Армагеддон – дарующий жизнь. Откровения сектанта

Арунас Мачюлис

Действие романа основано на реальных событиях. Проникая в глубины подсознания, вы вместе с героем Дарунасом, после неожиданно разворачивающихся событий, оказываетесь в секте, где с вами начинают происходить странные события. В романе есть и любовь, и эротика, и чакры, и просветление, и даже новейшая теория омоложения. Какую информацию сумеете взять для себя вы, дорогой читатель, это зависит от чистоты вашего сердца. Ведь подзаголовок книги гласит «для избранных»…

Глава 2

Знаки на пути

«И самый длинный путь начинается с первого шага»

Китайская пословица

Некоторое время ушло на оформление виз, где было отмечено, что на территории России нам разрешено находиться не более трёх месяцев. Этого вполне достаточно, чтобы убедиться — что же там происходит в далёкой Сибири. В начале апреля, то есть всего через месяц после того, как Юрис принёс весть о Свершении, мы уже были готовы отправиться в путь. Трудовая деятельность, которой я занимался в качестве учителя по медитации, в СИСТЕМЕ не была особо востребованной, поэтому мне не приходилось отпрашиваться с работы или ждать отпуска. С СИСТЕМОЙ я был связан минимально, поэтому в любой момент мог двинуться куда угодно, как вольная птица. Правда, плата за такую свободу, которую я ценил больше всего, была высокой: лишь мизерное количество фантиков (то бишь деньжат) мне удавалось как-то добывать случайными заработками. Между прочем, я подрабатывал в том числе и статистом-позировщиком в Академии Живописи, где, используя свои навыки по сосредоточению, надолго замирал в требуемой позе, пока студентки тщательно прорисовывали в своих мольбертах все детали моего обнажённого тела. Для меня это было упражнением, ведь в молодости, ещё в школе я был очень застенчивым мальчиком, который краснел безо всякой причины. Я мог, допустим, покраснеть за того, кто стоял у доски и не мог ответить на вопрос учительницы, — то есть я краснел за других, не говоря уже о ситуациях в которые попадал сам. В кругу мальчиков подростков надо мной подшучивали, когда один, показывая на меня пальцем, неожиданно проговаривал: «А давай-ка ты сейчас покраснеешь!» И я краснел… Все смеялись, мне было до жути неловко, но я не мог ничего сделать, и краснел… Я краснел и тоже смеялся вместе со всеми. Обиду на своих друзей я не носил, просто понимал, что нужно что-то с этим делать. И я боролся внутри себя, делал всякие неприсущие шаги; и если я стеснялся своей наготы, значит — я должен был позировать перед студентками Академии!.. Так что, ехать в Россию мы собрались достаточно быстро; Алиша также была в то время почти свободной: она заканчивала Вильнюсский университет, кафедру славянской филологии, и как раз в те дни писала дипломную работу, которую решила закончить уже в пути. Кстати, её работа называлась «Русский мат: этимология и семантика нецензурных выражений», думаю, об этом мы ещё поговорим… Ехать мы решили поездом, потому что на самолёт нам не хватало денег. А умение терпеливо ждать — это одно из основных качеств, которую я приобрёл медитируя, и которой учил тех немногих, кто был готов вместе со мной спускаться на самое дно своего подсознания, чтобы вернуться оттуда с… ещё большей печалью. А кому нужна печаль?! Хотя — это правда: чем глубже нырнул, тем более тонкие законы мира открываются. И ничего нового я здесь, не открываю. Говорят: «Познай себя, и ты познаешь весь мир,» — но, всегда забывают добавить: «И тем больше печали ты познаешь». «Жизнь — это страдание,» — говорил ещё Великий Буда.

