Лиззи

Артур Болен, 2022

40-летний «авторитет» подводит неутешительные итоги свой жизни. Семьи нет, друзья погибли на «фронтах» бесконечной криминальной войны. Спасение он ищет в деревне своего детства и там встречает 14-летнюю девочку Лизу, которая навсегда меняет его судьбу. Содержит нецензурную брань.

2 глава

И вот — «стою один я на дороге». К несчастью, я был умным. Нет, правда, я не дурак. Всегда много думал. Я закончил Университет. Ага, юридический, с красным дипломом. Я не мог с головой уйти в пьянство, как мой школьный товарищ Петька, Царствие ему небесное; пробовал уйти в блуд, подхватил трихомонаду и едва не погиб, нарвавшись на клофелинщицу… Накопительство уже не утешало меня, а зависть врагов уже не взывала к сладким мечтам о возмездии. К тому же, потеряв свой бизнес, я потерял и многих врагов, которые с облегчением проводили меня «на покой» и даже поминали теперь добрым словом. Как-то вечером, после бани, я сел перед зеркалом, достал тетрадь и жирно вывел: «Дневник». Решил начать новую жизнь. Сначала подвел итоги. 40 лет позади. Что важного было? Стал вспоминать. Тут главное не умничать — несколько секунд на размышления. Я вспомнил полуденный зной, заводь речушки, поросшей лопухами кувшинок, под кустами плакучей ивы, мы, пацаны, плещемся и дурачимся в неглубокой, темной воде, а неподалеку, на берегу стоит дядя Коля в своей вечной серой фуфайке, выцветшей фуражке, с удочкой из ореховой лозы и ругается на нас — мешаем ему ловить рыбу! Не то… Спортивный лагерь за Зеленогорском, утренний кросс к лесному озеру. Свежо, воздух густо напоен хиной, сосны и трава блестят и сверкают на солнце от росы. Мы с Серегой пыхтим, задыхаемся, отстаем умышленно от основной группы, прячемся в лес, чтобы торопливо накидать в рот спелой черники, пока тренер не увидел, пока комары не заели, а заодно успеваем опростать просыпающийся всегда с опозданием кишечник… А вот еще Надька… Десятый класс. Весна. Она в школьном платье, из под которого выглядывают коленки, на которые я зырюсь, зля ее; она стоит передо мной посреди комнаты и, гневно размахивая тетрадкой, выговаривает строго: «Олег! Мне поручили взять тебя на буксир, но я не обязана за тебя делать уроки!» Дуреха! Она и не подозревает, что классная попросила ее взять меня на буксир по моей просьбе! Потому что я хотел видеть Надьку всегда, злую и добрую, смешливую и строгую, потому что хотел сказать ей что-то главное, а когда видел, то у меня в животе начинался целый симфонический концерт и я превращался в безвольного тупицу. Университет. Первая сессия. Новые друзья. Мы сидим в пивном баре «Медведь» возле «Чернышевской», и Андрюха читает вслух свои гениальные стихи, и у меня сердце замирает от мысли, что я вот так запросто сижу с гениями и пью с ними пиво, вместо того чтобы записывать в блокнот каждое слово. А потом… Потом помню бетонный пол, стены, облицованные белой плиткой, и огромную вишневую лужу крови, посреди которой лежит неестественно вывернутая изуродованная лысая голова и белого как смерть банщика с красными от крови ладонями и его испуганный голос: «ребята, уносите его! Куда угодно, уносите быстрее. Я тут все замою, до утра высохнет». Это кажется 92 год… В 94 помню тусклый зал ресторана на Васильевском, пылающий от возбужденияСерега, склонившись ко мне через стол, шепчет со свистом: «Олежек, если выгорит — мы с тобой в шоколаде до конца дней! Ты представляешь? Главное сейчас, чтоб все в цвет было!» Потом морды, морды, морды… Смоленское кладбище, опять морды… Рассказывали, что Вячеслав умирал в гостиной своего домика на Кипре долго и мучительно. Его привязали к стулу и пытали на глазах у его секретарши. Как показала экспертиза, секретарша выплакала почти литр слез, прежде чем принялись за нее. Дальше вспоминать не хотелось…

