Армагеддон – дарующий жизнь. Откровения сектанта

Арунас Мачюлис

Действие романа основано на реальных событиях. Проникая в глубины подсознания, вы вместе с героем Дарунасом, после неожиданно разворачивающихся событий, оказываетесь в секте, где с вами начинают происходить странные события. В романе есть и любовь, и эротика, и чакры, и просветление, и даже новейшая теория омоложения. Какую информацию сумеете взять для себя вы, дорогой читатель, это зависит от чистоты вашего сердца. Ведь подзаголовок книги гласит «для избранных»…

Глава 1

В когтях СИСТЕМЫ

«Прежде, чем ученик заговорит в присутствии Учителя,

уста его должны быть омыты слезами сострадания.»

(Из мудрости древних Мастеров Рунического Знания)

В 1997 году я уехал из своей маленькой родины Литвы. Уехал в далёкую Азию, в Сибирь, в предгорье Саян. Причины тому были две: во первых я потерял доверие тому пути, по которому шёл более пятнадцати лет, а во вторых — я был влюблён. Любил я страстно, даже безумно, впрочем, как и все по — настоящему любящие. Были минуты, когда я обожествлял свою возлюбленную до такой степени, что был готов бежать за ней куда угодно. (За что презирал себя!) И вместе с тем были минуты, когда, — чуть не сказал: я мог воткнуть блестящее лезвие ножа в её удивительную грудь, возгорись в моём сердце ревность, — но нет, наверное, я бы удержался. И тем не менее, были минуты, когда я находил в себе большого ревнивца… Я боялся своей страсти, не знал куда она может меня занести, но ничего не мог с этим поделать. И ещё: я не признавал в себе наличие этих чувств. Да, да! Не признавал! Потому, что я был весь в медитации. А в медитации не должно быть чувств, как проявления низшей, животной части человека. По крайней мере я так думал, поэтому и находился в таком раздвоении.

Медитация уже много лет составляла суть моей жизни, целью которой было развитие уникальных способностей ума и сознания. Если бы вы ещё взглянули на авторов книжек, которые постоянно лежали ровной стопочкой на моем письменном столе, вам было бы яснее, что из себя я тогда представлял. А эти авторы (помимо всякой эзотерической всячины) — вот они: Ницше и Достоевский, Кьеркегор и Камю, Кафка и Герман Гессе. Но в первую очередь Ницше со своей безумной идеей «сверхчеловека» — да и для других вышеупомянутых достопочтеннейших, хотя они и не лишились рассудка, как бедный Фридрих, но сама их жизнь тоже была проблемой; как, впрочем, и для меня. В добавок, к тому моменту я хотел уйти в монастырь, так сказать, окончательно погасить страсть своего тленного тела, выбирал только какой лучше: в Южной Корее — монастырь Дзен-Буддизма, в Вильнюсском филиале школы которого я уже успел прославиться, как непослушный Дзен-хулиган астрального плана, или выбрать традиционную католическую келью…

Вот таким смешным я был — любил и не признавал в себе этих чувств. Ну, чуть-чуть видел, что они есть, иногда они, как я уже говорил, полностью ослепляли мой рассудок, но приходя в себя я продолжал думать: наверное, ещё усерднее надо медитировать. И чем глубже я погружался в медитацию, тем ярче потом разгоралось пламя моей страсти. Так что я был в полном тупике…

