Эра джихада

Александр Афанасьев, 2013

Эта книга о будущем – но об очень плохом будущем. О том, к чему мы сейчас идем. О следующих шагах, которые может сделать и сделает наше общество в попытке защититься от терроризма. О появлении одиноких убийц, существующих в этом мире только для того, чтобы уничтожать других. О джихаде, который может быть объявлен не только русским – но и русскими, как война на уничтожение. О русском терроре. Надо ли нам это? Кто выживет в такой войне? Кем мы стали и кем мы станем? Нужна ли нам – эра джихада?

Прошлое

Вечер 12 сентября 2001 года

Грозный, Чеченская республика Ичкерия

По дорогам с разбитым асфальтом

Не гуляют ни люди, ни звери.

По броне монотонно бьют капли,

Словно дождь отмечает потери.

Не похож вовсе город на город,

Тишиною на нервы здесь давит,

И какой-то случайный осколок

Точно знает, чью жизнь забирает…

«Голубые береты». Раненый город

Осень две тысячи первого…

Война прокатилась по этой земле с запада на восток, оставив за собой разрушенные артиллерийским огнем села, хрустящий битым кирпичом, недобро щерящийся провалами в стенах Грозный, сотни могил, с именем и безымянных, и ненависть. Глухую и страшную ненависть, которая родилась не вчера и утихнет не завтра. Говорили, что когда-то война прекращалась с взятием столицы государства противника. Был такой неписаный закон. Теперь все было по-другому: теперь со взятием столицы противника война только начиналась. Русские это уже познали, американцам только предстояло познать…

Старый бронетранспортер — восьмидесятка, обложенный предусмотрительным водилой мешками с песком и гравием и с надписью «Колян» на борту свинцовыми белилами, лихо подкатил к бетонным надолбам уже обжитого десантниками блокпоста и с форсом, едва не с пробуксовкой колес затормозил. Невысокий, в грязной обтерханной форме без знаков различия человек с усталым и грязным лицом — соскочил с брони, одной рукой придерживая поджопник, а другой здоровенный бесформенный мешок, и моментально нырнул за заграждение, не подставляясь снайперу и не рискуя быть срезанным автоматной очередью с буйной, расположенной сразу за дорогой зеленки. Десантники — дюжие ребята, косая сажень в плечах, из пулемета навскидку только так, вованы еще не успели сменить, да и больно место стремное — опустили оружие и даже заулыбались. Бронетранспортер развернулся и начал сдавать задом в бетонный капонир.

— Старый где? — спросил человек, держа в одной руке мешок, а в другой сложенный в несколько раз отрез дорогого ковра, который он клал на броню БТРа каждый раз, как только собирался куда-то ехать. В невидимой иерархии, которая складывается всегда и везде, в любом мужском коллективе, выводы можно сделать из всего, надо только уметь смотреть. Например, грязная, неухоженная форма — и дорогой ковер под задницу показывали, что человек перед вами не простой, устроиться умеет и даже на войне не пропадет. Или подчиненные о нем позаботились — что тоже неплохо. Значит, есть авторитет среди личного состава, есть…

— В камбузе, тащ майор, — ответил один из десантников, — с жраки пробу снимает.

Майор поддел ногой шуршащий пакет от «Ролтона», валяющийся тут, возле исклеванных пулями бетонных блоков, сложенных в человеческий рост. «Ролтон» был хорош тем, что стоил дешево, весил всего ничего, и его можно было просто погрызть всухомятку, если не было возможности развести костер. «Ролтоном» и сникерсами питались обе стороны на этой войне…

— Приберитесь, — коротко сказал он, — или не свинячьте.

— Есть!

Когда человек в форме без знаков различия пошел дальше, старший среди десантуры, двухметровый наголо бритый детина, молча двинул другого — молодого, в обязанности которого входило смотреть за порядком на блоке. Это был залет, и залет требовал немедленного наказания.

