Дразнить судьбу – себе дороже

Борис Александрович Васильев, 2020

Она всяко пыталась: Википедия не помогла. У Гугла ответ был отрицательный. Истерзалась домыслами, себя извела донельзя. Тогда ей, стоявшей на грани отчаяния, судьба сделала фантастический судьбоносный подарок. Но чтобы получить его – надо поверить в невероятное, нырнуть в пропасть, кишащую необъяснимыми криминальными событиями. И при этом лицом к лицу столкнуться с ужасом, которого никому не пожелаешь. Может быть, выход из тупика – в ней самой? Но так ли это на самом деле? Не пройдешь ее путь до конца – не узнаешь.

3

Ворота, конечно, оказались закрыты и на требовательные сигналы водителя никто их открывать, по-видимому, не собирался. Курившие неподалеку трое сотрудников полиции с одинаково ироничными улыбками и, вместе с тем, с большим интересом посматривали на высокую девушку в стильной белоснежной куртке и небольшой кокетливой шляпке, из-под которой на ее плечи волнами ложились темные до черноты волосы. Выходя из машины, она досадливо хлопнула дверцей своего далеко не нового Опеля и решительным шагом направилась ко входу в областное управление внутренних дел. Едва она ступила на бетонное крыльцо и протянула руку к двери, как створка распахнулась и, чуть не сбив посетительницу с ног, на крыльце возник крупный краснощекий молодой человек в форме майора юстиции.

— Здорово, Мирская! Я за тобой. Заводись, ворота сейчас откроют. Я не знал, что ты на машине, — выпалил он на одном дыхании, виновато улыбаясь и подавая ей руку.

В заполошенном смущенном полицейском Лена без труда узнала Германа Борщова. Точнее Германа Константиновича, ставшего недавно начальником отдела по взаимодействию с прессой УВД. Они познакомились давным-давно, еще в детстве. Но взрослыми впервые встретились несколько лет назад на семинаре, который проводился научным медицинским сообществом для местных журналистов. Потом несколько раз виделись на заседании областной Думы, в Союзе журналистов. Но тесного знакомства так и не свели. Слишком уж разными были сферы интересов и круги общения. И вот пересеклись-таки.

— Отсюда не угонят, — ободрил ее Борщов по дороге к отделу после того, как Лена припарковалась во дворе и тщательно проверила, заперта ли машина. — Я буду работать с тобою, — радостно, как показалось ей, продолжал майор. — Ты не возражаешь?

— Возражаю, — почти резко ответила Лена. — Я девочка взрослая, привыкла работать самостоятельно и в опеке не нуждаюсь.

— Я так и думал. Меня предупреждали.

— Что взрослая?

— Нет, что заносчивая.

— Ты, Борщов, не обижайся, — примирительно сказала Лена, почувствовав, что ее категоричный ответ прозвучал грубовато. — Ну, в самом деле, что тут сложного? В ваши служебные дела и проблемы я соваться не собираюсь. А люди… Они и в полиции люди — глупые и умные, добрые и злые…

— Подлые и благородные, — подхватил Герман, — надежные и безнадежные. Так?

— Ну, да. А еще балаболы вроде нас с тобой, — Лена весело рассмеялась.

Они были уже в здании, поднимались на второй этаж, когда Герман тронул Лену за рукав.

— Ты не беспокойся, я тебе постараюсь не мешать, но без сопровождения не оставлю. Но и ты меня не игнорируй. Я, ведь, с тобой не по собственному желанию.

— Понимаю. Токмо волею пославшего тебя генерала?

— Естественно. Все-то ты сечешь на раз. Кстати, начальницу, к которой мы идем, зовут Эльвира Степановна, а ее заместительницу Светлана Кирилловна.

— Знаю, Лепнина подполковник юстиции, начальник отдела, заслуженный работник, ветеран, гордость следственного управления и всего УВД. Любимица личного состава и так далее и тому подобное. Я же не первый день в журналистике, подготовилась. А замша?