К счастью, Алиша — так звали мою возлюбленную — оказалась мудрой девушкой и чаще всего воздерживалась от соблазна поиграть на моих чувствах, на моей беспомощности. Но пришёл день, когда она действительно поставила меня перед выбором: либо мы вместе едем в Саяны, — эти далёкие горы, которые мы долго искали на карте страны медведей, — либо я остаюсь патриотом только что отвоевавшей независимость родины, которая так нуждалась в приложении творческих усилий молодых людей. Но тогда Алиша едет одна, и мы расстаёмся… Ну, если уж я начал говорить о своей подруге, приоткрою ещё некоторые тайны наших взаимоотношений. Она была из тех девочек, амплуа которых было «косить под мальчика». То есть — она одевалась, причёсывалась, и все манеры её поведения были «подбиты» под мальчика. Но эротичного, притягательного мальчика. Я не голубой, но мне тогда нравился именно такой стиль представительниц противоположного пола. Потом только, намного позже, когда Алиша начала по-настоящему раскрываться как женщина мы поняли, что в том мире извращённых понятий, в котором мы тогда находились, было сложно расцветать женщине так, как она может расцвести. Цветку, чтобы он благоухал, нужно ухаживание и подпитка той энергией, которую может дать только гармонично сформировавшийся мужчина — Творец! А я тогда был просто зелёным пацаном. Да и ей, до настоящей женщины-Природы было ещё далеко… Мы были детьми эпохи индустриального общества, воспитанниками некоего усреднённого пола, где ценился лишь интеллект, и болели болезнью той эпохи, где воспитание чувственного мира молодёжи было оставлено на самотёк. Так что, Алиша пока пряталась под мальчика, и тоже погружаясь в медитацию не признавала тех чувств, которые испытывала, — как потом всё-таки выяснилось, — по отношению ко мне. Мы были друзьями, читали те же книжки, и медитируя помогали друг другу пережить холод одиночества, который неизбежно подкрадывается ко всем зрелым душам, томящимися в СИСТЕМЕ…

Тем не менее — я был мальчиком, а она была девочкой, и нас, естественно, притягивал магнит природных чувств. Сексуальную революцию свершало поколение наших отцов, все сексуальные табу уже были разбиты, и в гламурных журналах того времени звёзды поп культуры гарцевали беззастенчивыми выражениями, типа: «поиметь секс — это так же просто, как вовремя скушать гамбургер», предлагая секс как спорт, как лекарство и просто как средство от скуки, меняя партнёров как маски в этом карнавале развлечений. Но и во мне, и в Алише звучало Некое тихое предупреждение, не позволяющее вот так просто, по сигналу инстинкта, вовремя схавать «сексуальный гамбургер». Это Нечто внутри нас не позволяло быстренько раскатать нашу дружбу в постельном белье. Конечно, это был опыт наших душ, безмолвно шепчущий нам, что страсть и привязанность к объекту страсти — это очень серьёзное испытание и чаще всего — это путь к ещё большему страданию, чего мы наверняка уже сполна хлебнули в прошлых воплощениях. (Здесь вы, дорогой читатель, правильно угадываете, что я верю в перевоплощение душ, — не то слово «верю», можно сказать уже знаю, кое-что вспомнил! Но об этом чуть позже.) Пока что, всё, что мы себе позволяли — это нежные, сдержанные ласки, когда Алиша оставалась ночевать у меня, хотя обоих аж трясло от страсти. Кроме прочего, мы часто мечтали о том, как однажды нам окончательно удастся убрать все эти остатки животных проявлений, то бишь — чувства, и своё счастье «сверхчеловека» мы найдём… расходясь по разным монастырям. Вот такими смешными мы были, — играли в прятки со своими чувствами; например, я хорошо помню, как мы долго смотрели на одну фотографию, которую нашли в старой книге по судебной медицине. (Мы тогда усердно изучали и Фрейда, и всё, что связано с психологией.) Так вот, на этой фотографии был зафиксирован редкий случай двойного суицида, — где-то в Австрии, в периоде между двумя войнами, — парочка молодых влюблённых повесилась в одной петле. Они оставили записку, благодаря которой судебная медицина «обогатилась» ещё одним уникальным проявлением мотивов самоубийства, — эти молодые люди в своей посмертной записке объяснили, что не хотят пачкать свои высокие чувства проявлением животных инстинктов. Мы с Алишей хорошо понимали эту парочку, когда долго смотрели на потёртую чёрно-белую фотографию в старой книге…

И вот что произошло этим памятным весенним днём. Я сидел возле окна, своего домика, который смог выкупить во времена приватизации лихих 90-тых годов. Это был небольшой старенький деревянный домик на окраине Вильнюса, который я начал обустраивать как «Центр медитации». Дальше стелился сосновый бор с правительственными дачами. Вполне хорошее местечко. Вот-вот должна подъехать из города Алиша…

