Графиня поневоле. Ссылка

Аскольд Де Герсо

Графиня Лизавета Апраксина, благодаря провидению ставшая одной из блистательных особ, не успев познать тихой радости семейной жизни, остаётся в Санкт-Петербурге одна. Граф Апраксин отправлен в Сибирь…

Глава 5

Сие знакомство с самого начала не приглянулось Лизавете, но разве можно убедить взрослого человека? Особенно, если принять во внимание велеречивость сего господина, что за словом в карман не лез. И подобным образом он сумел завоевать не только симпатию Александра Апраксина, но и стать близким другом семьи.

Нередко, даже без предварительного предупреждения, он являлся во дворец, к Апраксину. Надо сказать, в Санкт-Петербурге в музыкальных салонах, где собирался цвет нации, зазвучала пьеса-багатель Бетховена «К Элизе». Не отстал от веяния музыкальных предпочтений и Александр, приобрётший ноты у одного из акционеров компании, часто выезжающего по делам за пределы родного Отечества. Сам Александр, в отличие от большинства представителей дворянских родов, отдавая дань моде выезжавших на европейские воды, где кутили и просаживали значительные суммы, чего он никак не мог понять, отдых от городской суеты предпочитал проводить в имении, чему не видел альтернативы.

Что до Лизаветы, радости её не было предела потому, как имеющиеся произведения она могла исполнять с закрытыми глазами и ей непременно хотелось разучить что-то новое. И пьеса-багатель появилась во дворце вовремя. Кто играл на музыкальных инструментах знает, что, разучив досконально принципы игры, и, освоившись, хочется чего-то нового, ещё не изведанного. И вот именно к этому моменту появились во дворце ноты пьесы-багатель.

К услугам Лизаветы в парадной гостиной, где чаще всего и собирались, стоял роскошный рояль. Во многих благородных домах, где кто-то из домочадцев музицировал, стояли клавикорды, уступающие роялю по многим позициям. Раньше на рояле музицировала графиня, но после её смерти он словно онемел. И только дворцовая прислуга, по устоявшейся традиции, ежедневно протирала крышку, даже если на ней не было и намёка на пыль.

Вот на этом рояле и музицировала Лизавета, а ныне следя за нотными знаками, разучивала пьесу. А было время, когда Лизавета играла музыку на клавикорде, значительно уступающем по окраске, по тональности. При каждом удобном случае она снимала с этажерки из красного дерева листы с нотами пьесы, лежащих поверх других листов, испещрённых мазурками, вальсами и других музыкальных произведений. Да только все эти вещи она знала наизусть или, выразиться точнее, перед её глазами кто-то невидимый держал эти листы, пока она играла.

Её тонкие и длинные пальцы порхали над клавишами словно бабочки над цветком в летний полдень. Апраксин, хоть и имел такие же тонкие пальцы, но музицировать у него не получалось при всём желании и приложенном усердии.

Вечерами, когда приходил Зиневич, Апраксин после недолгих обсуждений в кабинете, просил Лизавету сыграть для них что-нибудь не притязательное, не требующее присутствия вдохновения. «Не всем, похоже, дано умение так блистательно играть», — сокрушался в такие моменты Апраксин, в чём всецело соглашался Зиневич, большой поклонник игры Лизаветы.

Она же, в свою очередь, едва коснётся кончиками пальцев клавиш, забывает обо всём на свете, отдаваясь царству мелодии. В атмосфере благоденствия, когда нет надобности заботиться о чём-либо, если одни предавались пустому времяпрепровождению, другие стремились к совершенству. И таким образом, Лизавета в скором времени разучила пьесу и играла с чистого листа.

В одно из посещений Зиневича, Апраксин попросил Лизавету сыграть для гостя пьесу. Превозмогая свою антипатию к Савве Игнатьичу, она присела за рояль. Не Александр ли учил её, что в этом обществе чаще принято изображать хорошую мину при плохой игре, не демонстрируя истинного лица?

Пальцы легко и непринуждённо коснулись клавиш, заставив зазвучать инструмент, что высился в центре залы чёрной громадиной. И уже не обращая внимания на присутствие Зиневича, она предалась игре. Вначале музыка звучала тихо, словно пробуждающаяся после зимнего сна природа, когда снег становится темнее, а небо напротив день ото дня всё светлее и с каждым прожитым днём становясь длиннее. Вот уже с крыш зазвенела капель и побежали ручьи, своим журчанием подгоняя весну. На некоторое время игра приняла ровное звучание и пальцы Лизаветы лениво перебирали клавиши, чтобы спустя минуту вновь обрести ускорение.