— Полужайко, майор. Да ты их и так и не спутаешь: черная и рыжая, «Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…». А теперь уж стали неразлучны.

Своего кабинета у Лепниной не оказалось. В здании шел ремонт, и до его окончания она расположилась в общей комнате вместе со своими подчиненными. Лена почему-то предполагала увидеть солидную даму старше средних лет, с неизменной папиросой в зубах и с короткой стрижкой. К тому же с ярко накрашенными губами и в очках, скрывающих проницательный взгляд карих глаз. По ее представлениям руководительница женского околовоенного коллектива непременно должна иметь облик суровый и мужественный, целеустремленный и бескомпромиссный. И не ошиблась только в наличии папиросы и короткой стрижки.

Они встретились и невольно улыбнулись друг другу, моментально уловив заметное им одним внешнее и, видимо, не только внешнее сходство: проницательная Лепнина разглядела в Лене себя тридцатилетнюю, а чуткая Лена — свой возможный будущий образ. И этого оказалось достаточно, чтобы между ними наметилась взаимная симпатия.

Эльвира Степановна сочла необходимым познакомить корреспондентку со всеми своими сотрудницами. По случаю представления все они, заранее предупрежденные, были одеты по форме и находились на своих рабочих местах. Ирина Воробьева, сидя за компьютером, внимательно, словно выискивая «битые» пиксели, всматривалась в экран монитора, Виктория Вольская, только что вернулась из следственного изолятора, где проводила допрос задержанного, и разбирала свои записи. Ольга Семенова, дежурившая в этот день в составе оперативной группы, проверяла работу диктофона. В отличие от девушек заместитель начальника отдела Светлана Кирилловна Полужайко, действительно оказавшаяся обладательницей огненно-рыжих волос, рассыпанных по плечам, даже не пыталась делать вид, что безмерно увлечена служебными обязанностями. Она внимательно рассматривала Мирскую и Лепнину, сравнивая их и, видимо, улавливала сходство.

Остальные девушки были на задании. Борщов молча стоял у окна и с интересом наблюдал за тем, как Лепнина слева направо, начиная от входной двери подводила Лену поочередно к каждой из присутствующих. Та вставала, представлялась и получала от своей руководительницы краткую характеристику. Герману, в недавнем прошлом следователю, это напоминало процедуру осмотра места происшествия, при которой он невольно выполнял роль понятого. Ему даже подумалось, что, покончив с официальной частью, Эльвира Степановна вернется на свое место и непременно приступит к составлению протокола.

Если посмотреть со стороны, как на объект фотосессии, девушки являли собою воплощение противодействия уголовной преступности. В глазах журналистки они выглядели дисциплинированными и работящими, идеальными борцами за торжество закона, возложившими себя на алтарь следственной практики. Одетые с иголочки в черные кители, которые эффектно подчеркивали плавные изгибы фигур и сидели на них, как влитые, они ни в чем не уступили бы мировым топ моделям, если бы тем пришлось демонстрировать российское полицейское обмундирование. «Служебной формы писк», — пронеслась у Лены в голове, заставившая ее невольно улыбнуться, озорная мысль. О прическах и говорить нечего — что ни голова, то вершина парикмахерского искусства. Однако, этот фрагмент показательного выступления не был чем-то незаурядным и нисколько не удивил Борщова. С такими прическами они были всегда, сколько он их помнил. Культ приходить на работу, будто только что из парикмахерской, возник после того, как в присутствии коллектива у Лепниной произошел мимолетный разговор с заглянувшим в отдел генералом Снегиревым. Во время доклада Лепнина, как всегда ухоженная и причесанная, произнесла:

— По штату в отделе шесть аттестованных сотрудников…

— А сотрудниц-красавиц? — как бы между, прочим бесцеремонно спросил генерал, окинув недовольным взглядом недостаточно аккуратно причесанных девушек, считавших, что на работе внешний вид не имеет значения. С того дня у них повелось вставать на работу еще раньше.

