Эксклюзивный грех

Анна и Сергей Литвиновы, 2002

Безобидную женщину-пенсионерку, бывшего врача, убивают в подъезде. А через два дня погибает ее подруга, которая когда-то работала вместе с ней медсестрой… Дети убитых, журналист Дима Полуянов и библиотекарь Надя Митрофанова, пытаются понять, связаны ли между собою две эти смерти. И выясняют, что совсем недавно погиб и бывший главный врач поликлиники, в которой когда-то работали обе женщины… Все нити этого странного дела ведут в Петербург. Туда и отправляются Дмитрий и Надя, тем более что в родном городе за ними по пятам идут безжалостные убийцы. И пока беглецам только чудом удавалось вырваться из их лап. Однако везение – вещь непостоянная. Поэтому нужно первыми найти людей, которые за всем этим стоят. Иначе каждый день для Дмитрия и Надежды может стать последним…

Глава 3

Тот же день.

20 часов 30 минут

Дима выбрался из кабинета капитана Савельева почти через два часа.

Итогом беседы стало заполненное с обеих сторон «Объяснение». В две странички уместилось жизнеописание и нынешний статут Евгении Станиславовны Полуяновой. Ее сорокалетний непрерывный трудовой врачебный стаж: сперва в ординатуре, затем на «Скорой», после в клинической больнице, а далее банальным участковым терапевтом в различных, самых ординарных, поликлиниках: в одной, второй, третьей… (Так, чтоб было поближе к дому, Димочкиному садику, Димочкиной школе.) Муж, отец Димы, ушел из семьи двадцать пять лет назад, никаких связей Евгения Станиславовна с ним не поддерживала. Других мужчин в ее жизни в последние десять лет не наблюдалось. Из родственников, кроме Димы, имелась только двоюродная сестра. Надо ли писать, что в Димочке мама души не чаяла? Нет, наверное, в протоколе не надо.

Тем не менее запишем, что с сыном, Дмитрием Полуяновым, потерпевшая встречалась два-три раза на неделе. Как правило, дважды приезжала из своих Медведок в Димину квартиру в Орехове-Борисове: готовить обеды. По воскресеньям Дима (если, конечно, бывал свободен) навещал маму в ее доме.

Все прочее безразмерное пенсионерское время Евгения Станиславовна уделяла добыванию продуктов (подешевле), просмотру телевизионных передач, чтению книг. Кроме того, она посещала утренние (благотворительные) сеансы в кино, ходила на выставки (отдавая почему-то предпочтение фотографическим). Бывала и в театрах. Дважды совершила автобусные экскурсии по Европе — осталась премного довольна и благодарна сыну (он за них платил).

Порой Евгения Станиславовна встречалась с подругами. Их у нее оставалось немного. Одна — еще по литературной студии. Две другие подруги Евгении Станиславовны сохранились со славных времен учебы в медицинском. Еще одна подружка — это тетя Рая, или Раечка: медсестра, с которой мама тридцать лет проработала. Ну и еще пара женщин — тоже коллеги по совместным местам работы: одна невропатолог, другая — гинеколог. Вот и все друзья-родственники, товарищ капитан. Ах да — имелся у мамы еще кот Бакс. Жирная наглая тварь. В нем мама души не чаяла. А больше ничего интересного.

Никаких врагов. Никаких разборок. Никаких наездов. Никакого наследства.

— Да, капитан, к сожалению, никакого наследства. Квартиру рыночной стоимостью двадцать тысяч долларов я наследством не считаю. В моих кругах за такой куш не убивают.

— Н-да?.. Ну что ж: прочитайте, Полуянов, ваше объяснение. Напишите: мною прочитано, с моих слов записано верно. На каждой странице проставьте внизу подпись, число.

— Ошибки исправлять можно?

— В моих кругах в документах ошибок не бывает… Можете быть свободны. Давайте пропуск, я отмечу.

— Подвезти тебя, капитан?

— Я сам себя подвезу.

…Дима спустился вниз, на второй этаж.

Капитан Савельев оставил у него сложное впечатление. И генерал Ухваткин — тоже. Наша милиция словно роман Кафки: ты приходишь сюда как ревизор, а вдруг становишься обвиняемым. Мильтон-дружбан в течение получаса неожиданно обращается во врага, а потом снова становится другом… Нет, лучше во всем этом пока не разбираться. Лучше вообще на время выбросить из головы впечатления трех последних дней: морг, кладбище, поминки, кабинет генерала, закуток капитана Савельева… Лучше постараться отвлечься. И — развлечься.

