Джим Моррисон, Мэри и я. Безумно ее люблю. Love Her Madly

Билл Косгрейв, 2020

Love Her Madly – увлекательный роман, названный в честь одной из самых известных песен группы «The Doors» и написанный Биллом Косгрейвом – другом Джима Моррисона во времена беззаботной молодости. Как медленно действующий наркотик, история, рассказанная автором, раскрывает историю первой любви еще никому не известного Джима Моррисона и юной Мэри Вербелоу, историю потерянной дружбы, немыслимых обстоятельств и любопытных совпадений. Автор погружает читателя в потерянную, но не забытую эпоху и приоткрывает неизвестную сторону жизни Джима Моррисона. Его откровенный рассказ заставляет читателя задуматься о том, что судьба великого солиста «The Doors» могла сложиться совсем по-другому.

4. Церемония вручения премии Оскар

Еще один напоенный солнцем день в Калифорнии.

Мы с Джимом на бульваре Пико, ловим попутку в западном направлении. Нас подбирает Chevrolet Impala небесно-голубого цвета с откидным верхом. Обдуваемые теплым ветерком, мы едем с шиком — как и подобает, когда едешь на пляж Санта-Моника.

— И чем вы целыми днями занимаетесь? — интересуется водитель.

Джим говорит, что учится в киношколе в UCLA.

— А так особо не напрягаемся.

— На доске катаетесь?

— Я люблю океан, но серфинга пока не пробовал.

— Обязательно попробуйте!

— Мне нравится смотреть на океан, старик.

— И что же ты там видишь?

— Ну, горизонт, разные цвета, ритм волн.

Водитель бросает на него взгляд.

— Просто сидишь и смотришь?

— Ну да. Еще пишу.

— Только не говори, что ты пишешь сценарии для Голливуда! Надеешься стать знаменитым, как все остальные безнадежные мечтатели в этом городе.

— Нет, старик, просто набрасываю свои идеи, стихи.

В зеркале заднего обзора я вижу лицо водителя. На нем написано: «пустая трата времени». Он модно одет, у него шикарная машина, держится самоуверенно: наверное, агент по продажам.

Джим указывает на меня:

— А он работает в Los Angeles Times.

Парень смотрит на меня в зеркале.

— И чем занимаешься?

— Сижу в душной комнате без окон с незнакомыми людьми, дышу спертым воздухом и звоню по телефону, пытаясь продать подписку.

— А что за это платят?

— Нормально платят, но работа паршивая. Вся прелесть в том, что можно работать, когда угодно. Прогуляю день или даже три, а потом работаю двенадцать часов, если захочу.

Парень сворачивает на Седьмую, останавливается и высаживает нас.

— Удачи, ребята.

— Спасибо, старик.

Джим закуривает очередной косяк, и мы направляемся к пляжу мимо концертного зала Санта-Моника Сивик Аудиториум^[7]. Телевизионщики устанавливают на башне огромную телекамеру с эмблемой канала АВС. Вокруг туда-сюда снуют люди, разгружают с грузовиков красные ковровые дорожки, кабели и разное оборудование. Над входом высится гигантская фигура золотого Оскара. Выставляется осветительная аппаратура. Воздвигаются заграждения.

— Господи, какая же это все фигня! — говорит Джим.

Он начинает рассказывать о французских кинематографистах Новой волны, о Франсуа Трюффо и других режиссерах, о которых я никогда раньше не слышал. О том, какие они гениальные, какими методами пользуются. Ни о чем таком я понятия не имею. Теперь мы уже сидим на пляже, уставившись на бегущие волны, и Джим объясняет, почему именно французы делают настоящее кино.

— А голливудские фильмы — это сплошь сахарный сиропчик для толпы. Типа «Мэри Поппинс» или «Моя прекрасная леди».

— А мне показалось, «Грек Зорба» — отличный фильм.

— Конечно, ты прав, фильм хороший — со смыслом. Но это совместное производство Великобритании и Греции.

Джим обладает энциклопедическими знаниями и поразительной памятью, знает все о фильмах, которые видел сам, и тех, что изучал в киношколе. Он подробно рассказывает о фильме «На последнем дыхании» режиссера по имени Жан-Люк Годар.

— Старик, он гений! Посмотри его «Презрение». Французы настолько опередили Голливуд! Или вот еще — «Лола». Потрясный фильм.

