Эксклюзивный грех

Анна и Сергей Литвиновы, 2002

Безобидную женщину-пенсионерку, бывшего врача, убивают в подъезде. А через два дня погибает ее подруга, которая когда-то работала вместе с ней медсестрой… Дети убитых, журналист Дима Полуянов и библиотекарь Надя Митрофанова, пытаются понять, связаны ли между собою две эти смерти. И выясняют, что совсем недавно погиб и бывший главный врач поликлиники, в которой когда-то работали обе женщины… Все нити этого странного дела ведут в Петербург. Туда и отправляются Дмитрий и Надя, тем более что в родном городе за ними по пятам идут безжалостные убийцы. И пока беглецам только чудом удавалось вырваться из их лап. Однако везение – вещь непостоянная. Поэтому нужно первыми найти людей, которые за всем этим стоят. Иначе каждый день для Дмитрия и Надежды может стать последним…

Глава 2

Дима.

Прошло четыре дня

Его разбудила музыка. Вырвала из сладкого сна. Снилась ему свобода — в виде яхты, скользящей вдаль от берега по искрящимся волнам. И еще снилась любовь — в образе двух девчонок в купальниках рядом с ним, на той самой яхте.

Проигрыватель разбудил, как положено, в восемь. К музыке отчего-то приплеталось мяуканье. Откуда у него в музыкальном центре кошка? Кошачий визг вернул его из сладких нитей сна к непоправимой яви.

Орет мамин кот. Он перевез его к себе домой.

Потому что вчера он похоронил маму.

Вспоминать об этом было невозможно. Поэтому Дима немедленно вскочил и отправился на кухню. Жирный кот Бакс побежал, непрерывно крича, вслед за ним. Котяра просил еды. И, наверное, хотел в туалет. Ни кошачьей пищи, ни песка в холостяцком быту Димы не было. Надо было тащиться в магазин за всякими там «муркасами». Что ж, Дима готов был заняться чем угодно, лишь бы не думать о маме.

Голова трещала со вчерашних поминок. Кажется, он здорово перебрал. Во всяком случае, как возвращался домой (с котом в руках?), Дима не помнил. Похмелье тоже помогало не думать о маме. Можно было представлять себе, что она не умерла, а просто уехала. Сейчас ее нет в Москве, но мама обязательно вернется. Когда-нибудь.

Слишком остра и неожиданна была потеря. Всего несколько дней назад она была жива, и Дима вспоминал о ней в Амстердаме — как о живой. Он купил ей там на алмазной фабрике колечко с крошечным бриллиантиком. У бедной мамы во всю ее жизнь не было ни единого бриллианта. Он представлял в Голландии, как приедет к ней домой в однокомнатную квартирку на проезд Шокальского, достанет бархатную коробочку, протянет… А она примет подарок, опасливо раскроет, обрадуется — и смутится. И наверное, покраснеет, словно девчонка.

А оказалось: некому краснеть, радоваться, смущаться.

Постылое кольцо Дима запрятал поглубже в сервант. И старался все эти дни до похорон не думать о маме. Право, если начать думать — в этих мыслях можно было слишком далеко зайти. И вообще — перестать думать о чем-нибудь, кроме нее. И значит, просто выйти из строя.

А Дима совсем не хотел выходить из строя. Теперь, помимо обычных ежедневных забот, у него появилось новое дело. Он хотел отомстить. Найти этих сволочей, что испыряли ножами его мамулю. Кто они были: наркоманы? алкоголики? отмороженные подростки? бомжи? Все равно. Против этих гадов Дима чувствовал красную, огненную, яркую злобу. И уж вот это чувство он в себе притушать не собирался.

Небритый, неумытый, Дима вывалился на улицу и побежал в ближайший супермаркет. Надо позаботиться о бедном животном.

Одинокие кассирши в магазине смотрели на него с удивлением: неопохмеленный, небритый красавчик покупает с утра пораньше странный набор: баночки с кормом, плошку для кормления домашних животных, лоток и наполнитель для кошачьего туалета…

Вернувшись домой, Дима дал животному еды. Бакс от избытка чувств стал лизать ему пальцы. Вот ведь продажная тварь — за плошку «муркаса» готов руки целовать. А ведь когда кот жил с мамой, он на Диму только посматривал — нагло, свысока…

Наконец-то Дима выпил крепчайшего кофе «лаваццо». Совершил гигиенические процедуры, выкурил первую с утра, самую сладкую сигарету.