Но не столько игра Лизаветы привлекала Зиневича, сколько она сама своей статью, благородными чертами и всем присущим ей аристократизмом. Зиневич смотрел на Лизавету такими глазами, что казалось, в своём сознании он давно уже сорвал с неё одежды и, возможно, даже успел коснуться её нежной кожи. Александр многократно ловил влюблённый взгляд Зиневича на своей супруге, пожиравшего её похотливым взглядом и только уверенность в Лизавете, что не позволяла никаких вольностей кому бы то ни было, сдерживало его, чтобы прекратить всё это. Разве мы запрещаем любоваться кому-либо своим произведением, правда до известного момента, пока кто-то из зрителей не начнёт распускать руки.

У каждого слушателя, кому довелось хотя бы раз в жизни слушать эту пьесу-багатель, в воображении неизменно возникает своя ассоциация, связанная с чем-нибудь, происходившим в его или её жизни. Оно не зависит от желания, поскольку возникает непроизвольно, помимо нашего желания. Для кого-то это залитый солнечным светом луг, с неприметным родником поблизости, что бьётся у подножия горы, а над всем этим великолепием кружатся в воздушном танце бабочки, изредка лишь присаживаясь на тот или иной цветок. А небо чистое, синее-синее, без единого даже намёка на облачко.

Случаются такие дни в летнюю пору, когда всё вокруг словно в первозданном виде. Соловьи выводят свои трели, кукушки кукуют в сени деревьев. И всё вокруг дышит негой и умиротворённостью. Для другого же морское побережье, когда море лениво катит свои волны на берег, чтобы уже через минуту вновь принять в свои объятия. Сколько людей — столько же и мнений, и все будут правы в одном: при звучании пьесы «К Элизе», трудно оставаться равнодушным, лишённым всякого воображения.

Савва Итнатьич переглянувшись с Александром, не устоял, чтобы не заметить:

— Как она божественно играет! Мне ещё не доводилось видеть такое исполнение.

— Согласен с Вами, игра неподражаема…

— Александр, можно полюбопытствовать?

— Разумеется…

— Можно узнать, что за произведение она исполняет? — спросил зачарованный Савва Игнатьич.

— «К Элизе», пьеса-багатель гениального композитора Бетховена. А Вы разве не знали? — в свою очередь удивился Апраксин. В столице, в аристократических кругах, где основной пор делался на новинках музыкального мира, только и было разговоров, что о пьесе и, следовательно, не могло не удивить графа.

— К сожалению, в последние дни, всё свободное время занимает работа над брошюрами, что получил не так давно, возможно из-за этого и произошло упущение, — поспешил оправдаться Зиневич. Признаться, что он не такой уж и знаток музыки, как и пристрастий великосветских кругов, ему не хватило смелости. Да и не музыка его интересовала, а возможность Апраксина каким-либо образом финансировать тайное движение, что и было поручено ему.

Среди знати немало находилось меценатов, что выделяли деньги, не заботясь на что они тратятся. В ярких красках подносимые речи подкупали сражённых старческим маразмом богачей. Но Апраксин, поглощённый игрой Лизаветы, пропустил мимо своего слуха последние слова гостя, да и тот, видя отсутствие интереса к своей персоне, не стал продолжать разговор и присоединился к обществу графа.

Лизавета тем временем погружённая в игру, нисколько не заботилась окружающим. В это мгновение для неё была только музыка, чёрно-белые клавиши, что извлекали звуки при малейшем касании. Свет, отражаясь от волос, сеточки убранной мелким жемчугом и бриллиантами, создавал вокруг её головы нимб, словно у святой мадонны.

Александр испытывал чувство восхищения своей супругой и благодарил небеса за столь чудесный подарок. Но сейчас, оба господина, сохраняя полное молчание, наслаждались упоительной мелодией. Подобное отношение к музыке с полной отдачей присуще часто профессиональным музыкантам и народу, что живёт на Апеннинском полуострове, на карте походящем больше на женский сапог на высоком каблуке.

Итальянцы, едва услышат музыку, как тут же вдохновляются ритмами и совсем неважно, происходит сие на улице или в закрытом помещении. Настолько они легки на подъём в этом плане, что при завершении музыки, в недоумении способны переглядываться друг с другом: а что это было? Что за наваждение? Виной тому жаркий климат или близость моря, никто не может сказать с точностью, сходясь в единодушии в одном: музыкальный народ.