Сосново

Борис Вельберг

После пьянки сшибаются два мира: городская богема и пригородная банда. Думаете, ясно, кто победит? Как бы не так. У каждой кодлы свои заморочки.Любовь и убийство всегда связаны друг с другом. Убит лучший друг Глеба. А убийца – главарь банды. Теперь Глебу «как школьнику драться с отборной шпаной». Как убить человека? Не из винтовки, когда фигурка падает вдали, а глядя ему в глаза – ножом, когда его жизнь бьётся на конце твоего острия? У Глеба есть только один день. А помощи нет и не будет. Книга содержит нецензурную брань.

Поцелуй

…Глеб часто забегал в «Муху», там было полно знакомых и всегда находились мелкие делишки… но теперь невольно в голову лезло, что где-то здесь ходит та задумчивая девочка… Анна Гордон… которая всё же поцеловала его на прощанье… кое-как, но поцеловала.

…в тот день он нагрянул в «Муху» к завхозу юзаные подрамники востребовать… за которые Юркой уже давно было заплачено в плотном заклеенном конверте… прокопались в кладовке до конца занятий… в тесноте… вспотев и озверев промеж неподатливых пыльных древесин… гвоздём ногу ободрал… плюнул на руку с тыльной стороны (которая почище) и помыл царап… размазал и развозюкал кровюгу… туалетную бумажку причепил… штанину спустил… обратно полез рамы ворочать… выбрал наконец кое-что… суммарно эти заляпанные деревяхи оказались тяжеловаты на подъём… припрятали их под старыми коврами… и отложили физическую экспроприацию до приезда Коробкова-старшего на его «Волге».

…кровь из царапины уныло сочилась сквозь бумажку и пачкала штаны… залил царапину растворителем, затянул носовым платком… потный, с шальными глазами вылетел из «Мухи»… работный угар холодом гася… шёл и пах во все стороны… как настоящий трудявый донателло.

…вдруг померещилась ему вдали с горбатого мостика через Фонтанку та самая дублёнка с большим воротником… кликнуло реле… стрелки передвинулись… и градус на подъём пошёл… стал разглядывать издали… сомневался… но потом и джинсики разглядел… ускорил шаг… по первости всё же решил держать дистанцию и не догонять стремглав.

…Анна остановилась на переходе у красного светофора… в круглой меховой шапке… мономаховке… с длинным бордовым шарфом поверх шубейки… Глеб подошёл сбоку, вякнул что-то нейтрально добродушное… она обрадовалась, увидев его… он насчёт своего ацетонного запаха пошутил… слово за слово… зашагали обоюдно и дружелюбно от Летнего сада, мимо Марсова поля… по каналу Грибоедова.

…сам собой клеился разговор… и слова, оставленные на другорядье, уверенно ложились в строку… и паузы сами собой наполнялись особым смыслом… он ледышку ботинком пнул… та полетела и закрутилась волчком… Анна засмеялась и тоже какую-то твёрдую снегуху пнула… до той пнутой ледышки дошли и начали пасоваться… сбоку искоса смотрел на неё… а она, блистая глазами, поворачивалась к нему, восклицательно судача… ждала, что он поймёт и разделит… и ответы его принимала, как нечто важное.

…хорошо и просторно было идти с ней, не чувствуя на ногах тяжёлые намокшие бахилы… недолгий зимний петербуржский день медленно погружался в синюю тьму… разноликие дома расползшимися баржами и сухогрузами плыли сквозь слякоть и талый снег… огни фонарей мерцали и качались в тёмной воде канала… в промоинах во льду.

…Глеб заметно огорчился, когда на Сенной она остановилась и показала на высокий дом: вот, пришли… он не нашёлся, что сказать… затоптался на месте… она, видимо, прочла смятение на его лице… внимательно посмотрела молча… и вдруг сказала, что у неё дома есть апельсиновый сок.