Протокол составлять Эльвира Степановна не стала. Покончив с формальностями и, по всей видимости, сделав для себя некоторые выводы по ходу короткого общения с Мирской, она, не мудрствуя лукаво, просто предложила попить чаю. Едва Лена кивнула в знак согласия, обстановка в отделе резко переменилась. Девчата моментально сбросили с себя панцирь официальности, тут же изобразили чайный стол из своих рабочих тумбочек, откуда-то, как по волшебству на нем появились чашки, сахарница, упаковка пакетированного чая и домашнее печенье. Из соседней комнаты принесли кипящий электрический чайник. И… растворились. Полужайко также попросили разрешения выйти. В кабинете остались Мирская с Борщовым и Лепниной.

Судя по ожидающим взглядам присутствующих, Лене предстояло представиться, по возможности неформально, и поделиться первыми впечатлениями. И она не преминула воспользоваться ситуацией.

— Вы хочете песен? Их есть у меня. В первом куплете сообщаю, что ничего в полицейской службе не смыслю и полицию не люблю. У меня был некоторый опыт общения с вашей системой, и результат оказался, мягко говоря, плачевный. В том числе и в прямом смысле этого слова. Во втором куплете следует заметить, что у меня есть в творческом багаже маломальский опыт журналистской работы, некоторые профессиональные навыки. Если я за что-то берусь, то обычно, если не попадаю под каток форсмажорных обстоятельств, довожу до конца. И, наконец, третий куплет о том, что все написанное я перед публикацией покажу вам, Эльвира Степановна, и, разумеется, Борщову. Чтобы не было самой стыдно за свою писанину, и чтобы вас не выставлять на посмешище. При любом раскладе вы профессионалы, вам и карты в руки. По сравнению с вами я всего лишь борзописец. Но я постараюсь. Такой расклад, я думаю, всех устроит.

Чем дольше говорила Лена, тем моложе становилось лицо Лепниной, тем уверенней чувствовал себя и Герман Борщов. Они оба знали подоплеку задания, которое получила Мирская, были наслышаны и о непростом характере журналистки, способной на резкие суждения и неординарные выводы. К тому же Лепнина была хорошо осведомлена о некоторых непубличных фрагментах биографии Мирской. Так же, как и Борщов, она знала о ее близком знакомстве с начальником УВД, о дружбе генерала с отцом Лены. Не понаслышке знала она и о происхождении едва заметного шрама на ее подбородке.

— Спасибо, Елена Олеговна. Думаю, мы поняли друг друга и, надеюсь, выражу наше общее с Германом Константиновичем мнение, если скажу, что исковеркать можно, что угодно и всякую мысль можно исказить до неузнаваемости. Раньше было как-то построже, было принято консультироваться со специалистами, а сейчас, и в газетах, и по радио, и на телевидении такое городят… Ладно в фильмах. У них это называется художественное допущение. Что не детектив, то нарушение законности чуть ли не в каждом кадре. А потом мои девочки меня спрашивают: «А что, Эльвира Степановна, теперь можно выезжать на место происшествия одному оперу без опергруппы?». Или место происшествия априори называют местом преступления, хотя его еще никто не видел. Сколько раз сама слышала: «догнали и арестовали», «следователь уголовного розыска».

— А что в этом плохого? — спросила Лена.

— Все. Если догнали подозреваемого, то только задержали. Арестовать, то есть заключить человека под стражу, можно исключительно по решению суда. А «следователь уголовного розыска» это — сочетание несовместимых понятий. Это же эклектика. Это все равно, что сказать про кого-то, что он по профессии «инженер медицины».

— О, Эльвира Степановна, в этом, есть что-то такое, поэтическое, — заметил Борщов.