Оделся. Спустился во двор.

Его «шестерка» покрылась капельками росы после осенней ночи.

Мысли вернулись к маме. «Конечно, — подумал он, — я не стану сам искать их, этих подонков. Для этого есть милиция. Пусть мильтоны наконец займутся делом. Не все им сшибать с водителей полтинники по обочинам шоссе. Или шерстить на улицах лиц неславянской внешности. А чтоб надавить на ментов, я употреблю все свои связи. И задействую весь авторитет собственной газеты — весьма заметной газеты. И все знакомства своих коллег или друзей…»

Дима сел за руль. Мотор завелся с пол-оборота. Круглые часики на панели «шестерки» показывали девять пятнадцать, как обычно. Ему предстоял неблизкий путь: из Орехова-Борисова в центр, в редакцию. Хорошо, что он поедет на машине. Утренние пробки отвлекут его от мыслей. Когда тебя по-хамски подрезает «Мерседес», не до рефлексий.

Дима включил заднюю передачу и, осторожно лавируя среди расплодившихся в последнее время соседских машин, вырулил со двора.

* * *

Надя.

То же самое время

Надя проснулась точно по будильнику, в восемь. За окном едва рассвело, шумел дождь, и вставать решительно не хотелось.

Мама давно поднялась, суетилась на кухне. Выманивала дочь на запах блинчиков и свежесваренного кофе. Но вот незадача: и блинчиков хочется, и вставать неохота…

Десять минут Надя дремала, еще пятнадцать — нежилась, а потом минут двадцать вертелась с боку на бок, уговаривая себя наконец подняться… Спохватилась она только ближе к девяти, когда поняла, что безнадежно опаздывает на первую пару. Вскочила, накинула халатик, кое-как причесалась — понимая, что в институт она уже не успевает. И кого в том винить? Дождь? Серую хмарь за окном? Или нежное пуховое одеяло?.. И чего теперь делать? Спешить-лететь, на ходу глотая завтрак? Или уж — ну ее к богу в рай, эту первую пару, эти принципы организации библиотечных каталогов? Подумаешь, каталоги, ящички-карточки… Она и так о них все знает — какие только книги не приходилось искать в Историчке для привередливых доцентов.

У мамы на кухне вовсю кипела работа. Возвышалась кастрюля, полная свежего теста, шкварчали маслом две раскаленные сковородки. Надя чмокнула маму в разгоряченную, жаркую щеку:

— Доброе утро!

— Проспатушки? — ласково спросила мама.

Надя улыбнулась в ответ:

— Не-а… Валятушки. — И добавила: — Это, мам, ты во всем виновата. Сама одеяло мне такое купила, так и лежится под ним, так и лежится…

Мама всегда поругивала Надю, называла лежебокой. Кажется, и сейчас она хотела сказать свое вечное: «Так всю жизнь пролежишь». Но отчего-то передумала. Промолчала. Ловко шлепнула в тарелку очередной блинчик — душистый и тонюсенький, словно пергамент. Угостила сковороду новой порцией теста. Прикрикнула на дочь, уже пристроившуюся подле стола:

— Иди, глаза хоть промой!

Надя приказание проигнорировала. Ухватила блинчик, макнула его в клубничное варенье… Мама только головой покачала, но сердиться опять не стала. Налила дочери кофе, присела рядом.

— Мамуль, ты сегодня какая-то мирная… — пробурчала Надя с набитым ртом. — Я думала, ты ругаться будешь…

— А чего мне на тебя ругаться? — улыбнулась мама.

— Ну, лекцию я проспала, глаза не вымыла…

Мама задумалась — на секунду, на полсекунды. Надя не сводила с нее глаз и отчего-то разволновалась: мамуля хочет сказать ей что-то неожиданное? Но мамочка только тряхнула головой и кивнула в сторону окна, залитого беспросветным дождем:

— Проспала — и ладно. В такую погоду я тоже училище прогуливала. — И спросила: — А чего тогда вскочила? Валялась бы себе хоть до девяти…

Надя покончила с очередным блинчиком и объявила:

— А я себе сейчас мэйк-ап буду делать.