…Помню тот день, — как тихо за окном шумели сосны. В небе солнце играло в прятки с облаками — то засветится обжигающе ярко, как бывает ранней весной, то опять скроется в тумане облаков. И кажется тогда, что весь мир окутывается в пелену городской дымки: деревья, торопящиеся мимо прохожие со своими маленькими проблемками, троллейбусы и дома, общественные учреждения и политические партии, и даже вдохновение поэтов, всё-всё кажется скованно этой желеобразной липкостью серого тумана. «Вот она — атмосфера современного города, — думал я, — а между тем душа человека страдает, ещё как страдает, каждая по отдельности в своей изолированной клетке леденящего одиночества.» С И С Т Е М А! ГОСУДАРСТВО — как проявление высшей формы национального самоосознания, — трубили газеты, вновь приобретшей независимость республики. И мои статьи, в которых я призывал отказаться от создания собственной армии, провозглашая нейтралитет страны в области международных отношений, не пользовались популярностью. Система в очередной раз меняла форму; говорили — на форму более цивилизованную, на самом деле — на форму более холодного расчёта разума, с внешне привлекательной обёрткой, под которой душа человека томилась в том же одиночестве, тем хуже переносимом на фоне витринного блеска. В общем, это и значило более цивилизованно… Вот такие грустные мысли крутились в моей голове, когда в дом вошла Алиша.

— Привет! — нежный голос любимой вернул меня на землю. — Я не одна. Знакомься, это Юрис. — Вместе с ней вошёл худобледненький молодой человек с длинными, неухоженными волосами.

— Дарунас, — неохотно протянул руку хипейскому парню, предложив ему место на диване. Сам опять свалился в кресло напротив окна, уже не зная сожалеть или обрадоваться тому, что моё уединение нарушено. Диск солнца в очередной раз выскочил из-под серой массы облаков, засветив мне прямо в глаза. В синеве засеяло яростью огня Светило Земли, напоминая о том, что силы природы не подвластны С И С Т Е М Е. И однажды сражение их неминуемо…

— Юрис иногда приезжает из Риги, — тем временем докладывала Алиша. — Мы познакомились в центре «Русской культуры». Помнишь, месяц назад я рассказывала тебе о человеке, который несёт весть об Учителе из России. На этот раз я решила пригласить Юриса к нам в гости. А вот и твой заказ. — Алиша достала из своей сумочки бутылку «Кагора».

Юрис от вина отказался, и вообще он — веганец, как и все последователи Учения. Он показал книгу своего Учителя и кассету «со словом», — как он выразился на своём «очаровательном» акценте латыша, говорящего по-русски. (Хотя я коренной литовец, сильный акцент этого парня даже мне резал уши. «Неужели, мой русский звучит так же безнадёжно», — мелькнула мысль.)

— Как зовут Учителя? — поинтересовался я, перелистывая тем временем страницы книги в хорошем переплёте. На обложке позолоченными буквами блестело претензионное название — «ПОСЛЕДНИЙ ЗАВЕТ».

— Виссарион, — последовал ответ.

— Не слышал такого…

Юрис много говорил про создающуюся Общину Виссариона, где люди в далёкой Сибири не кушают ни мяса, ни молочных продуктов, стараются жить в гармонии с природой, и скоро всё остальное общество, построенное на идеалах научно-технического прогресса, по убеждению этих людей, должно будет перестроиться именно по такому образцу общинной жизни на земле. Мне было приятно слушать эту сказку, наслаждаясь сладко-вяжущим вкусом любимого вина. Про себя я, конечно, улыбался от романтичной наивности Юриса и его соратников, но по мере того, как мне в одиночку приходилось опустошать бутылку «Кагора», — Алиша алкоголя не употребляла вообще, — он мне казался милым человеком.