Джим записывал все, что чувствовал, что наблюдал вокруг себя. Конспектировал окружающий мир. При нем всегда был его вечный спутник — блокнот для набросков идей или стихов. Джим был первым повстречавшимся на моем пути интеллектуалом. Он рассуждал обо всем, от шикарной девчонки на пляже до тайн Вселенной; его разговоры пестрели именами философов вроде Ницше — в тот период моей жизни я понятия не имел, кто это. Джим действительно прочел все книги, которые у него были. Позже Мэри говорила, что он мог запомнить целые страницы текста и потом цитировать их по памяти. Любопытно, что все написанные им стихи, которые он мне показывал, не имели никакого отношения к музыке. Я и подумать не мог, что со временем эти стихи станут мировыми хитами. И я ни разу не слышал, чтобы он что-то напевал себе под нос.

Джим вырывает из блокнота чистый лист и записывает для меня названия фильмов и имена режиссеров.

— Вот, ты просто обязан их посмотреть, старик. Сам поймешь, что такое гениальное кино, это расширит твой кругозор.

И тут я говорю:

— А я хотел бы сходить на церемонию «Оскар».

— Зачем?!

— Ну, хотя бы посмотреть на звезд во всем блеске.

— Издеваешься? Они все занудные и насквозь фальшивые. А их фильмы — просто подслащенные пустышки, там все неискренне. Но самое главное — ты в жизни туда не попадешь.

— Всегда можно найти способ…

Я рассказываю Джиму, как однажды пробрался на частную вечеринку в честь Сэмми Дэвиса-младшего^[8] в отеле Кинг Эдвард в Торонто, после его концерта в зале О’Кифф Центра^[9].

— Никогда не слышал про О’Кифф Центр.

Естественно, Джим не мог знать, что в один прекрасный день он и The Doors выступят на сцене О’Кифф Центра при полном аншлаге.

Джим возвращается к нашей теме.

— Завалиться на частную вечеринку в номере отеля — не то же самое, что попасть на вручение «Оскара». — Он смеется. — Это совершенно нереально, точно тебе говорю.

Я не сдаюсь.

— Спорим, что пройду? На пять баксов.

— Не надо, Билли, я не возьму твоих денег.

Нам хорошо вместе. Нас обоих не напрягает молчание. Мы то просто смотрим на линию горизонта, то думаем о чем-то… или ни о чем.

Час спустя мы прогуливаемся вдоль пляжа, Джим закуривает.

— Старик, может, все-таки попробуешь?

Как ни странно, до того дня я ни разу в жизни не курил марихуаны, несмотря на мое всегдашнее стремление испробовать все на свете и совершать необдуманные поступки.

— Давай, не ломайся, увидишь, тебе понравится, уж поверь мне. Эта штука делает с башкой что-то невероятное!

Почему бы и нет? Мэри курит траву. Джим курит ее все время. А ему я доверяю. Он мне друг. С кем начинать, как не с ним?

— Потихоньку, Билли, всего несколько затяжек.

Эффект не заставляет себя ждать.

— Ни хрена себе!

Все вокруг становится кристально четким. Кажется, что до сих пор я смотрел на мир через матовое стекло. Могу поклясться, я чувствую, как мой мозг раздвигается. Будто кит, застрявший подо льдом, вдруг находит прорубь и вырывается наружу.

Я смотрю на Джима — вид у меня, должно быть, совершенно обалдевший. Он по-дружески улыбается:

— Добро пожаловать в мой мир!

Джим сидит, уставившись на море, и от воды на его лице отражаются янтарные оттенки заходящего солнца. При этом свете его глаза кажутся скорее голубыми, чем серыми. Он разглядывает меня с веселым любопытством.

— И как, интересно, ты планируешь проникнуть на «Оскар»?

От одной только мысли он критически ухмыляется.

Мы смотрим друг на друга и начинаем хохотать без всякой причины. Я впервые по-настоящему под кайфом.

Благодаря Los Angeles Times нам есть на что купить хот-догов и пива. В сумерках мы идем к пирсу и залезаем под него. Там темно и как-то странно. Прилив все больше, голова в дурмане. Волны пенятся вокруг опор пирса. Дальше еще темнее, но там сухой песок. Мы устраиваемся и слушаем шум прибоя. Нас развезло и клонит в сон. Все-таки чудно`, что мы тут сидим вдали от всех, в темноте. Вскоре, под этим самым пирсом, Джим напишет The End — песню о разрыве с его обожаемой Мэри, который разобьет ему сердце.

