Тайны книжных переплётов. 50 почти детективных историй

Борис Константинович Тебиев

Каждый, кто интересуется историей и культурой нашего Отечества, найдёт в этой книге малоизвестные факты о жизни известных писателей и поэтов, книгоиздательской деятельности, о книжных увлечениях интересных людей прошлого, о цензурной истории публицистических и художественных произведений и о многом другом. Книга адресована массовому читателю, но будет интересна и для исследователей-книговедов, историков. Особая ценность книги в том, что она написана на основе личного книжного собрания автора.

«Молодые якобинцы негодовали»

Есть у книголюбов особенность, которая отличает их от обычных читателей. Книголюбу недостаточно даже несколько раз перечитать полюбившееся произведение. Всегда хочется хоть однажды в жизни, но увидеть и прочитать книгу в том виде, в каком она в первый раз появилась на свет. Я уже не говорю о всепоглощающем трепетном желании иметь эту книгу на своей книжной полке! Страсть эта мучительна, как бессонница, но порывы её оправданны и благородны.

Держа в руках поражающие простотой и изяществом тоненькие тетрадочки-главы пушкинского «Евгения Онегина», рассматривая обложку выпущенного в Москве, в университетской типографии первого издания «Мёртвых душ», выполненную по рисунку самого Гоголя, листая страницы романа Л. Н. Толстого «Война и мир» в издании П. И. Бартенева, острее и глубже чувствуешь непреходящее значение бессмертных творений человеческого разума. Между тобой и великими писателями прошлого словно рушится барьер времени. Невольно ощущаешь себя их современником и первочитателем…

Фонды Тульской областной универсальной научной библио-теки в этом отношении всегда готовы оказать книголюбу добрую услугу. На книжных полках одного из редкостных по полноте и значимости для областных центров книжных собраний дремлют древние фолианты парижских и лейпцигских издателей конца XVI — начала XVII века, рукописные русские книги времён Ивана Грозного, уники Петровской эпохи, прижизненные изда-ния Кантемира, Державина, Сумарокова, Крылова, Жуковского, Пушкина, Некрасова, Герцена, Льва Толстого и многих других выдающихся представителей русской и зарубежной классической литературы.

Кажется, прикоснись к этим книгам, сними их с полки — и они оживут, поведают о сокровенном. Беря в руки ту или иную старую книгу, того и гляди, откроешь для себя что-то новое, ранее не известное. Некогда почти все редкостные старинные издания, хранящиеся здесь, принадлежали частным лицам, размещались в библиотеках дворянских усадеб, были любимы, читаемы, чтимы. Поэтому на полях старых книг нередко можно встретить карандашные пометки, дарственные надписи, записи о времени и месте приобретения книг. Фонды библиотеки изучены ещё не в полной мере. Может быть, именно в этом и скрыта волнующая прелесть общения с ними?

С этой библиотекой я подружился ещё в студенческую пору, и она не раз дарила мне радость удивительных открытий. Не единожды обнаруживал я на библиотечных полках такое, что до меня никто не замечал. Однажды, например, открыв шестой том Полного собрания сочинения Н. С. Лескова, выходившего в 1889 — 1896 годах в Петербурге в издательстве А. С. Суворина, я чуть было не потерял дар речи. В руках моих находился тот самый «крамольный» шестой том, который, как значилось в специальной литературе, был полностью уничтожен по прика-занию обер-прокурора Святейшего синода К. П. Победоносцева! В этом томе находились произведения писателя, обличавшие нравы русского духовенства. Прочитав его, чиновники из цензур-ного комитета доносили в Главное управление по делам печати: «Вся шестая книга сочинений Лескова, несмотря на неоспоримую общую благонамеренность автора, оказывается, к сожалению, дерзким памфлетом на церковное управление в России и на растление нравов низшего духовенства. Бесспорно, большинство вышеприводимых рассказов появлялось в периодической печати, но они появлялись отрывочно и в разное время. Сгруппирован-ные же и появляющиеся ныне одновременно, они производят впечатление угнетающее, представляя дело православия как бы погибающим».