Дело в том, что последние три месяца, стараясь постичь глубины медитации, я ни с кем не общался за исключением самых необходимых фраз, которыми обменивался с Алишей. В тот день я выходил из этого состояния уединения, по этому случаю-то и «Кагор» мне понадобился. Полной самореализации, на Востоке именуемой Нирваной, как вы уже поняли, я опять не достиг, — был по-прежнему нервным и раздражительным. По моему тогдашнему убеждению, полного Просветления достигали лишь единицы в истории человечества, и надеяться на массовый, общинный подвиг победы духа над материей, что собирались осуществить эти люди в далёкой сибирской Общине, было бы крайне наивно. А если они собирались для других целей, — это меня мало интересовало. Я сам лишь иногда вкушал мгновения полной ясности сознания, то, что называется Самадхи, и эти мгновения было то, ради чего стоило жить! Но они вновь и вновь улетучивались в мелочах повседневной суеты; я вновь и вновь невероятными усилиями духа открывал чакры, вновь и вновь направлял энергию нижних центров вверх, достигал кристальных чистот разума, где больше нет ни верхов ни низов, подолгу просиживая в позе Лотоса, невопрошающим ожиданием вымаливал Самадхи, — этого состояния полной прозрачности и ясности сознания, (и отчасти это получалось; были моменты, когда я чувствовал себя неотъемлемой частью всего окружающего, как Единой Энергии). Но когда я вставал с коврика, пытаясь в повседневных действиях воплотить ЭТО СЧАСТЬЕ, моё сознание опять и опять застревало в пучине мелких бытовых проблем. Короче говоря, к своим 37-ми годам я так и не смог реализовать то, что назвал принципом Тотальной Медитации и, как уже говорилось, оказался в кризисе. Медитация как наркотик — чем глубже в неё погружаешься, достигая в своём мозгу ЦЕНТРОВ СЧАСТЬЯ И БЕЗПРИЧИННОЙ РАДОСТИ, тем тяжелее переносится обыденное, так сказать, бытовое сознание, в котором обычно мы продремаем всю жизнь, — это как ломка после дозы наркотиков. Да, кое-что мне открылось. У меня открылся так называемый «третий глаз», я даже вспомнил своё предыдущее воплощение — отшельника в тёплом Индостане, но радости от этого не прибавилось. Поведенческие программы подсознания людей, которые тотчас предстали пред моим взором были ужасны. Эти эго-программы были безумны, нелогичны до абсурда, и всё же, именно они обуславливали принимаемые решения. Но самое страшное было то, что я и сам действовал также в рамках этих эго-программ. То есть, я уже видел, что когда только выхожу из состояния ПРОСВЕТЛЁННОГО САМАДХИ, я тут же падаю в гнилое болото, — то есть обратно погружаюсь в поле эго-программ, в старые привычки, — и любое моё действие в попытке выкарабкаться из этого болота каждый раз вызывало эффект обратный — лишь к ещё большему погружению в грязь. В повседневной жизни это выражалось тем, что я видел — за каждым моим «добрым» поступком обязательно стоит какая-нибудь эго-программа. Обязательно! Де, устремился совершить что-то доброе, и тут же наблюдаю, как из-за угла хитро улыбается моё второе «я»: «ты чё, приятель, собрался доброе дело сделать?», — такая кривая, очень неприятная улыбочка; и тут же, какая-то мощная сила отбрасывает меня назад, в общую колею эгоистического поведения всех окружающих, и неважно — это «доброе дело» я всё-таки сделал или нет, всё равно, внутри себя я уже знаю, что ничего хорошего у меня не получилось! В лучшем случае, я опять был лишь хорошим актёром. Прям какое-то безумство, достоевщина, как модно сейчас говорить!