— Надо будет как-нибудь тут переночевать, старик, — говорит Джим.

Если бы я только знал…

По темнеющему песку мы идем в сторону бульвара Оушен, где он пересекает Колорадо. Голосуем, и две попутки спустя мы в квартире у Мэри.

— Где вы пропадали?

— На пляже. Представляешь, Билли собрался на церемонию «Оскар».

— Ты шутишь?

Я излагаю ей свой план.

— Билли, это дурацкая затея! — смеется Мэри.

Утром она рано уходит на работу. Джим делает кофе и протягивает мне чашку.

— Куда двинем сегодня?

— Мне нужно найти приличный костюм.

— Ты серьезно?

— Позже увидимся, Джим.

В Голливуде, на боковой улице, знававшей лучшие времена, я нахожу нечто вроде смеси ломбарда с секонд-хэндом. По соседству несколько витрин заколочено фанерой. При моем появлении на двери тренькает колокольчик. Тут покрыто пылью все, кроме склоненного за антикварным кассовым аппаратом старика на табурете. Он поднимает глаза, затем возвращается к своему кроссворду. В поцарапанных, захватанных витринах выложены никому не нужные украшения, бижутерия; в углу лежат пачки пожелтевших газет, журналов и книг. Пахнет пылью и плесенью. Через арку я прохожу в комнату поменьше, где потолок весь в подтеках. Здесь стоят ряды вешалок со старой одеждой. Пиджаков и брюк так много, что невозможно ничего разглядеть. Я нахожу черный костюм в тонкую белую полоску 37-го размера, слегка помятый, зато едва ношеный. И пиджак, и брюки сидят на мне почти хорошо. Пока все складывается удачно.

Рваный картонный короб кишит кожаными ремнями, как змеями. Выбираю себе подходящий, 30-го размера.

Затем удача улыбается мне из кучи пожелтевших, поношенных рубашек в пятнах: единственная чистая белая вечерняя сорочка даже накрахмалена, жаль, воротник немного велик.

Я возвращаюсь к скрюченному хозяину в передней комнате. Сквозь грязное окно пытается проглянуть солнце. Интересно, этот тип хоть когда-нибудь что-то моет?

— Прошу прощения. У вас тут не найдется черных вечерних ботинок?

Хозяин оглядывает меня с ног до головы, замечает костюм и рубашку.

— У тебя важное свидание, сынок?

Он смеется и жестом приглашает следовать за ним к шкафу, полному поношенной, растрескавшейся обуви.

— Какой размер?

Я говорю, и он начинает копаться в своей коллекции. В результате он выуживает пару черных нарядных туфель, которые мне почти впору.

— Еще тебе нужен галстук, сынок.

Он пыхтя уходит и возвращается с кучей галстуков довольно жалкого вида. Я останавливаюсь на черном.

— Так, посмотрим, что у нас получилось. — старик подсчитывает мои покупки. — Галстук — двадцать центов, ботинки — доллар восемьдесят, рубашка — семьдесят пять центов, ремень — двадцать пять центов, костюм — пять долларов. Итого ровно восемь долларов.

У меня глаза лезут на лоб. Я говорю:

— Мистер, у меня совсем мало денег, а свидание действительно очень важное. Я работаю за комиссионные, зарабатываю гроши. За пять не отдадите?

— Пять баксов за все это! Я и так сделал тебе хорошую скидку. Пять маловато.

— Тогда, может, так договоримся: вы мне отдадите все за пятерку, а я обещаю, что вернусь через четыре дня и принесу все это обратно, а пять баксов останутся вам… Будто вы даете это мне напрокат, — говорю я.

Он смотрит мне в глаза, раздумывает. Потом наконец говорит:

— Что ж. У тебя точно самые голубые глаза, что я видел в своей жизни. Может, они к тому же и честные. Поверю тебе на слово, хотя я уже очень давно утратил веру в людей. Надеюсь снова увидеть твои голубые глаза ровно через четыре дня. А черные носки у тебя есть?

Старик опять ковыляет прочь, возвращается с парой носков и кладет в мой пакет. Потом засовывает пятидолларовую бумажку в свой ветхий карман. Он хитро улыбается мне и подмигивает.

— Удачи, сынок.