— В поэзии может быть и уместно. А у нас уголовные дела возбуждаются, а не заводятся. Не мыши же. Человечество погубит непрофессионализм. В том числе и в таких мелочах. Такое даже новичкам непростительно.

Возбужденно рассуждая о наболевшем, Лепнина, тем не менее, не упустила момент, когда Мирская мимолетным движением словно из рукава извлекла из кармана и включила диктофон. Не привыкшая к таким журналистским приемам, она замолчала. Лена жестом показала, что все в порядке, но разговор дальше уже не клеился.

В этот момент раздался легкий стук в дверь и на пороге кабинета возник очень молодой человек гражданской наружности.

— Разрешите, Эльвира Степановна?

— А, Петр Васильевич, вы очень кстати. Про вас-то мы только что говорили. Познакомьтесь, Елена Олеговна. Это — единственный в своем роде и неповторимый член, — она сделала короткую паузу, — нашего коллектива — следователь-стажер лейтенант юстиции, выпускник юридического факультета нашего университета Самойлов. Ты как здесь оказался? — без перехода обратилась она к нему. — Ты где должен быть?

— На складе.

— Правильно, а почему здесь?

— А я с жалобой, — с вызовом, гордо задрав подбородок, заявил Петр Васильевич. — Мне выдали неполный комплект обмундирования. Говорят, нет подходящей по размеру фуражки, одни «аэродромы». А без форменной фуражки на улицу не выйдешь. Мне очень хочется завтра показаться маме при полном параде. Она так ждет меня. Я полгода дома не был.

От умиления при взгляде на паренька, до глубины души расстроенного из-за фуражки и совершенно растерянного из-за своей беспомощности, у Лены увлажнились глаза. В другой ситуации и Лепнина, может быть, пустила бы скупую полицейскую слезу. Но тут решила, что это непедагогично. По-матерински полуобняв Петра Васильевича за плечи, она негромко и проникновенно произнесла, склонившись над ним: «Не тужи, дорогой, и не ахай, жизнь держи, как коня, за узду».

— Березовой п-п-поэзией увлекаетесь? — слегка, заикаясь, растерянно поинтересовалась Мирская, упершись взглядом в непроницаемое лицо Лепниной и сдерживая рвущийся наружу смех.

— Уважаю и обожаю. Вы, я вижу по лицу, тоже.

— Не без этого. Только я за лирику.

— А я, подруга, за правду жизни.

Не прошло и минуты после того, как юный следователь, обескураженный таким теплым обращением, вышел из кабинета, как в кабинет вошла майор Полужайко, а следом — девушка в распахнутой легкой куртке и сбившемся на бок берете, едва умещавшемся на затылке. Такие с начала весны начали входить в городской обиход, и многие девчонки уже успели ими обзавестись. Запыхавшаяся владелица этого писка моды рухнула на первый подвернувшийся стул. Борщов, оказавшись поблизости, быстро налил в стоявшую здесь же чашку теплой воды из чайника и подал девушке:

— На-ка, Нина, успокойся.

— Это что еще за явление? — Насупилась Лепнина. — Познакомьтесь, Елена Олеговна. Еще один птенец гнезда родного — капитан юстиции, самый опытный наш следователь Завьялова. Ты чего это, как от погони?

— Арбузов сбежал, Эльвира Степановна.

— Как сбежал?

— На рывок. Он такой маленький, такой испуганный был… Пока везли на место все плакал. А когда вышли из машины, я разрешила не надевать наручники. А он как рванет… Наши, конечно, погнались. Только он на сквер, через ограду, дворами… В общем не догнали. Надо объявлять в розыск.

— Вот ты и объявляй. Светлана, — обратилась она к Полужайко, — собирай девчонок, и оставайтесь на месте. А с тобой, Завьялова, потом будем разбираться, — переобуваясь, на ходу отдавала распоряжения Лепнина. — Все, я ушла.

— Можно мне с вами? Я бы хотела… — подала голос Мирская.