…Анна жила в коммунальной квартире… в узкой вытянутой комнатке, заставленной недописанными холстами и разделённой шкафом, закрывавшим кровать у окна… стены были увешаны иллюстрациями, картинами, картинками, открытками, фотографиями… за шкафом под маленькой лампочкой висел отрывной календарь… маленькая собачка неопределённой породы выбежала из-за шкафа и принялась радостно прыгать, гавкать и выражать общий собачий восторг… Анна на руки взяла собачку, бережно обняла и поцеловала в нос… собачка в ответ её лизнула… Глеб тоже попытался поиграть с собачкой… Анна радовалась их играм и ликом сияла.

…сидели друг напротив друга и пили горячий чай… вспоминали истории про общих знакомых из «Мухи»… смеялись, что оба помнят одно и то же… она достала полбутылки водки… долила немного в чай, себе и ему… и вдруг стала рассказывать про свою поездку на Север… как бы и не Глебу даже… то есть Глебу, но не глядя на него и стесняясь себя:

–…это называлось фольклор собирать… хорошо хоть летом… тепло… но комарья хватало… а история всегда одна — самогон на стол и-и-и…

–…пой, баба Дуся.

…а тут как раз водки не завезли в сельпо… надо ждать… почти неделю ждали.

–…а пока самогона-та нет, я петь не буду.

…у них варяжский такой обрядный язык… арийско-варяжские песни в перемеси с чухной и костромой… отити прямо какие-то… вот они оденутся во всё… понёвы из сундуков подостают… всё очень серьёзно… плюш берлинской лазури и канареечный такой крепдешин… станут выводком и смотрят на тебя, как рыбы на Садко… а дальше у них уж всё заведено… наизусть знают.

…а танцуют-то как!.. как павы… вращаются себе загадочно и горделиво… и ручкой-то она махнёт, и платочком поведёт… и глазками стрельнёт… совсем как девочки вдруг… а ведь им уж за пятьдесят… а другие бабы у стенки стоят… в дятлы и бубны бьют… притоптывают… криком вскрикивают, как бы народную молву изображая.

…а мужик её пьяненький… посреди всего торжества ей юбки сзади веером разводит, как у павлина хвост… и горласто кричит: ну что ты у меня за народность?.. а потом сам меж них как побежит… руки раскинет и кричит: ляту как лятун!.. его две бабы гнать стали… а он на пьяных радостях им счастливо кричит: обе дуры!.. а они ему: сам ты — дура!

…вдруг на два дня перерыв… потому что главная подпевала съела молоко с кислым огурцом… и вместе это дало диффузию… петь они уже не могут… сядут на диване — и ну о колке дров переживать… и о солении поликарпов в бочках… или соберутся и делают какую-нибудь особенную квашеную капусту… и пока не кончат — надо ждать… капуста эта в сельпо по 50 копеек ведро… мы бы им купили, но они ту не возьмут… та — чужая… выполняют поговорку «без труда не вынешь и рыбку из пруда»… а вот спросишь её:

—…баба Дуся, а ты в Бога веришь?

—…а как же? — испуганно.

—…а какой Он, Бог, расскажи?

—…Он всех сердцем любит и всем добро чтоб.

—…а тебе-то Он, какое добро сделал?

—…ну… не знаю… у Него ж дела.

—…выходит, на свет произвёл, а потом — дела?

—…нет, ну… так про Бога низя.

— (Анна):…в первый день, когда мы приехали, то смешно было… нас в клубе поселили… а вечером парень с гармошкой и три девчонки мимо клуба всё ходили и пели… в дверь не постучали… я нашим говорю: пригласить надо… они ж напрашиваются… но наши шмотки раскладывали… мы только что приехали… а назавтра они уж не ходили.

…однажды председатель их колхоза приходит… такой целеустремлённый бурлюк… всегда носом вниз ходил… и видно, как у него мозги в голове шевелятся от нелёгкой общественной думы… и как он вопросы решает своей деревянной смекалкой… вот приходит как-то к нам и говорит, что мы, мол, в деревне всех от работы отрываем и всем мешаем… а я ему говорю, мол, мы ж здесь с согласия его начальства… а идём только к тем, кто свободен… а он указательным пальцем так начальственно меня оборвал: на вас, дама, точка!.. и ещё сказал, что в Архангельске, там, мол, их целый хор и оркестр есть в ресторане имени какой-то рыбы, не помню… вот, чтоб мы там фольклор и собирали… но наш начальник с ним выпил, и всё по-прежнему пошло.