В квартире Мэри никого. В ду´ше я открываю горячую воду на полную мощность и вешаю костюм и рубашку на карниз, чтобы хорошенько отпарить.

Потом отыскиваю ножницы и подрезаю себе волосы сантиметров на семь-восемь. Начищаю до блеска ботинки, надеваю рубашку, повязываю галстук, затягиваю потуже ремень и надеваю пиджак. Беру из холодильника пиво, отпиваю глоток и только тогда смотрюсь в зеркало. На мой взгляд, я вполне тяну на младшего партнера «Крысиной стаи»^[10].

Открывается входная дверь, это вернулся Джим.

— Ущипните меня кто-нибудь! Откуда это все? Старик, ты шикарно выглядишь!

— Это мой билет на «Оскар».

Джим ухмыляется.

— Ты точно ненормальный. Можешь прямо сейчас отдать мне пять баксов.

Церемония на следующий день.

Мэри еще на работе. Джим приходит домой в тот момент, когда я собираюсь выходить. Качая головой, он произносит:

— Молодец! Удачи тебе, старик. Я попозже подгребу. Посмотрю, как там у тебя… Мечтать, конечно, не вредно! — Джим смеется. — Если что, я буду на пирсе.

Чувствуя себя на миллион долларов, я ловлю машину до Санта-Моники. Останавливается зеленоватый Pontiac.

— Что это ты ловишь машину в таком прикиде? — спрашивает водитель.

— Мне в Санта-Монику.

— Работаешь там, что ли? Машина сломалась?

Я делюсь своим планом с водителем. Он вглядывается в мое лицо.

— Ты это серьезно? Случайно не разыгрываешь? Черт бы меня побрал! Вот умора! — он заливается хохотом. Я так его развеселил, что он предлагает довезти меня прямо до места. Я прошу высадить меня за пару кварталов.

— Не вопрос!

Водитель останавливается, жмет мне руку и снова заливается смехом.

— Удачи, приятель! — Он по-дружески хлопает меня по плечу.

Продолжая смеяться, водитель отъезжает.

Увидев на ходу собственное отражение в витрине магазина, я не могу сдержать самодовольной ухмылки: чем не Великий самозванец!^[11]

В небе уже вовсю пляшут прожектора. Возбужденные, истеричные фанаты сбились в толпу. От напряженного ожидания даже воздух вокруг будто потрескивает. Полиция удерживает публику на расстоянии от застекленного парадного входа.

— Вон, вон кто-то подъезжает! Кто это?

Возбуждение нарастает. Ко входу подползает лимузин и выгружает свой бесценный груз под вопли и свист обожающей толпы.

Даже если бы мне удалось пробраться ближе сквозь массу людей, я в жизни не пройду мимо копов и секьюрити. Сумерки сгущаются. Я решаю пройти два квартала на юг, там повернуть и вернуться по параллельной улице, и в итоге оказываюсь с задней стороны здания. Тут полно грузовиков, снуют водители и рабочие.

Здесь возведен высоченный забор, чтобы фанаты не могли пробраться вдоль концертного зала, но невероятным образом осталась лазейка, ведущая на разгрузочную площадку. Тут же угрожающий знак: ВХОД ВОСПРЕЩЕН! НАРУШИТЕЛИ БУДУТ ПРИВЛЕЧЕНЫ К ОТВЕТСТВЕННОСТИ!

Уже совсем стемнело, и когда я с беспечным видом иду в сторону грузовиков, никто даже смотрит в мою сторону: ни занятые делом водители, ни рабочие. Я протискиваюсь вдоль грузовика, который припаркован прямо рядом со ступенями, ведущими к задней двери. Черт! У двери стоит охранник; похоже, он не заметил меня, пока я крался в тени машины.

Неожиданно со стороны парадного входа доносится рев толпы. У красной дорожки высаживается очередная звезда. Позади меня слышится какая-то суматоха, по гравию шуршат ботинки. Кто-то бежит. Кто-то кричит. Тысяча чертей! Копы меня застукали!