— Чего-чего?

— Ну, макияж. Тени там, пудры…

Надя замолчала, наблюдая за маминой реакцией. Сейчас начнет небось выведывать: а не влюбилась ли ты, милая дочка?

Но мама ничего выспрашивать не стала. Вздохнула:

— Созрела наконец… Или это Лена тебя сподвигла?

— Ну, частью Ленка… — Надя увлеченно закатала в блин полную ложку варенья. — А частично сама решила. У меня лицо… как это говорят… нуждается в подчеркивании.

— Могу помочь, — охотно предложила мама.

— А ты умеешь? — поддела дочь.

— Спрашиваешь! Я на работе всех девчонок красила. Чего-то, наверное, и сейчас еще помню…

— Мамуль, ты у меня — золото! — просияла Надя. — И стрелки мне подведешь?

— Могу и стрелки! — браво заявила мама.

Надя вытерла сладкий от блинчиков рот, чмокнула маму в щеку и понеслась в ванную. Ей не терпелось побыстрей умыться и приступить к мэйк-апу. То-то девчонки ахнут, когда Надежда явится на вторую пару с настоящими стрелками!

* * *

Дима. Тот же день, 10.30

Коллеги знали о его потере. В длинном редакционном коридоре, по пути к своему кабинету, Дима поймал на себе пару сочувственных женских взглядов. Несколько человек, особо близкие к нему корры-мужики, были вчера на похоронах. Помогали нести гроб. От имени редакционного коллектива на свежую могилу Евгении Станиславовны Полуяновой возложили венок.

Дима вошел в свой кабинет, повесил куртку на плечики, включил компьютер. Это означало: я здесь, я на рабочем месте. Даже не просмотрев электронные письма, набившиеся в его почтовый ящик за последние пару дней, вышел из кабинета. Он хотел поговорить с главным редактором — пока того не закрутило ежедневное редакционное веретено: летучки-планерки, разборки с авторами и героями публикаций, интриги с издателями и визиты в «сферы».

— У себя? — спросил он, входя в «предбанник» у кабинета главного.

— Да-да, Димочка, заходи, — сказала Марина Михайловна, пятидесятилетняя секретарша, сказала ласковей, чем обычно. Поглядела на молодого спецкора сочувственно.

Главный редактор, как всегда по утрам, просматривал внушительную кипу свежих газет.

— Проходи, Дима, — сказал он, не поднимая головы. — Садись.

Сам встал из-за стола и сел напротив Полуянова за столик для визитеров. Тем самым продемонстрировал: он понимает, что разговор предстоит неофициальный. Спросил:

— Тебе отпуск не нужен?

— Нет, — твердо ответил Дима.

— Ну и правильно. Работа — лучшее лекарство. А когда надо будет, поможем и с памятником, и со всеми прочими делами. У нее ведь никого, кроме тебя, не было?

— Нет, Василий Степанович.

— Соболезную. Еще раз — соболезную. — Главный побарабанил пальцами по столу. Молчал. Молчал и Дима. Тогда главный спросил: — Чем еще мы можем помочь?

— Я бы хотел, чтобы убийцы матери были пойманы. И наказаны.

— Понимаю тебя. — Пауза. — Я могу, конечно, позвонить начальнику ГУВД. Или даже министру. — Пауза. Перестук пальцев по столу. — Но давай отложим этот вопрос на два-три дня. Пока мне подобное давление на следствие представляется несвоевременным. Дело, насколько я понимаю, расследует окружное управление. А мильтоны там — «на земле», как они говорят, — очень ревниво реагируют, когда на них начинает давить начальство: указывать им, помыкать… Так что давай лучше я тебе устрою встречу с начальником окружного Управления внутренних дел. Прямо сегодня. Не против?

Дима дернул плечом:

— Можно.

— Похоже, — продолжил редактор, — убийцы — тамошние отморозки. Поэтому местные менты поймают их скорей, чем кто бы то ни было. А если через три-четыре дня результатов не будет, я сам отзвоню лично министру. Не против?

