Завтра будет лучше
Марджи Шэннон выросла в бедной семье, всю жизнь наблюдая за непростыми отношениями родителей. Она была твердо убеждена: когда ей выпадет шанс создать свою семью, все сложится по-другому. Но, выйдя замуж за соседского парня Фрэнки и вырвавшись из родительского дома, Марджи поймет, как сложно остаться верной своим идеалам и не растерять свои мечты, столкнувшись с суровой реальностью жизни. «Завтра будет лучше» – роман о попытке вырваться из замкнутого круга бедности и отчужденности и о том, как родители, желая дать детям самое лучшее, забывают дать им самое главное.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Завтра будет лучше предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 2
По бедным улочкам Уильямсберга[2] торопливо шагала женщина. За ней старательно семенил маленький ребенок. То и дело девочка останавливалась, чтобы отдышаться, а потом трусила еще быстрее, чтобы наверстать упущенное время.
— Последний раз я взяла тебя с собой, — проворчала женщина рассеянно. — Будешь сидеть дома одна.
Эта угроза не произвела на девочку особого впечатления. Монотонный голос матери, всегда повышенный от недовольства, звучал для нее как сама жизнь. Если бы он вдруг стал ласковым, малышка растерялась бы. Она внезапно попала бы из единственного мира, который знала, в какой-то чужой и потому пугающий.
— Каждый раз одно и то же! — раздраженно продолжала Фло. — Вечно ты ноешь и ноешь! — Она перешла на скрипучий гнусавый фальцет: — «Возьми меня с собой! Возьми меня собой! Я буду вести себя хорошо!»
Марджи подняла глаза на мать, не понимая, кого та передразнивает. Она не знала людей, которые так разговаривают.
Фло прочитала мысли дочери.
— Да, да! Я тебя имею в виду! Не притворяйся, будто тебе невдомек. — Горестный тон матери внушал ребенку мучительное чувство вины. С каким-то рассеянным негодованием женщина продолжала: — Ты такая же, как твой отец. Никогда вы не знаете, чего хотите. Даешь вам то, что вам, по-вашему, требовалось, а бываете ли вы довольны? Да никогда! — И далее в том же духе.
Фло не испытывала неприязни к своему ребенку. Если бы жилка ее истинных чувств высвободилась из-под затвердевших слоев тревоги, горечи и бессилия, стало бы очевидно, что она любит дочку. Просто ей больше не на кого было выплеснуть эмоции — в этом и заключалась причина ее постоянных придирок и раздражения. Марджи стала для матери символической фигурой, которой можно было адресовать свои мысли, высказываемые вслух. Никто не слушал с таким вниманием и так не силился понять. Если бы сам Господь Бог упрекнул Фло в том, что она постоянно клюет малышку, она бы сказала в свою защиту: «Да это ж ничего не значит! Ребенок не соображает, о чем я говорю». Потом, демонстрируя своеобразную женскую склонность к противоречиям, Фло прибавила бы: «К тому же чем быстрей девочка смекнет, что жизнь не сплошные цветочки да сердечки, тем легче ей будет».
Они дошли до перекрестка. Фло хотела взять дочь за руку, но та, опасаясь, как бы мама не заставила ее бежать еще быстрее, спрятала ручонку за спину и помотала головой.
— Ну ладно! Тогда не вздумай больше за меня цепляться. Можешь хоть исчезнуть — мне все равно.
Стоя с Марджи на обочине, Фло окинула взглядом несимпатичную улицу длиной всего в один квартал. Это был тупик, упиравшийся в двенадцатифутовые[3] железные ворота мрачной серой благотворительной больницы, которые делали его похожим на большую узкую клетку. Казалось, стоит тебе свернуть на эту улицу, и пути назад уже не будет. Ты навсегда останешься здесь, перед запертыми больничными воротами.
Фло стало не по себе. В то же время в этой картине было что-то завораживающее. «Чистилище, — подумала она. — Да, чистилище и есть. Тут маются потерянные души, до которых никому нет дела. Здесь как будто совсем нету жизни: ни деревьев, ни пташек, ни фикусов, ни гераней. Интересно, правду ли болтают об этой улице? Здесь, говорят, нашли убитого мужчину: он был залит цементом в подвале. А еще тут проститутки чуть не в каждом доме. Хотела бы я знать, бывал ли он хоть раз…»
Фло быстро отогнала мысль о возможной неверности мужа. «Где ему взять два доллара? — урезонила она себя. — Ведь всю получку он отдает мне. Права была мама, упокой Господь ее душу. „Пускай отдает тебе конверт нераспечатанным, — говорила она. — Возьми с него такое обещание в первую брачную ночь. В первую брачную ночь мужчина на все согласится“. Хорошо, что шесть лет назад я послушала маму. А то сейчас он бы уже ничегошеньки мне не пообещал».
Не прерывая потока своих мыслей, Фло сказала ребенку:
— Помни, твоя бабушка была хорошая женщина.
Эти слова озадачили Марджи: ей было непонятно, с чего вдруг речь зашла о бабушке. Она захныкала. Фло раздраженно вздохнула:
— Ну чего теперь?
— Улица, — жалобно ответила Марджи.
— Чем она тебе не угодила?
— Мне не нравится, как она на меня глядит.
Обращаясь к безлюдному тупику, Фло произнесла:
— Улица-улица, этой девочке не нравится, как ты на нее смотришь. Так что перестань, слышишь? А то я задам тебе, улица!
Марджи принялась заинтересованно оглядывать тупик, по-видимому, ожидая чуда.
— Не перестает, — сказала она. — Продолжает глядеть.
— Эх ты! — раздосадованно воскликнула мать. — У улицы нету глаз. Она не может на тебя смотреть. А если уж смотрит, — подобные логические повороты всегда озадачивали Марджи, — то тебя никто не заставляет тут стоять и играть с ней в гляделки. Сейчас перейдем дорогу, и чтобы я больше не слышала таких глупостей!
Девочке было страшно переходить угрюмую улицу. Она потянулась к маме, но Фло не упустила случая отомстить дочке за недавний жест независимости: тоже спрятала руки за спину и покачала головой. Глаза Марджи наполнились слезами.
— Ну как? Нравится? — спросила Фло.
Ничего не ответив, девочка принялась быстро перебирать тонкими ножками, чтобы поспеть за матерью. Перейдя улицу, Фло прибавила шагу, и ребенок начал отставать. «Ничего, догонит, — подумала она. — Детей надо учить. Надо шутить над ними, когда они пугаются. Я сама вот так всему и научилась». Где-то в глубине ее сознания слабо забрезжила мысль:
— А чему, собственно, ты научилась?
— Ну как же… как же… Я научилась держаться на ногах.
— Да? — язвительно спросила мысль.
— Да, — ответила Фло, но без особой уверенности.