…я одежды их все дней за пять зарисовала и на фото сняла… ещё там были ложки и блюда резные… на всё про всё недели две ушло… а потом не знала, что делать… спалось там как никогда… незамутнённо и самозабвенно… я даже в детстве так не спала… но днём, бывало, такая тягомотина.

…а ещё мы старую утварь искали… вот кривую тарелку деревянную, долблёную на чердаке под хламом найдёшь — и от неё нутряной ужас идёт… голод, мор, кровь… просто проваливаешься в прошлое… кажется, что сейчас они меня скрутят… во все свои малахаи оденут… на лошадь поперёк, как пальто, кинут… и какому-нибудь Махмуду продадут… так, бывало, нахлынет, что по дороге раскисшей бежала… всё дальше и дальше в лес… а там впереди сто километров этого леса… бежала и бежала по дороге… через лужи… пока дыхание не кончалось… чтоб мысли отогнать… считала дни галочками, когда уедем оттуда.

…в последний день они концерт решили устроить… как бы нас проводить… мы не знали… думали: утром грузовик будет… всю ночь собирались… все эти реликты надо было обернуть и в ящики заколотить… а грузовика утром нет… днём нет… а вечером впопыхах прибегают… и зовут нас в клуб на концерт… ну мы просто руками развели от неожиданности… наши вспомнили, что я на пианино играю… стали уськать, чтоб в ответ какой-нибудь номер изобразила… знаешь, есть музыканты, про которых говорят: ночью разбуди — сыграет… вот я в тот раз так и играла… и лицо было соответствующее… когда ночь не спишь, то утром первые несколько часов — ничего… а потом всё время уплываешь как-то вдруг и посреди.

…на другое утро, слава Богу, уехали… председатель на прощанье мне сказал: от вас, дама, вином понюхивает… пронюхивается… с таким серьёзным лицом, что я чуть не прыснула… пахнет, — говорю ему… тут он застеснялся… мне кажется, он мне симпатизировал.

…последний день был совсем серый… но тучи постепенно расходились… а когда на станцию приехали, вдруг солнце из-за туч вышло… и сразу ударило во всю ширь… лес вдруг ожил… все цвета в глаза бросились… зелёные, багряные… а за деревьями — тёмные тени… словно с ночи остались… небо в просветах вдруг вознеслось над облаками… асфальт на дороге белёсым стал от солнечных бликов и чёрным в трещинах… рельсы заблестели, как рыбы… а трава — то зелёная, то жухлая… глубокой охры с сиеной… контрастное всё такое… насыщенное… как на переломе… и лица у всех — с синими тенями… застылые, молчаливые… как с другой планеты, понимаешь?.. какой-то небывало красивый и холодный мир… а я просто нутром… собой чуяла что-то жестокое… хищное… спрятанное за этой красотой… и трепетала от ужаса и соблазна… стояла с раскрытым ртом и выпученными глазами… озиралась, как чокнутая… а в голове ромашки плавали… на меня народ стал оборачиваться… наши даже спрашивали, что случилось… ответить не могла… язык заплетался… всё смотрела и смотрела… а ещё в уши всё шло, мимо их говора… птички дальние в лесу пиликали… и было всё как-то — прямо счас… словно вселенская жизнь сквозь меня плывёт… и каждая секунда — драгоценна… мне хотелось за теми птичками повторять… и вместе пиликать… такой дурой себя чувствовала… в поезде всю дорогу молчала… а глаза закрою — всё те цвета плывут… я и сейчас вспомнить могу… но боюсь.