Дима опять пожал плечами.

— Только, пожалуйста, Полуянов, — слегка нахмурился главный, — давай без самодеятельности. А то ты любишь!.. — Он покрутил в воздухе рукой, словно рисуя нечто неопределенное, но до крайности завиральное и сомнительное. — То ты, понимаешь ли, с парашютом прыгаешь из рейсового самолета. То к мафии в плен попадаешь. То телепата на видео снимаешь — помнишь, какие тогда у нас с эфэсбэшниками неприятности были?.. Так что ты береги себя, Полуянов! — сказал редактор с оттенком не заботы, но скорее легкой угрозы. И продолжил: — Каждый должен заниматься своим делом. Мильтоны — ловить преступников. А журналисты — об этом писать. Но не наоборот. Кстати, можешь пообещать начальнику окружного УВД от моего имени: найдет убийц твоей матери — дадим о нем и его людях очерк на полосу. И фотку его лично, в мундире и медалях, на четыре колонки дадим — так дадим, как раньше только Брежнева печатали… В каком, говоришь, округе твоя мама проживала?

— В Первом Северном.

— Прямо сейчас тамошнему милицейскому боссу и позвоню. Я его немного знаю.

Главный редактор встал из-за столика, давая понять Диме, что аудиенция окончена.

* * *

Надя. Тот же день, 16 часов 45 минут

— Профессоров наших, похоже, дождем залило! — вздохнула начальница.

Время вроде самое ходовое — а в читалке профессорского зала сидит лишь парочка старушек.

Надя вместе с начальницей давно переделали все дела: «сброшенные» книги сданы в хранилище, свежие газеты подшиты, и даже пустившую побеги фиалку рассадили по двум горшкам. Выпили уже по три чашки чая и все удивлялись: в Историчке такое затишье бывает редко. Не иначе, мерзкая погода виновата. Студентам-то все нипочем, их зал набит под завязку — а профессора, видать, приболели.

— Может, магнитные бури сегодня? — предположила Надя. — Вот старички наши и расхворались?

— Может, и бури, — пожала плечами начальница.

Она взглянула на часы:

— Почти пять. Отпустить тебя домой, что ли?

— Как скажете, — равнодушно произнесла Надя.

Краем глаза она заметила: в начальничьей сумке пестрит обложкой какой-то дамский роман. Наверняка шефиня, пользуясь затишьем, за него и возьмется. Но при Наде ей неудобно. Разве пристало читать Сандру Браун заведующей профессорским залом?!

Надя с удовольствием осталась бы в Историчке, она давно заказала из хранилища парочку нужных книг для курсовой. Но начальница, бедняга, на свою сумку с романом так и косится, не терпится ей почитать про то, как «соски ее напряглись». Ну и пусть читает.

— Мамуль, я домой еду, — позвонила Надя.

— Правда? — обрадовалась мама. — Приезжай, Надюшенька, я тебя жду.

* * *

Дима. То же самое время

Главный редактор не подвел. На семнадцать ноль-ноль назначил Полуянову встречу с начальником Управления внутренних дел Первого Северного округа, генерал-майором с говорящей фамилией Ухваткин.

Первое Северное УВД располагалось на улице Адмирала Макарова. Места Диме были знакомы. Здесь поблизости находились редакции русского «Плейбоя» плюс всяких там «Космополитэнов» и «Домашних очагов». В «Плейбое» Димочка как-то, года три назад, опубликовал большое интервью с молодящимся политиком Борисом Земцовым — и был, помнится, приятно поражен гонораром, составившим четырехзначную долларовую сумму. Очень порадовали его тогда и расфуфыренные, стройненькие, все как на подбор, девочки и дамочки в редакционном буфете. Он в тот вечер сорил нежданным гонораром направо-налево, и мало кто ушел из буфета, не облагодетельствованный джином и виски за Димин счет. А домой он уехал с очаровательной стервочкой из молодежного журнальчика «Йес!».

(«Давай, давай, вспоминай об этом! О чем угодно вспоминай! Только о маме не думай!»)

