Бересклет

Антонина Калинина

Это первый стихотворный сборник Антонины Калининой, в который вошли ее собственные стихи и переводы из Константиноса Кавафиса, Ханса Кароссы, Антонио Вивальди и других авторов.

Глас хлада тонка

Человек культуры живет на всем громадном пространстве мировой культуры. Антонина Калинина — филолог-античник, переводчик с нескольких языков (а в числе переводимых авторов такие разные и глубокие поэты, как Кавафис, Каросса, Антонио Вивальди, Эудженио Монтале, Роберт Бриджес), она же автор диссертации об античных комментариях к Горацию. Если бы мы не знали этого — могли бы догадаться по культурной насыщенности текстов, по обилию аллюзий, по строгой музыке стиха, по античным размерам… Но ведь классическое образование — тяжелый багаж для поэта, разве нет? (Не сказал ли Сами-знаете-кто, что поэзия должна быть глуповата?) Нет — если драгоценное наследие столетий не лишает зрение остроты и не препятсвует, ощущая связь каждого мгновения с протекшими веками, остро чувствовать и его неповторимость. Все повторяется, но все — словно в первый раз.

Стихи Калининой — глубокие стихи, и не любому читателю они дадутся, но своего читателя — вознаградят сторицей. Потому что помимо трехтысячелетней культуры в них живо сиюминутное, непосредственное чувство, доподлинность остановленного мгновения, а изысканные античные размеры звучат так уверенно и непринужденно, как будто сейчас родились. Здесь все переплетено и взаимопроницаемо — и сапфическая строфа звучит из уст юной студенточки —

Вот и выходной, а на сердце пусто;

Тикают часы да шуршат страницы.

Все пошли в кино, всяк гуляет купно —

С парою пара.

Неужели так и сидеть мне дома?

Жизнь в осьмнадцать лет — это, сестры, старость:

Года два всего-то нам и осталось

Младости сладкой…

— а в привычном белом стихе, описывающем обыкновенное воскресное утро, сами собой рождаются античные образы —

…на зеркале следов не остаётся,

и, вглядываясь, прошлого лица

под нынешним лицом не различаю.

Тезей один на берегу пустынном,

и Ариадна сматывает нить,

и Пенелопа от станка отходит…

Пустынен лист; и комната другими

наполнена тенями и шумами.

и я одна в кругу воспоминаний…

Это поэзия глубокой мысли, интенсивного чувства. Но самое сильное чувство живет в поэзии лишь постольку, поскольку поэт преображает его в слово — поэтому и отношение поэта к слову не такое, как у нас: для него это не инструмент, а изделие, творимое им, но и его творящее. Вот очень характерное для Калининой стихотворение:

Слышен шепчущий шум океана

Сквозь закрытые створки окна,

Но с волною душа неслиянна,

Поднимающей щебень со дна.

Вечность камня и неба ночного

Одинаково сердцу страшны —

Только в трепетной вечности слова

Мы прошедшее видеть вольны.

Что его очищающей властью

Освятилось, то сердцу родней —

Потому-то предчувствие счастья

Настоящего счастья сильней.

Слова послушны поэту. Высокая лирика, пейзаж, подражание псалму… Блестящие образцы стилизапции — чего стоит только восхитительное подражание городскому романсу «Зеленые глаза»или смешнейшие «детские стихи»об отъезде кота на историческую родину (в Египет):

Валерьянки quantum выпит,

Кот развеселен и пьян.

«Чемодан, вокзал, Египет!» —

Восклицал он, дик и рьян.

Позвонив в Аэрофлот,

Взял билет на самолет.

Или «Гимн коту» — это уж подражание чему-то ассиро-вавилонскому или шумерскому:

И когда в гневе он, фыркает, как паровой утюг,

Когда благосклонен, мурлыкает он!

Поднесем же ему сметаны от сметан наших,

Почтительно расчешем власы хвоста его —

И тьфу-тьфу-тьфу на него, тьфу-тьфу-тьфу на него

Отдельно следует сказать о переводах А. Калининой. Поэтический перевод — жанр парадоксальный: ведь поэзия не существует сама по себе, отдельно от языка, на котором создается, стихи на другой язык непереводимы. Непереводимы! — и когда все-таки оказываются переведены, то это всегда чудо. И то, что эти чудеса почему-то повторяются, и мы можем немало их перечислить — еще большее чудо.

Поэтический дар и дар поэта-переводчика — разные дарования. Переводческое дарование — особое, оно протеическое, сродни актерскому — а актер, играющий, например, Наполеона, не обязан сам быть великим полководцем. С другой стороны, я могла бы назвать нескольких крупных поэтов, которые, переводя, остаются собой, а не перевоплощаются в переводимого (Пастернак в первую очередь). Калинина — перевоплощается. Ее Кавафис — поэт из самых «непереводимых», но переводимый снова и снова, чья поэзия уникально сочетает скепсис и трагическую иронию ХХ века с античной ясностью и высокой простотой, — в переводе Калининой прост, ясен и трагичен.

И каждый из переведенных ею поэтов говорит только ему присущим голосом. Если же говорить о том общем, что присуще им всем, а также и собственным стихам А. Калининой — то это отсутствие вычурности, истерики, нагнетания эмоций — того, чем грешило так много поэтов минувшего столетия.

Калининским стихам присуща простота — глубокая и сложная простота, приходящая как итог долгих размышлений и глубоких чувств. При чтении этих стихов вспоминаются удивительные слова великой Книги:

Большой и сильный ветер… после ветра землетрясение.. после землетясения огонь… после огня веяние тихого ветра.

Или, по-славянски, глас хлада тонка.

Александра Петрова