Человек в форме без знаков различия уверенно шел по бетонным лабиринтам восьмого контроля, стоящего на востоке Грозного на въезде в город. Это был его блокпост, его контроль. Он его строил в весенние дни девяносто пятого, угрозами, лестью, посулами, матом и трофеями вымогая дополнительные стройматериалы с давно пустивших все налево тыловиков. Он знал каждый его закоулок, каждую нору, каждую огневую точку, каждый капонир для бронетехники. Он его оборонял в провонявшем соляркой и горелым мясом августе девяносто шестого — именно с востока входили основные силы боевиков, значительную часть блоков уже передали чеченским ментам, которые при виде боевиков либо разбежались, либо перешли на их сторону. А колонну тормознули между шестым и седьмым контролями, расстреливая со стороны завода, и он, отражая нападение одновременно со стороны зеленки, под огнем снайперов с пятиэтажек, видел, как останавливается, не дойдя пары сотен метров до них, одинокая бээмпэшка, как выскакивают и падают под градом пуль пацаны и как ведет огонь башенное орудие — до конца, до взрыва. А потом он передавал этот блокпост чеченскому уроду — двадцатилетнему сопляку в кожаной куртке, с жиденькой бороденкой и ножом а-ля Рэмбо на поясе. Это были совместные комендатуры, порождение безумного гения Александра Лебедя с его Хасавюртом, предавшего их как раз накануне победы, когда силы боевиков выдохлись, а объединенная колонна МВД и армии прорвалась в центральную часть города, деблокировав комплекс правительственных зданий. Тогда даже один из боевиков из отряда этого сосунка не выдержал — в горах не принято, чтобы сопляк хамил взрослому мужчине, — и двинул своего же кулаком в бок, хорошо так двинул. Но это ничего не изменило — и они ушли отсюда со словами: Родина может быть не права, но она моя Родина. Потом он снова пришел сюда — уже старшим офицером, замом по разведке в городской комендатуре. И хотя дворец Дудаева снова был их, исписанный надписями, как Рейхстаг в сорок пятом, того ощущения победы не было. Было ощущение, что работа только начинается и он готов был ее делать…

Старого — или капитана Старикова Тимофея Павловича — он нашел не в камбузе. Заглянул туда, потянул носом — дым, мясо, баранина, барана где-то дернули, черти, лыбящийся солдат, поставленный следить за огромным чаном на огне, где варилось мясо и все, что удалось сегодня к нему достать, но самого Старого не было. На вопрос, где Старый, солдат неопределенно махнул рукой. Совсем распоясались…

Старого он нашел в восточной части контроля. Тот лежал на заботливо подложенной большой тряпке, которая когда-то была одеялом, и смотрел куда-то через небольшую щель в блоках. Смотрел внимательно, не отрываясь…

— Кэп… — позвал человек в форме и без знаков различия, — чего на земле лежишь? Так и цистит подхватишь на пару с геморроем.

Старый ничего не ответил…

Капитанское звание в армии бывает пяти подвидов: капитанчик, капитанишка, капитан, товарищ капитан и капитанище. Такого вы не найдете ни в одном уставе, но такое есть. Люди, которые носят погоны капитана, абсолютно разные. Некоторые получили эти погоны, когда еще молоко на губах не обсохло, и уже считают, как бы им получить очередные, перескочив это несерьезное звание. Есть те, кто особыми талантами не блещет, но честно выслуживает это звание, как то, которое им больше всего и подходит. Есть, наконец, те, которым более высокого звания в этой жизни не выслужить по причине ершистого характера. Не умеет строить отношения — переводя с бюрократического языка на нормальный, это значит: режет правду-матку в глаза, в том числе начальству, может послать кого угодно и куда угодно и любит своих солдат больше своего непосредственного начальника. В российской армии такого не прощается. Таким либо просто возвращают документы на присвоение очередного звания, либо командование части не посылает, в зависимости от того, где означенный капитан умудрился начудить. Но иногда армии приходится и воевать, знаете ли, и вот тогда-то такие капитанищи и тянут на себе, на своих плечах всю планиду войны. Ибо понимают они в ней побольше, чем многие генералы, получившие зачастую свои звания, усердно вылизывая начальственные зады. Не все, конечно, но многие, многие. И вот такие капитанищи — они всегда оказываются в нужном месте на участке прорыва, всегда умудряются замкнуть кольцо окружения или прижать банду огнем, прежде чем в штабе сообразят, что делать, именно они при необходимости виртуозно саботируют многомудрые приказы штабов, спасая солдатские жизни и добавляя еще более нелестные характеристики в свое личное дело… короче, они и ведут войну. Неторопливо, но неотвратимо, размеренно вращают это кровавое колесо, воюя так, как крестьянин пашет поле — без надрыва, но и пока свое не сделает, не уйдет. Таким был капитан Стариков, которого он знал с прошлой войны — человек, которому майором светило стать разве что под самую выслугу…