…………

— (Анна):…стыдно и ужасно перед собой… я же совсем не расту… одно и то же делаю, а в душе плачу… нужно делать вещи чистые… а всякие смешанные только отвлекают… я бы хотела носить одежды только чистых цветов… а вокруг всё так, будто от меня ничего не зависит… несёт тебя то вдоль, то вопреки плоским листом… вдруг вроде бы перемена — притащились верной киской выходные… отсыпаешься… делаешь всякую ерунду — хозяйственную и намеченную… без особо сильных чувств и без души… это тоже не твоё и не для тебя… словно другая сонная кукла вместо тебя хлопочет… и снова понедельник… те же каракули писать… а время тянется, словно какая-то сметана… я в детстве просто слышала его… потом всегда голова болела… оно неровное такое… неритмичное… когда начиналось это потрескивание такое… я сразу знала, что голова будет болеть.

— (Глеб):…а откуда ты знала, что это время?

— (Анна):…ну… я не знаю… но я тогда точно знала… я ведь себя чуть ли не с двух месяцев помню… и многое такое помню, чего, наверно, надо бы и не помнить… тогда даже время было другое… оно как-то неровно шло… то медленно: тук… тук… а то вдруг быстро: тук-тук-тук… мне казалось, что даже часы вот так и тикают неровно… я с детства хотела всё вокруг запомнить — имена, цвета, запахи… ну просто всё… думала, что это очень важно.

…меня маленькую в Комарово на дачу возили… я в лес каждый день одна ходила… так одиноко было там, в ёлках… я даже плакала иногда… одна… всё было не так, как я хочу… ну абсолютно всё… я знала, что должно быть как-то иначе.

…собаку мечтала завести, чтоб вот так сидела и смотрела… и ни за что любила… родители не разрешали… когда выросла, то наконец завела… назвала Мулькой.

…………

— (Анна):…нам в училище советовали прищуриваться… ну там, чтоб лучше видеть композицию и тон… а мне никогда не надо было щуриться… чуть задумаешься — и всё вокруг такое размытое… особенно по утрам… когда никак себя не собрать… и всё как от начала… словно берёшь от дерева ягоду и ешь… а чтоб прицельно куда пойти, надо себя науськать, чтоб мир вокруг в фокус собрать.

…………

— (Анна):…весь французский язык — это птица, прочищающая горло минеральной водой… лесной язык… я в детстве знала какой-то другой… говорить поздно научилась… словно этот людской язык не нужно учить… тот, другой, важнее… и ходить я поздно научилась, не знаю почему… спать ложиться боялась, потому что во сне растут… а мне говорили, если длинной вырасту, то никто со мной знаться не будет.

…………

— (Анна):…когда в «Муху» поступала, на экзамене спросили: вы в школе животных изучали?.. а я говорю: ну как же — Каштанка, Муму, Мцыри, лошадь Пржевальского, блоха Лескова… и этот садист — Чарльз Дарвин.

…………

— (Анна):…тут начинается у меня приступ элегантности… я хожу в зелёной кофте израильтянкой молодой… знаешь, такой древний зелёный цвет… как памятники зеленеют… и чувствую себя так торжественно… мо́ды — это чтоб мы представили иные жизни и вспомнили запредельное про себя… ты не представляешь, сколько фантазий у нас, женщин, связано с одеждой!.. в музее иногда на картину посмотришь — мурашки бегут… потому что всё… ну точно как раньше… когда были все эти бедные люди… раскольниковы и мармеладовы… и с ними была Манон Леско, только этого никто не знает.

…………

— (Анна):…когда ты в музыке, то ходишь очарованная… увидишь серого человека — и хочется его раскрасить.

…………

— (Анна):…мне бывает совсем не до них… но я хочу быть доброй со всеми… то есть внешне доброй… ну не знаю… ну надо же быть как все, чтоб никого не обижать… они же все вокруг чувствами полыхают… но надо не показать, что ты их видишь… потому что они-то их скрыть хотят… а у художников рентгеновское зрение… и если узнают кто я, то скажут: иди себе от нас, Шишкина, иди.

