НАБАТОМ БЬЮ В КОЛОКОЛА! Поэма покаяния

Борис Алексеевич Ефремов, 2019

В нынешнем океане стихотворного сочинительства вряд ли найдётся хотя бы один опус, в котором наша жизнь рассматривалась бы с точки зрения православной Истины, с позиций учения Христова. Большинство интернетских обитателей об этой высшей Правде и знать ничего не знают. Самобытность новой книги Бориса Ефремова именно в том, что поэт убедительно доказывает, что без такого взгляда на действительность ее не только нельзя объяснить, но и смысл самой жизни пропадает. Автор рассказывает о своём трудном духовном взрослении, ведёт нас к пониманию, что выход России из долгого кризиса только в сознательном возвращении к отцовской вере.

К Любви! К Христу! — почти кричу…

Летят, летят косым углом…

Летят, летят косым углом,

Вожак звенит и плачет.

О чём звенит, о чём, о чём?

Что плач осенний значит?

А. БЛОК. «Осенний день»

В минувший год осенним днём

Я вышел из пролеска.

Мир сник от тишины кругом

И солнечного блеска.

И вдруг в прогретой тишине,

Почти за небосклоном,

Неясный звук стал слышен мне

Звенящим странным стоном.

Я полем по жнивью шагал

И понималось смутно,

Что дальний стон не затихал,

А нагонял как будто.

Я оглянулся, журавлей

Приметив еле-еле,

Шеренгой ломаной своей

Они на юг летели.

Легко пронзая синеву

И солнечные дали,

Они по правде, наяву

Так жалобно стонали.

О, этот тихий, скорбный стон,

С курлыканьем молебным!

Как разрывал мне сердце он

Над сжатым полем хлебным.

Два наших горя бились в лад,

Надрывно вместе плача,

И понял я,

о чём звенят,

Что стон их долгий значит.

Я в думе горестной своей

Таил печаль и жалость,

Что хлебных на Руси полей

Почти что не осталось.

А журавлям и ночь и день,

Болотных топей глуше,

Безлюдье сёл и деревень

Терзало птичьи души.

Вот и рыдали над земным,

Родимым пепелищем, —

Российским, нашенским, таким

Безрадостным и нищим.

Мы браним тебя чуть ли не матом…

Мы браним тебя чуть ли не матом,

Что ты в рабской живёшь нищете.

Ну, а ты не живёшь — ты распята,

Как разбойник на смертном кресте.

В удивительных водах крещенья,

Что и вправду сама чистота,

Избрала ты святое служенье

Незапятнанной правде Христа.

Долго к жизни в Христе привыкала,

Груз языческих пут волоча.

И уж камнем незыблемым стала,

Но в вольтеровский век потеряла

Остроту неземного меча.

И, сам меч потеряв напоследок,

Ты тропинкой Иуды пошла.

Тот за тридцать еврейских монеток,

Ты бесплатно Христа предала.

И однако не все россияне

Покорились ударам хлыста!

Звёзды тысяч имён воссияли

За великую правду Христа.

Конвоиры кричали: «А ну-ка

Сбросьте крестики! Будет наука

Остальным с вашей лёгкой руки».

Вы в ответ им: «Да нет, большаки,

Ни к чему нам иудова мука.

Лучше сразу стреляйте, братки».

Но другие, не ведая сраму,

Принимали как должный удел —

Что взрывали часовни и храмы

И вели христиан на расстрел.

Широко шла Россия, да тесно

Вышла к подлости и нищете.

Дал Господь ей последнее место —

На кровавом голгофском кресте.

На кресте векового безверья,

На кресте векового вранья,

На столетнем кресте лицемерья —

Под нависшею тьмой воронья.

И летят сквозь потёмки и стылость

Пустобрёхов кремлёвских слова,

Что Россия уже возродилась,

А Россия — почти что мертва.

Гей, Россия! За прошлые бденья,

За остаток растраченных сил

Испроси у Владыки прощенья,

Воскресенья нам всем испроси!

Может, ради нездешнего света

На последней туманной черте

За раскаянье честное это

Он простит нас на смертном кресте.

14.04.12 г., день, накануне Пасхи Христовой

К Любви! К Христу! — почти кричу…

Памяти Михаила Анищенко

— К Любви! К Христу! — почти кричу. —

Иначе ты умрёшь, эпоха!

Но отвечает: — Не хочу.

И с Вельзевулом мне неплохо.

Жить без Бога — это значит то же…

Жить без Бога — это значит то же,

Что и вовсе на земле не жить.

По природе каждый смертный должен

Идеалу высшему служить.

