его не боялись и не считали своим, его не уважали и не испытывали презрения. Как к нему относились? Никак. Он был, действительно, машиной. Ему было сорок пять лет. Жена ушла от него почти десять лет назад, забрав с собой дочь, сказав, что больше не может жить с бездушным агрегатом, рабом погон и всей этой системы. «Ты, словно раб лампы!». После развода Шоцкий не видел ни дочь, ни жену.

Он был первоклассным исполнителем. Одет всегда с иголочки, строго по уставу. Он жил по уставу. Он сам был уставом. И к нему, если и относились как-то, то точно так же, как можно было относиться к уставу, или инструкции. Не было ни одного приказа, отданного ему, которого бы он не выполнил с точностью до последней запятой. Это была его жизнь. Он жил системой. Такого исправного служаку еще нужно поискать, как отзывалось о нем начальство. «Выполнит все, что ему прикажут, рекомендую. Прикажете пустить себе пулю в лоб, пустит, не задумываясь. Скажите «фас», отыщет все, что прикажете. Талант к службе».

Этим талантом пользовались все, не исключая тех, кто был младше его по званию. А что касается вышестоящего начальства, так те просто считали его своей вещью, которую можно было использовать по любому, в первую очередь, конечно же, служебному назначению.

Когда Шоцкий обедал в столовой, то всегда сидел один. К нему никто никогда просто так не подходил, никто никогда просто так не заговаривал. Друзей у него не было. Он был, как одинокий служебный пес, стоящий на страже системы. О чем он думал, никто никогда не знал. Все были уверены, что думает он исключительно о полученном приказе, либо о приказе предстоящем. Никому в голову не могло прийти, что этот человек, вообще, способен думать о чем-то отвлеченном.

И дело было не в любви к работе, которую он, имея определенный талант, исправно исполнял. Он был подчиненным! Такова была его суть. Его жена была права, назвав его рабом лампы.

Но, всякое бывает…

Вечером, в день своего сорокапятилетия, он сидел у себя дома и смотрел в окно. Полчаса он просидел без движения, после чего встал, достал из холодильника бутылку водки, вскрыл ее и доверху наполнил граненый стакан. Поставив его перед собой, он еще какое-то время просидел, на этот раз, глядя в пол. После он схватил стакан и большими глотками выпил все его содержимое, ни разу не поморщившись. Он поставил стакан обратно и снова опустил голову вниз. Через несколько минут он повторил процедуру, также, не поморщившись и не закусив. Вскоре бутылка была пуста. Шоцкий сидел, опустив голову. Через некоторое время он поднялся, подошел к тумбочке и достал оттуда табельный пистолет. После он подошел к гардеробу и открыл его настежь. Перед ним красовалась его парадная форма, увешанная медалями. Постояв перед ней несколько минут, он отошел назад, передернул затвор пистолета и направил его дуло в сторону кителя, в то место, где должно было быть сердце.

— Должно было быть, — прошептал он. — Раб лампы…

В этот момент свет в комнате погас, и Шоцкому почудилось, что перед его глазами пронеслось что-то, напоминающее женский силуэт, закутанный в черный плащ. Он тряхнул головой, и свет тут же зажегся. Он закрыл гардероб, положил пистолет на место и лег спать.

На следующий день полковник Шоцкий вышел на работу и как всегда приступил к своим обязанностям.

Жил в одном ауле на юго-западе Карачаево-Черкесии, недалеко от границы с Грузией, молодой парень по имени Ислам. Было ему девятнадцать лет. И жил он у своего дяди, Джабраила, самого уважаемого человека не только в ауле, но и в окрестностях, а то и во всей республике. А жил Ислам у дяди потому, что родителей у него не было. Мать умерла, когда ему было пять лет, отец скончался три года назад. В отличие от Джабраила, отец Ислама не был столь успешен. Более того, он был, как после говорил его дядя, позором их рода. Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, его отец сильно задолжал Джабраилу, и в качестве долга отдал ему своего сына на работы на три года. Три года прошло, прошел год, отец Ислама умер, прошло еще три года, а он продолжал работать на дядю. Выполнял он любые поручения, что ему давали. Чистил, мыл, убирал, строил, пас скот. И работал он за еду. Офисное рабство это блеф. В мире остались места, где, если не процветает, то присутствует истинное рабство. Ислам не сразу это понял, но когда понял, а случилось это тотчас после смерти отца, в шестнадцать лет, он обратился к Джабраилу. Он был привязан к столбу и избит плетьми. Бил его сын Джабраила, его двоюродный брат. После он неделю провел в яме на воде и черством хлебе. А на дворе вовсю кипел двадцать первый век.

С этих пор Ислам частенько был бит плетьми и сидел в яме. За малейшую провинность. Особенно, если дядя узнавал о том, что в свободное время, а такое Исламу порой предоставляли, он упражнялся с кинжалом, что стало его любимым увлечением. В ауле догадывались о том, в каком качестве Ислам живет у Джабраила, но молчали. Джабраила боялись. Гораздо позже Ислам понял, что Джабраил занимается вещами, не имеющими к закону никакого отношения. В этом Ислам понимал мало, школа для него закончилась рано, но видел не раз, как в доме дядя принимал гостей, приезжавших на огромных машинах, в которых сидели огромные люди, поглаживая рукоятки пистолетов. Да, дядя был одним из них, как и его сын, и вся его семья. Видимо отец Ислама не сжился с ними, вот и оказался на обочине, но об этом Ислам мог только догадываться. Приезжали гости к дяде регулярно, раз в месяц. Ислам даже отметил, по каким дням это происходило. Порой их было так много, что Исламу казалось, что аул заполняла целая армия.

Почему он не сбежал? Он сам не мог ответить на этот вопрос. Но думал он об этом каждый день, каждую минуту.

— Почему я не бегу? — шептал он, сидя в очередной раз в яме. — Я знаю. Я знаю, почему. Но я не знаю, как это сделать. И сразу всех. Всех до единого.

Была ночь. Ислам слышал, как заскрежетали его зубы. В это мгновение ему показалось, что в яме кто-то есть. Он моментально вскочил. Что-то промелькнуло перед глазами и будто бы вылетело наружу. Исламу показалось, что это была женщина, закутанная в черный плащ.

Да, как решил Ислам, бежать он смог бы только после того, как отомстит дяде за все. Уничтожит и его и все его бандитское семейство. А еще лучше и всех, кто к нему приезжает.

Однажды, когда он пас скот в горах, он наткнулся на необычно сваленную гору камней. Он с легкостью раскидал камни, после разгреб сваленные ветви деревьев и обнаружил небольшой склад оружия. Тут были и пистолеты, и автоматы, и гранаты, и станковый пулемет, еще какие-то ящики. Сначала Ислам дико испугался, решив, что это принадлежит его дяде. Потом подумал, для чего дяде делать тайник так далеко от дома и в неясном направлении от него, вдали ото всех дорог. Он забросал яму ветками, завалил камнями, и стал готовить план мести.