Очень, к примеру, Диме приглянулась девушка в приемной. Та самая прапорщица, что приносила им с генералом чай. Никогда еще в его жизни не случалось женщины в форме. Это возбуждало. И вообще сейчас его нервы, раздрызганные вчерашними похоронами, сегодняшним похмельем и нелепым вечером в ментовке, срочно нуждались в успокоении. А лучшего успокоения, чем «мягкое, женское», он не знал.

Но увы, увы! В резиденции генерала его ждал облом. Приемная оказалась закрыта. Видать, «енерал» убыл, и девушка-прапорщица не стала засиживаться. Дима бесцельно подергал дверь. «Черт! Значит, я ее больше никогда не увижу? Во невезуха! Хотя… Если я очень захочу, то… Телефон-то генерала у меня есть… Значит, когда-нибудь смогу до нее добраться».

Когда-нибудь… Но, увы, не теперь… Дима представил, как прапорщица в сей самый момент в одиночестве едет на метро домой. А потом войдет в пустую квартиру и будет, одинокая, смотреть телевизор. При этом, очень может быть, вспомнит Диму. А он… Он что, тоже должен коротать вечерок у телевизора? Нет уж!

Ладно, пусть не военнослужащая, а какая-нибудь женщина требовалась ему не в неопределенном будущем, а сейчас, сегодня же вечером. Даже совсем не обязательно трахаться. Можно просто посидеть, поговорить. Выпить винца. Поиграть в увлекательную игру под названием «флирт»… Очень уж, признаться, генерал Ухваткин и капитан Савельев утомили Диму своей брутальностью.

«Ладно, сейчас сяду в машину — кого-нибудь по мобиле да вызвоню. Не ехать же одному домой и с мохнатой тварью, моим новым сожителем, обжиматься».

* * *

Дима отъехал метров пятьсот от управления. Рядом с этим зданием не хотелось говорить — даже по личному мобильному телефону, даже внутри личной машины. Набрал номер первой девушки. «Абонент не отвечает или временно недоступен…» Выбрал следующую — опять облом: «Кати нет дома… Что ей передать?..»

Ладно. Номер третий. «Ах, ты болеешь?.. Хочешь, я приеду? Привезу апельсинового сока? И еще: я великолепно ставлю горчичники… Ах, тебе совсем плохо? В следующий раз? Ну, как скажешь…»

Кто еще? Девушки-друзья? Татьяна Садовникова? Наташа Нарышкина? Нет, совсем неохота видаться и говорить с дамами-друзьями, выслушивать их соболезнования…

Вот так. Москва раскинулась всеми своими огнями, переживает вечер. Девять миллионов жителей плюс четыре миллиона приезжих. Как минимум — один миллион женщин, в принципе достойных внимания. И сто тысяч дам, достойных самого пристального внимания. А ему — скоротать вечерок не с кем. Не везет так не везет.

И вдруг подумалось Диме: кто бы теперь в его жизни ни появился, какая бы неземная любовь ни пришла — все равно ни одна женщина на свете не будет радоваться его приходу домой так безоглядно и бескорыстно, как мама.

Дима постарался отогнать эту мысль. Слишком тяжело от нее стало.

И тут телефон, который он по-прежнему держал в руке, зазвонил сам собой. Дима глянул на определитель: вместо номера — прочерки, кажется, звонят из автомата. Нажал на «прием».

— Дима? — раздался в трубке напряженный девичий голос.

— Да. Слушаю внимательно.

— Это Надя.

«Девушка? На ловца и зверь бежит? — пронеслось в голове. — Но я не знаю никакой Нади! И голос незнаком. Может, это та, из Ялты? Но той Наде я телефон свой не оставлял. Тем более мобильный…»

— Дима, извините, что я звоню. — Голос совсем не кокетливый и как бы официальный. Таким из вендиспансера звонят. — Вы вчера мне свой телефончик оставили, помните?

Ничего он такого не помнил. Поэтому промолчал. Хотя вчера на маминых поминках была какая-то деваха. Может, и Надя.