Но нет, это несутся фотографы в погоне за лимузином, который направляется к заднему входу и останавливается между моим грузовиком и лестницей. Я оказываюсь зажатым между ступенями и задней пассажирской дверцей. Как только она открывается, к этому пятачку кидается армия журналистов: «Джимми! Эй, Джимми, улыбнись! Джимми, помаши нам!». Джимми вылезает из машины. Вокруг него сумятица, щелкают затворы фотокамер, кругом вспышки. А когда он поднимается по ступеням ко входу, я в буквальном смысле прижат к нему сзади наседающими фотографами. Джимми оборачивается, снимает шляпу и дает им то, что они просят — свою знаменитую широкую улыбку. Его карие глаза блестят, а я думаю про себя: в жизни он намного ниже ростом. Я все еще прижат к нему, когда дверь неожиданно распахивается. Кругом хаос, представители прессы наседают, толкаются, кричат, вспышки ослепляют. И тут меня вносит внутрь через задний вход вместе с Джимми — Джимми Дуранте^[12] — и его охраной; дверь за нами захлопывается, а обезумевшая толпа остается снаружи.

Господи, я внутри! Что дальше?

Я в двух шагах от знаменитого Джимми и его носа картошкой. «Пожалуйста, сюда, мистер Дуранте», и он со свитой исчезает за горой реквизита. Передо мной тяжелый красный занавес — я за кулисами. Вокруг лихорадочно снуют люди. Никому в голову не придет обратить внимание на парня в костюме. Слышно, как настраивается оркестр, проверяются микрофоны. Здесь все заняты делом. Я подхожу к краю сцены и отодвигаю тяжелый бархатный занавес: передо мной убегающие в темноту ряды кресел, на удивление слабо освещенный зал и буквально единицы зрителей, уже занявших свои места. Мое сердце бешено колотится. Я в зале, где вручается премия «Оскар», черт побери!

Все слишком заняты, чтобы обращать на меня внимание. Я по-деловому прохожу через сцену, спускаюсь по ступенькам в зал и иду по проходу по направлению к доносящимся звукам большого скопления людей. Очень мало кто ищет свои места в зале. Где же все? И где мне сесть? Надо все четко продумать. Я направляюсь к задним рядам, здесь звуки толпы усиливаются: передо мной выход в фойе. У дверей я чуть не налетаю на двух типов в смокингах. В фойе на меня обрушивается какофония голосов. Когда столько людей разговаривают одновременно, то невозможно ничего разобрать, но их лица точно ни с кем не спутать. Вот Рекс Харрисон разговаривает с ослепительной женщиной, потягивающей шампанское. Что?! Точно, она — Одри Хепберн! Фарфоровая куколка с худенькой шейкой. Она кажется такой… хрупкой.

Перестань пялиться на нее, идиот, лучше возьми что-нибудь выпить. Ты здесь единственный, кто не держит бокала в руках.

Я добираюсь до ближайшего ко мне бара и встаю в небольшую очередь. Кругом народ, все целуются и обнимаются, и говорят друг другу, как прекрасно они выглядят. Везде знакомые лица.

Атмосфера наэлектризована, все возбуждены. Я оглядываюсь на Одри в тот момент, когда с ней здоровается красавица с обольстительными формами, — это Софи Лорен. Она кажется раза в два больше Одри, хотя они одного роста.

Ради всего святого, перестань пялиться! Тебе надо пробраться мимо этого парня.

— Извините, пожалуйста, — говорю я Энтони Куину и оказываюсь перед баром.

— Слушаю вас, сэр, — говорит барменша.

Боже, тут даже барменши нереально красивые. Или их всех тоже загримировали?

— Будьте добры, шампанского.

Она наливает бокал и дает мне.

Можно ваш билет, сэр? — говорит она с ласковой улыбкой; на ее ослепительно белых зубах краснеет капелька помады.

Какого черта? На выпивку тоже нужен билет? Я в полном дерьме!

Я замираю на месте. Улыбаясь ей в ответ, медленно начинаю рыться в карманах пиджака, будто ищу билет: сначала в одном, потом в другом. Я в панике. Сердце готово выскочить. Вот и все. Празднику конец.

— Вот, возьмите мой. — Мимо меня протягивается тонкая рука в сверкающем бриллиантами браслете и дает барменше билет.

Я оборачиваюсь с улыбкой, в руке бокал шампанского, и говорю спасибо в самые обворожительные дымчато-голубые глаза, что я видел в своей жизни. Они принадлежат Ли Ремик^[13]. Она невероятно прекрасна. Я видел ее в «Днях вина и роз», но в жизни она намного красивее.

— Пожалуйста. — Она улыбается.