Из-под рук царских палачей печатного слова чудом спаслось лишь несколько экземпляров книги, которые хранятся ныне в четырёх крупнейших библиотеках страны. Тульская областная библиотека — пятая! В 1890 году шестой том сочинений Н. С. Лескова был переиздан, но уже в виде, угодном правительству и церковникам.

О другом маленьком открытии хочется рассказать подробнее.

Хорошо помню тот день. Я работал тогда в школе, преподавал историю. Готовясь к очередному уроку с семиклассниками, решил для пущей убедительности принести на занятия один из томов вышедшего в 1816 — 1829 годах первого издания знаменитой «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. По правде говоря, мне и самому хотелось увидеть карамзинскую историю в самом что ни на есть «первопечатном» виде. Ведь именно такой читали её Пушкин, Жуковский, декабристы. Появление карам-зинской «Истории» вызвало неоднозначную реакцию у совре-менников, разделило русское общество на две части. Одни лико-вали, воспевая талант историографа, другие, прочитав первые тома, с юношеской горячностью сочиняли разительные эпиграм-мы:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

Работники библиотеки не сочли мою просьбу слишком дерзкой и выдали мне первый том карамзинского сочинения «на дом». (В те годы это было ещё возможно!)

Каковы же были мои удивление и радость, когда я открыл титульный лист. Чуть ниже его центра, близ правого края, отчетливо виднелась небольшая овальная печатка, выполненная чёрной мастикой: «Степана Бегичева».

Так вот кому принадлежала эта книга!

Имя одного из активных участников ранних декабристских организаций, близкого друга А. С. Грибоедова Степана Никитича Бегичева (1785 — 1859) известно всем, кто знаком с историей декабристского движения, с жизнью и творчеством автора бессмертной комедии «Горе от ума».

Но печатка декабриста оказалась лишь первой ласточкой. Достаточно было перевернуть несколько страниц, как последо-вало новое, еще более неожиданное открытие. Поля многих книжных страниц оказались исписанными карандашом. На некоторых листах имелись подчеркивания в тексте, сделанные все тем же карандашом.

Часть записей читалась легко. Некоторые из них пришлось разглядывать через увеличительное стекло. Почерк явно несовре-менный. Орфография — старинная, с «ятями» и твёрдым знаком в конце слов, да и о Карамзине речь идёт не как об умершем, а как о живом человеке. Ясно, что записи (комментарии к тексту) сделаны вскоре после выхода книги из печати. По крайней мере, до 1826 года, когда умер Карамзин. И сделать их мог не кто иной, как сам хозяин книги — Степан Никитич Бегичев.

Но догадка, даже самая, казалось бы, очевидная, нуждается в тщательной проверке.

Чтобы точно определить принадлежность записей, необходимо было сличить их с уже известными и не вызываю-щими сомнений автографами декабриста. Где же взять образец почерка Бегичева? Личного его фонда не сохранилось ни в одном архиве страны. Следовательно, автограф надо искать там, где хранятся документы Грибоедова. Бегичев в течение многих лет переписывался с Грибоедовым. Но из примечаний известного литературоведа Н. К. Пиксанова к третьему тому выпущенного в 1917 году в Петрограде Полного собрания сочинений можно узнать, что подлинники писем Бегичева к своему другу, к сожалению, не сохранились.

Будь что будет! Делаю запрос в Москву, в Центральный государственный архив литературы и искусства. Неудача. Автографов Бегичева в архиве нет. В фонде Грибоедова есть лишь формулярный список Дмитрия Никитича Бегичева — брата декабриста, небезызвестного в своё время литератора, автора «Семейства Холмских» и других нравописательских повестей, воронежского губернатора, покровительствовавшего поэту Кольцову. Обращаюсь в Ленинград, в рукописный отдел Пушкинского дома (Института русской литературы Академии наук СССР). Опять неудача. В фондах института хранятся лишь два письма Грибоедова к С. Н. Бегичеву. Но учёный секретарь рукописного отдела М. И. Малова рекомендует мне обратиться в Государственную публичную библиотеку имени М. Е. Салты-кова-Щедрина, где, по ее данным, хранится подлинник письма С. Н. Бегичева к В. Ф. Одоевскому.