— Что там? — спросил человек в форме без знаков различия, инстинктивно пригибаясь…

— Снайпер, с..а. По ночам с фэзэушки колотит, гад. Иногда с хрущевок работает. Опытный, гад, никак не поймаем.

— Зацепил кого?

— Пока нет. Но не вылезти… сегодня днем отработал… едва Димыча не сделал.

Оба они знали, что это может означать. Если снайпер прицепился к местности, работает по одному и тому же блоку, по одной и той же точке — это, скорее всего, значит, что он местный. И скорее всего — не мужик. Баба или ребенок… может, пацан. Такого не выцепить почти никакой зачисткой, этот снайпер, наверное, не раз проходил днем через блокпост — на базар, искать родных, получить какую-никакую помощь в зональной комендатуре. Они знали, что в горах — в течение всех четырех лет, пока здесь не было русских, работали снайперские и не только снайперские школы, здесь вербовали наемников, дикие гуси слетались на запах поживы. В отличие от первой войны, где воевали только чеченцы, сейчас все больше попадались люди с других мест, даже из других стран. Грузины, дагестанцы, афганцы, турки, даже негры. Первая война изрядно повыбила чеченских мужиков, кто-то погиб, кто-то умер от ран — и на смену им пришли ваххабиты. Эти сражались уже не за землю, не за народ — плевать им было на землю и на народ, эти сражались за власть, за идею, за исламское будущее. В комендатуре человек в форме без знаков различия держал в кабинете едва ли не мешок разных удостоверений, от ДГБ, Департамента государственной безопасности Чеченской Республики Ичкерия до исламского комитета такого-то села, или вовсе — арабские битаки^[1]. Мужчины были мертвы, но оставались женщины и дети этой земли. И они мстили как умели. Ни один из мужиков, сидящих сейчас у бетонной стены в восточном углу восьмого контроля — ни тот, кто лежал у щели, напряженно смотря вдаль, ни тот, кто сидел рядом, прикрыв глаза, не сомневался в том, что здесь русский народ воюет против чеченского народа. Не армия против бандитов и террористов — а именно так: русский народ против чеченского народа. Это было бы плохо и, наверное, даже безнравственно, если бы не одно «но» — здесь и сейчас решалось, кто будет жить и владеть не Чечней, а гораздо большими землями — русский народ или чеченский народ. А тут при таких раскладах все соображения справедливости и гуманности лучше засунуть в…

Человек в форме без знаков различия ничего не спрашивал — он просто сидел, прислонившись спиной к холодному бетону и закрыв глаза, пытался немного отдохнуть перед очередной бессонной ночью. А Старый, капитанище, который отвечал за жизни двух с лишним десятков пацанов на блоке, не отвечал. Он выслеживал снайпера, и ему было некогда отвечать.