— Нет, — резко оборвала ее Лепнина и добавила чуть мягче: — Мы ругаться будем. Возможно, матом.

— Я тоже умею, — не сдавалась Мирская.

— Не сомневаюсь. В другой раз проверим, — рассмеялась Лепнина, выходя из кабинета.

— Если я правильно понимаю, кто-то здорово прокололся, — будто рассуждая сама с собою, произнесла Лена, глядя на Полужайко. — Может, расскажете из-за чего весь сыр-бор?

— Не имею право. Вот, если только Нина разрешит. Она может, больше никто. Нин, — обратился она к Забелиной. — Это — Елена Мирская, корреспондент журнала «Мир и лица». По заданию генерала будет писать про наш отдел.

До этого безучастная к происходящему, провинившаяся по всем статьям девушка, впервые заинтересованно взглянула на гостью.

— Не по заданию, а по просьбе, — поправила Лена Светлану. — И не корреспондент, а редактор отдела. А в остальном все верно. Эльвира Степановна начала вводить меня в курс ваших дел. Да вот, отвлеклась…

— Да какие тут секреты? Обычное разбойное нападение, а может, попытка убийства. Раненый — криминальный авторитет, а по совместительству предприниматель, хозяин мебельной фабрики Симонян. Подозреваемого Арбузова наши ребята задержали по горячим следам. Около раненого валялось лезвие ножа. Экспертиза показала, что на нем следы пальцев рук Арбузова, кровь по группе — потерпевшего…

— Он, что ж, его одним лезвием зарезал? — удивился Борщов.

— Вот в том-то и закавыка. Если голыми руками лезвие держал, должен был сам порезаться. Если ножом, то, где рукоятка? Похоже, что нож обломился. Все кругом облазили — не нашли. Наверное, кто-то подобрал. Арбузов сначала не признавался, а после общения с адвокатом с чего-то разошелся. Говорит, хотел ограбить. Здесь вообще нестыковка на нестыковке. Поэтому и решили провести следственный эксперимент. А подозреваемый сорвался. Вот и все секреты. Что теперь со мной будет, Светлана Кирилловна? — Сквозь слезы спросила Нина, зарываясь лицом в рассыпанные по плечам золотые кудри майора Полужайко.

— Присядь-ка. Я не знаю, а вот правитель Израиля Соломон знал. Хочешь, расскажу? Этот царь прославился своей мудростью, справедливостью, но часто терял самообладание и потом долго не мог успокоиться. Один мудрец принес ему кольцо и сказал: «Когда придет беда, посмотри на него. Если слишком развеселишься, оно тебя отрезвит».

Нина перестала плакать. Она смирно, как школьница, положив руки на колени, сидела напротив Полужайко и внимательно ее слушала. Борщов и Мирская тоже обратились в слух.

— Однажды по какому-то незначительному поводу Соломон сильно расстроился, — продолжала Светлана Кириллова. — Он вспомнил слова мудреца, внимательно взглянул на кольцо и прочитал надпись «Всё пройдет». Удивился царь, задумался и… успокоился. Вскоре забыл об этом и жизнь продолжалась. Стоило ему возрадоваться — взгляд его падал на кольцо. Он опять видел эти слова, и понимал, что радость не будет длиться вечно. Так кольцо часто выручало царя в трудные моменты его жизни. Ведь действительно, все проходит. Нина, ты меня поняла?

— Поняла, конечно. Только, ведь, бывают такие ситуации, когда никакое кольцо не поможет. Вот, как сегодня, — в голосе девушки опять послышались всхлипы.

— А для такого случая есть у легенды свое продолжение. Как-то раз Соломону стало так плохо, что он даже решил избавиться от кольца. Вот, как тебе сегодня. Сорвал он кольцо с пальца, хотел выбросить, и вдруг увидел надпись на внутренней стороне — «И это тоже пройдет».