Обитель Разума

Арина Ипатова, 2019

Философская фантастика. 2190 год. Закат человеческой цивилизации. Обитель Разума – таинственное сооружение, меняющее лики, кладезь памяти, последняя надежда человечества. В ней – ключ к возрождению, но роковая цепь событий закрывает к ней путь. Причины кроются в далёком 1995 году. Удастся ли что-то изменить? “Обитель Разума” – книга, которую сложно отнести к определённому жанру. Она находится на стыке научной фантастики, реализма и мистики. Это роман-размышление об абсолютной власти, о причудах истории, о самой обыкновенной любви и о том, как идеи появляются, истлевают и возникают вновь в потоке времени. Поэтическая образность текста сочетается с тонким психологизмом. Действие происходит в нескольких временных планах, объединённых потусторонней личностью Лахезис – представительницы внеземного разума, нашедшего пристанище в неживой материи. Что нужно ей от людей?

Глава 4. Тредецим

Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания.

Жан Батист Ламарк.

18 апреля 2190 года.

Ярослав Искатель

Их было одиннадцать.

Вообще-то их было тринадцать (двенадцать плюс глава Сферы), но двое отсутствовали.

Тринадцать — натуральное нечётное число, простое число, делящееся только на себя и на единицу. Чёртова дюжина, некогда пользовавшаяся недоброй славой.

Теперь об этих суевериях подзабыли.

Эти люди управляли Сферой. Их так и называли — Тринадцать или Тредецим¹⁵. Они должны были быть ядром Сферы, её центром, точкой, к которой стремилось всё.

Они сидели в просторном светлом помещении, пожалуй, слишком просторном для такой маленькой группы.

Посередине помещения стоял стол кольцевидной формы, и собравшиеся расположились вокруг него. Стол был чёрным, и стулья тоже были чёрными, жесткими, с прямыми спинками. Стены этого небольшого зала, словно для контраста, имели нежный, кремовый, сливочный цвет. По стенам висели картины — геометрические абстракции, белые листы в строгих тонких рамах, и на белом были изображены в разных ракурсах предметы удивительных форм, предметы, которые нельзя втиснуть в трёхмерное пространство, как ни старайся. Справа и слева в зал вливался свет сквозь широкие окна, за которыми замерла в неподвижности вечнозелёная тропическая растительность.

Было очень раннее утро.

Собравшиеся были молчаливы и неулыбчивы. Они слушали выступавшего. Ни одна жилка не подрагивала на этих лицах — казалось, даже глаза перестали моргать. Ни одна складка не колыхалась на этих одеждах — а одеты они все были одинаково, в тёмно-серые балахоны, подобные монашеским. Согласно уставу Сферы, написанному Александром Тарцини, именно такую аскетическую форму следовало носить служителям Логоса.

Говоривший стоял, опершись сжатыми кулаками о край стола. Грубой веревке — поясу отшельника — с трудом удалось охватить его располневшую фигуру. Странное, словно надутое изнутри лицо поражало нездоровой белизной. Брови и ресницы выцвели и были почти незаметны. Редкие седоватые, чуть вьющиеся волосы прилипли к голове, мокрой от пота. Говорил он медленно и не слишком громко, но стояла такая тишина, что даже в самом дальнем уголке зала было слышно каждое слово.

— Близится пришествие Логоса. Возможно, остались недели, возможно, дни или часы до его властного вторжения в нашу жизнь. Нетерпение наше растет. Но пусть каждый из нас задаст себе вопрос: достоин ли я? Ведь это великое счастье, которого тысячи лет ожидало человечество.

Произносить речь ему было трудно, он заметно задыхался. Его сосед слева чуть приподнялся, взял один из стоявших на столе гранёных стаканов, налил в него воды из стеклянного кувшина и поставил перед оратором. Тот прервался на минуту и сделал глоток. Поверхность жидкости в стакане казалась серебряной, словно на воде лежала фольга, и эта фольга мелко дрожала.

Сосед справа внимательно изучал матовую поверхность стола.

Это был человек лет сорока, с узким и длинным лицом, на котором застыло неприятное, недоброе выражение. Подбородок перерезала вертикальная морщина, похожая на восклицательный знак. Короткие волосы красивого тёмно-каштанового оттенка чуть поредели на затылке. Губы были тонкими и бледными, щеки глубоко ввалились. Говорили что Бернгард — таково было его имя — слишком изнуряет себя аскетическим образом жизни. Белки глаз — мутные, с голубоватым отливом — казались неестественными, а сам взгляд был внимательным, неодобрительным.