Но человек такое существо — оно ко всему привыкает. Так и я, понемножку начал к этому состоянию «болота» привыкать; помог и тот же Достоевский, и другие «мои заочные друзья», как я их называл. Перечитывая их, я находил описания похожих внутренних состоянии, и мне было приятно, что я не одинок в своём безумстве. (А фразу своего любимчика Фридриха: «все кругом только тем и озабочены: что бы ещё притащить себе домой», я выписал на отдельной бумажке и повесил над своей кроватью.) Надо ли говорить, что я презирал всех тех, кто ежедневно ходил на работу, которую, в большинстве своём, они не любили, но которая приносила деньжата. Это состояние добытчика я презирал и в себе самом, и в других, и жил в гордом одиночестве. Хотя и в нищете. Погрузившись в медитацию я, конечно же, безумно любил весь мир и всех людей, потому, что я всё ещё оставался большим романтиком, но это была любовь по большей части абстрактная; в реальности же она почти никак не проявлялась. Кроме тех занятии по медитации, которые я проводил среди творческой молодёжи, в основном это были студенты из Академии живописи, больше ни чем полезным для общества я не занимался.

Я считал себя начинающим трезветь среди пьяных, и часто говорил Алише: «Видишь ли, я уже не могу впасть в то детское состояние неосознанности, в котором купается множество окружающих нас сограждан», — и она верила мне. Потому что была мудрой девушкой. И ещё: мой медитативными практиками расшатанный ум легко поверил во всемирную теорию заговора. В одной своей статейке, которую, естественно, не хотела печатать ни одна серьёзная газета, я написал: «Однажды человеческое общество породило СИСТЕМУ, которая, как некий ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ СГУСТОК ТЁМНЫХ СИЛ, функционирует безотказно, потому что все участники этой СИСТЕМЫ, то есть люди, являются носителями и рабами своих эго-программ, через которые они и подсоединены невидимыми проводами к СИСТЕМЕ. Все мы соединены меж собой таким образом, что этот МОНСТР, в случае чего (если какой — то безумный гражданин, всё же взбунтуется) мгновенно реагирует на сбои в своих владениях, тут же протягивая свои щупальца, (то бишь, направляя сумму энергии неосознанных граждан на подавление очага бунта), чтобы исправить мелкие нарушения в отдельных частях своего ОРГАНИЗМА. Поэтому, больших сбоев и не бывает. (Революции разного толка включены в программу этой СИСТЕМЫ!) Бесчувственная машина, пожирающая тончайшую энергию самосознания людей работает безотказно. Но есть исключения среди некоторых индивидов. Непонятно откуда, на генетическом уровне появившиеся так называемые дивергенты. Это мы — те просыпающиеся, которые узрели весь абсурд происходящего. Мы также видим и то, что отдельные исполнители, — своего рода винтики и гайки СИСТЕМЫ, — каждый по отдельности могут быть даже в чём-то приятными людишками, если их глубоко не затронуть. Можно сказать, они — невинны в своём невежестве, которое проявляется в страшной агрессии друг против друга, если чуточку всё-таки задеть их интересы; и особенно эта агрессия выливается на тех, кто начинает пробуждаться.»

Кстати, в то время на другой стороне полушария как раз создавался знаменитый фильм «Матрица», и вместе с создателями этого фильма я находился в том же энергетическом потоке, — для информационного поля Земли нет временных и пространственных ограничений. Но к тому моменту, мой «меч медитативной осознанности», если так можно выразиться, был недостаточно отточен, чтобы видеть все мельчайшие провода, все магистрали и шланги, которыми МАТРИЦА осуществляла управление общественным сознанием, поэтому я был не уверен насколько реальна картина, которая открылась перед моим взором. Естественно я часто сомневался, неделями пребывал в отчаянии: возможно это моё видение — всего лишь фантом, иллюзия, не имеющая к реальности никакого отношения, а я — безумец?! Мои «заочные друзья», книги которых я перечитывал по нескольку раз, — все они так или иначе также замечали в первую очередь своё бурно разросшееся «эго», над которым они пробовали то шутить, то убежать от него в блаженство алкоголя, то ещё куда-то, но это «второе я» всегда их догоняло, и через «тёмные ущелья подсознания» МАТРИЦА опять и опять пробовала управлять даже избранными. Так что, были люди, которые осознавали всё современное общество, как слепок, как искусственный клубок эгоистов, который постоянно стремится рассыпаться; и от этого видения их жизнь невольно превращалась в трагичный фарс, потому что изменить что-либо не виделось возможным…