Вечерние пробки еще не разлились по столице, поэтому до улицы Адмирала Макарова Дима добрался раньше назначенного срока. Посидел в машине, покурил. Послушал по одной из FM-радиостанций заголовки сегодняшних новостей. «Министр топлива и энергетики Иван Кочугин заявил, что отключений электричества в Приморье больше не будет… Проведены обыски в рабочем кабинете министра путей сообщения Арсененко… Лидер правого меньшинства Государственной думы Борис Земцов заявил о необходимости начать переговоры с чеченскими террористами…»

«Ну и тягомотина!.. Хоть бы чего веселого рассказали!»

Часы на приборной панели «жигуленка» показали шестнадцать пятьдесят пять. Дима выключил радио. Несмотря на всю свою внешнюю расхлябанность, он терпеть не мог опаздывать.

В кабинет однозвездного милицейского генерала Ухваткина он вошел ровно в семнадцать. Моложавый, похожий на медведя генерал встретил Полуянова как родного. Авторитет самой тиражной в России газеты пока еще, похоже, действовал на милицейское начальство. Генерал вышел из-за стола, сделал семь шагов Диме навстречу, сжал его ладонь мощной ручищей, усадил. Затем вернулся за стол и широко улыбнулся. Он, кажется, изо всех сил изображал «рубаху-парня»:

— Чайку? Кофейку? Или, — он подмигнул, — чего покрепче?

Безулыбчивые глаза его между тем тщательно изучали лицо, фигуру, руки Полуянова. Генерал, видимо, пытался понять, насколько может быть опасен нежданный журналюга. Опасен — ему лично и его службе. Сделав для себя некие выводы, он тут же постарался придать своим глазам максимально радушное выражение. Весь аж лучиться стал.

— Ничего крепкого я пить не буду, — сказал Полуянов, — а вот чайку — можно. Как раз самое время для файф-о-клока.

— Вы в Англии работали? — вдруг спросил генерал.

— Нет. Но я там бывал, — незамедлительно отреагировал Полуянов.

Генерал усмехнулся. Рекогносцировка, кажется, была завершена, и Ухваткин нажал кнопку селектора.

— Лидочка, чайку мне. И все, что там полагается!

Молодая деваха (в форме прапорщицы внутренних войск, между прочим) чуть ли не через секунду внесла в кабинет поднос с чаем, сахаром, печеньем и почему-то рахат-лукумом. Дима оглядел ее фигурку и как бы в пространство бросил:

— Говорят, мужчинам форма идет. А оказывается, она и женщинам идет. И даже очень.

Девушка-секретарша поощрительно улыбнулась ему.

(«Все, что угодно, делай: флиртуй, ухаживай, неси пургу девчонке, наезжай на генерала — или уговаривай его… Только о маме, о маме не думай!»)

Когда файф-о-клок был сервирован и красотка в мундире вышла, генерал, глядя в сторону, пробасил:

— Знаю о вашем горе. Сочувствую вам. Приношу глубокие соболезнования. И, со своей стороны, заверяю, что вверенный мне личный состав сделает все возможное — и невозможное! — чтобы найти и задержать преступников.

— А что конкретно для этого делается? — немедленно спросил Дима и вытащил из внутреннего кармана пиджака микродиктофон «Сони М-425».

— Секунду. — Генерал сделал жест типа «повремени, мол, писать-то». Ткнул пальцем в селектор. Коротко бросил Полуянову: — Это — не для записи.

По громкой связи тут же браво отрапортовал голос:

— Слушаю, товарищ генерал!

— Савельев! Что у тебя по убийству на Шокальского?!

Секундное замешательство, а потом бодрый выдох:

— Работаем, товарищ генерал!

— Что значит «работаем»?! — не смог сдержать наигранного гнева генерал Ухваткин. — Давно пора закрыть дело! У меня тут, между прочим, сидит журналист! И не откуда-нибудь, а из «Молодежных вестей»! И он, этот журналист, — сын той самой пострадавшей! Сын погибшей! Ты знал об этом, Савельев?!

Пауза в селекторе, вздох:

— Никак нет, товарищ генерал.

— А почему не знал?!

Нет ответа.