В Москве мы пересели на другой поезд, и когда перекатили Уральский хребет, загадочная Азия подала нам свои знаки. Надо сказать, что я был приятно удивлён тем уровнем российской действительности, в которую мы так неожиданно въехали. В моём представлении, в этой большой стране, особенно в зауральских просторах Сибири, жизнь общества должна была протекать в своём первозданно-диком виде. Я готовился увидеть чуть ли не картины из фильмов о «диком западе» времён освоения Америки, где на состав могут напасть индейцы (в русском варианте: какие-то предки местных племён, воинов Чингиз-хана), а в самом поезде пьяные, ну не ковбои, а русские уголовники со сплошь татуированными телами, устраивают дикие драки. К счастью, ничего похожего мы не встретили, и никаких приключений в поезде не испытали. За окном мимо нас проплывали города, правда, необычно гигантских размеров. Я видел, необычную для меня, огромную массу населения, и представлял грусть одиночества в глубине каждого. Это были такие же люди, и не важно, что их скопления непривычному взгляду казались гигантскими. Люди везде были одиноки. Хотя никто этого одиночества в сердце своём вам не выдаст, да и сам себе часто в нём не признается! Страх! — вот что движет населением: лучше уж со всеми как-нибудь дожить, хоть в МАТРИЦЕ, хоть суррогатом неистинных чувств переполненным, да зато вместе, дружно со всеми… А так, на внешнем плане всё было o’кей: стелились асфальтированные дороги, а по самому поезду часто ходили строгие милиционеры, внушавшие доверие к порядку. И всё же был один, особый штрих русской действительности того времени, когда люди учились выживать по новым правилам рыночной экономики. Страна была похожей на большой базар, люди учились продавать, — для многих это было и непривычно, и стыдно. Но это был единственный способ выжить. По поезду также ходили всякого рода продавцы. Продавалось всё, что только можно было продать: пирожки, детские игрушки, шерстяные свитера, книги, бижутерия, дорогие сервизы и многое другое… Книгами торговали глухонемые. Через них-то и проявился первый знак. Двое мужчин среднего возраста ходили по поезду, разнося литературу эзотерического толка. Я с некоторым интересом наблюдал за ними, как они переговаривались между собой языком жестов. Полчасика назад они ушли в конец поезда, и сейчас возвращались обратно. Один шёл несколько выдвинувшись вперёд, раскладывая книги на столиках перед пассажирами. Второй двигался вслед за ним, знаками предлагая что-нибудь купить, но чаще всего ему приходилось безмолвно собирать свой товар и уносить дальше. Покупательная способность населения в эти годы депрессии в стране была весьма ограниченной.

Когда глухонемой выложил перед нами свои книги, мой взгляд, лениво блуждающего пассажира дальнего следования, проскользнул по обложкам. Вообще-то, к тому моменту своей жизни я почти перестал читать книги. Поупражнявшись в самонаблюдении, начинаешь понимать важность незагромождённого ума. Всю инфу можно получать прямо из пространства, а её качество зависит только лишь от тонкости настроя инструмента, то есть психики. Когда глухонемой выложил перед нами свои книги, я заметил, что моё внимание всё же застряло на одном названии. Оно как будто было подчёркнуто для меня. Мне показалось это странным, как и всё, что произошло потом, в течении нескольких минут. Книга называлась: «Тайное знание народов Северной Европы. Руны против МАТРИЦЫ». Когда подошёл второй мужчина, я уже пристально глядел на книгу. Увидев мою заинтересованность, он присел рядом. Кроме нас с Алишей в купе больше никого не было. Притом Алиша дремала на верхней полочке.