…………

— (Анна):…зимой утром, спросонья, в окно глянешь… а там вовсе не крыши заснеженные… а белое поле какое-то, многорукие деревья и клубы дымов башнями за́мков… новая непонятная страна… тебя прямо уносит туда навеки… потом долго в фантазиях ходишь… пока в студии не наорут, что, мол, без вспомогательных линий рисуешь… и опять весь день поплывёт… как жидкая каша.

…………

— (Анна):…а ещё я была влюблена… был у нас в группе один… особый такой… из гусарского полка… однажды мы на пьянке сидим друг напротив друга… и он говорит мне, что, мол, уже со всеми девочками у нас в группе переспал… а что ж я-то упираюсь?.. ах!.. мы с мужчиной смущены… отшутилась как-то… а про себя подумала, что я его никогда не смогу уважать… а любить, наверно, всё же буду… прямо как чуял, что я не могу устоять… вился всё вокруг… но я потом с ним спать раздумала… к сожалению, к счастью или уж не знаю к чему… ах, не хочу про это!.. с ним всё было не так — всё!

— (Глеб):…ты часто обрываешь… словно до конца дойти не хочешь.

— (Анна):…есть вещи, которые не должны превращаться в слова… это как к птенцу придут и скажут: сейчас мы тебя подстрижём.

— (Глеб):…на этой нитке у каждого свой предел… но там ведь не только обломы… там бывают и чудеса.

— (Анна):…нельзя… намеренно так делать нельзя… нельзя себе приказы давать… ну а если само собой получится, то как бы и не виновата.

…тут она лицо к нему повернула… посмотрела просто и глубоко… у него даже мураш по спине прошёл, как от касания.

— (Анна):…а ты молчишь всё… я, наверно, говорю много?

…прямо в глаза посмотрела… с тем открытым и серьёзным выражением, как джазмены, когда дают своему корешу соло… не спрашивая, а создавая паузу… уступая.

…Глеб замямлил от неожиданности… не знал, с чего начать… но выплыло само собой… начал рассказывать о своей дикой и бесцельной поездке через Россию с Сашкой и двумя бабами… с палатками… на попутных машинах… сквозь пыльные дремучие городишки и станицы, замкнутые в себе… очерченные тяжёлыми воротами и глухими заборами… с бестолковыми рассказами попутных шофёров… дикими выходками случайных собутыльников… с беспричинными вокзальными драками… с безрадостностью базаров и одичалостью тупиков… с подкожной злобой, гарью и грязью Северного Кавказа.

…………

…их в Грузии на свадьбу пригласили… бабы-дуры блокноты взяли, чтоб тосты записывать… а свадьба-то была между старой матёрой блядью и её волооким тупым ёбарем… кто-то там начал против Глеба и Сашки что-то пиликать… и против всех русских вообще… Глеб очень завёлся… гости глазками засверкали, движуху предвкушая… но когда Глеб встал из-за стола… тот дегтярь не встал… передумал идти на крутяк… обхезался… Глеб бабам свойским скомандовал и с ними вышел… а Сашка обратно мириться поплёлся… кирной Глеб возненавидел его тогда… в морду ему дал, когда тот вернулся… Сашка убёг… по другому берегу узкой речонки ходил… и камнями в Глеба издали кидался.

…………

…в Тбилиси у геолога попутного заночевали… так дружелюбно пел и крюшон им варил… всё подливал и подливал… а среди ночи в кровать к Глебовой бабе приполз… по́ херу ему было, что Глеб в той же кровати спит… он Глебову бабу хотел с противоположной стороны трахать… Глеба не тревожа… Глеб вмазал ему один раз… но от души… тот лежал на полу и плакал… зачем они остались у него ночевать?.. утром смотрели друг на друга как чужие.