— В общем, так. Ты, Савельев, учти: дело у меня — под личным контролем. — Генерал вытащил из настольного прибора золоченую ручку, демонстративно черканул чего-то в перекидном календаре. — И у нашей прессы — тоже.

Ухваткин покосился на Диму.

— Неделю тебе, Савельев, даю, — продолжил он в селектор. — Найдешь супостатов — честь тебе и хвала. Не найдешь — на горный курорт поедешь, вне очереди! Понял?!

— Так точно, товарищ генерал. — Вздох.

— Ты там не вздыхай. Работать надо, а не вздыхать! В общем, так: через десять минут зайдешь ко мне. Сначала опросишь товарища журналиста. Как свидетеля по данному делу опросишь. А потом доложишь ему, как идет работа над делом. Естественно, в рамках допустимого доложишь. Не раскрывая всех секретов оперативно-разыскной деятельности. А вот мне, — внушительно повысил голос генерал, — ты будешь докладывать дело в полном объеме. И — ежедневно! Понял, Савельев?!

— Так точно.

— Все! Работай! — Ухваткин сердито отключил селектор.

Когда бы речь шла не о маме, Дима, пожалуй, ухмыльнулся бы: настолько наигранной выглядела сцена. Слушая спектакль, в ходе которого генерал, что называется, перевел стрелки на неведомого Савельева, Дима впервые подумал, что его вера во влияние прессы на ментуру была, пожалуй, преувеличенной. «Замотают менты дело, — с тоской подумалось ему. — Как пить дать, замотают. А если и поймают гадов, то случайно… Что же, просить главного звонить министру внутренних дел?.. Так ведь звони министру, не звони — все равно крайним окажется какой-нибудь Савельев».

Когда Ухваткин повернулся к журналисту, Дима быстро спросил:

— Вы упоминали про «горный курорт вне очереди». Это что — Чечня?

— Так точно, — вздохнул генерал. — У меня за год три офицера там погибли. — И добавил задушевно: — Эх, какие ребята были, если б ты знал, журналист!..

Генерал с легкостью перескочил на «ты», будто бы гибель его бойцов (и, стало быть, его собственная, полная опасностей работа) давала ему на это неоспоримое право.

— Сочувствую, — пробормотал Полуянов.

— Знаешь, корреспондент, — в прежней доверительной манере проговорил генерал, — мы, конечно, не те менты, как в телевизоре показывают. Но я тебя уверяю: мы тоже кое-что умеем. И я твое горе понимаю. И я тебе обещаю — я, лично! — я сделаю для тебя все, что смогу. Слово офицера.

«Какой артист в нем помирает, — подумал Полуянов. — С какой легкостью необыкновенной генерал меняет настороженность на радушие. А радушие — на начальственный гнев. А гнев — на задушевность… Как же он до генерала-то дослужился, если столько на публику работает? А может, именно потому и дослужился?»

В дверь постучали, потом заглянули.

— А, Савельев!.. — проговорил генерал, опять меняя тон — теперь на отеческий. — Давай, Савельев, проходи, садись. Заждались мы тебя. Вот, познакомься: тот самый корреспондент. Из всеми нами любимой и уважаемой газеты — «Молодежных вестей».

Дима привстал. Навстречу ему по красному генеральскому ковру прошагал стандартно одетый кожаный молодой человек. На устах — приклеенная улыбка. «А лицо у него — хорошее. Честное лицо», — успел подумать Дима.

Молодой оперативник представился Полуянову:

— Капитан Савельев. — Потом улыбнулся не по-казенному, а, кажется, от души и добавил: — Вася.

Полуянов почему-то подумал: «Пожалуй, если кто и сможет найти убийц матери, то этот самый оперативник. Капитан Савельев. Вася».

* * *

Дима.

Тот же день.

18 часов 05 минут

Кабинет, где размещался капитан Савельев, оказался убогим и тесным. Три стола. Один компьютер. Один продавленный диван. Один старинный сейф. На стене грошовый календарь «Осень». На другой — карта Москвы: огромная, подробная (указан каждый дом).

— Садитесь, — кивнул капитан в сторону дивана. — Можете курить.

Сам сел за стол. Придвинул к Диме пепельницу, уже полную окурков. Устало потер лоб. Вдруг сказал:

— Я твои статьи читал. Про красный бриллиант — это ведь ты писал, да?