Основной итог жизни — полная жопа. Кажется, у психологов это называется кризисом среднего возраста. Когда взрослый мужик начинает догадываться, что его круто на-бали. Все эти дяденьки и тетеньки из телевизора, которые каждый день обещают, что если купишь правильную банку «Фанты», то остановишь крутейший автобус и все у тебя будет путем. Смех-смехом, но попадаются на эту удочку все. Даже самые умные. И когда у самых умных открываются глаза, они делают вид, что все идет нормально, главное не останавливаться и покупать, покупать, покупать! Правду говорю. У меня был приятель, владелец крупной строительной фирмы — красивый, умный, образованный мужик. Как-то под настроение, в ресторане, я спросил его в лоб: в чем он видит смысл своей жизни? Александр (так его звали) отнесся к вопросу серьезно, поставил рюмку, вытер губы салфеткой, задумался, (он хотел быть честным!) и ответил: «Каждый месяц — в последних числах — я покупаю себе новые швейцарские часы. У меня их уже тридцать штук скопилось!». Я ждал, что за этим последует. Но это и был ответ! Клянусь! Больше сказать ему было нечего! Передо мной сидел идеальный потребитель! Видимо я был ошарашен, потому что Александр, взглянув на меня, встревожился:

— Печень? Переходи на сухое. Здоровье надо беречь смолоду, потом поздно будет.

Впрочем, если надоело покупать, то можно прибавить темпа в беге, что бы пот заливал глаза и прошлое не наступало на пятки.

Итак, друзья ушли навсегда. Силы еще были, идей — никаких. Творчество? Рисовать я не умел, сочинять музыку тоже, пробовал писать, но не знал о чем, а если знал — боялся. Увлекся ЗОЖ, полгода сидел на овощах и фруктах, потом два месяца обжирался жареной грудинкой и сливочным мороженым с орехами, клубничным сиропом и горьким шоколадом. Пытался стать философом и неделю жил по новейшей американской методе «здесь и сейчас», пока не позвонила жена и двумя фразами не спихнула меня в прошлое, а заодно пообещала, что и в будущем меня не ждет ничего хорошего.

Уже и не помню, как мне пришла в голову идея поехать в деревню. Был у меня тыл. На самый крайняк. Деревня Елагино на Псковщине. Там жила одиноко моя двоюродная сестра Лена, сельская учительница. Крохотная речушка из моего детства — это оттуда. Это была моя маленькая тайна в последние годы. Несколько постыдная. Помню, как мы лежали с Майей на узкой полоске песка перед прозрачной лагуной в тени мангровых зарослей и наблюдали за крабиками, которые суетливо бегали с места на место в поисках своей загадочной, крабьей доли. Начинался прилив и прибой на горизонте пенился и рокотал с угрожающей силой.

— О чем думаешь? — спросила жена — Почему такой страдальческий вид? Скучаешь?

— Ага — ответил я — Скучаю. По деревне.

— О, Боже! — Мая не на шутку рассердилась — Опять березки, избы и навоз! Не надоело? Ты посмотри вокруг! Это же рай! Натуральный рай! Как можно думать здесь о твоей… поганой речке. Посмотри на этих рыбок! Это же Мальдивы!

Вокруг и правда был рай и серебристые рыбки выскакивали вдруг целой тучей из воды, преследуемые под водой каким то невидимым хищником, а мне было хреново. Наверное, не в райском острове было дело. Скорее всего именно тогда я понял, что ни фига у нас с Майей не выйдет. Иногда так хотелось прижаться и всплакнуть на чьей-нибудь груди! Но даже если бы я на это решился, грудь Майи была бы последней в списке.

…Приехал я в деревню в начале июля. Вкатил на своем немецком «танке» так что пыль столбом поднялась и цепные собаки взвыли от страха.