Марджи отстала так сильно, что уже и не пыталась догнать маму. Вместо этого она повернула обратно, решив проверить, по-прежнему ли та улица будет на нее глядеть. Вновь оказавшись перед железными воротами, Марджи стала медленно к ним приближаться. Она заглядывала в окна каждого дома в ожидании чего-то, что должно было случиться. К ее удивлению, решетка не запирала улицу наглухо, а только перекрывала узкий проход, за которым начиналась другая улица. С Марджи мигом слетела усталость. Забыв посмотреть направо и налево, как учила мама, девочка перебежала через дорогу, схватилась за железные прутья ворот, прижалась к ним всем тельцем и на секунду зажмурила глаза, чтобы сильнее удивиться тому, что должна была увидеть.
В первый момент ее разочарованный взгляд наткнулся только на мрачные серые стены мрачных серых зданий. Но вот к одному из них подъехал грузовик — тоже серый, похожий на коробку. Два человека в белых халатах вытащили оттуда кровать, у которой не было ни спинки, ни ножек — смех, да и только. Марджи вообще не поняла бы, что это кровать, если бы на ней не лежал какой-то мужчина. Он спал днем — забавно! Папа Марджи спал только ночью. И еще одна смешная штука: этот человек уснул прямо в одежде. Из-под серого одеяла выглядывали его туфли. Наверное, он собирался куда-то пойти, как только проснется, потому что шляпа уже лежала наготове у него на груди.
Открылась дверь, вышла леди, одетая во все белое. Мужчины в халатах заулыбались ей. Тот, который повыше, что-то сказал. Улыбнувшись в ответ, леди взяла шляпу спящего и надела ее себе на голову, набекрень. Высокий мужчина отнял одну руку от кровати и попытался обнять даму. Все трое засмеялись, а кровать немножко перекосилась.
В этот самый момент показалась монахиня. Она остановилась на пороге, спрятав руки в широкие рукава, как в муфту. Трое в белом не заметили сестру. «Псст!» — прошептала Марджи, чтобы их предупредить. Каким-то образом девочка поняла, что этим троим не полагалось веселиться рядом с одетым мужчиной, который так крепко спал на своей смешной кровати.
Внезапно обернувшись и увидев монахиню, белая леди положила шляпу обратно на грудь лежащего и бегом вернулась в здание. Мужчины получше взялись за кровать и вошли туда же вместе с нею. Сестра, маршируя как солдат, замкнула шествие. Марджи подождала еще, но больше ничего не произошло. Только солнце освещало серую пустоту.
Девочка задумалась о том, почему человек спал среди дня и почти на улице. Почему мужчины в белых халатах несли его кровать так, будто не боялись, что он упадет и ушибется. Почему высокий хотел поцеловать даму, когда та надела шляпу, и почему они испугались, когда увидели сестру. Сестра не ругалась, а просто стояла. Но они переполошились, как если бы она на них накричала.
Марджи пошла по улице, пересекавшей тупик, и увидела девочек, которые играли в игру под названием «истуканы». Ведущая брала одну из подружек за руку, кружила ее, а потом отпускала, и в этот самый момент она должна была замереть как статуя. Три девочки уже застыли в разных позах, а еще две ждали своей очереди. Марджи робко приблизилась и тоже протянула руку, однако ведущая не обратила на нее никакого внимания. Тогда она покружилась сама, запнулась словно в изнеможении и принялась балансировать на одной ножке, подняв руку, как Статуя Свободы, а для большей эффектности еще и высунув язык. В этот момент другие застывшие фигуры внезапно ожили и бросились в атаку.
— Она здесь не живет! — взвизгнула одна из девочек.
— Эй ты, уходи! — закричала другая.
— Иди отсюда! — скомандовала ведущая.
— Вали в свой вонючий квартал и там играй, — угрожающе произнесла старшая из подружек.
Все девочки, как по сигналу, замахали ладонями прямо перед лицом Марджи. Они не прикасались к ней, но от их движений ее кудряшки заколыхались, как на ветру. Марджи сперва съежилась, закрывшись ручонками, а потом бросилась бежать.
Повернув за угол, она присела на бордюр, чтобы отдышаться, и, поразмыслив над произошедшим, пришла к выводу, что девочки не хотели видеть ее в своем квартале. Наверное, ей самой тоже не понравилось бы, если бы незнакомым детям вздумалось играть возле ее дома. «Значит, так полагается, — подумала Марджи. — Играть можно только там, где живешь. Когда какие-нибудь чужие девочки придут в наш квартал, я тоже должна буду их прогнать».
От мостовой под ее ногами вдруг поднялся страшный шум: четыре громадных першерона тянули по улице телегу, груженную бочками с пивом. Ритмичный стук шестнадцати копыт, тяжело поднимающихся и опускающихся на уровне детских глаз, казалось, заполнил собой весь мир. Заставив себя оторваться от этого зрелища, страшного и в то же время завораживающего, Марджи посмотрела выше: возница в кожаном фартуке и со множеством кожаных ленточек в руках полусидел-полустоял, упираясь ногами в переднюю доску. Он так натянул поводья, что кони изогнули шеи. Один из них показал большие желтые зубы — наверняка для того, чтобы укусить Марджи. Искры, высекаемые копытами из булыжников мостовой, снова заставили девочку опустить взгляд. Ей показалось, будто лошади распространяют вокруг себя огонь — огонь, который сожжет ее, если она не убежит. Однако убежать не позволял страх. Конские копыта становились все больше и больше, двигаясь прямо на нее. Марджи крепко зажмурилась и сидела так, пока лошади не протопали мимо. Тогда она приоткрыла один глаз и увидела то, чего раньше никогда не замечала, — мохнатую юбочку грубых волос над лошадиным копытом, которую колыхал воздух, взбаламученный движениями животных. Марджи широко раскрыла оба глаза: оказалось, у всех четырех тяжеловозов на ногах кудряшки. Глядя вслед проехавшей телеге, она залюбовалась тем, как крутятся колеса, смазанные блестящим черным дегтем.
Итак, тяжелая повозка прогрохотала мимо, не задев Марджи. Большие бочки, подпрыгивая, сердито дребезжали, но, вопреки опасениям девочки, ни одна из них не скатилась и не раздавила ее.
Девочка решила посидеть еще — подождать новых коней с кудряшками на ногах. К сожалению, телег, запряженных четверками тяжеловозов, больше не было. Мимо прошла, понурив голову, только тощая темно-бурая лошадь в соломенной шляпе с дырками для ушей. Она тащила маленькую разрисованную тележку, нагруженную фруктами и овощами. Над местом возницы торчал большой желто-красный зонт с надписью «Блумингдейлз». Сам возница — тоже тощий и смуглый — там не сидел, а шел рядом и, приставив ладонь ко рту, распевал странную песню:
— Шипи-нат! Сельде-рей! Спа-ржа! Зеленый ла-тук!
«Латук» звучало как «аминь» на праздничной мессе. Женщины выходили из домов, быстро, но страстно торговались с бродячим зеленщиком и возвращались, победоносно размахивая, точно флагами, морковной и свекольной ботвой.