Вскоре из публичной библиотеки пришел конверт с фото-копией письма С. Н. Бегичева В. Ф. Одоевскому, датированного маем 1839 года. Оно-то и разрешило сомнения. Пометки на страницах книги Карамзина сделаны рукою Степана Никитича Бегичева!

Обратимся теперь к пометкам на полях книги, попробуем восстановить обстановку, в которой они были сделаны, мысли и чувства, вызванные у декабриста чтением карамзинской истории.

Конец 10-х годов XIX столетия… Молодая Россия в лице лучших представителей дворянства, гордо называвших себя «детьми 1812 года», уже бросила вызов России старой, отживаю-щей. На смену первым тайным политическим обществам пришла новая, более крепкая тайная организация «Союз благоденствия». Разрабатывается устав организации — «Зелёная книга», строятся планы уничтожения крепостничества, вызревают замыслы «военной революции».

Тогда-то и вышло в свет сочинение придворного истори-ографа и идеолога консервативной России Николая Михайловича Карамзина, еще более углубившее противоречия между двумя лагерями русского общества. Будущие декабристы встретили многотомный исторический труд почитаемого ими писателя с неприязнью. «Молодые якобинцы негодовали, — писал в автобиографических записках А. С. Пушкин, — несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения».

В числе «якобинцев» был и 33-летний штаб-ротмистр кавалергардского полка Степан Никитич Бегичев, принятый в 1817 году в одну из ранних декабристских организаций (возможно, в Союз спасения) по рекомендации Никиты Мура-вьёва, а впоследствии ставший участником «Союза благоден-ствия».

Члены тайного общества не могли, конечно, высказывать свои протесты по поводу официоза Карамзина в открытой форме, через легальную печать. Их возражения проявлялись главным образом лишь в устной форме, в спорах и беседах в дружеском кругу. Даже в частных письмах делать это было небезопасно, на такое решались немногие.

По свидетельству крупнейшего знатока эпохи декабризма академика М. В. Нечкиной, из глубины времен до наших дней доходят лишь отдельные отголоски этих споров. Известны выска-зывания и протесты против концепции Карамзина, сделанные в момент выхода в свет его «Истории» членами тайного общества Никитой Муравьёвым и Михаилом Орловым, а также суждения будущих декабристов А. О. Корниловича и Г. С. Батенькова.

Находка книги из библиотеки Бегичева позволила расширить известный круг критиков официального историографа, стала свидетельством идейного единства в рядах «Союза благоден-ствия», придала новые штрихи портрету декабриста.

Каковы же основные направления критики Бегичевым карамзинского сочинения? Язык книжных пометок красноречив, ведь отражает он самые яркие и самые эмоциональные впечат-ления, непосредственно рождённые в минуты чтения.

С первых же страниц испещрённой пометками книги бросается в глаза сначала настороженное, а затем и резко отрицательное отношение Бегичева-читателя к Карамзину-автору, «с благоговением» (это слово подчеркнуто Бегичевым) представляющего «плод усердных двенадцатилетних трудов» императору Александру I.

Бегичеву было хорошо известно, что «История государства Российского» писалась Карамзиным по заказу самого царя и что обласканный самодержцем историограф задался откровенно монархической целью, подходил к анализу исторических процес-сов с точки зрения интересов дворянской аристократии.

Этим-то и вызвана его осторожность. Несколько раз подчер-кивает Бегичев неправомерный, с его точки зрения, тезис Карам-зина: «История народа принадлежит царю».