Руки Бернгард положил на стол, сцепив пальцы в замок. Он был расслаблен и напряжён одновременно. Сейчас, когда мудрейший говорил, можно было передохнуть, но все же каждую минуту он ждал неприятностей и готовился доставлять их сам.

Уголок рта Бернгарда неприязненно шевельнулся. Сейчас он думал об одном человеке — о том, кто сидел слева от оратора. О Ярославе Искателе…

Искатель с легкостью мог бы угадать мысли Бернгарда, если бы захотел, но именно в данный момент интриги в Сфере не занимали его. Он был озабочен другими делами, и эти заботы клали свой отпечаток на его лицо. Ярослав чуть заметно хмурился, и этого было достаточно для того, чтобы заставить быстрее биться сердца под грубыми серыми плащами.

Уже почти двадцать лет Ярослав Искатель фактически руководил жизнью планеты. Всей планеты, кроме Сферы…

Это был картинно красивый старик. На самом деле не так уж он был и стар, возраст его только приближался к семидесяти, но каким-то образом ему удалось внушить окружающим мысль о собственной древности, мысль о том, что он представляет собой некую неизменную часть бытия, этакий стержень, на котором держится все мироустройство… Внешность Ярослава была замечательна. Он обладал вдохновенным лицом волхва или пророка, лицом человека, отвернувшегося от соблазнов и навсегда отдавшегося творчеству или религии. В его густых седых волосах еще проглядывала чернота. Из-под белых бровей смотрели на собравшихся тёмно-серые глаза, проницательно и сурово. Годы не согнули его спины, он сидел очень прямо, не касаясь спинки стула, и спокойно встречал чужие взгляды — восхищенные или смущенные, исполненные надежды, иногда — неприязни, а порой и ненависти. Ярослав знал, какое впечатление производит на других, и умело пользовался этим.

Он мог бы наслаждаться тем положением в Сфере, которого ему удалось достичь за долгие годы служения Логосу, но Искателя это давно не радовало. Его тяготили тяжёлые думы.

“О чем мне следовало бы говорить? — ворчал он про себя, остановив взор на одной из картин. — О том, что не рискну высказать даже я, а остальные не осмеливаются и подумать…”

О том, что человечество пришло, наконец, в тупик, и этот тупик станет последним.

В этом направлении человек двигался упорно, с настойчивостью и находчивостью, свойственными представителям этого вида. Большую часть истории пришлось пройти ощупью, в темноте, но к двадцатому столетию факел науки засиял сто крат ярче прежнего, осветил новые горизонты, нехоженые тропы, и возможно стало выбирать дорогу в будущее с открытыми глазами.

По мнению Ярослава, была выбрана наихудшая.

Он, разумеется, произносил эту страстную речь только мысленно, но незаметно для себя впал в привычный возвышенный стиль, изобилующий метафорами, хотя вначале намеревался лишь обрисовать положение дел, ясно и немногословно. Привычка к игре в слова была настолько сильна, что даже самому себе он не мог ничего сказать, не употребив всех этих изящных оборотов.

Вопросы, которые сейчас обдумывал Ярослав, должны были встать во всей остроте еще восемьдесят лет назад, сразу после Великого Разрушения, но тогда в дело вмешался гений Александра Тарцини. Ему удалось разрешить основные трудности, казавшиеся тогда непреодолимыми. Он наладил бесперебойное производство продовольствия и нашел выход из энергетического кризиса. Восстановить на планете с истощёнными ресурсами промышленность, какой она была до Разрушения, даже ему оказалось не под силу, да он, кстати, не очень и пытался, не нужна она ему была. У него было другое в запасе.

Он покрыл Землю сетью телепортационных устройств.

Обычный телепорт выглядел как кабина с раздвижными дверями, похожая на лифтовую, и надо заметить, Ярославу гораздо реже приходилось пользоваться лифтом, чем телепортом. Эти кабины стояли повсюду, словно в прежние годы автобусные остановки в городах, да и выполняли они ту же функцию. Вошел внутрь, набрал нужный номер и переместился, куда надо. Просто и удобно.

Транспортная проблема была решена раз и навсегда.

Как ни странно, Ярослав Искатель не слишком любил этот способ передвижения, жизни без телепортов, разумеется, не мыслил, но не любил.