Меня в то время, кроме медитации, на плаву поддерживала лишь дружеская рука Алиши и некоторая порция вина, к которому я здорово пристрастился. И вот пришёл Юрис. Говорят, что когда-то на землях древних Балтов (предки Прибалтийских народов: литовцев, латышей) долго бушевала эпидемия чумы, а когда она закончилась население столь уменьшилось в числе, что когда люди на своём пути встречали человеческие следы, они целовали эти отпечатки, как самые драгоценные знаки… Юрис в какой-то момент, когда моё сознание начало растворяться в блаженстве алкоголя, вдруг показался этим драгоценным знаком: он лил бальзам на мою душу, и мне было не так уж важно, о чём он говорил. Я чувствовал себя уставшим, мне осточертела даже медитация… Это мог быть и другой человек, (ну, попался Юрис), и другая тема разговора, (ну, рассуждал он об общине Виссариона), — так на мосту случайный прохожий, заговорив о самых простых вещах (например: «какой чудесный сегодня вечер, не правда ли, молодой человек?»), останавливает прыжок самоубийцы. Я видел прекрасные глаза Алиши, с экрана нашего старенького «видика» говорил симпатичный молодой Виссарион, говорил про любовь, и, по мере того, как опустошалась бутылка «Кагора», я смог и вовсе расслабиться (а это редкий случай в моей тогдашней «заумной» жизни), и приблизиться к ощущению того простого, земного счастья, к которому стремятся все обычные люди. Но это длилось недолго.

«Избранный уже никогда не сможет войти в мир наивной непосредственности», — шальная мысль быстро вернула всю тяжесть моего бытия. Когда Юрис ушёл, у нас с Алишей состоялся вот такой отрезвляющий разговор:

— Ты давно знакома с этим учением Виссариона? — спросил я.

— Месяц назад в центре «Русской культуры» я встретила Юриса. Он дал мне почитать книгу своего Учителя.

— Что ж ты раньше мне об этом не рассказывала?

— Я говорила, не помнишь?!. Дарунас, ты часто не слушаешь всего того, что не вписывается в твою картину медитативного мира.

— Почему книгу не показывала?

— Хотела показать, но ты отказался. «Всякой ерундой нет смысла забивать свои файлы», — вот, что ты говорил. Опять не помнишь!?.

— Я помню всё, что нужно помнить! — У меня начались появляться явные нотки недовольства, и Алиша это уловила.

— Дарунас! Посмотри в каком состоянии ты находишься! К тебе невозможно подобраться — ты стал до такой степени раздражённым, ты злишься на всё и вся!

— Ну, ну… и дальше?

— Я, в отличии от тебя, прочитала «Последний Завет», и собираюсь ехать в Общину.

Я с тревогой ощутил, как последняя нить, связующая меня с жизнью, начала обрываться, — рука Алиши как будто выскальзывала из моей, — она потянулась к далёкому Учителю.

— Ты покинешь меня? Оставишь одного против МАТРИЦЫ? — Я наблюдал, как во мне поднимается эго-слезливая гадюка жалости к себе из набора программного обеспечения СИСТЕМЫ в сто крат мощнее любого «виндоса»; наблюдал, но не было никаких сил противостоять ей.

— Ты бредишь, милый! Нет никакой МАТРИЦЫ, это всего лишь фильм, твоя голова слишком переполнена знанием. Открой своё сердце! Поехали вместе к Учителю Любви! — Она подошла ко мне совсем близко, взяла мою руку в свою маленькую ладонь и прижала к своей груди. Но я, точнее эго-слезливая гадюка во мне, оттолкнула её… Алиша заплакала. Мне даже «Кагор» стал противным… Несколько минут Алиша плакала. Потом начала говорить: — Дарунас, миленький, ты хороший, добрый человек. Но тебе сейчас нужна помощь. Ты многое осознал медитируя, и поделился со мной. Ты был моим учителем, но ты не дошёл до конца по этому пути самопознания. А природа мстит каждому, кто попытался приоткрыть Её тайны.