Овощи напомнили, что пора обедать, а за свою недолгую жизнь Марджи успела твердо усвоить: к обеду нужно быть дома. Она повернула туда, откуда пришла, однако, вспомнив про злых девочек, снова повернула и зашагала по другой дороге. Сворачивая за угол, Марджи рассчитывала попасть в тупик с железными воротами, но попала на какую-то незнакомую улицу без ворот. Уже раскаиваясь в том, что ушла от мамы, она попыталась загладить свою вину, внимательно глядя по сторонам. Перейдя на другую сторону, опять повернула и опять никаких ворот не увидела. Куда же они подевались?! Может, их вообще не было? А может, и мамы не было? Или мама ее разлюбила и нарочно потеряла? Разве мама не говорила: «Будешь плохо себя вести — отдам тебя старьевщику!»?
В этот момент из ближайшего дома вышел мужчина, проспавший всю ночь и полдня в помещении без окон. Теперь свежий воздух чуть не убил его. Сделав глубокий вдох, он пошатнулся. Решив, что это старьевщик, который пришел ее забрать, Марджи разинула рот и заревела. Но мужчина прошел мимо, даже не взглянув на нее. У него был полон дом собственных ревущих детей. На чужого ревущего ребенка он не обратил совершенно никакого внимания.
Мужчина скрылся из виду, а Марджи все продолжала выть. Постепенно вой перешел в беззвучные судорожные всхлипывания. Какая-то тетя, проходившая мимо, остановилась.
— Что с тобой, девочка?
— Я потеялась.
— Потерялась?
Еще одна женщина, толстая, торопливо сошла со своего крыльца.
— Что случилось?
— Девочка потерялась.
В открытое окно высунулась третья женщина, с жидкими седыми волосами, накрученными на коричневые кожаные папильотки.
— Что у вас там такое? — прокричала она.
— Маленькая девочка потерялась! — важно объявила толстуха.
— Вот как? — заинтересованно протянула женщина в папильотках и, сложив руки на подоконнике, навалилась на них тяжелой грудью: наконец-то на улице произошло событие, на которое можно потратить хоть немного медленно ползущего времени.
Еще несколько хозяек высунулись из окон, кое-кто вышел на улицу. Каждая спрашивала: «Что случилось?» — а соседки, как хор в греческой трагедии, отвечали ей: «Маленькая девочка потерялась!» Во время напряженных пауз сама Марджи, возвысив дрожащий голосок, скулила:
— Я потеялась!
— Потерялась, наверное, — предполагала новоприбывшая женщина, и все с ней соглашались.
Толстуха попыталась утешить ребенка:
— Не плачь, детка. Я тоже, когда была маленькой, один раз потерялась. Но потом мама меня нашла.
Недоверчиво посмотрев на женщину, Марджи решила, что такая здоровенная толстая тетка никогда не могла быть маленькой.
— Нет! — отрезала девочка категорично, хотя, с чем именно она спорит, было непонятно.
— Скажи, как тебя зовут, детка, — медоточиво пропела толстуха. — Я разыщу твою маму.
Детка перестала плакать и стиснула зубы. Она считала, что, если выдать свое имя, можно навлечь на себя беду.
Толстая женщина попробовала зайти с другой стороны:
— Ну-ну! Готова поспорить: ты даже не знаешь, сколько тебе годков!
Это задело самолюбие Марджи.
— Мне почти что пять! — объявила она.
Женщины с улыбкой переглянулись, словно говоря друг другу: «Ну вот, уже лучше».
— Так как же тебя зовут, Почти-Что-Пять? — спросила толстуха слащаво.
Марджи только поджала губы.
Тогда женщина, отвернувшись от девочки, доверительно обратилась к толпе соседок:
— Представляете? У ребенка совсем нету имени!
Но и это не подействовало. Лесть, попытки подкупа, угрозы — все было напрасно. Толстуха сдалась, провозгласив вердикт:
— Упрямица! Будь она моя, я бы ей показала!
Эти слова прозвучали так зловеще, что Марджи опять заплакала. Кто-то предложил позвонить в полицию. Женщины принялись выяснять, у кого есть телефон. Оказалось, ни у кого. А до ближайшего магазинчика с таксофоном было два квартала. Идти туда никто не желал. Одна женщина сказала, что не хочет, чтобы полицейские задавали ей вопросы.
— Есть чего скрывать? — спросила ее соседка.
— Не твое дело, — ответила она. — Иди-ка ты лучше сама.
Неофициальный комитет выдвинул такой план: толстая проводит ребенка до магазина, позвонит и оставит девочку дожидаться полицейских.
— Вот еще! — возмутилась толстуха. — Чтобы меня арестовали за похищение? Ну уж нет!
Пока продолжался спор, сквозь толпу пробралась еще одна женщина — нездешняя. Местные неохотно дали ей пройти, окидывая ее с ног до головы враждебными взглядами. Для этого времени суток она была чересчур разодета. Добропорядочные хозяйки сейчас занимались домашними делами, закутавшись в халаты. Ну, или собирались заняться домашними делами. А облегающее платье этой незнакомой особы им не нравилось — как и сильный запах душистой пудры «Джер кисс», который от нее исходил. Не сводя с нарядной дамы глаз, они принялись перешептываться.
— Сразу видно, что за птица, — пробормотала одна из них, скривив рот.
— Экая фифа! — сказала другая.
Новоприбывшая с улыбкой наклонилась над Марджи.
— Как тебя зовут, сестренка?
Услышав тихий мягкий голос, девочка перестала плакать. Женщина присела и обняла ее за талию. Девочка почувствовала себя увереннее, потому что леди уже не возвышалась над ней.
— Ну же, ответь мне.
— Если она нам не сказала, то вам и подавно не скажет, — ухмыльнулась толстуха.
— А вот и скажу! — с вызовом выпалил ребенок. — Меня зовут Марджи Шэннон!
— Марджи Шэннон! — разнеслось по толпе женщин.
Одна из них прокричала тем, кто наблюдал за происходящим из окон:
— Ее зовут Марджи Шэннон!
— Марджи Шэннон! Марджи Шэннон! — летело от соседки к соседке, от окна к окну.
Это имя наполнило всю улицу, и его обладательница почувствовала себя очень важной персоной.
— А теперь скажи, на какой улице ты живешь и в каком доме.
— Скажу, но только вам на ушко.
Леди поднесла ухо к губам Марджи, и та уловила чудесный аромат, похожий на запах розовых леденцов. Обведя толпу дерзким взглядом, девочка тонкими ручонками обхватила даму за шею и прошептала адрес, который затвердила, по требованию мамы повторив раз сто, как попугай.
— Только им не говорите, — прибавила она вслух.