Было в этих устройствах что-то противоестественное. Точнее, не что-то, а все в них было противоестественным. Секрет их производства Тарцини хранил в глубокой тайне, и сейчас, вероятно, ни один человек на планете не мог сказать, как же они все-таки работают…

Некоторые люди, войдя в телепорт, испытывали краткое удушье и иллюзию зависания в пустоте. У большинства не было этих неприятных ощущений, не было их и у Ярослава, но его беспокоило другое: что делать, если эти штуки начнут ломаться?

Телепорты считались у отшельников даром Логоса, изучать их было строго запрещено, однако Ярослав все же организовал проведение некоторых секретных исследований. Даже при его положении в Сфере это было опасно, к тому же и риск-то не оправдался. Ему удалось разыскать людей, причастных к внедрению сети телепортов, тогда некоторые из них были ещё живы, возможно, кто-то жив и сейчас. Но так и не удалось составить цельное впечатление — как это работает?

Вообще недостаток знающих специалистов сказывался буквально во всем. После смерти Тарцини двери Обители Разума захлопнулись, а миром стали управлять люди невежественные и суеверные. Они извратили идею о Логосе, низвели его до уровня божества и стали ему поклоняться. В свободное время они плели интриги и уничтожали друг друга.

Вы слышите? Это я о вас говорю.

Он отпил воды из своего стакана, а мысль его двигалась дальше, обличая и негодуя, и все молча.

Научную деятельность они запрещали, ибо именно наука была признана злом, явившимся причиной Великого Разрушения. Лучшие из них ожидали со дня на день прихода Логоса и не думали о будущем. Худшие — подобно ему самому, кстати — враждовали между собой и тоже о нем не думали. Между тем механизм жизнеобеспечения, отлаженный Тарцини, еще работал, но уже начинал давать сбои.

Помимо телепортов, которые неизменно работали, хоть и каким-то мистическим способом, Ярослава Искателя беспокоила энергетика. Тарцини восемьдесят лет назад сделал ставку на ядерную энергию — другие виды топлива были давно исчерпаны, но урана осталось в избытке, а управляемый термоядерный синтез — эту мечту физиков — на тот момент было слишком сложно поддерживать. Ярослав когда-то слышал, что Тарцини как раз собирался продолжить работы в этой области, и может быть у него и получилось бы, как получалось все, за что он ни брался… Но его убили раньше.

Небольшие поселения — а они все сейчас были небольшие — обеспечивались энергией от ядерных батарей, периодически заменяемых. Батареи эти были постоянной головной болью Ярослава. Следует еще раз отдать должное Тарцини — он сумел так организовать сложнейший процесс производства уранового топлива, что в течение десятилетий все происходило почти автоматически. Но необходимость вмешательства в налаженную систему неумолимо близилась — сроки эксплуатации ключевых узлов подходили к концу. И не было знающих людей, чтобы сопровождать этот производственный цикл.

Ярослав тревожился. Он хорошо это понимал, но люди, которые сидели рядом с ним, сочли бы эту мысль кощунственной. Они полагали, что все, созданное Тарцини, будет работать вечно, и им остается только спокойно ждать пришествия Логоса. Ярослав и сам когда-то так думал. Однако однажды терпение его иссякло…

Ярослав стал отшельником очень давно, так давно, что ему иногда казалось, будто он с самого рождения посвящен Логосу. Но это, конечно, было не так. Идеей слияния с Единым Разумом его увлек человек, который стоял сейчас справа от него.

Василий.

Оба они были очень молоды.

Василий уже являлся тогда стойким приверженцем этого учения. Он был фанатично предан Логосу и заражал окружающих своим энтузиазмом. Это и произошло с Ярославом.

В те годы, в юности, он мало верил в себя и предпочитал полагаться на слова других. Ему казалось, он слишком мало знает. Вначале это действительно было так.

Он стал тенью Василия. Он слепо выполнял его поручения. Василий поднимался все выше — его вела слепая любовь к Логосу, — и Ярослав следовал за ним. Когда он вдруг обрел самостоятельность суждений, а случилось это неожиданно для него самого, оба были уже на головокружительной высоте.

Сколько Ярослав себя помнил, отшельники всегда ожидали пробуждения Логоса, и всегда знали точную дату этого события. Назначенный день приближался и наступал, Логос не просыпался, и тут же находился мудрец, который находил ошибку в расчетах и вычислял новую дату. Это продолжалось до тех пор, пока Василий, уже став главой Сферы, не запретил подобные изыскания, объявив, что ограниченный человеческий ум не в состоянии точно определить день столь великого события, а разочарование, которое постигает служителей Логоса в случае ошибки, слишком велико.