Дима кивнул.

— Нормально, — удовлетворенно кивнул Савельев. — Врешь мало.

— Что значит «мало»? — оскорбился Дима. — Я вообще не вру.

— Ну, не то чтобы «врешь»… Не так сказал. Ошибаешься мало. И этого, как сказать… — пафоса, что ли? — у тебя нет.

— Спасибо на добром слове, — усмехнулся Полуянов.

— Кушайте на здоровье, — в тон ухмыльнулся Савельев. — Нам не жалко.

«Кажется, мы ровесники, — подумал Дима. — Ему под тридцать. Надо позвать этого опера выпить. И вообще с ним задружиться. А потом сделать о нем очерк. Настоящий, теплый человеческий очерк. Как когда-то старший Аграновский писал. Сто лет таких очерков не было. Конечно, при условии, что этот опер Савельев убийц найдет».

Савельев молчал. Что-то, казалось, взвешивал про себя, а потом, поморщившись, проговорил:

— Я тебе, Полуянов, одну вещь расскажу про убийство на Шокальского… Только ты об этом не пиши ничего. И не болтай никому. Сам понимаешь: тайна следствия и все такое. Хрен знает, к кому эта информация в конце концов может приплыть…

— Я, знаешь, не из тех, кто ради красного словца замочит и отца.

— Да вроде действительно не из тех, — оценивающе глянул на Диму опер. Похлопал себя по карманам. — Слушай, ты сигаретками не богат? Расстреляли к концу дня.

Дима протянул Савельеву пачку.

— Можете курить, — сказал, пародируя милицейские ухватки.

— Спасибо, — оценил юмор Савельев, усмехнулся, закурил, с удовольствием выпустил дым. — Так вот, Полуянов, сначала мы отрабатывали версию, что маму твою убили ради какой-нибудь вшивой сотни местные наркоманы-отморозки. Или алкашня. Или бомжи какие-нибудь. Ну, или, допустим, хохлы-строители загуляли, вразнос пошли… Но в таком случае, можешь мне поверить, я этих гадов сегодня бы уже тебе предъявил. Участковый там у них на Шокальского толковый. Да и вообще… Алкашня, наркоши — их, как ты понимаешь, я бы нашел да за шкирятник взял бы легко… А оказалось — не все так просто.

— Маньяк орудовал? — предположил Дима. — Доктор Лектер?

— Да нет, похоже, что не маньяк. Там, возможно, другое… Знаешь, Полуянов: когда мы жилой сектор отрабатывали, двое свидетелей показали — независимо друг от друга! — следующее. Примерно в то время, когда произошло убийство, из подъезда дома, где проживала твоя матушка, вышли двое мужчин. Без особых примет. В коже, крепкого телосложения. Типичные, короче, бойцы. Они вышли из подъезда на улицу. — Савельев показал пальцами по столу: «топ-топ». — Не спешили. Не суетились. Прошли примерно сто пятьдесят метров вдоль проезда Шокальского по направлению к метро «Бабушкинская». А там оба сели в машину. И на ней, на этой машине, скрылись.

— Поймали тачку, что ли?

— В том-то и дело, что нет. Машина ждала их. С включенным движком. Понимаешь?

— Понимаю.

— Чего понимаешь?

— Какая-то нехарактерно тщательная подготовка — для убийства пенсионерки. Так, по-моему, обычно банкиров убивают.

— Вот именно, товарищ журналист.

— Может, свидетели ошиблись?

— Может, и ошиблись. Может, эти двое, что вышли из подъезда, никакого отношения к преступлению не имеют. Только… Только имеется еще один факт. Сумка твоей матери вместе с пенсионным удостоверением на ее имя — однако, правда, без денег — была обнаружена вот здесь. — Капитан подошел к карте на стене. Ткнул пальцем. — Здесь, на пустыре на берегу Яузы. В конце Полярной улицы. У самой автомобильной дороги. На обочине. Пешком тащиться сюда от дома на Шокальского явно далеко. А вот если они, эти убийцы, поехали в сторону центра на машине — очень даже по пути. Ехали, ехали, а потом вспомнили и выкинули сумку из окна.

