В открытое небо (основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери)

Антонио Итурбе, 2017

Задолго до того как стать писателем, Антуан де Сент-Экзюпери прославился как бесстрашный авиатор. Именно Сент-Экзюпери вместе с французскими летчиками Жаном Мермозом и Анри Гийоме стали первооткрывателями почтовой авиации, полной опасностей и риска. Трое друзей были готовы на все, лишь бы каждое письмо достигло своего адресата. И пока они бороздили небеса, соединяя сердца, на земле им приходилось бороться с миром, раздираемым войнами. «В открытое небо» – это захватывающий рассказ о дружбе и невероятной преданности делу, а также дань уважения великому писателю Антуану де Сент-Экзюпери, затронувшему миллионы читательских сердец.

Глава 18. Париж, 1924 год

Париж — город уличной жизни, которая не стихает никогда, город бесчисленных кафе, город мужчин в мягких фетровых шляпах с часами на золотой цепочке, город женщин с длинными бусами и короткими волосами, затягивающихся сигареткой через километровый мундштук, город чистильщиков обуви, до блеска надраивающих вам ботинки и заодно дающих совет, как лучше вложиться в облигации, город гриль-ресторанов с витринами, битком набитыми устрицами на ледяной подложке, роняющей капли на тротуар.

Едва ступив на тротуар столицы, Мермоз первым делом идет в магазин, где покупает черную шляпу с широкими полями и кашне.

— Что за прикид такой? — с улыбкой удивляется Сесиль. — Так ты похож на поэта, который входит в моду!

— Худшее, что может случиться с тобой в Париже, — оказаться заурядным.

Пристроившись к комоду на единственном в комнате стуле, он кидает взгляд на свою шляпу, повешенную на крючок, прибитый к стене, и принимается дописывать со всей тщательностью, на какую только способен, письмо с предложением своих услуг пилота. Очередное. На этот раз оно адресовано некой французско-румынской компании. Он должен сконцентрироваться на листе бумаги, ведь уличный свет неярок и так отфильтрован тусклыми оконными стеклами, что и занавесок не требуется. Их отсутствия он поначалу и не заметил, обратив на это внимание только на третий день.

Задал вопрос о занавесках на рецепции, но клерк только расхохотался ему в лицо.

— Занавески?

Первый импульс — схватить того за шкирку и заткнуть смех в его глотку как можно глубже, но этот несчастный клерк с крупными, как клавиши фортепьяно, зубами смеялся так искренне, словно услышал лучший в своей жизни анекдот, что Мермоз его не тронул. И то ведь верно: занавески на окнах ни к селу ни к городу в таких местах, как гостиница «Реомюр», где никто не задерживается надолго, а стыд никому не ведом. Через картонные стены слышны ссоры и примирения и тяжелое дыхание самой разной природы — от любви до презрения.

В его номере много дней подряд шума практически нет. В постели, которую он делит с Сесиль, простыни давно остыли.

Сесиль с грохотом, возвещая о своем возвращении, закрывает дверь, как будто можно войти незамеченной в комнату площадью восемь квадратных метров. Из общей ванной комнаты в коридоре она возвращается с красной помадой на губах и румянами на скулах. Копается в своих вещах, как будто бы есть в чем копаться. Берет шаль и маленький кошелек, в котором явный избыток свободного места.

— Дай мне немного денег, Жан.

— Денег? У меня нет ни сантима. Мы уже за неделю задолжали за жилье, ты что, не знаешь?

— Вот дерьмо! Ну а ты — разве не говорил, что наймешься летчиком за большие деньги? Если б я только знала, осталась бы в Тьонвиле!

Мермоз пожимает плечами.

— Можешь вернуться туда в любой момент. Тьонвиль стоит ровно там, где стоял.

— Иду где-нибудь поужинать.

— Без денег?

— Найду кого-нибудь, кто заплатит.

Она произносит это так же просто, как могла бы сказать врачу, что у нее кашель. Подцепить мужчину ей нетрудно. Она вновь толкает дверь и уходит. Не говорит, куда идет, да ему и не интересно.

Закончив письмо, Мермоз аккуратно складывает лист бумаги. Завтра утром он отправится искать работу — что-нибудь временное, пока не придет ответ из той или иной авиакомпании. Ложится на кровать, чувствуя внутри холод.

Утром он находит контору, где есть работа — писать адреса на почтовых отправлениях. Работать нужно в подвале, за тысячу надписанных конвертов — пятнадцать франков. Полтора десятка таких, как он, париев, склонившись над столом, молча пишут. Здесь не теряется ни минута, каждое слово — минус адрес на конверте, минус несколько сантимов.

Проведя весь день в подвале, выходит уже в темноте, усталый, но с несколькими франками в кармане. Но когда приходит в гостиницу с хлебом и сыром на ужин, Сесиль там нет. Он съедает половину, оставив ей ее порцию. Проходит час, проходит другой. Около одиннадцати его единственная компания в убогом гостиничном номере — все то же блюдо с ломтиками сыра и куском хлеба. Он решает их доесть и выйти погулять, проверить, чем удивит его эта ночь.

Возвращается он уже после четырех, Сесиль в номере, она его ждет. Тушь на ее глазах размазана, одежда помята. Изо рта пахнет мятным ликером.

Она подскакивает к нему, задыхаясь от злобы.

— Где это ты шатался? С кем был? Отвечай!

Но Мермоз не только не отвечает, но и отходит на пару шагов назад с явным неудовольствием на лице.

— Боишься меня? — И она театральным жестом поднимает руку, словно грозится ударить.

Он мог бы сказать ей правду, но это слишком жестоко. Конечно, он ее не боится, и даже не то чтобы его до крайности доводили эти сцены, где она выступает в роли оскорбленной верной жены. Отступить его заставляет алкогольный перегар после мятного ликера, от которого тошнит. Его он не выносит. И не выносит в ней уже все. Он собирает свои вещи и кидает их в армейский вещмешок, с которым приехал из Тьонвиля.

Она кричит ему:

— Убирайся! Ты мне не нужен!

И чем громче она кричит, тем больше обволакивает его этот мятный и сладкий запах ее дыхания, усиливая желание убраться оттуда как можно скорее, хотя идти ему решительно некуда. В Париже он собирался начать новую жизнь, но пока единственное достижение — увяз в болоте.

Он будит парня за стойкой рецепции, чья голова лежит на той же стойке рядом с тарелкой, усыпанной засохшими крошками.

— Карильон…

— Э…

— Карильон, я ухожу из гостиницы. Сесиль остается.

— А-а-а…

Мермоз неприязненно смотрит на тощего, как скелет, парня с длинными зубами бобра.

— Слушай меня. Если на мое имя придет письмо, сохрани его. Я за ним приду. Жду важных писем. — Потом подходит к стойке и слегка щиплет щеку парня, глядя тому в глаза с нежностью, за которой проглядывает серьезность его намерений. — Не подведи меня.

Уже слишком поздно отправляться на поиски другого пристанища, да и не стоит платить за целую ночь, от которой осталось так мало. Он устраивается на скамейке и подбирает ноги к животу, защищаясь от промозглой предрассветной сырости. И засыпает, как нищий, клянясь себе, что однажды будет глядеть на это все свысока.