Но когда был наложен этот запрет, Ярослав уже давно утратил интерес к Логосу.

В один из тех долгих дней трепетного ожидания он, как обычно, уединился в своем жилище, чтобы встретить священное явление Единого Разума. В размышлениях незаметно прошло время. К вечеру Ярослав вышел на крыльцо своего дома и посмотрел вокруг.

А это был удивительный сентябрьский вечер. Не чувствовалось ни малейшего дуновения даже самого легкого ветерка. Небо затянуло облаками, они имели ровный нежно-серый цвет, и Ярославу казалось, он находится внутри гигантской полой жемчужины. Освещение в жемчужине было необычным, солнечные лучи, обычно прямые и быстрые, расплылись и смешались в однородную массу, и все на земле тонуло в этой массе. Ярослав вдыхал золотистую субстанцию, и ему казалось, она отличается от обычного воздуха… Она пьянила его, все тело становилось легким-легким, и еще немного — он сумел бы взлететь…

Может быть, это и есть Логос?

Тут один ловкий бесёнок толкнул Ярослава под локоть.

— В который раз ты ждешь пробуждения Логоса, а? — кривляясь, спросил бесёнок.

Ярослав отмахнулся, но тот все лез и лез. Только чтобы отвязаться от него, Ярослав подсчитал.

— В пятый, — сказал он вслух.

Бесёнок хихикнул и исчез. А Ярослав подсчитал еще раз. Действительно, в пятый. Его настроение не испортилось, но перестало быть торжественным. Он сел на крыльцо и любовался великолепием осеннего леса, пока не стемнело.

Когда Ярослав вернулся в дом, он твердо знал, что Логос никогда не проснётся. Его нет.

Как ни странно, это открытие не огорчило Ярослава. Наоборот, он почувствовал прилив сил, словно с него спали многолетние оковы. Вероятно, в глубине души он был уже готов к этому. Новые горизонты открылись перед ним.

Так вот и случилось, что один из главных адептов учения о Логосе сам в это учение ни на грош не верил. Ярослав, конечно, даже не заикнулся о переломе, который произошел в нём. Напротив, он еще ревностнее стал следить за строгим исполнением суровых обычаев Сферы. Помимо этого, он попросил отдать в его ведение хозяйственную деятельность. Доселе это занятие считалось у отшельников чуть ли не наказанием, и инициатива Ярослава была воспринята, как невероятное самопожертвование. Еще бы — думать о низменных насущных потребностях простых смертных, вместо того, чтобы предаваться возвышенным мечтам о встрече с Логосом. Василий даже пытался отговорить его, но Ярослав был непреклонен.

В те времена он и заработал прозвище Искатель. Это значило — тот, кто ищет себе трудов. Ярославу в глубине души нравилось прозвище, хотя он предпочитал понимать его по-другому. Он — искатель спасения для всех, искатель выхода, и цель его благородна. Так он думал в редкие минуты расслабления, эта романтическая трактовка бодрила его, хотя он никогда бы никому не признался в подобных мыслях.

Цель эта оправдывала и многие средства, которые порой приходилось применять Ярославу.

Ему было просто со старым поколением отшельников. Они, конечно, не проводили свои дни в размышлениях и самосовершенствовании, как то велел Тарцини, они жили совсем иной жизнью, интригуя друг против друга, заключая союзы, заключая сделки и совершая всевозможные нарушения устава Сферы. Но в одном они все же были едины — они свято верили в грядущее явление Логоса. Однако времена поменялись, и в Сфере появились новые люди.

Бернгард.

Ярослав сразу догадался, что этого человека мало интересует Единый Разум. Сперва это обрадовало его. Уже давно он искал себе в Сфере сторонников, настоящих сторонников, а ими должны были стать не те, кто занят вечным поиском Логоса. Но ему потребовалось немного времени, чтобы с грустью понять, что Бернгард никогда не будет его союзником. Слишком велика оказалась разница между ними.

Ярослав Искатель утратил веру, потому что разум его, изощрённый долгими размышлениями, уже не нуждался в ней, в этой поддержке извне, которая помогает неокрепшему человеческому духу выстоять в борьбе с жизнью. Бернгард же и не приобретал веру, потому что ещё не нуждался в ней, у него был столь прагматичный склад ума, что он никогда и не задумывался о тех отвлечённых, непонятных, пугающих вещах, заставляющих людей искать опоры в философии или религии.