Для кого-то — это сила власти,

Для кого-то — сила красоты,

И выходит, сила чувства, страсти

Выше всякой в мире высоты.

Мы в страстях родимся и взрослеем,

И стареем в этих же страстях.

Даже, умирая, не умеем

Угасить в себе и скорбь, и страх.

Как мешки мукою, мы страстями

Так набиты, что трещать по швам

Мы начнём, лишь грубыми руками

Рок жестокий прикоснётся к нам.

И куда мы с этим глупым грузом —

Если всё небесное вокруг?

Только по инерции и юзом

В те места, где пламя вечных мук.

Что мы скажем ангелам и Богу,

Как начнём духовный разговор,

Если всю нелёгкую дорогу

Поземному жили до сих пор?

Но ведь были, были же минуты,

И в просветы чистые душа

Жизнь свою меняла очень круто,

Незнакомой вечностью дыша.

Так и жить бы ясностью небесной!

Прочь страстей неумолимый гнёт!

Но диктат неистребим телесный,

Ни на миг покоя не даёт.

И опять в оковах воля наша,

За приказом новым поспевай,

И кипит страстями жизни чаша,

Пьяной пеной плещет через край.

И опять земное нам дороже.

Как ему, родному, не служить!

Но без Бога — это значит то же,

Что и вовсе на земле не жить.

5.04.12 г., ночь

Берёза на спуске в подземный гараж…

Из каменной стены крутого спуска

В подземный платный городской гараж

Берёза выросла, светла по-русски,

Преобразив район элитный наш.

В районе всё по вкусам европейским —

Газоны, клумбы, тумбы на пути

И деревца́ подстриженные. Не с кем

В минуту злую душу отвести.

А это чудотворное созданье

Вдруг в неположенные день и час

Пускалось в цвет весною самой ранней

И нежной кроной радовало глаз.

Ещё дремала скучная природа,

И лёд хрустел в тени по сторонам,

Берёза же, без племени и рода,

Уже листвой шептала что-то нам.

Так и росла она, не унывала,

Как дикий куст растёт в граните скал.

Её стена от ветра защищала

И серый камень солнцем согревал.

Но как-то утром, выйдя на прогулку,

Увидел я — охранник-инвалид

Своей бензопилой визгливо-гулкой

Берёзу помертвелую крушит.

«Ты что же тут, разбойник, вытворяешь!

Ты красоту Господнюю сгубил!»

А тот в ответ: «Не ведаю, товарищ,

Каким бы ты в моей одёжке был».

Убрал пилу охранник-инвалид:

«Тут хошь не хошь — начальство заставляет.

Царапает машину, говорит.

А сам под мухой всякий раз въезжает».

«И что, всегда под мухой, говоришь?»

«Всегда, браток. Тверёзым не бывает»… —

И вот берёзы нет. Опилки лишь.

И пень стенные камни раздвигает.

И жалкою охапкой свежих дров

Лежит берёзонька — внизу, у входа.

А ты, её знакомец, будь здоров,

Гуляй, тебе дарована свобода.

Да вот куда пойду встречать зарю

На предосеннем матовом рассвете?

Ни с кем теперь уж не поговорю

Вот здесь, на этом низком парапете.

24.10.18 г., Собор преподобных Оптинских святых 25.10.18 г., Иерусалимской иконы Божией Матери

На базаре

Не тот базар сейчас, не тот —

Без ветхой, сношенной одёжки,

И дядя Гриша у ворот

Уж не играет на гармошке.

Среди окурков, шелухи,

В шинели старенькой солдатской,

Он разворачивал мехи

И пел о битве Сталинградской.

Все знали песню наизусть,

Но дядю Гришу окружали

И хрипловатой хромки грусть

В который раз переживали.

И слёзы капали в платки,

И в пояс кланялись старушки,

И глухо бились медяки

О жесть глубокой мятой кружки…

Не тот базар сейчас, не тот.

Дивлюсь богатому излишку.

Вдруг примечаю у ворот

Лет восемнадцати парнишку.

Где песню грустную играл

Солдат безногий неустанно,

Парнишка джинсы продавал

С наклейкой импортной «Монтана».

«Почем?» — «Дешёвка! Два куска.

За это три берут обычно…» —

И важно хлопает рука

По этикетке заграничной.

Парнишка бойко торг ведёт,

Толпится покупатель строгий,

А мне всё кажется, что вот

Солдат появится безногий.

И, потеснив людей кольцо,

С потёртой кожаной подушки

Швырнёт в безусое лицо

Тяжёлой

мелочью

из кружки…

Исповедь

Наверно, мой отец покойный

Мне передал стезю свою —

Ни революции, ни войны,

Ни власть людей не признаю.