Я делаю маленький глоток шампанского, улыбаюсь в ответ и потихоньку отхожу от бара. Она все еще улыбается и немного удивленно приподнимает брови. Вплоть до сегодняшнего дня я уверен, что она меня раскусила и там, у бара, поспешила на выручку.

От счастья меня словно охватывает чувство невесомости. Я прошел! Я на церемонии. Не могу дождаться реакции Джима. Интересно, какое у него будет выражение?

На прием продолжают прибывать новые лица, толпа снаружи ревет при появлении каждого нового лимузина. Везде, куда ни глянь — спереди, сзади, сбоку от меня — знаменитые лица, все толпятся вместе. Стив Макуин, Энджи Дикинсон, Джуди Гарланд, Боб Хоуп, Джули Эндрюс, Джоан Крофорд (через несколько месяцев я буду сидеть рядом с ней и целовать в щеку). А вот Ричард Бартон: ужасная кожа, и такой же низенький, как и Джимми. На самом деле в жизни они все кажутся короче. (Я встречу его и Лиз через восемь лет в Пуэрто Вальярта.) Фойе гудит и пульсирует, энергия этого места заразительна. Надушенные женщины в бриллиантах и сверкающих платьях, с безупречными прическами — каждый волосок на месте; загорелые мужчины в сшитых на заказ смокингах. Эти красивые люди излучают обаяние и изысканность, они в своем избранном кругу. Лица местной аристократии сияют.

Я допиваю шампанское и тут подмечаю, что многие оставляют на высоких столиках свою выпивку, едва прикоснувшись к ней: нельзя же произносить благодарственную речь пьяным. Я ставлю пустой бокал и беру стоящий рядом — практически полный. Никто не замечает. Я повторяю этот трюк еще раз, и еще. Мне хорошо, я блаженно парю где-то в самой гуще знаменитостей. Черт побери, когда я им киваю и улыбаюсь, они даже улыбаются мне в ответ! Давайте выпьем за нас, победителей!

— Прошу прощения, сэр. — На мое плечо опускается рука. Рядом стоит тип в смокинге — единственный, кто здесь не улыбается. — Как вы себя чувствуете, сэр?

— Отлично, спасибо большое. — Я держусь как ни в чем ни бывало. Непринужденно. Все идет как нельзя лучше. А когда я найду, где сесть, то все вообще будет супер. Пора начинать церемонию!

— Могу я видеть ваше приглашение, сэр?

— Приглашение?

— Да, ваше приглашение. — Он по-прежнему не улыбается.

Я перестаю дышать. Лезу в карман пиджака, ощупываю все, потом старательно обыскиваю карманы брюк. Потом выдаю свою самую естественную улыбку.

— Пройдите, пожалуйста, со мной.

— А в чем проблема? — браваду подогревает шампанское.

— Взгляните вокруг: во что одеты другие мужчины?

У меня в животе загорается сигнальная ракета. Я озираюсь по сторонам и вижу море идеально сидящих смокингов, насколько хватает глаз. И рядом я в своем полосатом костюме из ломбарда.

— Вы не можете найти приглашения, потому что у вас его нет.

Меня раскусили на церемонии киноакадемии, в гуще голливудской аристократии. Однако все происходит не как в кино.

— Пройдите со мной, сэр.

В общем, мне дают коленом под зад. Тип доводит меня до стеклянных дверей, мимо копов и секьюрити, прямо в толпу фанатов.

— Смотрите, смотрите! Кто это? — на меня уставилась группка возбужденных девчонок. — Кто это? Пожалуйста, можно ваш автограф?

— Гм, конечно, — говорю я, расписываюсь в их фанатских журналах и блокнотах и растворяюсь в толпе. Я чувствую себя одновременно опустошенным и полным эйфории. Я СДЕЛАЛ ЭТО! И это было круто!

Неожиданно я оказываюсь по другую сторону праздника. Не в силах в это поверить, я бреду три квартала в сторону пляжа в начищенных черных ботинках и костюме. На воде играют блики света. Я прочесываю глазами темнеющий песок, ищу Джима на пляже. Может, он на пирсе? Потому что иначе остается искать только дома, в квартире. Все еще полный впечатлений этого вечера, я иду по дощатому настилу. Со всех сторон на меня таращатся ночные существа: спотыкающиеся пьянчуги что-то орут в пустоту, вон обмякшие наркоманы с пустыми взглядами, двое блондинистых парней с длинными волосами выходят из воды с досками для серфинга, с мокрых костюмов стекает вода. Я думаю про себя: «Вот это улет! Кататься на волнах в темноте. Надо будет тоже попробовать». А они в свою очередь видят парня в черном костюме с распущенным галстуком, бредущего в сторону пирса.