В завершающем абзаце авторского предисловия к «Истории», где Карамзин произносит здравицу: «…да не изменится никогда твёрдое основание нашего величия; да правила мудрого Само-державия и святой веры более и более укрепляют союз частей», Бегичев выделяет словосочетание «мудрое Самодержавие» и делает следующий комментарий: «Вот конёк, на котором г-н Карамзин в продолжение всей истории более всего выезжает».

Для выяснения мировоззрения Бегичева интересна и такая его пометка. Принижая активную роль народных масс в истории, Карамзин на одной из страниц пишет, что «народ всегда склонен обвинять правителей, если они не умеют отвратить бедствий от государства». В ответ на это декабрист замечает: «Если „не умеют“, то и справедливо обвиняют».

Вдумчивый и требовательный читатель, Бегичев не проходит мимо отдельных поверхностных суждений Карамзина, некор-ректной оценки исторических фактов, расплывчатых и сомни-тельных формулировок, надуманных сравнений, вычурностей.

Пометы Бегичева дают возможность понять, что декабрист был хорошо знаком с историческими сочинениями западноевро-пейских авторов. Так, на одной из страниц, сравнивая описание феодального правления у Карамзина и у видного шотландского историка У. Робертсона, Бегичев пишет: «Феодальное правление гораздо лучше и основательнее объяснено у Робертсона».

Комментарии декабриста, безусловно, нуждаются в более тщательном исследовании, и они, надо полагать, еще привлекут внимание специалистов.

В хранилище областной библиотеки мне попались и другие тома этого издания карамзинской «Истории». Однако печатки декабриста и каких-либо пометок, сделанных его рукой, на них обнаружить не удалось, как не удалось найти и других книг, принадлежавших Бегичеву.

Вполне возможно, что томик «Истории государства Россий-ского», о котором идёт речь, держал в руках и Александр Серге-евич Грибоедов. С Бегичевым он познакомился и подружился в 1813 году, когда они вместе служили в Белоруссии адъютантами у родственника Бегичева боевого генерала Андрея Семёновича Кологривова.

В течение многих лет друзья вели оживлённую переписку, часто встречались. Грибоедов активно влиял на художественные вкусы и наклонности Бегичева, тот же, в свою очередь, являлся первым читателем и судьей грибоедовских сочинений. В воспо-минаниях о Грибоедове Бегичев писал: «Из иностранной литера-туры я знал только французскую, и в творениях Корнеля, Расина и Мольера я видел верх совершенства. Но Грибоедов первый познакомил меня с „Фаустом“ Гёте, и тогда уже (в первые годы дружбы. — Б. Т.) знал почти наизусть Шиллера, Гёте и Шекспира. Все творения этих гениальных поэтов я прочёл после в француз-ском переводе». Грибоедов знал или, по крайней мере, догады-вался о принадлежности своего друга к тайному обществу и во многом разделял взгляды декабристов.

По высочайшему повелению Николая I С. Н. Бегичев был оставлен следственной комиссией по делу декабристов «без внимания», то есть не был привлечён к следствию и суду по делу о восстании 14 декабря. Выйдя в 1823 году в отставку и обзаведясь семьёй, Степан Никитич отошел от активной работы в тайном обществе. Но идеалам декабризма он оставался верен до конца своих дней.

Грибоедов был частым гостем семьи Бегичевых, подолгу жил в их московском доме, а также в их имении в Ефремовском уезде Тульской губернии. Сюда Бегичевы обычно выезжали на лето. Летом 1823 года в ефремовском селе Дмитровское Грибоедов завершил работу над третьим и четвёртым действиями комедии «Горе от ума».

Сохранились свидетельства о том, что Бегичев располагал обширной и хорошо подобранной библиотекой. Книгами из неё, безусловно, пользовался и Грибоедов. Новые находки могли бы не только иметь мемориальное значение, но и дополнить наши сведения о декабристе, его взглядах, умственных интересах, а может быть, и внести вклад в изучение жизни и творчества его великого друга — Александра Сергеевича Грибоедова.