— А что за машина, на которой они умотали? Марка, цвет? Что свидетели говорят?

— Правильные вопросы задаешь… — усмехнулся Савельев. — Они говорят, что характерное такое авто. Серая «девятка» — а может, черная. Вечером все кошки серы… Окна у машины тонированы. А номера залеплены грязью.

— Господи, да кому она нужна, мать моя, пенсионерка, чтобы вот так ее убирать?!

— Не знаю я, товарищ журналист. Пока не знаю, — вздохнул опер. — Может, на самом деле эти двое — случайные люди. Просто какие-нибудь «чисто конкретные пацаны» были как раз в тот момент в гостях у другого «конкретного пацана».

— В «хрущевке»? — иронически спросил Дима.

— А че, пацаны не люди, что ли? — спародировал блатной базар опер Савельев. Однако тут же вернулся к серьезному тону: — Но все равно нам эту версию придется отрабатывать. А она, есть у меня такое подозрение, посложней будет, чем версии про алкашню, наркоманов или даже маньяка-одиночку…

— А орудия убийства?

— Что «орудия убийства»?

— Их нашли?

— В том-то и дело, что нет. Тоже не очень характерно для случая с наркоманом-алкашом.

— А экспертизу проводили? — насел Дима. — В том смысле, что при современном развитии криминалистики можно, наверное, определить: один человек орудовал ножом? Или действовали двое? Или — трое?

— Спрашиваешь правильно. — Опер помолчал: подумал, видимо, говорить или нет. Потом все-таки сказал: — Скорей всего, их было именно двое.

— Глупость какая-то…

— Глупость не глупость, но… — Савельев внушительно прихлопнул по столу ладонью. — Я, гражданин Полуянов, сейчас вынужден опросить вас в качестве свидетеля. Где вы, кстати, находились в момент убийства?

— Я? Я пребывал в городе-герое Амстердаме, Голландия.

— Н-да?.. — кажется, разочарованно произнес Савельев. И добавил: — Ну, вы знаете: это легко проверяется.

— Могу предъявить загранпаспорт. Там дата и время прохождения паспортного контроля.

— Я вам верю, Полуянов, — хмыкнул Савельев. — И в таком случае меня интересует: с кем дружила ваша маменька? С кем враждовала? Могут ли иметься люди, желающие ее смерти? На почве, скажем, личной неприязни. Или корыстных побуждений. Кто, кстати, после нее квартирку наследует? Единолично вы, товарищ журналист?

Дима вздрогнул. Опер вроде бы не шутил. Смотрел на него стальным милицейским взглядом. «Все они такие, эти менты!.. Только что он меня чуть не конфидентом, соратником своим, сделал! Все тайны следствия выдал. А теперь — бах! — полный поворот кругом: не ты ли, сволочь, собственную маменьку замочил?! А я еще губы раскатал: очерк, мол, о нем напишу!..»

— Я вчера мать похоронил, капитан. — Дима выдержал взгляд опера. — Поэтому я таких намеков не понимаю. Могу и в глаз засветить. Из чувства личной неприязни.

— Да что вы, товарищ Полуянов, — пошел на попятную опер.

В глазах его явственно читалось: «Ах, ты, блин, — «пресса»! Отправил бы я тебя щас в «пресс-хату». Попрыгал бы ты у меня петушком!» Вслух, однако, Савельев сказал:

— Никто, гражданин Полуянов, не собирался оскорблять вашу честь и достоинство. Просто мы обязаны рассматривать все возможные версии. А уж с вас, родного сына убитой, получить объяснение сам бог велел. — Опер достал из стола бланк. — Тем более что вы сами к нам пожаловали. — Савельев прихлопнул сверху бланк ладонью.

— Погоди, капитан, — поморщился Полуянов. — То, что ты мне про «девятку» и этих двоих рассказывал, — правда? Или это просто «бла-бла-бла»?

— Святая и истинная правда, товарищ спецьяльный кр-рыс-пондент. Так что дело это, говоря между нами, — довольно тухлое. Есть у меня такое подозрение. «Висяком» попахивает. Но генерал меня теперь заставит землю рыть. Понял, да?