«Ишь ты, как притихла! — подумала Фло Шэннон, полагая, что ее единственное дитя добросовестно семенит сзади. — Надо не обращать на них внимания. Тогда они приучаются полагаться на себя. Я сама так росла, и все со мной в порядке… И чего это я опять думаю об одном и том же? Хорошо бы мне почаще выходить из дому. Не только за покупками и к мессе. Хорошо бы поглядеть на разные вещи… В детстве я мечтала о путешествиях. Но теперь я замужняя женщина. Можно было бы, конечно, подыскать себе что-нибудь поприличней Хенни с его квартиркой без горячей воды на Моджер-стрит. Девчонкой я себе иное воображала. „Меня в такую халупу, как ваша, никто не заманит, — сказала я однажды бедной маме, упокой Господь ее душу. — Или выйду за мужчину, который даст мне дом получше того, что дал тебе папа, или помру старой девой“. А мама ответила: „В твои годы я тоже мечтала о всяком. А теперь вот погляди: родная дочь меня стыдится“ — и заплакала. А я ее не стыдилась. Просто думала, что должна удачней устроиться в жизни. Такие у меня были идеи. И надо же мне было встретить Хенни на той однодолларовой вечеринке! Уж очень я любила потанцевать! Хенни казался не таким, как все. По крайности со стороны. Днем усердно трудился, а после работы ходил в вечернюю школу, чтобы выучиться на копа. Я думала, у него тоже идеи. А после свадьбы его точно подменили. Теперь он обычный работяга, которого к тому же вот-вот уволят. Помрет он — останусь я без пенсии, с малышкой на руках…»
— Марджи! — Фло обернулась, уверенная, что дочь идет следом.
Не увидев ребенка поблизости, она испытала скорее раздражение, чем тревогу. Наверное, девочка спряталась за какой-нибудь дверью. Посмотрев на табличку с названием улицы, Фло поняла, что находится в незнакомом месте. «Чего я делаю на Морган-авеню? — спросила она себя. — Таким манером можно до самого Риджвуда дойти и не заметить. Очень уж я задумалась. Нельзя так, а то мало ли…»
— Марджи! — крикнула она пронзительно. — Сейчас же выходи, слышишь? — Она подождала. — Я знаю, где ты прячешься. Вот доберусь до тебя, тогда ты получишь! Помяни мое слово!
Фло опять сделала паузу. На этот раз тишина уже показалась ей гнетущей. Вся улица словно бы затаила дыхание, тоже чего-то ожидая. Повернув назад, Фло принялась заглядывать в подъезды, ведя односторонний разговор с невидимым ребенком. Сердитые нотки в ее голосе сменились страхом.
— Ну ладно, Марджи, мама пошутила! Хватит прятаться, выходи! Я не буду тебя шлепать, я тебе даже мороженого куплю! В вафельном рожке! Давай поиграем в прятки, — пропела Фло, решив схитрить. — Я закрою глаза и сосчитаю до десяти. Ты выйдешь, и тогда будет моя очередь прятаться. Готова?
— Готова! — ответило уличное эхо, как будто ребенок действительно был где-то рядом и хотел играть.
Фло, зажмурившись, честно сосчитала до десяти. Потом тоненьким голосом продекламировала почти забытую детскую закличку:
— Где б ты ни был, выходи!
Марджи не вышла, зато, словно по заклинанию, не пойми откуда материализовался какой-то старикашка. Он погрозил Фло пальцем и сказал:
— Глупо играть с ребенком, которого здесь нет!
Договорив, старичок тут же поднес ладонь к уху в напряженном ожидании ответа.
— Я не играю. Я потеряла дочку.
— Чего-чего?
— Моя дочка потерялась.
— Так разыщи копов. Пусть отведут тебя домой. Они должны. Мы же платим налоги! Или ты думаешь, что не платишь налогов? Но за квартирку-то ты платишь. А значит, и налоги. А раз платишь налоги, то и копам платишь. Стало быть, найди их, скажи, что ты потерялась, и пускай они о тебе позаботятся, а ко мне не приставай.
— Никто к вам не пристает! — прокричала Фло. — И потерялась не я, а моя дочка!
— Ну, другое дело. Тогда иди туда, где ее оставила. Там она и стоит.
— Да не будет она стоять на месте!
— Значит, бродит по кварталу. Человек, когда потеряется, всегда кругами ходит. Ты разве не знала?
— Не берите в голову. — Фло не терпелось отделаться от говорливого старичка. — Я ее найду.
— Про это я в книжке вычитал. Я много читал в свое время. — Увидев, что Фло уходит, он заговорил громче, тоном старого морехода[4], в надежде удержать ее своим голосом: — Ты бы удивилась, если б узнала, сколько всего я прочел, когда был помоложе. Ведь так по моему виду и не скажешь, что оно сидит во мне — все то, чего я начитался.
Фло не останавливалась.
— В другой раз расскажете, — бросила она ему.
— Когда? — прокричал старичок взволнованно, но Фло уже ушла совсем далеко. Тогда он сказал сам себе тихо и грустно: — Я бедный одинокий старый человек. Люди мало со мной разговаривают. А зря. Мне есть что рассказать…
Фло подошла к воротам больницы: по двору, склонив голову, бродила монашка.
— Сестра, вы не видели здесь маленькую девочку?
Монахиня слегка покачала головой и грустно улыбнулась.
Неподалеку дети по-прежнему играли в «истуканы».
— Мимо вас незнакомая девочка не проходила? — спросила у них Фло.
— Проходила, — сказала одна.
— Нет! — закричали другие.
— Куда она пошла?
Две девочки показали направо, одна — налево, а ведущая ответила, что не знает.
Фло неистово металась по улицам, опасаясь, как бы ей самой не потеряться. У всех, кого встречала, она спрашивала: «Вы не видели маленькую девочку?» Все говорили «нет» и смотрели на нее странно. Порывшись в сумочке, Фло достала четки из эбенового дерева и принялась на ходу их перебирать. Горячечным шепотом пробормотав положенное число раз «Аве Мария» и «Отче наш», она обратилась к Богу своими словами: пообещала, что никогда больше не будет срывать зло на ребенке, если только Он поможет ей его найти.
Ее ум, всегда охотно обращавшийся к прошлому, вернулся к моменту рождения Марджи. Фло вспомнила, как младенца впервые принесли ей для кормления, как она осторожно приподняла и разжала тугой кулачок, как восхищенно ахнула, увидев крошечные ноготки, похожие на идеально ровненькие частички перламутра, как сердце наполнилось нежностью, когда маленькие пальчики обхватили ее палец. В тот миг Фло пообещала Деве Марии, что ничего плохого никогда не случится с ребенком, которого она, Флоренс Шэннон, произвела на свет.
А теперь ребенок пропал. Словно его и не было.
Фло выудила из сознания воспоминание о том, как Марджи училась ходить: вот малышка с трудом балансирует на широко расставленных ножках, вот делает первый неуверенный шаг по линолеуму кухни, вот покачивается как будто в нерешительности и наконец тяжело садится на пол. Мать, затаив дыхание, ждет крика боли, но вместо этого по личику ребенка широко расплывается гордая улыбка. Марджи встает, снова делает шаг и снова падает. Так повторяется дюжину раз, пока девочка не осваивает хитрый навык — ставить одну ножку перед другой, при этом умудряясь не падать.
Воспоминания переметнулись к родовым мукам, заставив Фло приостановить стремительные шаги. Боль, возникшая в сознании, переросла в глухую пульсацию, ощущаемую по-настоящему. «Сегодня будет дождь», — подумала Фло. Швы всегда болят перед дождем.