Искатель продолжал внимательно наблюдать за Бернгардом и довольно скоро убедился, что этот последний стремится только к одной цели, и ему не просто не по дороге с ним, Ярославом, но и более того, они — враги. Он сам, приближенное лицо главы Сферы, является досадной помехой для этого нового хищника.

Бернгард добивался главенствующего положения в Сфере, а его энергия и напористость привлекли к нему многих сторонников. Расчет Бернгарда был прост. Василий болен, ему недолго осталось. После этого, а лучше еще раньше, нужно сделать одно — столкнуть Ярослава.

Но это оказалось не так-то просто. Совсем не так просто, как ожидал того Бернгард, который пришел из ниоткуда, и за несколько лет успел занять столь заметное положение в Сфере, не встречая особого сопротивления.

Искатель понял намерения Бернгарда, вероятно, даже раньше, чем противник успел сформулировать в уме, в чем же заключается его главная задача, и кто его главный враг. Ярослав был умен, хитёр и умудрён опытом. Он с успехом отражал атаки своего молодого соперника, но ему тоже до сих пор не удалось избавиться от него.

А он очень хотел от него избавиться…

Голосование

Василий закончил говорить и сел. Ярослав не смотрел на него, но слышал, как он тяжело дышит. В сущности, глава Сферы ничего и не сказал, ничего нового, ничего сколько-нибудь важного. Но только два человека в зале имели дерзость признаться в этом хотя бы самим себе.

Сейчас отшельникам предстояло обсудить несколько вопросов, не очень важных для истинных служителей Логоса, постоянно размышляющих о будущем планеты. Но все же каждый из этих вопросов решал по крайней мере одну судьбу, а некоторые — и очень много судеб.

Сперва в зал ввели нарушителя устава…

Запинаясь, словно стыдясь того, что должен был сказать, отшельник по имени Матиас излагал обвинение. Такая уж у него была обязанность, хотя он и не лучшим образом подходил для её выполнения, потому что слегка заикался.

Сущность обвинения сводилась к тому, что некий Герберт, молодой человек, только-только ставший отшельником, повстречав людей, знавших его до вступления в Сферу, стал похваляться могуществом служителей Логоса, а чтобы окончательно убедить своих знакомых, он свалил наземь несколько деревьев, срезав их лучом из ручного лазера, редкого инструмента, доверенного ему для какой-то работы.

Подобное нарушение дисциплины было серьёзным проступком, подлежащим тяжёлому наказанию. Впрочем, если бы кто-нибудь из присутствующих высказался в пользу обвиняемого, приговор мог бы быть смягчен, но никто этого не сделал. Только у одного человека губы чуть приоткрылись, но потом снова сомкнулись.

Это была женщина и сидела она прямо напротив Ярослава. Он знал её очень давно, почти столько же, сколько Василия. Её звали Линда, и она недолюбливала Ярослава с юности, так уж сложились их отношения.

Когда-то Линда могла считаться красавицей. Даже сейчас, в старости, она оставалась по-своему красива, но лицо её стало суровым, а взгляд — жёстким.

Все же она была готова сжалиться над Гербертом, но в последний момент передумала.

“Дорого обошлась мальчишке эта похвальба”, — равнодушно подумал Ярослав, поднимая руку вместе со всеми. Впрочем, сам он не считал подобную кару — ссылку на Остров Забвения — такой страшной, как это было принято считать. Но молодой человек, потрясенный, упал в обморок, что само по себе тоже было проступком, потому что у отшельников самообладание считалось одной из основных добродетелей… Его унесли.

Вторым пунктом повестки оказался как раз этот самый Остров.

Когда-то он имел название, а теперь это стал просто Остров. С заглавной буквы.

Это был маленький клочок суши, расположенный в тропических широтах. Большую часть территории Острова занимал полуразрушенный город. Сто лет назад очертания береговой линии были совсем другими, и на Острове, кроме города, имелись и плодородные земли, которые несколько десятков лет назад ушли под воду. Была затоплена и примерно четверть городских кварталов. Там, под многоуровневыми эстакадами, где прежде шныряли созданные человеческим разумом механизмы из металла, стекла и резины, теперь охотились друг на друга молчаливые морские создания. Рыбы облюбовали нижние этажи зданий, а верхние еще высились над океаном, словно памятник людскому самомнению.