И хоть грешил я в жизни много,

Но в завершение всего

Передо мной одна дорога,

И кроме высшей власти Бога

Нет надо мною ничего.

Ах, как нынче властям захотелось…

Ах, как нынче властям захотелось,

Чтоб российская наша печать,

Рабской жизни впитав мягкотелость,

Научилась о правде

молчать!

Чтоб за ломтик бесплатного сала,

Не краснея ничуть за враньё,

Лишь о путинской своре кричала,

О великих успехах

её.

И ни слова —

не сметь вспоминать их! —

Ни о цинковых скорбных гробах,

Ни о тихих, голодных проклятьях

У старух-стариков

на устах.

И не стало газет.

Горы хлама.

Да в каком изобилье большом!

Всё реклама,

реклама,

реклама.

Всё красотки.

И всё нагишом!

А трава-то без дождичка вянет.

И в затихшем просторе пустом

Зреет слово.

Которое грянет.

Просто так.

Без газет.

Словно гром!

Что вы ответите, земные боги?

(Миллиардерам России)

С преступного согласия Кремля

Вам разрешили грабить те богатства,

Которые Спаситель сотворил

Не для тщеславной чьей-нибудь забавы,

А для того, чтоб сотни поколений

Могли разумно жить до окончанья

Земного испытания на веру.

Но эти всенародные права

Вы с дьявольской усмешкой зачеркнули.

Что вам законы Божьи? Вы и Бога

Из совести своей изгнали вон,

Как раньше фарисеи изгоняли

Его из поселений иудейских.

Зачем вам Бог? — Он только лишь обуза,

Он только лишь запрет для вас ненужный

Свои дела позорные вершить.

И без молитвы, без креста, без веры

Вы алчно в недра бросились вгрызаться,

Чтоб нефть и газ, и редкие металлы,

И камни драгоценные, а с ними

Шедевры Божьей мудрости — алмазы

Из гибнущей земли распотрошённой

Повыкачать, повыдрать половчее

И за рубеж повыгодней продать.

Вам наплевать на то, что миллионы

Уже едва концы с концами сводят,

На то, что сонмища пенсионеров,

Всё без остатка родине (?!) отдавших,

Приходят в магазины, как в музеи,

Чтоб посмотреть на глыбы буженины,

Понюхать, как копчёной колбасой

Всесильно пахнет даже сквозь витрины.

Вам наплевать, что множатся бомжи,

Как комары дождливым, тёплым летом,

И что у них за каждую помойку

Идут кровопролитные бои.

Вам наплевать, что русские мальчишки,

Ещё не зная, как прекрасна жизнь,

Её руками собственными губят,

Шприцы с наркотиком в свои вонзая

Исколотые вены.

Вам плевать,

Что гибнет Русь и внутренне и внешне.

Духовно — внутренне, материально —

По внешним признакам: теряя недра,

Сгорая, истлевая и взрываясь.

Но что для вас российская погибель?

Что превращение Руси в руины,

И даже больше — в лунную поверхность,

Безжизненную, пыльную, пустую?

Что Русь для вас? — Когда в карманы ваши,

В награду за народные богатства,

Которые вы бросили в распыл,

Текут не то что Волги — Ниагары

Врываются неудержным потоком,

Всё в долларах, всё в евро — не в рублях.

Что Русь для вас? — Когда по миру виллы,

Огромней старых рыцарских дворцов,

Разбросаны, и виллы эти ваши.

Не хочешь жить в швейцарской, самолётом,

Понятно, тоже личным, сверхмодерным,

Лети на острова, которых лучше

И днём с огнём не сыщешь. —

Что вам наши

Курорты у отравленной воды?

Вы жизнь себе отладили такую,

Какая президентам и не снилась,

Тем более премьерам и министрам,

И управленцам всех мастей и рангов.

Поскольку президенты и премьеры,

И прочая подножная мура

Давно вам не чета, а только слуги,

Готовые любое ваше слово,

Любой каприз, любое пожеланье,

Разбив в поклонах лоб, осуществить.

Мне кажется, что эта сила власти,

Что возрастающая сила денег

Внушает вам, что правит всем не Бог

И не Его всесильный вечный разум,

А это вы, как боги на Олимпе,

Мир поделив на области влиянья,

Осуществляете свои причуды.

Но что вы скажете, когда взаправду

Всё человечество трубой гремящей

Господь на суд последний призовёт?

Когда, кивая на людское море,

Он каждого из вас сурово спросит:

— А что же сделал ты для малых сих?