Теперь она вернулась в беременность. Кажется, вчера или позавчера ей попалось на глаза то старое платье, которое она не носила уже четыре года… нет, пять лет. Когда начались схватки, она его сняла и повесила в шкафу на гвоздь. И только вчера… нет, позавчера убрала с гвоздя. За все эти годы платье ни разу не гладили, и тяжелая материя по-прежнему провисала на месте живота, который в свое время растягивал юбку так, что она чуть не лопалась по швам. Казалось, ребенок до сих пор не родился, и эта ткань продолжает его оберегать.
Фло зашагала быстрее, чтобы оторваться от своих мыслей. Но мысли тоже ускорились и не отставали. «Только вчера, — подумала она, — у меня было все. Сегодня нет ничего. Прошлое еще можно потерпеть, а вот настоящее — зло». В прошлом у нее была заботливая мать, любовь к парню, за которого она вышла замуж, маленькая дочка. Теперь мать умерла, муж превратился в угрюмого чужого человека, дочь исчезла.
«Она погибла, — решила Фло. — Утонула в Ньютаун-Крике, или ее засыпало углем, который наваливают большими кучами во дворах. Тело не найдут до самой зимы, когда люди начнут отапливаться».
Фло горько заплакала.
Через несколько минут она свернула на свою улицу и увидела Марджи: девочка сидела на бордюре возле их дома, уплетая неаполитанское мороженое в вафлях, которое купила ей незнакомая надушенная женщина.
У Фло едва не подкосились ноги: казалось, кости растаяли от нахлынувшего чувства облегчения. Но в следующую секунду оно сменилось убийственной яростью: она тут чуть все сердце не выплакала, горюя по умершему ребенку, а предмет ее горя между тем сидит себе преспокойно возле дома и наслаждается мороженым! Марджи встала и, улыбаясь, протянула матери свое лакомство в качестве соблазнительного приветствия.
— Я тебе покажу, как пугать меня до смерти! — закричала Фло.
Подскочив к дочери, она выбила мороженое у нее из руки и влепила ей пощечину: сначала одну, потом вторую для равновесия, потом еще и еще. Марджи раскачивалась из стороны в сторону, как последняя кегля в кегельбане, которая все никак не упадет.
Девочка была мала, и предметы, находившиеся на земле, казались ей больше, чем они кажутся взрослому человеку. Когда мама наступила на мороженое, упавшее в канавку, белые, коричневые и розовые капли, брызнув на новые сандалики, расплылись в детских глазах огромными пятнами.
Фло довела себя до жуткого бешенства.
— Ты у меня отучишься убегать! — вопила она. — Отучишься своевольничать! Погоди, вот вернется отец — он тебе задаст!
Марджи, не отрываясь, смотрела на растоптанное мороженое. Рывком за руку Фло заставила ее поднять глаза и в порыве гневного любопытства крикнула:
— Ты почему не плачешь?
Девочка пришла в замешательство: мама часто давала ей пощечины, когда она плакала, а теперь сердилась, что она не плачет. Не понимая, в чем дело, Марджи сдерживала слезы, проявляя то же упорство, которое проявила, отказавшись назвать чужим женщинам свое имя.
— Упрямица! — воскликнула Фло, точь-в-точь как та толстуха. — Вся в отца! Но я из тебя дурь выбью, чего бы мне это ни стоило! — И она ударила Марджи еще раз.
Глаза ребенка обожгла боль. Однако они остались сухими.
Когда трамвай, прихрамывая, переехал пересечение Грэм-авеню с Тен-Эйк-стрит, Хенни Шэннон сложил газету «Бруклин игл» и сунул ее в задний карман брюк, подобрав заодно оставленный кем-то «Джорнал» (там печатали комиксы, которые после ужина можно было показать Марджи). Он прошел к передней двери, чтобы сообщить водителю о своем намерении сойти на следующей улице, но тот, вместо того чтобы сбавить скорость, поехал быстрее: Моджер-стрит, где жил Хенни, располагалась в квартале от Грэнд-стрит, а там много народу делало пересадку. Предвидя долгую остановку на крупном узле, водитель заранее бессильно злился. Высаживая одного-единственного человека на предшествующем перекрестке, он терял еще больше времени. «Какого черта?! — подумал он. — Трудно, что ли, проехать лишний квартал и вернуться пешком?»
Хенни постучал пальцем по плечу водителя:
— На Моджер-стрит мне выходить. Тормози.
Тот, даже не обернувшись, рявкнул:
— А я что делаю?
Трамвай резко остановился. Прежде чем размашисто шагнуть на тротуар, Хенни на секунду задержался. Ему было что сказать.
— Я, приятель, рабочий человек, — заявил он.
Это прозвучало не как новость, а как напоминание. Хенни имел в виду следующее: «Послушай! Целый день меня шпыняют мастер, управляющий и большой босс. В уборную не ускользнешь, чтобы покурить без надсмотрщиков. Тебя, брат, шпыняет твое начальство. Так зачем же нам шпынять еще и друг друга?»
— Я тоже рабочий человек, приятель, — ответил шофер.
Этими скупыми словами он сказал: «Я все понимаю, друг. Я сам каждый день прохожу через то, через что проходишь и ты». Мужчины расстались умиротворенно. Обменявшись короткими фразами, они достигли взаимопонимания.
Хенни поплелся по Моджер-стрит в сторону дома. На фабрике выдался тяжелый день, а возвращался он не к уютному очагу, любящей жене и веселому беззаботному ребенку. В лучшем случае его ожидало враждебное молчание, в худшем — бесконечные ворчливые и плаксивые жалобы на то да се.
У обочины играли ребятишки. Хенни остановился, чтобы понаблюдать за ними. Один из мальчиков поставил на камень тупой колышек и резко ударил по нему укороченным черенком метлы, а когда он взлетел в воздух, новым энергичным ударом отправил его по неровной дуге другому игроку, который широко расставил ноги, приготовившись принять подачу.
Хенни вспомнил, как сам играл в эту игру. Рука невольно сжалась. Он словно бы перенесся на двадцать лет назад — до того явственно ладонь ощутила биту, а сердце — радостное волнение того момента, когда палка касается колышка, на миллионную долю секунды повисшего в воздухе. Хенни позавидовал мальчикам: они могли испытывать то, что он навсегда потерял — мгновения безудержного счастья.
Ребята называли друг друга уличными прозвищами. У Хенни в детстве тоже было прозвище — Шэннон-речка, или просто Речка. Когда его так звали, он делал вид, что сердится, но на самом деле ему нравилось. Он вспомнил ирландскую песню, которой был обязан своим дворовым именем:
Где струится Шэннон-речка
Среди клеверных полей,
Там живет мое сердечко…
Хенни подошел к мальчишкам поближе. Сам он, конечно, не выразит желания поиграть с ними. Но вдруг они попросят: «Мистер, а покажите нам, как это делается». Каким приемчикам он бы их тогда научил!.. Однако мальчишки даже не обратили на него внимания. Хенни почувствовал прилив горечи, а потом ему захотелось проявить авторитет.
— Незачем вам, ребята, баловаться этой игрой, — сказал он, повысив голос. — Опасная она. Многим пацанам колышком глаза повыбивало.
Мальчишки остановились и первые несколько секунд молча на него таращились. Наконец один из них сказал:
— Шли бы вы отсюда, мистер!