Отшельники использовали это место для ссылки неугодных или просто преступников.

Прежде сюда плавали на кораблях и летали на самолетах, а теперь дорога на Остров существовала только одна — через телепорт, охраняемый служителями Логоса. Обречённых на забвение привозили сюда и предоставляли собственной судьбе. Вопреки оптимистическому мнению Ярослава, они обычно очень скоро погибали. Жизнь на Острове была страшной, и у выхода местного телепорта следовало начертать ту фразу, которую некогда прочитал Данте над вратами ада.

Служители Логоса, которые в какой-то степени всё-таки присматривали за Островом, поощряли здесь производство и употребление наркотиков. Люди, прибывшие на эту землю, быстро втягивались в самоубийственное занятие, но таким, можно сказать, везло. Другие попадали на плантации наркотических растений в качестве рабов. Их одиссея заканчивалась еще быстрее…

Кое-кому удавалось удачно вписаться в сумбурную и лишенную надежды на лучшее будущее жизнь Острова. Эти люди тоже вставали на путь производства дурмана, опасный, но сулящий большие выгоды. Так они могли продержаться некоторое время, пока конкуренты не избавлялись от них. Закона на Острове не существовало.

Почти все необходимое — продукты, одежда и остальное — доставлялось извне и распределялось служителями Логоса. Точнее, они завозили все это, а распределение доверяли выбранным им местным жителям. В сердце города редко рисковали забираться даже отшельники.

Когда Ярослав оставил мечты о Логосе и предпочел заняться практическим делом, он стал извлекать кое-какую пользу из Острова. Основными своими достижениями он считал организацию здесь производства лекарственных препаратов, и создание небольшого целлюлозно-бумажного завода. В городе было довольно много его осведомителей, причем они даже не знали, на кого работают.

Внешне Ярослав никак не проявлял интереса к Острову. Если бы то, что он делал там, вскрылось, его не спасли бы никакие прежние заслуги перед Сферой. Весь процесс производства на планете был спланирован Тарцини, то есть непосредственно Логосом, и любое вмешательство в него стало бы величайшим святотатством.

Но до Ярослава никто в него не вмешивался…

Бернгард, недавно вошедший в число тринадцати руководителей Сферы, стремился выделиться даже здесь, хотя, казалось бы, он уже занял столь высокое положение, что дальше некуда, пока Василий жив и в здравом уме. Но честолюбие его было неуёмным, и он то и дело выдвигал новые идеи. Вот и сегодня собрание должно было обсудить целых три его предложения — одно из них по поводу Острова.

“Слишком уж он прыток и тороплив для отшельника, — ворчал про себя Ярослав. — Пора бы и остальным обратить на это внимание. Спят они, что ли? Дальше собственного носа не видят”.

Он продолжал размышлять, не обращая внимания на длинную речь, и прислушался к словам Бернгарда, только когда тот уже заканчивал.

— На Острове Забвения обитают те, кто навеки изгнан из общества, — говорил Бернгард. — Совершённые ими преступления тяготеют над ними и лишают их надежды стать частицей Единого Разума. Так достойны ли жизни эти создания? Более того, не является ли жизнь для них непрерывным источником страданий? Мы считаем, что будет гуманнее уничтожить их, тем самым избавив от мучений и угрызений совести.

Нет, я не призываю истребить их физически… Выполнение этой задачи было бы слишком тяжким бременем для нас. Я предлагаю лишь полностью разорвать связь с Островом! Нам следует перестать отправлять туда продукты, медикаменты и одежду.

“Медикаменты уже давно они нам отправляют, а не мы им, по крайней мере, некоторые”, — подумал Ярослав, но, естественно, промолчал. Бернгард же выдержал паузу и продолжил:

— Мы закроем эту кормушку, и через несколько месяцев язва исчезнет. Они сами истребят друг друга, они уподобятся змее, пожирающей собственный хвост!

“Ничего не скажу, — думал Ярослав. — Пусть за меня говорят другие. Не сумасшедшие же они, в конце концов”.

В зале зашелестел многоголосый шепот. Началось обсуждение.

Сперва Матиас, обвинитель по должности, а по сути, наверное, самый добродушный из присутствующих, долго и нудно объяснял, что подобное деяние бесчеловечно.

— А куда девать новых изгнанников из общества? — в первый раз нарушила молчание Линда.

Бернгард обратил к ней невыразительное лицо.