Темнело. Темнело уже рано, наступила осень. Пока днем еще было тепло, но утром уже перетаптывались с места на место, стараясь согреться. Потом наступит глубокая осень. С деревьев опадут листья, лужи по утрам уже начнут покрываться ломким ледком — и боевики в горах закопают свои автоматы и пойдут пережидать зиму на зимних квартирах, в городах и селах. Молодые и не очень, с волчьими взглядами, мозолями на указательном пальце, сбитыми до синяков плечами. Потом придет зима — мерзкая, с раскисшими дорогами, холодными туманами и долгими ночами, в которые по эфиру не докричишься помощи, если чего. А потом придет весна, и деревья оденут листву — пойдет зеленка, и колесо провернется снова, липкое от русской и чеченской крови…

И все…

— Не… — решил Старый, — облом. Без толку.

Повернувшись на бок на своей грязной тряпке, он достал из пайковой пачки сигаретку, но курить не спешил. Просто мял в пальцах.

— Чего нового в мире делается? — спросил он.

— Вчера в Нью-Йорке два небоскреба самолеты таранили. Оба рухнули.

Капитан покачал головой:

— Это как это?

— Да вот так! — почему-то раздраженно сказал человек в форме без знаков различия. — Совсем, смотрю, паутиной заросли на своем блоке. Радио не слушаете, что ли? Со вчерашнего дня об этом по ящику в каждых новостях долдонят.

— Не. Не слушаем. Аккумуляторов лишних нет, а дырчик^[2] гонять ради одного радио… Да и шум лишний на хрен нужен, не заметишь, как подберутся. И чо теперь будет? Двухсотых много?

— Да хрен его знает. Говорят — тысячи две. Врут, наверное — такие махины, оба упали в самом центре города — наверное, двумя тысячами не обойдется. Еще на Пентагон самолет упал. Война, наверное, будет…

— Духи?

— Ну а кто же?

Примерно два года назад подобное уже происходило в Москве. Два дома были взорваны ночью в Москве, оба рухнули, погребя под собой всех жителей. Почерк один и тот же — снятая на первом этаже квартира, «Газель», полная мешков с «сахаром». Взрыв третьего дома удалось предотвратить. Через несколько дней машина, набитая взрывчаткой, рванула в Волгодонске…

— Да… чем дальше в лес, тем толще партизаны…

— И не говори.

— Что наши?

— Повышенную объявили. Дрочат чего-то в штабе. С умными мордами…

— Это они могут…

Оба помолчали. Нью-Йорк был где-то далеко, даже не за океаном — на другой планете, в другой жизни. Нечто недостижимое. Не то, о чем мечтаешь, — просто то, чего в твоей жизни никогда не случится. Нью-Йорк там, с его чистыми улицами, роскошными магазинами, машинами и огромными небоскребами — а они здесь. Где разбитая гусеницами танков дорога таит в себе опасность на каждом метре, где зеленка в любой момент может огрызнуться огнем, где все настоящее — дым из трубы, побитые пулями блоки, теплая броня бэтээров, грязная лужа. Где живут и умирают не понарошку, здесь, сейчас — а не где-то там, на далекой американщине. И не могут сказать за что, но умирают.

— Короче. Дело есть. Можешь отказаться — это не приказ, в штабе он не проведен, а дело хреновое…

— Говори.

— Погоди. Что с пацанами? Зелень?

— Да есть. Но есть и хорошие хлопцы. Дельные.

— Штурмовую группу наберешь?

— А сколько надо?

— Человека три-четыре. Плюс я. На, глянь.

Человек в форме без знаков различия подвинул к капитану большой, тяжелый мешок. Тот развязал его, глянул. Мелькнула вороненая сталь стволов.

— Два Вала^[3], два апэбэ. Гранаты «Заря». Оставишь все себе. Если живым вернусь.

— Если живыми вернемся, — поправил капитан.

— Ты охренел? Кто командовать будет?

— Митяя поставлю. Замка своего. Парень нормальный, справится.

Оба помолчали. Спорить было бесполезно, и они об этом знали.

— На кого выставляемся?

Человек в форме без знаков различия покачал головой.