Подходя ближе, я чувствую запах жареного лука, исходящего от киоска с хот-догами, и неожиданно понимаю, что голоден. Странно, что он еще открыт. Заказываю себе хот-дог.

— Может, еще колу? — парень в засаленном фартуке смотрит на меня с любопытством.

— Не надо, спасибо.

Всего полчаса назад я потягивал шампанское Дом Периньон.

Рядом с пирсом на песке я различаю фигуру, сидящую лицом к морю.

— Джим! — Он не слышит. То ли звук накатывающих волн перекрывает все остальные, то ли просто погружен в мысли. Я подхожу совсем близко в своем вечернем костюме.

— Привет, — говорит он.

— Ты должен мне пять баксов. — Я возбужденно улыбаюсь.

— Что, серьезно? — Он закуривает косяк и с удивлением смотрит на меня.

Я рассказываю Джиму, как все было. Он слушает с изумлением. Когда я дохожу до места, когда девчонки-фанатки попросили у меня автограф, его глаза расширяются, и он от души хохочет.

Два года спустя после полного аншлага Джим сам будет выходить из тех же дверей Сивик Аудиториума в Санта-Монике, и на него тоже набросится толпа девушек, жаждущих заполучить его автограф.

Через два дня я возвращаюсь в магазин к старику. Колокольчик на двери возвещает о моем приходе. Я жду у антикварной конторки и слышу пыхтение где-то сзади. Скрюченный хозяин магазина принимает пакет с моим «оскароносным» костюмом. Рот у него запал, но у него все же получается беззубая улыбка. Сегодня он без своих вставных зубов: то ли он в этот день никого не ждал, то ли ему уже все равно. Единственный зуб торчит снизу справа. Жуткое зрелище.

— Я знал, что еще раз увижу эти голубые глаза, — говорит он, даже не посмотрев, что в пакете. — Как прошло свидание?

— Просто невероятно!

Примечания

7

Сивик Аудиториум в Санта-Монике (Santa Monica Civic Auditorium) — знаменитый концертный и выставочный комплекс, был открыт летом 1958 г. В то время там находился второй по величине концертный зал в районе Лос-Анджелеса. В Сивик Аудиториум выступали звезды такой величины, как Элла Фитцджеральд, Дэвид Боуи, Эрик Клэптон, Фрэнк Синатра, Village People, Дэйв Брубек, Лора Ниро, Тим Бакли, Боб Дилан. Pink Floyd выступили там 1 мая 1970 г. В 1964 г. в этом зале прошли съемки концерта с участием Джеймса Брауна и The Rolling Stones. В 1961–1967 гг. там проходила церемония вручения Оскара. В наши дни в Сивик Аудиториум базируется симфонический оркестр Санта-Моники — Прим. пер.

8

* Сэмми Дэвис-младший (1925–1990) — американский эстрадный артист, киноактер и певец.

9

О’Кифф Центр (в 2012 г. был переименован в Меридиан Холл) — крупнейшая концертная и театральная площадка Торонто и всей Канады, был торжественно открыт в 1960 г. Прославился архитектурой, опередившей свое время (середина XX века). — Прим. пер.

10

«Крысиная стая» (англ. «Rat Pack») — команда деятелей шоу-бизнеса 1950-х и 1960-х гг., которая возникла вокруг Хэмфри Богарта и его супруги Лорен Баколл. В начале 1960-х гг. лидеры «Крысиной стаи» — Фрэнк Синатра, Дин Мартин, Сэмми Дэвис — часто выступали в клубах и на телевидении с комическими и музыкальными номерами — Прим. пер.

11

«Великий самозванец» (англ.The Great Impostor) — американский художественный фильм режиссера Роберта Маллигана 1961 г. выпуска. Снят по одноименному произведению Роберта Крайтона, описывающему приключения знаменитого самозванца Фердинанда Демара — Прим. пер.

12

Джимми Дуранте (1893–1980) — популярный американский актер и певец.

13

Ли Ремик (1935–1991) — американская киноактриса, обладательница двух «Золотых глобусов». — Прим. пер.