— Делать, что ли, нечего? — подхватил другой.
Самый маленький зажал нос и сделал вид, будто дергает за цепочку сливного бочка. Мальчишка с битой приблизил лицо почти вплотную к лицу Хенни.
— Мистер, — сказал он с притворной вежливостью, — почему бы вам не пойти к черту?
Хенни поднял руку, чтобы его ударить, но тот даже не поморщился. Только еще сильнее подался вперед.
— Стукните меня! Давайте! — произнес он тихим, твердым, угрожающим тоном. — Только попробуйте врезать мне!
Костяшки руки, сжимающей биту, побелели. А ведь мальчику было лет двенадцать-тринадцать, не больше. Хенни, испуганный и пристыженный, сделал шаг назад. «Что это на меня нашло? — подумалось ему. — Где это видано, чтобы тридцатилетний мужчина задирал на улице детей!» Он развернулся и пошел прочь.
— Мистер, мы просто хотим, чтобы нас не трогали! — крикнул парнишка ему вслед.
Это было своеобразное извинение, произнесенное уже не тихим, твердым, угрожающим тоном, а обычным мальчишеским голосом, в котором звучали слезы.
«Мы просто хотим, чтобы нас не трогали!» — многие могли бы это повторить. «Оставьте меня в покое!» — каждый день говорил и слышал Хенни. Люди вовсе не шутя обращались ко всем вокруг с таким призывом и при этом сами продолжали всех вокруг донимать. «Я уйду, — говорил пьяница, цепляясь за жалкую соломинку чувства собственного достоинства, если его выгоняли из салуна. — Только не трожь меня! Не трожь!»
«И все равно мы шпыняем друг друга хуже, чем копы и боссы, — подумал Хенни. — Вместо того чтобы объединиться против тех, кто докучает нам по-крупному, постоянно докучаем всем, кому можем, по мелочи. Эх, все в этом мире наперекосяк!»
Услышав на лестнице шаги Хенни, Фло вздрогнула: он дома, а ужин не готов. Целый день ушел не пойми на что. Она вообще-то собиралась купить мясо, но обо всем забыла, когда Марджи потерялась.
Нервозно шмякнув сковороду на газовую плитку, Фло зажгла огонь и посмотрела на дочь, которая сидела в углу, держа в маленьких ручонках какой-то секретик.
— Все из-за тебя! — сказала мать ребенку. Девочка подняла удивленно округленные глаза. — Сейчас вот отец придет, получишь от него! — Марджи озадаченно заморгала, и Фло разозлилась еще сильнее. — Не смотри на меня так, будто не знаешь, чего ты сегодня натворила! Все ты знаешь распрекрасно!
Когда мать отвернулась, девочка разжала кулачок и посмотрела на бутон, который тайком сорвала с герани, растущей на подоконнике. Рвать цветы запрещалось. Мама грозилась выпороть, если…
Так вот в чем дело! Вот что мама имела в виду! Надо было скорее спрятать цветочек.
Марджи низко нагнула голову и принялась обрывать туго скрученные лепестки. Ей хотелось узнать, что прячется внутри. Боясь, как бы мама не отобрала бутон прежде, чем она доберется до таинственной сердцевины, Марджи разорвала его на две части.
Внутри не оказалось ничего. Совершенно ничего. Мрачная тень разочарования заставила девочку снова почувствовать себя несчастной. Снова она услышала грохот копыт и увидела лошадей, несущихся прямо на нее.
— Я потеялась! — внезапно выкрикнула Марджи как раз в тот момент, когда на кухню вошел отец.
— Что? — спросил он, вопросительно глядя на жену.
— Ничего, — ответила Фло, торопливо нарезая и сбрасывая на шкворчащую сковородку холодный вареный картофель.
Она собиралась рассказать Хенни о случившемся, но позже и по-своему. Так, чтобы выглядеть в его глазах пострадавшей стороной. Прямолинейное заявление ребенка было для этого совсем неподходящим началом.
— Ничего, — повторила Фло. — Вечно Марджи выдумывает.
Пока Хенни вешал на гвоздь за дверью куртку и шляпу, девочка подбежала к нему, обняла его за ногу и прошептала:
— Потеяла на весь день.
— Я не понял… Она что-то потеряла?
— Нет, — ответила Фло и разбила в сковородку два яйца.
— Лошади большие, они меня задавят, — объяснила Марджи и задрожала, уткнувшись лицом в отцовское бедро.
— Не раздавят, мы не пустим сюда никаких лошадей, — заверил он ее, неловко погладив по спинке, и спросил у жены: — О чем это она?
— Понятия не имею, — сказала Фло, бросая в пузырящееся масло колечки сырого лука.
Хенни сел за стол. Марджи забралась к нему на коленки. Как это часто бывает с детьми, у нее резко переменилось настроение.
— Почитай мне смешное, — потребовала она.
Отец раскрыл «Джорнал» на странице с комиксами и начал объяснять картинки:
— Вот Бастер Браун[5] разговаривает со своей собакой по имени Тайдж.
— А почему его зовут Бастер Браун?
— Потому что на нем костюмчик Бастера Брауна.
— А почему это костюмчик Бастера Брауна?
— Потому что у него воротничок Бастера Брауна.
— Почему это воротничок Бастера Брауна?
— Потому что его носит мальчик, которого зовут Бастер Браун, — заключил отец.
Получилось как с бутоном герани: поначалу объяснения выглядели многообещающе, однако ожидания не оправдались.
— Почему, почему, почему? — взорвалась Фло, раздраженная монотонностью детских вопросов. — Вечно ты почемучкаешь!
— Она так учится, — сказал Хенни.
— Перестань болтать и ешь, — отрезала жена, ставя перед ним тарелку.
Марджи соскользнула на пол, а Хенни, взяв нож и вилку, воззрился на свой ужин: два жареных яйца, жареная картошка, жареный лук. Он открыл было рот, чтобы выразить протест, но в следующую секунду решил промолчать. По опыту многих вечеров он уже знал, как пройдет этот разговор:
— Яичница? Опять?
— А чем яичница тебе не угодила?
— Да ничем, просто каждый вечер одно и то же…
— Вчера было мясо.
— Может, в магазине продается что-нибудь кроме яиц и фарша?
— Яйца и фарш дешевые. Я бы приготовила что-нибудь поинтересней, если бы ты давал мне больше денег.
— Что значит «я давал бы»? Ты хочешь сказать, если бы мне больше платили?
— Давно пора поговорить с мастером.
— Чтобы он меня уволил?
— Другие просят себе прибавку.
— Попросить не значит получить.
— Был бы ты понастойчивее…
— Послушай! Я целый день вкалываю. Вечером, когда я прихожу домой, мне хотелось бы…
— А как насчет того, чего хотелось бы мне? Я тут тоже целый день вкалываю как рабыня, а потом являешься ты и предлагаешь сидеть и пялиться в стенку!
Хенни вздохнул. Нет, он не спросит, почему на ужин снова яичница. Незачем начинать все это сначала.
Протянув руку за бутылкой с кетчупом, он обильно полил свою еду густой острой красной жижей. Потом достал и подпер сахарницей сложенный номер «Игл».