— А нужны ли новые изгнанники? — ответил он вопросом на вопрос.

— Мысль ясна. — Линда сплела тонкие сухие пальцы в замок над столом и больше ничего не добавила.

Слово взял Иннокентий, маленький человечек с густыми сердитыми бровями и громким пронзительным голосом. И тут стало интересно.

— Во-первых, как уже сказал Матиас, это было бы слишком жестоко, — заявил Иннокентий. — Но дело даже не в этом. Это было бы слишком опасно.

— В чем же опасность? — надменно спросил Бернгард.

— Они могут найти другой способ выбраться с Острова. Оттуда не столь далеко до ближайшего берега.

— На чем же они выберутся? — осведомился кто-то. — Вплавь?

— Почему? Ведь в городе некогда был морской порт. Вдруг там найдется парочка судов, которые еще могут плавать?

Ярослав усмехнулся. Он точно знал, что их там нет, но идея показалась ему забавной.

— Чепуха! — безапелляционно сказал Бернгард.

— Возможно. Однако исключить этот вариант нельзя. Доведенные до отчаяния люди на многое способны.

— Они ни на что не способны! — выкрикнул прежний голос. То был один из двух приверженцев Бернгарда, Ярослав не определил, кто именно.

Василий, казалось, задремавший, вдруг поднял руку, требуя тишины. Гудение в зале смолкло.

— Даже если бы собрание решило принять это предложение, — он говорил все также медленно, но на этот раз его слушали все, — мы не смогли бы осуществить его. Вы забываете о телепорте. Он установлен на этом месте тем, кто был мудрее нас, и мы не можем ни перенести его оттуда, ни уничтожить.

Ярослав прикрыл глаза, чтобы скрыть их злорадный блеск. Он и сам знал об этом, только молчал. Сегодня ему еще придется спорить с Бернгардом, так что Искатель просто выжидал, кто первый вспомнит об этом маленьком препятствии — телепорте. Однако он никак не ожидал, что это будет Василий.

— Если мы уйдем с Острова, его обитатели доберутся до телепорта, рано или поздно, — закончил Василий. — Вот и все, что я хотел сказать.

Обсуждение было завершено.

Бернгард раздражённо хрустнул пальцами.

Ярослав не сделал никакого жеста, но в глубине души он был удовлетворен. Эта глупая и опасная затея провалена, да и Бернгард выставлен не в лучшем свете. Не слишком он умён, всё-таки… Не предусмотреть такую простую вещь…

Но если Бернгард глуп, как ему удалось так выдвинуться? Почему он сам, Ярослав, ничего не может с ним сделать? Почему любая чушь, слетающая с его уст, выслушивается всеми с неизменным вниманием и серьёзно обсуждается?

Ярослав не знал ответов на эти вопросы.

Собрание еще не закончилось. Следующий пункт был не менее важен, чем предыдущий, и на этот раз Ярослав не был так уверен в благополучном для себя исходе. Он заговорил, впервые за все это время. Его низкий и властный голос заполнил помещение, изгнав из него все прочие звуки.

— Сейчас мы начнем обсуждать предложение Бернгарда о сокращении числа специалистов, обслуживающих объекты ядерной энергетики. Этот вопрос представляется мне довольно существенным, и я предлагаю приобщить к голосованию мнение тех, кто находится сейчас на Острове.

Там всегда находилось по крайней мере двадцать членов Сферы, из них один или два — из числа тринадцати старших. Но мера, предложенная Ярославом, была по меркам отшельников чрезвычайной. По традиции, они опрашивали тех, кто нес дежурство на Острове, только в крайне важных случаях.

Ярослав-то знал, что делает — эти двое отсутствующих были его явными сторонниками. Но обычай, увы, оказался не на его стороне…

Зал вдохнул и не выдохнул. Замер.

Василий недоуменно посмотрел на Ярослава.

— Да ведь это совсем несущественно, — произнес он. — Всего лишь формальный, чисто технический вопрос. Ну хорошо, давайте проголосуем…

Зал высказался против. Девять против трёх.

Ярослав не удивился.

Бернгард в сердце своем радовался, точно злой ребенок. Наконец-то ему удалось задеть патриарха. Это не получалось у него уже очень давно…

Слово было за ним.

Это была козырная карта Бернгарда. Уже давно среди части отшельников бытовало мнение, что следует полностью отказаться от использования ядерной энергии. Они считали, что устройства для её получения чужды природе планеты, и не исключено, что именно из-за них задерживается долгожданное пробуждение Логоса.