Тут и случилась эта интересная штука превращения. Мужчина вдруг достал из кармана какую-то смешную шапчонку в сине-красных квадратиках и натянул себе на голову, превращаясь в средневекового шута-джокера. В следующее мгновение «глухонемой» заговорил, и при том заговорил на манер старославянского какого-то возвышенного стиля:

— Барин и барышня едут с необычной миссией. Позвольте-с погадать на рунах. — Позволяем, — сквозь сон пробормотала Алиша, даже не открывая глаз. И это мне тоже показалось странным, так как потом она лишь смутно смогла вспомнить весь этот эпизод. Да и я потом засомневался: случилось ли это на самом деле или являлось плодом моего воображения, игрой подсознания, когда уставший от длительного путешествия впадаешь в состояние между сном и явью. Кстати, это промежуточное состояние очень интересно само по себе, и даже последнее время появился такой модный вид медитации: Тэта-медитация — слышали такую? — медитация на пограничном состоянии — между сном и явью. Как бы там ни было, у меня на сей счёт есть своё твёрдое убеждение: и наши мечтания, и сон, и разные ощущения, которые мы испытываем погрузившись в медитацию — это всё наше, родное, всё живёт внутри нас, ожидая своего часа, чтобы, выходя однажды наружу, удивить нас и всех окружающих… А загадочный шут в то время стал нашёптывать мне на ухо странные слова: — Итак, друзья, вы едете в секту Виссариона. И вам конечно же известно, что согласно правительственному докладу, эта секта считается тоталитарной и самой опасной сектой для государства среди множества других проявившихся сект в наше смутное время. Но нам это не так важно, не правда ли? — Он как-то даже попытался подмигнуть мне одним глазом заговорщика. — Мы ведь не собираемся стоять на страже закона. Хотя… как посмотреть, мы ведь тоже являемся своего рода стражами, но стражами закона более тонкого, астрального мира, не правда ли, Дарунас? — Он неожиданно произнёс моё имя, и это ещё сильней меня напрягло. — Вообще-то, ещё лучше, что секта, в которую вы отправляетесь оказалась самой-самой!.. схе, схе, схе, — он противно захихикал, — как говориться в правительственном докладе — самой тоталитарной. В этом случае — чем хуже, тем лучше! — Он многозначаще поднял свой указательный палец вверх, и опять отвратительно схихикнул. — Постой приятель, — я сделал попытку остановить странного собеседника, — говори прямо, что тебе нужно, и вообще, кто ты такой, и откуда знаешь моё имя?! Но для этой сущности сказать что-то прямо, видимо, противоречило его сути. Да, да! — Этот шут в смешной шапчонке в сине-красных квадратиках сейчас уже больше напоминал не человека, с ясными очертаниями лица, границами тела, а именно какую-то расплывчатую сущность, астральное облако, которое то растекалось в состояние болота, заманивая туда и собеседника, то опять конденсировалось вокруг очертаний некоего человека-змея, который продолжал изливать свой яд сладким голосом бога Локки (бог чёрного юмора в древнескандинавской мифологии).

— Имя?.. Имя твоё разгадать на нитях Рун, которые тончайшим узором пронизывают всё материальное Бытие, не составляет труда и начинающему волшебнику. А у меня, мил друг, есть опыт. Опыт веков! —

Он сделал знаменательную паузу, а потом продолжил:

— Да-Рунас. На тонком плане это значит — Тот, Кто Владеет Рунами. А откуда я это знаю — лучше не задавайся этим вопросом. И про то, о чём ты думаешь больше всего, я тоже знаю. Да, да — МАТРИЦА! Она существует, она реальна! Но про это мы поговорим как-нибудь в другой раз. А сейчас, просто поверь, что есть ещё в мире мастера своего дела, — он опять хихикал… — Так слушай, что я тебе скажу, — он наклонился ко мне ещё ближе. — Семь лет ты будешь мучиться в этой мясорубке секты. А когда пройдёшь чистилище, ты приобретёшь качества настоящего воина, ты будешь готов получить знания, сокрытые в твоём имени. — Как мучиться?! Я не собираюсь мучиться! Какие знания? — я сопротивлялся чувствуя себя прижатым в угол.