— Выставляться не будем, смысла нет. Времени тоже нет. Завтра — в Чечен-Ауле будут конкретные люди. Очень конкретные. Мне назвали дом, где они будут, и время. Всего несколько часов — а если спугнут, то и меньше. Они выходят из Грозного, там их перехватят, и они пойдут в Грузию. Секешь?

— Пока нет.

Человек в форме без знаков различия достал карточку.

— Вот этот урод. Он там шестерка, тузы другие. С ним еще несколько. Настоящие духи, с Афганистана, хрен знает еще откуда. Все по-взрослому.

На карточке были изображены несколько бородатых, они стояли на фоне зеленки, и еще за спиной угадывались кое-какие строения. Один из них поставил ногу на лежащего на земле человека — непонятно, мертвого или нет, но явно, что русского. Ему было смешно, он улыбался в густую бороду…

— Вот эти двое — арабы…

Капитан молча смотрел на фотографию. Он знал этого урода — именно ему он передавал блок. Заматерел, гад…

— Ночью выдвигаемся?

— Ты ничего не понял. Завтра днем.

— А как же наблюдение? Разведка?

— Не будет никакого наблюдения. Разведки тоже не будет.

— Ты охренел?

Человек в форме без знаков различия сжал кулаки. Заговорил отрывисто и зло:

— Тебя не зае…о каждый раз пустышку тащить? Раз за разом одно и то же. Приезжаем — ни хрена. Постель еще теплая, жрачка на плите — и ничего. В штабе нашу же информацию душне сливают. За бабки.

— Погоди-ка… Так это… в штабе не знают, что ли?

— Дошло, наконец.

Капитан подумал. То, что ему предлагали, мало того что было против устава и правил взаимодействия, это было еще и по-настоящему опасно. Действительно, реально — очень — очень опасно. Правилами ведения боевых действий предусмотрено составление плана операции, оповещение командиров подразделений в оперативной зоне — иначе не избежать стрельбы по своим, санкции от многомудрого командования. Без всего этого за самовольную операцию можно и погоны снять, и под трибунал пойти, если личный состав погибнет. А тут — на каждом шагу смерть.

Но с другой стороны: хорошо, сообщали, организовывали взаимодействие — и чего? Вон, у соседей — спецы выставились, предупредили всех, что работать будут в этом районе. Ночью какой-то козел, не разобравшись, из танка — шарах! Двое двухсотых, семеро трехсотых. И такое сплошь и рядом. Потери от дружественного огня, от огня своих тридцати процентов достигают. А погоны… да просто задолбало уже все.

— Конкретно. Чего хочешь?

— Место действия — Чечен-аул. Дом Хадуллаевых. Через твой блок транспорт идет, в том числе и оттуда. Как только появляется подходящая машина — водилу пакуем, оставляем здесь. Сами на трофейной машине идем в село, тихо делаем, и обратно. Все.

— Значит, превышение должностных полномочий, возможно мародерство…

— Давно таким законником стал?

— Да не. Просто рассуждаю.

— Чо-то много рассуждать стали. Делать надо.

Капитан, ставший на войне капитанищем, еще раз посмотрел на фотографию. Молодой чеченский волчонок, ставший волком, нагло улыбался ему, поставив ногу на грудь русского раба.

— Завтра, значит… — сказал капитан.

— У меня тряпье трофейное в бэтээре. Переодеться есть во что…

Примечания

1

Карточка, вид на жительство — замена паспорта в арабских странах.

2

Дизель-генератор.

3

Вал (АС) — бесшумный штурмовой автомат калибра 9*39, очень эффективный. АПБ — автоматический пистолет бесшумный, бесшумная модификация «стечкина», АПС. Гранаты «Заря» — спецсредства для разгона беспорядков и применения при штурме помещений — они не дают осколков, но дают ослепляющую вспышку и звук, равный по силе разрыву артиллерийского снаряда. Подарок царский — «Зари» армейцам вообще не положены, АС на описываемый период тоже было не достать, только по великому блату. Хотя у МВД все было, просто военные намного хуже снабжались. Сейчас ситуация выправилась, особенно в спецназе.