…………

…что это ему вздумалось так перед ней вывернуться наизнанку?.. уж бывало, высказывался на надрыве перед обожаемыми существами… чтобы лишний раз убедиться в отсутствии созвучия… а также прочей обоюдной тождественности и адекватности… знал за собой и словесную отрывчатость… когда более половины текста молчаливо пробегает в душе… а сказанные слова никнут кривыми вешками средь «половодья чувств»… косозубо и бездумно поперёк и невпопад поставленными… знал ведь, что нельзя себе откровенности позволять… ни с кем… более всего — откровенности!.. а тут… словно плотина рухнула… и понесло все окрестные палисадники с курями к последнему морю.

…и он, себя нездешнего вспоминая, лепил в пустоту… про ржавую арматуру… тёмные от солярки шпалы… про скривившуюся опалубку бетонных работ… раскуроченные столбы фундамента… горелые грузовики… друг на друга наваленные… за которыми того мужика втроём били… а тот тихо выл… на боку лежал… лицом у земли… дали ему ногой по башке… ещё раз дали… присели над ним, долдонили… снова били… ноги его из-под их бушлатов торчали… Глеб мимо шёл и смотрел, не понимая и не умея крикнуть… они увидели Глеба… и махнули ему: канай, мол… а он всё стоял… ну ему ещё раз махнули… он было мимо потащился… но вдруг остановился и окликнул их громко… один из тех повернулся и на него пошёл… Глеб кусок арматуры взял… стояли они друг от друга метрах в десяти… соображая… потом Глеб прочь пошёл… а тот стоял сзади и смотрел, как уходит Глеб.

…………

…на вокзале в Орджоникидзе… когда этот чухан к ним в ресторане подошёл… на бабу Сашкину посмотрел… сказал, что в морду ей даст… она, бедная, посерела лицом… а Сашка сидел и молчал… тут Глеб встал… нож в кармане нащупал… вытянул плоско вдоль ноги… заховано в ладони… чтоб лишние не узыркали… открыл его за спиной… лезвие в рукаве спрятал… и стал обходить стол… но там им не дали… много народа было… отошёл мужик… и Глеб сел обратно за стол… всё летело внутри… знал, что это только начало… а евоная походная дура начала смеяться из-за ножа… Глеб даже не обиделся… она ж про то ни в кость не рубит… а когда вышли на улицу — тот чухан ещё с одним ждали у выхода… сцепились впотьмах… Глеб сразу ударил ножом, и тот завыл… похоже, в руку… в кость пришлось, но глубоко всадил.

…………

…в Грозном к ним осетин приклеился… была тяжёлая вязкая драка на задах лабаза промеж поломанных судьбой деревянных ящиков… и никого вокруг… Глеб упорно соображал, как его по-быстрому положить… если сейчас какой осетинов дружок объявится, то ему (Глебу) будет быстрая хана… осетин бил и бил сильно… пока не рухнул Глеб… об ящики, обитые железом, морду себе в клочья изодрал… скрепил кишку… поднялся… и ёбнул осетина ящиком с полного замаха… так что тот (ящик, не осетин) на щепки разлетелся… а Глеб вслед за ящиком этим куда-то мимо вперёд полетел… носом в тару… тут уплыло всё… а потом уже не было осетина… и его походная дева волокла Глеба по земле… как куль… платком с морды кровь вытирала… то ли осетин ему так дал, что башка поехала… то ли он своим ходом обо что-то ёбнулся.

…………

…и как однажды далеко в море заплыл… а когда повернул к берегу, вдруг усталость такая навалилась… совсем сил не стало… руки и ноги больше не слушались… и вдруг совсем полная немощь упала на него… сладкая немощь… не хотелось ни превозмогать, ни бороться… а вот от всей этой поверхностной херни плавно уйти тихим и покорным листиком в воды эти, случившиеся вокруг (сладость-то какая!)…плавать там тайно и подводно… приблудным околодевшим топляком… китовые гулы слушая… ничего не мог поделать с собой… так захотелось бросить всё навсегда… все малахольные береговые делишки… и больше не барахтаться… истому эту… истому небытия ощутить… пришлось палец до остервенения кусать… до крови… чтоб какие резоны на заднем плане засифонили… совсем не боялся тогда смерти… ну ни капли… знал, что должно там, за занавеской, ещё что-то быть… ибо если всерьёз, то ведь ни один человек смерти не боится… то есть боится, но как-то не так, как боялся бы абсолютного конца.