И вот тогда, когда нутром поймёте,

Что Страшный Суд не сказка, не обман,

Когда закоренелый атеизм

Рассеется, как горькое похмелье,

И Бога вы увидите воочью,

И резко прозвучит вопрос Его, —

Что вы ответите, земные боги?

Повторите реформы Столыпина!

Всё идеями кормите липовыми,

От которых не грех и поспать.

Повторите реформы Столыпина,

И Россия воскреснет опять!

Дайте землю крестьянам, обещанную

Вашим общим отцом по вранью,

Воплотите задумку их вечную

Возлелеять землицу свою.

Дайте землю, как воздух, бесплатную,

Без налогов на несколько лет.

И крестьянин рубаху заплатанную

Позабудет, как пьяный свой бред.

И глядишь, он в костюме с иголочки

Повезёт продавать за кордон

И зерно, и изделия войлочные,

И отменного масла вагон.

Да ещё и соседним заводишкам

Между делом подбросит сырья,

Чтоб не только промышленность водочная,

А была и другая своя.

Вот тебе и посыпались денежки

Не в кубышку, что вырастет в куб,

А степенно, расчётливо делающие

Храм и школу, дорогу и клуб.

И село, сорняками заросшее

Без любви и заботы людской,

Станет словно корона, возложенная

На раскидистый холм над рекой.

И округа, в которой движение

За последний повымерло срок,

Превратится сама в совершеннейшее

Завихренье шоссейных дорог.

Ах вы, чудо-реформы столыпинские!

Что же в мире вам не сокрушить?

Даже бедных и глупых подлиповцев

Вы научите радостно жить!

Только вот ведь беда нестерпимая —

Как в тогдашний столыпинский взлёт,

Власть своя же, родная, родимейшая,

Те реформы сама и убьёт.

Ведь рабам подарить человеческое,

Значит, гибель себе подарить,

Значит, будет надеяться нечего

Беспредельно над людом царить.

Но, пронзая наш мрак, насыщающийся

Горьким пеплом сгоревшей земли,

Дух Столыпина в тучи сгущается

Над российской пустыней вдали.

Два пути

Игорю Яскевичу

Ибо знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет.

Пс. 1, 6

Обижается мразь,

если мразью её называют,

Но её обожатели, только окреп голосок,

На суровую правду Христа,

словно волки в лесу, завывают,

И крадутся неслышно,

и новый готовят бросок.

Так две тысячи лет,

сатанея от гибельной злости,

Мерзопакостной мрази сыны

продолжают безумный поход.

Превращаются в прах земляной,

в безымянные кости,

А суровая правда Христа,

не сгибаясь, живёт.

И совсем невдомёк

этой пакостной жиже болотной,

Что борьба их не может

бесплодной и глупой не стать,

Потому что воюют они

против персти земной, мимолётной,

А духовность святую

ни словом, ни делом не взять.

Исправлено 11.12.18 г., Священномученика Серафима Чичагова

Владимиру Маяковскому

У меня, да и у вас, в запасе вечность,

Что нам потерять часок-другой?

В. Маяковский.

«Юбилейное»

Религию идейно невзлюбив

И предпочтя бунтарское сверженье,

Ты всё-таки церквей речитатив

Взял без боязни на вооруженье.

Ты веру был готов спалить дотла,

Но не смущался ради звонкой цели,

Чтоб, как церковные колокола,

Стихи набатом над страной гудели.

На сокрушенье мировых оков

Ты был готов отдать всей жизни годы,

И всё же в партию большевиков

Ты не вступил, чтоб не терять свободы.

Властитель поэтических вершин,

Владеющий, как Пушкин, русским словом,

Ты опускался до людских низин —

Их лозунгом вести к вершинам новым.

Ты знал — в походе нужен идеал

И ты назло разгулу и потерям

О Ленине поэму написал:

Не веря в Бога, ты в него поверил.

Но вера гасла — исподволь, не вдруг,

И гибель — если с нею распроститься.

Ты видел — отбиваются от рук

Рабочие, крестьяне и партийцы.

Страну тянуло неуклонно вниз.

В низинной пошлости увязло счастье.

И ленинский словесный коммунизм

Выплёскивался в гиблое мещанство.

И вот, на горло песни наступив,

Ты пишешь, пишешь, пишешь фельетоны.

И этот сатирический мотив

Уж не набат, а только перезвоны.

И вот уже не раз и не другой

С тобою на одну и ту же тему:

«Ну, что ты мелочишься, дорогой?

Взорли! Пиши о Сталине поэму!»

«Но я поэт, — ты им сказал, — не шут.

Конец ознакомительного фрагмента.