— Знания, сокрытые в глубине веков… Знания о тайной силе Рун… ДА-РУНАС — тот, кто Дарит Руны. Но сначала ты должен осознанно овладеть техникой Рун. Пока что ты — лишь потенциальный Владыка Рун. Запомни это… — Здесь голос этого змея начал слабеть. — Мы ещё встретимся… — услышал последние слова, и стал свидетелем того, как мой собеседник начал таять, а вскоре и вовсе захлебнулся в жиже собственной лужи, в которую растеклось астральное облако только что сидевшей передо мной твари. Когда я пришёл в себя, то увидел, что стопка книг всё ещё лежит на столике. Я начал перебирать, но той, с подчёркнутым названием уже не было. На полу передо мной быстро испарялись последние капли лужи. Когда подошёл второй глухонемой, и молча стал собирать книги, мои нервы не выдержали — я вскочил на ноги; какие-то сумбурные слова полетели из моих уст на бедного глухонемого. Я кричал и про книгу, и про дурацкую шапочку. Но глухонемой только жал плечами и непонимающе качал головой. Взволнованный я чуть было не вцепился ему в грудь, захотелось хорошенько потрясти этого мерзавца. Но тут открыла глаза Алиша:

— Palik jį ramybėj! Jis čia niekuo dėtas. Užplikyk prasau arbatos.

(здесь на литовском: — Оставь его! Он тут ни при чём. Сделай чай, пожалуйста.)

Сказала она слезая с верхней полочки.

Я сел на место и успокоился, понимая, что этот жизнью забитый мужичок к странному гостю, только что посетившему нас, не имеет никакого отношения. Глухонемой тем временем поспешно сгрёб свои книги, испуганно подглядывая то на меня, то на Алишу, и быстро удалился. Я принёс кипяток, и за чаем мы с Алишей обсудили случившееся:

— Tu miegojai?

— Pusiau. Ta būtybė slopino mano sąmonę.

— Aisku. Kažkas pasinaudojo kurčniabylio astralu. Regis, esame sekami.

— Panasu, kad taip.

(на литовском: Ты спала? — Наполовину. Эта сущность тормозила моё сознание. — Понятно. Некто использовал астрал глухонемого. Кажется, за нами следят. — Похоже, что да.)

Второй знак пришёл в виде сна. В последнюю ночь нашего длительного путешествия в душном вагоне я долго не мог заснуть. Всё думал, что нас ждёт на новом, незнакомом месте, строил какие-то планы… Под утро провалился в глубокий сон. И вот снится мне, что я — участник чайной церемонии на территории какого-то замка в средневековой Японии. Мы, двое гостей, сидим в маленьком Чайном домике на окраине владений феодального замка, где строго убранный парк переходит в дикий лес. Стоит зима. Деревья покрыты толстым слоем дальневосточного снега, на чёрных скалах также висят белые шапки. Чёрно-белый пейзаж… Если провести линию, — подумалось во сне, где белый снег соприкасается с чёрным цветом скал, получится тонкий переплёт, иероглиф — загадочный знак страны вулканов, которые пока отдыхают под толстым слоем снега. И только дымящаяся вершина Фудзиямы напоминает о тайне великой силы огня, таящегося в недрах земли…