— А сами-то вы уже поужинали?
— Давно, — сказала жена.
— Меня подождать не могли, — констатировал Хенни тихо и горько.
— А чего тебя ждать? Есть с тобой все равно что есть с истуканом. С истуканом, который читает газету.
Он виновато отодвинул «Игл» и сосредоточился на яичнице. Слово «истукан» открыло дверцу в памяти Марджи.
— Гляди! — крикнула она пронзительно. — Гляди, как я умею!
Она повторила утренний номер: принялась вертеться, а когда закружилась голова, нетвердо остановилась на одной ножке, подняв руку и высунув язык.
— Что это с ней? — спросил Хенни.
Поставив перед ним чашку горького черного кофе, Фло резко сказала ребенку:
— Ну-ка, брось эти глупости, а то получишь от отца.
Девочка вышла из позы.
— Чуть не забыл, — спохватился Хенни.
Встав из-за стола, он порылся в кармане куртки и извлек оттуда розовый леденец, завернутый в папиросную бумагу.
— Это еще что такое? — спросила жена.
— Всего пенни, — пояснил он, косвенно извиняясь. — Взял на сдачу.
— Испортишь ребенка, — проворчала Фло, хотя в глубине души была тронута желанием мужа порадовать дочку.
А дочка наконец-то все поняла! Весь день мама твердила ей, что она что-то «получит», когда вернется отец. Марджи думала, это «что-то» — трепка, а имелся-то в виду леденец!.. Девочка взяла конфету и разорвала обертку.
— Что сказать надо? — напомнила Фло.
— Та-та! — радостно воскликнула девочка.
Запах розового леденца напомнил ей аромат, исходивший от дамы, которая привела ее к дому.
— Такая хорошая леди! — сказала она, глядя на конфетку.
Фло поправила:
— Не леди, а леденец.
— Хорошая леди, — проворковала Марджи, поднеся конфету к щеке.
— О чем это она? — спросил Хенни.
— Ни о чем! — ответила Фло и приказным тоном обратилась к ребенку: — Перестань играться с леденцом, ешь его!
— Нет, — сказала Марджи механически.
— Ешь!
— Нет!
— Я кому говорю?!
Марджи испугалась. Что происходит? Леденец явно грозил навлечь на нее неприятности. Разжав руку, девочка позволила ему упасть на пол. Он раскололся на три части, но, вопреки ее ожиданиям, не брызнул разноцветными каплями, как мороженое.
— Сейчас же подбери! — скомандовала Фло.
Марджи спрятала руки за спину.
— Ну ладно, — сказала мать. — Я предупреждала тебя, что ты сегодня получишь, ты меня не послушала. — Фло повернулась к Хенни: — Знаешь, чего она натворила?
Он вздохнул.
— Чего?
— Она убежала!
Марджи испугалась уже не на шутку. Попятившись в угол, она устремила взгляд на отца, однако тот, не спеша отхлебнув кофе, сказал:
— Так надо было лучше за ней смотреть.
— Смотреть? Да я глаз с нее не спускала!
— Как же она умудрилась улизнуть?
— Она все рассчитала! Я только на секунду отвернулась, а ее уже и след простыл!
— Все дети хоть раз в жизни теряются. Всем иногда хочется убежать.
— Мне никогда не хотелось, — заявила Фло. — Я думала о матери и не огорчала ее.
— Вот только не начинай про свою мать!
— Это почему же? Я тебе вот что скажу: если есть на небе святые, то моя мама среди них.
— Ладно, — сказал Хенни, — ладно!
Он взял газету, снова раскрыл ее на первой странице и аккуратно свернул. Каждый вечер Хенни надеялся избежать ссоры, и каждый вечер напрасно. Он старался не говорить ничего такого, что могло распалить Фло, но без толку. Без толку! В этой женщине сидел какой-то бес, которому непременно нужно было постоянно кого-нибудь поддевать, осаживать, затыкать за пояс. По-своему, как бы ощупью, разобрав положение дел, Хенни давно пришел к выводу, что для Фло ссоры заменили любовные утехи. Поэтому ему оставалось лишь удовлетворять эту ее потребность.
— Ладно, — повторил он. — Теперь ты послушай меня: если твоя мать и сделала в жизни что-то толковое, то это когда она легла и померла.
Фло беззвучно раскрыла рот, как будто на нее вылили ведро ледяной воды. Глубоко уязвленная, она попыталась защититься, приняв горделивый вид.
— Если бы не моя мать, меня бы сейчас здесь не стояло!
— А я был бы счастливым человеком.
— Вот оно как? — усмехнулась Фло.
— Еще бы! Мне не пришлось бы всю жизнь маяться за то, что твой папаша спал с твоей мамашей.
— Ах ты грязный… — Фло затряслась. — Да моя мать, святая женщина, никогда…
— Ага. Она нашла тебя в капусте.
— Здесь ребенок! — Фло предостерегающе указала на Марджи, забившуюся в угол.
— Все равно ей придется узнать, — пробормотал Хенни, но ему стало стыдно за свои слова.
— Мало того, что она на улице слушает всякие гадости, так еще и в родном доме должна?
— Вот это ты называешь домом?
— А я виновата? Я пытаюсь создать уют, целыми днями стираю себе пальцы…
–…до костей.
— А все вечера сижу и пялюсь…
–…в стенку, — процитировал Хенни устало.
Муж и жена заговорили быстрее и еще более разгоряченно, прерывая друг друга. Казалось, они разыгрывали надоевшую пьесу, где каждый актер так затвердил текст, что запросто сыграет роль партнера.
Вскоре их слова вообще утратили всякий смысл. Значение имела только ярость, заключенная в тоне. Марджи дрожала от страха. Ей хотелось выбежать из своего угла и где-нибудь спрятаться, но она боялась привлечь к себе внимание.
Наконец вмешались соседи, которые поначалу слушали с интересом, но потом заскучали — этот диалог им уже приелся. Те, кто жил сверху, затопали ногами, требуя тишины. Те, кто жил снизу, забарабанили в потолок черенком метлы. Через двор донеслись крики жильцов дома на Грэнд-стрит:
— Заткнитесь!
— Захлопните окна, а лучше пасти!
Мальчишка, запускавший голубей с соседней крыши, лег на живот и свесил голову. Вдохновленный тесным общением с птицами, он прокричал Шэннонам:
— Снесите яйцо!
Высунувшись из окна, Хенни ответил на все претензии разом:
— Пошли к черту! Идите к черту вы все!
В его вопле были слышны слезы. Он закрыл окно. Приглушенное бормотание теплого летнего вечера перестало проникать в квартиру. Фло даже не подумала зажечь газ, хотя уже почти стемнело. Через какое-то время она поднялась, чтобы поставить в раковину посуду мужа. Оба пристыженно ощущали тяжелое послевкусие ссоры. Наконец Хенни с тихим отчаянием в голосе произнес:
— Что с нами стало, Фло?
«Это не моя вина», — хотела сказать она, но только закусила нижнюю губу. Ссора истощила ее силы, продолжать не хотелось.