Им обычно возражали, что реакторы созданы по распоряжению Тарцини, а уж он-то никак не мог делать что-либо, противоречащее воле Единого Разума.

Спор этот продолжался уже несколько лет. Бернгард выдвинул идею, как примирить несогласные стороны, предложив отходить от этого способа получения тепла и света не сразу, а постепенно, для начала уменьшив количество персонала, обслуживающего реакторы. Раза, скажем, в два.

Ярослав понимал, что это безумие.

Нехватка знающих людей и сейчас пугала его, подобное же решение еще уменьшит их количество. Настанет день, когда их не останется вообще. Пройдет еще несколько десятилетий, и человечество навсегда опустится во мрак. Во мрак забвения.

Его воображение рисовало мрачные картины.

Зато другие, похоже, были довольны тем, что наступит конец этому долгому препирательству. Ярослав, разумеется, выступил против, но даже его авторитета оказалось недостаточно, его аргументы были слишком разумны, а такие не всегда действуют. Решение оказалось не его в пользу. Шесть против пяти. Хотя глава Сферы и не поддержал предложение Бернгарда, его голос считался за два только в случае равного разделения.

Линда тоже не приняла предложения, но это не помогло.

А вот если бы были те двое, оказалось бы шесть против семи. Ярослав с досадой покачал головой, и встретил взгляд сидевшего рядом Василия.

Василий смотрел на Ярослава с тёплой улыбкой, и видя такую улыбку, легко можно было понять, почему сотни людей в течение многих лет поддавались его обаянию. И даже сейчас Ярослав вспомнил, что когда-то их воодушевляли одни и те же чувства, и даже когда эти чувства у него самого иссякли (что поделаешь!), он не перестал любить этого человека и уважать его.

— Мы уже не молоды, друг мой, — прошептал Василий. — Наши слова — вчерашний день. А Бернгард молод, будущее в его руках. Пусть делает, как считает нужным.

Тёплая волна, на миг затопившая сердце Ярослава, зашипев, испарилась.

“Это, может, твои слова — вчерашний день, — угрюмо подумал он, отводя взгляд от обезображенного болезнью лица Василия. — А я еще поборюсь, пожалуй”.

Все дальнейшее было несущественно. Нет, это было, конечно, важно для Сферы, но Ярослав не считал внутренние дела Сферы такими уж значимыми, и почти не встревал в них.

Его внимание привлекло лишь обсуждение совершенно безобидного случая. Какой-то парень, помощник на лесопилке, вдруг возымел необычный интерес к истории, начал в одиночку бродить по древним поселениям, и искать там обрывки старинных текстов.

Обычно подобные люди подавались в отшельники и тем удовлетворяли своё любопытство, но этот новоявленный исследователь таких намерений пока не выражал. Эта история и открылась-то совершенно случайно — молодой человек набросал какие-то заметки для себя, и они попались на глаза одному отшельнику, который почему-то счёл разумным доложить об этом выше. В сущности, ерунда полная, но Бернгард считал, что в записях присутствуют параллели с современностью, не слишком хорошо характеризующие служителей Логоса, и требовал отправить автора на Остров. Выслуживался, что ли, в очередной раз?

Ярославу было наплевать и на заметки, и на их автора, но, раздражённый своим проигрышем, он захотел взять реванш хотя бы в этом пустяке. Он произнес речь, которая его самого удивила. Он подробно разобрал текст, который в глаза не видел, и убедительно доказал, что никаких параллелей там нет. Он сообщил, что литература оскудела талантами (это было правдой, и не только литература), а создатель сего произведения — о чём же оно, кстати? — безусловно, талантлив, и надлежит направить этот поток к морю, но не иссушать его. Он заявил, что стоит настоятельно порекомендовать этому, как его, Марату Иволгину, что ли, написать биографию Александра Тарцини. И, наконец, он сказал, что дело создания жизнеописания Тарцини настолько важно, что требует постоянного контроля одного из них, и предложил возложить это ответственное задание на плечи Бернгарда.

Василий поставил вопрос на голосование, и предложение Ярослава прошло на ура. Только это не слишком улучшило его настроения.

О, если бы он мог предвидеть, к каким последствиям приведёт эта мальчишеская выходка!

Примечания

15

Искаж. лат. — ‘тринадцать’ (tredecim), ударение на второй слог.