— Ты хорошо усвоила мои уроки. — С этим нельзя шутить. Нужна окончательная победа. Где-то в своей медитации ты запутался. И в одиночку тебе не справиться. Сейчас твои нервы расшатаны, и можно сказать, ты болен. Той любви, про которую говорил, ты больше не излучаешь. Вот почему многие из твоих учеников покинули тебя. Ты начал излучать гнев и раздражение, хотя твои речи по-прежнему на слух сладки, но это уже пустая интеллектуальная игра. Я помогу тебе, и мы пойдём дальше.

Увидев в каком тяжёлом состоянии я нахожусь, Алиша добавила:

— Или, если тебе так лучше — ты поможешь мне… Просто надо признать, что наш поиск зашёл в тупик. Пойми, Учитель даст нам недостающее. Хоть раз доверься мне! — Ну и катись к нему! — Я не верил, что такое могу произнести своей доброй, милой Алише, но вырвались именно такие безжалостные слова. Она вновь плакала…

— Мы должны ехать вместе! — через слёзы выдавила она, но я продолжал: — У меня не может быть Учителя, хотя у каждого я могу чему-то поучиться, ты это прекрасно понимаешь! — Дарунас, тебе сейчас просто очень больно, — умоляла Алиша. — Больно!? Да что ты знаешь про боль? Про боль обнажённых нервов! Когда тебя растаскивают за эти обнажённые нити! Растаскивают на куски самые близкие люди. Это и есть суть проявления МАТРИЦЫ! Она действует из-за угла: когда ты открыт казалось бы самому лучшему другу, в самой доверительной беседе; вдруг обнаруживаешь, что из него протягивается щупальца МАТРИЦЫ. И ты не успел опомниться, как этот жадный кровосос в лице твоего лучшего друга впитывается в твою сонную артерию! От неё не укрыться и не сбежать, она всепроникающе!.. Но наверняка и у МАТРИЦЫ есть слабые места. И я их найду. Алиша плакала… Но плачь её потихоньку начал переходить во что-то иное… что-то не совсем обычное. Вдруг я увидел, как лицо Алиши начало меняться: сначала оно стало каким-то пугающе смертельно бледным, потом пробил румянец, который всё ярче раскрасил всё её лицо. Но самое необычное и самое странное было то, что все последующие минуты она сохраняла абсолютное спокойствие. И эта успокаивающая нежность перетекала ко мне. Вдруг я ощутил, что Алиша становится проводником неких могучих сил природы, которыми, как я потом убедился, владеют только женщины. Они способны более легко отказаться от СВОЕГО ЭГО. И тогда возможно всё: как птица Феникс любящая женщина способна принять смерть, чтобы потом воскреснуть, и воскресить своего возлюбленного. Глаза Алишы говорили: «Я просто тебя люблю». И это было без сомнения так. Моя боль начала отступать. Я почувствовал своё раздражение как энергию, как свою собственную энергию, и тут же эта энергия ненависти — к почему-то враждебному ко мне миру! — начала перетекать в энергию любви. Щупальца МАТРИЦЫ отвалились. Я подошёл и обнял Алишу, она обнимала меня. Было легко и радостно. Мы обнимали весь мир, любили его, на мгновенье он перестал быть враждебным. Мы были победителями, на время МАТРИЦА отступила…

На следующее утро я начал понимать, что путь, который приведёт к победе над МАТРИЦОЙ, сейчас лежит через Сибирь, и насколько тесно этот путь связан с моей женщиной. На этой точке линии наших судеб никак не должны расходиться. Да, мы едем вместе! — Долгие месяцы, когда друзья и ученики один за другим оставляли меня, Алиша продолжала находиться рядом. Это была могучая жертва, которую она положила на алтарь наших чувств. Жить с таким раздражённым человеком, каким в тот период жизни был я, возможно было только имея большую силу любви. Я проникся желанием отблагодарить эту удивительную женщину.

Ну что ж, посмотрим, что это за Учение нас ждёт в Сибири, у подножия великих гор (так в древности именовали массив гор центральной Азий: Алтай, Саяны). Что приготовил для нас этот, как его… Виссарион? Ну а МАТРИЦА подождёт своего часа, — пока я не был готов сразиться.