Хенни заговорил опять, словно объясняя что-то самому себе:
— Я вырос на задворках Скоулз-стрит. Старики мои были люди деревенские и к городской жизни приспособились плохо. Их все шпыняли, а они шпыняли меня. Когда на Мур-стрит закрывались магазины, я околачивался возле тележек тамошних торговцев. Другие пацаны разбрасывали товар с этих тележек, потому что их хозяева были евреи. А я вечерами помогал их разгружать. Со мной расплачивались фруктами и овощами, которые грозили не дотянуть до утра. Моим родителям и это было в подмогу. Родители! Мать тянула себе жилы как могла, а отец, упокой Господь его душу… — в голосе Хенни послышалась напряженность горечи, — что с него возьмешь? Я не держу зла на покойника. Так вот. Рос я, значит, на Скоулз-стрит, в глубине квартала. Старшие мальчишки меня колотили, а когда я приходил домой зареванный, меня лупил еще и отец — за то, что я позволял себя бить. «Это тебя закалит», — говорил он. А я не хотел закаляться. Не было во мне твердости. В башке у меня водились разные идеи, как и у всех ребят. Я даже воображал себя президентом. В школе нам дурили головы: говорили, будто каждый американский мальчик может стать президентом. И я верил в эти россказни. Правда, когда я перестал носить короткие штанишки, эта дурь из меня уже повыветрилась. Зато появилась другая: выучиться на копа, или на пожарника, или на машиниста паровоза. Свободная страна, все пути открыты! По крайности, идей — бери не хочу. Ну а всамделишных шансов, оказалось, и нету никаких. В тринадцать лет меня пнули под зад. «Ищи работу, — сказал отец. — Все равно какую. Лишь бы приносил домой хоть несколько долларов в неделю». С тех пор я и вкалываю. Не там, где хочу, а там, куда берут. Увяз я! Увяз! И не выбраться мне до самой смерти. Но я не всегда был таким. Когда мы с тобой стали встречаться, Фло, ты казалась мне самой красивой девушкой в Уильямсберге. Мы арендовали мебель у Фемеля. К свадьбе ты связала крючком покрывало. «У нас все должно быть самое лучшее», — сказала ты. А я тебе говорю: «Покамест самое лучшее, что я могу себе позволить, — это квартира на Моджер-стрит». А ты мне: «Ну это ж ненадолго, Хенни. Потом мы съедем отсюда. Я буду помогать тебе. Нужно только подождать. Прежде чем научишься ходить, надо поползать», — так ты сказала. Шесть лет назад это было! За мебель мы так и не расплатились. Покрывало все эти годы провалялось в ломбарде. «Это временно», — говорила ты. «Это временно», — мы все так говорим, пока молодые. А потом просыпаемся однажды и понимаем, что «временное» не закончится, черт возьми, никогда! И все-таки идеи у меня были. Я считал тебя самой красивой девушкой в Уильямсберге.
Хенни и Фло долго молчали. Он погрузился в раздумья. Она сидела на расстоянии вытянутой руки от него, и ее пальцы подрагивали от невольного желания любовно погладить его щеку. Ей вспомнилось, как в тот вечер, когда они впервые танцевали друг с другом, он робко сказал ей: «Я бы хотел, чтобы ты была моей девушкой». Это воспоминание отчасти воскресило прежнюю нежность. На мгновение, словно бы при свете молнии, Фло поняла своего мужа. Поняла, о чем он мечтал. Поняла, что приспособиться к суровой жизни ему мешает глубокая порядочность.
Фло знала: в ее женской власти вернуть Хенни его надежды и мечты. Нужно только сказать: «Ничего, Хенни, не переживай. Я люблю тебя. Мы по-прежнему вместе. А это пройдет. Когда-нибудь все наладится. Подожди, и увидишь».
Она могла так сказать. Ему сейчас ничего другого не было нужно — только услышать эти слова. Внезапно он стал бы счастливым человеком, обнял бы ее…
Запаниковав, Фло убила в себе теплое побуждение. Она знала, к чему приведет любое проявление нежности: еще девять кошмарных месяцев, новые швы, новый рот, который нужно будет кормить.
В полутьме ее глаза отыскали ребенка. Сидя под висящими на стене корытами, Марджи играла с двумя обувными коробками и несколькими бельевыми прищепками: сначала складывала прищепки в одну коробку, потом перекладывала в другую.
«Надо бы раздобыть ей куклу, — подумала Фло. — У каждой девочки должна быть кукла. Правда, у меня не было. Я всегда говорила, что если у меня будет дочка, то я уж позабочусь о том, чтобы у нее была кукла. Надо раздобыть».
Муж словно угадал ее мысли.
— Мы всегда говорили, что, если у нас будут дети, пусть ихняя жизнь будет лучше нашей. А что же мы делаем? Шпыняем своего ребенка так же, как шпыняли нас. Мы ничему не научились — вот в чем наша беда. Те шишки, которые мы набиваем, не делают нас умней. — Хенни встал и принялся мерить маленькую кухню шагами. — Разве я просил о том, чтобы родиться на свет? Или чтобы стать миллионером? Нет. Я хотел только, чтобы мне дали честный шанс. Сначала я старался быть хорошим парнем, потом — мало-мальски приличным мужем. Но есть ли у меня шанс? Будет ли он когда-нибудь у наших детей?
— Вопросы. Опять одни вопросы. А ответы у кого? И где он их прячет?
Хенни надел куртку и шляпу.
— Ну и куда собрался?
— Вниз по улице до угла.
— В салуне ты ответов не найдешь.
— Знаю. Зато найду хотя бы других ребят с теми же вопросами.
Уходя, он мягко прикрыл за собой дверь. Фло, сидя в темноте, подумала: «Не надо позволять ему пускаться в такие разговоры. От них я вспоминаю правду про мать, а правду я вспоминать не хочу. Я хочу думать о ней так, как я себе вообразила, — будто она святая. Если без конца вспоминать, какое безобразие творилось у нас дома, жить не сможешь. Лучше помнить не то, что было, а то, что должно было быть. Я всегда стараюсь не думать о старом — и правильно делаю».
— Марджи! — позвала Фло. Девочка подняла голову. Ее белое личико и светлые волосы замаячили бледным пятном среди теней. — Иди ко мне.
Малышка отвернулась.
— Идем, детка. Скоро я включу свет и покажу тебе смешные картинки. Ну иди же к маме!
Марджи подошла, Фло посадила ее к себе на колени.
— Послушай, маленькая. Сегодня, когда ты сначала потерялась, а потом нашлась, я не хотела сделать тебе больно. Ты это в голову не бери. Просто некоторые мамы так иногда себя ведут. Ты, главное, запомни: ты всегда будешь моей маленькой девочкой.
Каким-то образом сообразив, что сейчас можно плакать и ее за это не накажут, Марджи разревелась.
— Я потеялась на весь день, — прошептала она, крепко обхватив обеими руками шею матери.
Фло обняла дочку и прижалась лицом к ее влажной щеке. Теперь они обе лили слезы — дети, которые плакали, потому что темно и потому что они потерялись.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Завтра будет лучше предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