Сеструха всплеснула руками, всплакнула, накрыла на стол. Дом, который я помнил с детства, постарел изрядно. Он встретил меня старческой, трескучей бранью еще в сенях, а в комнатах стонала и жаловалась на немощи каждая половица. И грязные потолки вроде бы ссутулились, и окна помутнели. А в остальном все было как прежде: цветной, допотопный телевизор «Радуга», покрытый вафельным полотенцем, картина Шишкина «Лес» на стене, промятый чуть ли не до пружин диван, трюмо, засиженное мухами… Я облазал всю избу, залез даже на чердак, который хранил прошлое с пугающей достоверностью, обнаружил там целый склад рыболовецких снастей и свои детские резиновые сапожки с оранжевой заплаткой на голенище.

Мы сели за стол, за который в детстве садилась вся семья, выпили за упокой Ленкиных отца и матери, поговорили о погоде, о школе, о Путине, Америке и только после этого она спросила.

— Ну а ты, как? Большим человеком стал, я слышала? Вон машина какая у тебя! Почему один? Жена где? Ребенок? Надолго к нам?

— Если не прогонишь, месяц поживу. Жена с ребенком далеко… за границей.

— Какой-то не веселый ты. На себя не похожий. А помнишь, как отец ругался, когда вы смеялись с братом Юркой, как дураки, весь вечер, и остановиться не могли? Ха-ха-ха! Аж по полу катались. Помню, папка кричит Юрке: ну что ржешь, как Ванька Гороховский?! А ну, марш из избы! А вы — на крыльцо, и там ха-ха-ха! А спроси — чего ржете? И не ответишь! Просто так!

— И я не помню чего…. Помню, что чуть не описался. Юрка начал рожи строить, специально. Видит, что я совсем… того… а у меня потом икота весь вечер была. Дядя Толя, помню, даже за вожжи схватился…

— Во-во, ты когда последний раз смеялся?

Я призадумался. И вдруг понял, что не помню. Кажется, последний раз я смеялся, когда осваивал американский метод позитивного мышления на курсах. Вел курсы вертлявый мужичок в огромных очках как будто с чужого лица. Он заламывал руки и уверял нас, что если утром состроить себе улыбающуюся харю перед зеркалом, то весь день сложится удачно. И еще учил нас смеяться, когда не смешно. До сих пор в ушах стоит этот жутковатый, деревянный смех… К счастью, мужичок скоро исчез с горизонта. Вместе с нашими деньгами.

Ленка, Ленка, учительница сельской школы… Я боялся, что начнутся банальные разговоры про трудную жизнь, жалобы на нищенскую, учительскую зарплату, всеобщую разруху, ложь и воровство, готовился отвечать, что не в деньгах счастье, а вышло так, что утешала меня она и было мне приятно, и я слушал смиренно и не спорил.

— Месяц назад иду из магазина, глядь! Рой! Мама родная. А я не знаю, что делать. От отца осталось пару пустых ульев. Думаю, ну пусть будет, как будет. А потом гляжу — летают! Заселились. Вовка-сосед посмотрел, рамки поставил, говорит: с тебя банка меду! А я про себя думаю, не иначе папка с небес рой прислал! Знал, что мне нужно… Ты Олежек просто устал. Ничего. Баньку стопим, на реку сходишь, у папки где-то удочки остались, я не трогала ничего с похорон… Скоро ягоды пойдут, грибы… А то хочешь — насовсем переселяйся. Фермером будешь. Шучу, конечно… Помнишь, как Зорька тебе хвостом по лицу стебанула, когда ты мух от нее отгонял? Заревел как паровоз. А Юрка потом тебя земляникой кормил, чтоб не плакал.

— Да… стебанула так, что у меня чуть глаза не выскочили… Сколько мне было? Лет пять? А еще я помню, совсем был маленький, хотел, чтобы аисты меня на себе покатали. Они на поле паслись, а я иду к ним, а они взлетают, а я плачу: куда вы, я с вами! Лет пять мне было?

— Теперь налетался? Много повидал? Красиво?

Я вспомнил почему-то Мальдивы и неожиданно для себя ответил.

— Да, Ленка, красиво. Везде красиво. Просто мы, дураки, этого не замечаем. Ну, ничего. Попробуем еще раз. С нуля. Теперь уже по-взрослому. Теперь нас на мякине проведешь.

— Чего начнем? — не поняла сестра. — Бизнес начнешь новый?

Я засмеялся. Смех был не деревянный. Но еще далекий от совершенства.