…………

…а под Рязанью их на свадьбу зазвали… уж третий день свадьба шла… парнишка-жених вконец пьяный и умученный за столом еле сидел… клонился всё… молоденькая невеста… жена уже (третий день)…его поддерживала и выпрямляла… оглядывалась беспомощно, словно подмоги ожидая… и глядела вокруг дикими испуганными глазами.

…по комнатухам трахались с открытыми дверьми… в огороде трахались… и в хлеву, в сене… Глеб видел, когда отошёл по малой нужде в скворечник и чапал мимо хлева… услышал такой судорожный храп… и решил, что лошадь умирает… может, по пьяни напоить забыли?.. заглянул в хлев… нет… трахаются.

…а в доме — танцы вдруг… ни с того ни с сего… один муж оделся в женино платье, а она в его пиджачок и брючки… морковку в ширинку себе вставила… ботвой внутрь… и они так танцевали… щёчка к щёчке… и другие тоже по-разному выкобенивались… а ведь весело было!

…Глеба и его кодлу радушно обнимали и расспрашивали про Питер… Глеб персонально пил со многими хлопцами и любезно базарил… руки жал, по плечам хлопал, девкам лыбился… ел прокисший (на третий день) салат оливье… а потом один из чуваков (не помню, как звали) приобнял его и сказал:

–…да мы с тобой, паря, вместе такое!.. такое сотворим! — и обниматься полез.

…обнял его кирной Глеб и чмокнул от всей души… и вдруг ударило изнутри, что ничего никогда они вместе не сотворят… и уйдёт Глеб отсюда навеки… и никогда не увидит никого из них… никогда не сможет он быть, как они… и ничего не сможет никому из них сказать завтра… грохнулся он головой на стол… зажал голову руками и глаза зажмурил изо всех сил, чтобы не заплакать.

…тогда, пересекая Россию, ему орать в глубине души хотелось… выть и ногтями землю скрести… настолько всё было не так, как он думал… всюду — не так… и везде он был — не свой… но даже виду наружного подать не мог… надо ж было хоть как-то выглядеть нормальным.

…у Анны даже слёзы на глазах показались… так она жалела его… а потом сказала:

–…всё… не надо больше… не могу.

…первый раз в своей жизни… не считая детского товарища с незабываемой фамилией Болванович (где ты, паря?.. отзовись!)…почувствовал Глеб себя понятым глубоко и неостановимо… до конца.

…………

…уходя, в коридоре он прижал её у стены и начал целовать… она не сопротивлялась, но всё говорила своё: нет… нет… нет… и случайно, переводя голову между поцелуями, он вдруг увидел её рассеянный взгляд куда-то мимо… и вымученное выражение лица… словно она ждёт, когда же он уйдёт… тут у него ноги подкосились… рухнуло всё внутри… не помнил, как дотащился до двери и как шёл по ступенькам вниз.

…тоска наехала… одичало подумалось: …ну вот и шкентель к тебе незаметно приполз… вязать надо с ней… всё должно было быть совсем не так… хоть немножко, но сказкой… и если уж не получилось теперь, то не получится никогда.

…все ожидания рухнули в хлам… он придумал ту Анну, которая слушала его рассказы и плакала от них… оказалось, есть ещё и другая Анна, о которой он ничего не знал… ей просто одиноко… вот она и открылась тебе… а ты навоображал.

…так жалко было… сжимало сердце… хотелось, чтоб вот сразу, из ниоткуда эта девочка вдруг полюбила его.

…да любишь ли ты её?.. вряд ли… тебе нужна простая маринка, которая бы любила тебя… без рассуждений… ни за что… и была бы совсем твоя… как её собачка, Мулька… наверно, ей тоже так надо… вот она тебя в гости и пригласила… иди себе, Шишкин, иди… живи дальше.