Мастер Чайной церемоний пока стоит к нам спиной, и что-то перебирает в своих нехитроумных инструментариях: миски, чайничек и коробочки, в которых замкнуто волшебство отрезвляющего напитка. Его строгое чёрное одеяние в стиле дзен-монаха, и начисто бритая голова, как будто ещё раз подчёркивают — ничего лишнего здесь не должно быть. Единственная мысль, которой дозволено пока витать в пространстве Чайного домика — это мысль об… отсутствии мыслей. Мы, два гостя, сидим напротив друг друга скрестив ноги на маленьких специально для ритуала предназначенных скамейках, почти на полу, и пропитываемся духом отсутствия мыслей, исходящим от терпеливой спины хозяина церемоний. И хотя наши глаза слегка опущены, происходит глубокое исследование друг друга…И долгое молчание уже висит между нами. И ещё большим терпением испытывает нас спина дзен монаха, потому что на тонком плане продолжается сражение. Два воина, два самурая, продолжают бороться в своих умах, две энергетические оболочки соприкоснувшись друг с другом по инерции стараются одолеть друг друга — таков закон материального мира, такая традиция. Но здесь, в Чайном домике происходит ритуальное сражение. Это — исследование на прочность закалки меча осознания, лёгкий массаж для укрепления психики воинов: Дзин, дзин — мыслеформы отскакивают от доспехов астрального плана, созданных нашими умами. — Дзин, Ддзин, — усиленные двойной энергией осознания, мыслеформы бегут по спине монаха в чёрном, стремительным вихрем резко разворачиваются, скользя по его бритой голове, и медленно, но с ещё большей силой возвращаются в точки сборки дань-тяней его гостей. (Дань-тянь — место силы в человеческом организме, чуть ниже пупка.) Процессом общения, обмена и накапливания энергий руководит сам хозяин — Мастер Чайной церемонии. И вот наступает миг, когда энергий накопилось предостаточно — последняя мысль, в которую были согнаны все мысли этого печального мира, — мысль «об отсутствии мыслей» — наконец-то она сама взрывается. Мастер разворачивается к нам лицом, и… густое Безмолвие окутывает пространство. Оно — в полных чашках чая, Оно — в вяжущем вкусе волшебного напитка, Оно — в пустых чашках и в сдержанной улыбке строгого монаха… И тут лицо молодого самурая, сидевшего передо мной начало меняться; как иногда бывает во сне: снится один человек, а потом он вдруг перетекает в образ другого. Его губы сложились в мягкую улыбку, в которой всё больше проявлялись знакомые черты. Я почувствовал, что передо мной сидит хорошо знакомый человек. Но кто же он? И тут мы как-то одновременно подняли глаза, и наши взгляды встретились. И хотя наши умы по инерции всё ещё сражались, — наши сердца уже были открытыми. Да, сейчас уже не было никаких сомнений — передо мной сидела Алиша, такая же прекрасная и стройная, несмотря на то, что на ней была одежда воинствующего самурая. Наш поединок превратился в танец любви. В моём сне наконец-то мы перестали играть в прятки и уже не стесняясь своих чувств, выплёскивая из себя всё новые и новые виды энергий, закружились в танце. В этом вихре вокруг нас уже кружились и чашки, и миски, и столик с волшебным напитком… В этот танец любви астрального плана был вовлечён даже монах, Мастер чайной церемоний. Он не ожидал такого поворота событий, и лицо его начало приобретать даже некоторые оттенки страха. Земного блаженства для монаха оказалось явно слишком много. Но вскоре его взгляд, а потом и рука потянулись в сторону окна, пытаясь донести до нас что-то важное. Мы с Алишей вслед за ним посмотрели в эту сторону. Там, за окном, цвела вишня! Вокруг всё было покрыто снегом, и лишь одна вишня прямо за окном стояла вся в цвету. Это было чудо! — Сакура! — шептали губы удивлённого монаха. — Сакура…, — повторяли мы вслед за ним…

Так я и проснулся глядя на блаженную улыбку монаха.

Некоторое время я ещё лежал с открытыми глазами осознавая этот вещий сон, как благоприятный знак для наших отношений с Алишей, когда наши сердца всё более открывались друг для друга. Потом почувствовал душноту. Вагон на этом последнем отрезке нашего пути уже был переполнен, в основном люди спали, кто-то храпел, пьяный мужик из соседнего купе кого-то ругал во сне. Было невыносимо жарко и отдавало потом. В том числе и от Алиши, которая лежала рядом. «Насколько возвышенна может быть человеческая природа, и насколько несовершенно пока ещё наше тело», — проскользнула мысль, когда я осторожно освобождал онемевшую руку, стараясь не разбудить свою подругу. Но тут по вагону уже забегали проводники громко объявляя: — Абакан! Вставайте, товарищи пассажиры, через тридцать минут Абакан! Ранним холодным утром мы сошли с поезда.