— Дима, я тети Раи дочка. Подруги вашей мамы, медсестры. Мы с вами, когда я была маленькой, много встречались. И вчера тоже виделись.

— Ох, что ты раньше-то не сказала! — с преувеличенным радушием воскликнул Дима. В башке (может, потому, что настрой был соответствующий) мгновенно пронеслись, как американцы говорят, pick-up chances. Да, была вчера на поминках Надя. Молчаливая тихоня. Плотненькая такая. Очень грудастая и очень серьезная. И положительная. Не в Димином вкусе. Такую разик поцелуешь — глядь, а она тебя уже в загс ведет. Зачем же он ей вчера номер своей мобилы дал? Совсем, что ли, пьяный был?

— Дима, я вам звоню, потому что вы журналист, — продолжила напряженным голосом Надя. — Может, у вас есть знакомые в Институте Склифосовского?

— А что случилось?

— Здесь моя мама.

— Тетя Рая?!

— Да.

Тетю Раю Дима помнил отлично. Еще с младенчества. И любил ее. Веселая, шумная и простая тетка. Но, позвольте, она же была вчера на похоронах! И молча держала Диму за руку, и он был благодарен ей за это…

— Что случилось?

— Ее машина сбила.

— Что?!

Надя решила, что он не расслышал, повторила покорно:

— Ее сбила машина.

— Что ж ты раньше-то молчала! Что с мамой?!

— Меня к ней даже не пускают. Говорят, состояние очень тяжелое.

— Ты где, Надя?

— Я из автомата звоню.

— Откуда, я спрашиваю?!

— Снизу, из вестибюля Склифосовского.

— Главный корпус? Большой такой, стеклянный?

— Да.

— Я сейчас приеду.

— Я в «сочетанной травме» буду. На шестом этаже.

— Еду. Жди, Надя.

Дима завел авто и с пробуксовочкой, с визгом шин вырулил на проезжую часть, в сторону центра. «Пристегните ремни, — пробормотал он сквозь зубы самому себе, — сейчас будем летать».

* * *

Дима.

Тот же вечер.

23 часа 50 минут

Вот не ждал Полуянов, что вечер он закончит в больнице!.. Склифосовский вытеснил все предыдущие впечатления бестолкового, раздрызганного дня — несмотря на то что Дима в больнице провел всего два часа.

От Первого Северного окружного управления милиции, с улицы Адмирала Макарова, он помчался к Сухаревке. И дороги вроде были меньше забиты, чем днем. И выбрал Дима «левый» маршрут, избегая проспектов, ехал огородами. И вел авто активно: подрезал попутные, проскакивал на желтый, на встречную выезжал. А все равно: до Склифа (всего километров десять, если по прямой) он добирался целый час.

По пути думал, какие знакомства можно задействовать, чтобы помочь тете Рае. Бывало: заводили Диму в Склифосовского большие журналистские дороги. Имелись у него там знакомцы. Доктор Гусев, например, — зав. отделением. И дважды доктор (по профессии и ученому званию) Вахтанг Георгиевич. Беда только, что первый отделением лечебной физкультуры заведовал. А второй работал в отделении нейрохирургии. Как-то не по теме. Во всяком случае, пока не по теме. (Будем надеяться, что тетя Рая пойдет на поправку и когда-нибудь ей пригодится лечебная физкультура. А нейрохирургия не понадобится вовсе.) Димочка мог, конечно, прямо с дороги позвонить домой и одному доктору, и второму. Номера их телефонов имеются в безразмерной памяти мобилы. Плевать, что ночь. Они же врачи. Не отказали бы — помогли спецкору всероссийской молодежки. Однако, решил Дима, незачем спешить. «Будем действовать по обстановке. Порой шоколадка для медсестры бывает полезней, чем «тонна» баксов для главврача».

Бессонная, по-советски уродливая громада Склифа возвышалась над прилегающим районом. Несмотря на позднее время, окна горят неоновым белым или ярко-синим светом.

Дима загнал авто на стоянку.

Через охрану он прорвался, потряся коленкоровыми корочками «Молодежных вестей». Прошел к лифтам.

Что за печальный интерьер в главном госпитале российской экстремальной медицины! Линолеум — волнами. Полутемные коридоры. Убогие лифты. Все время встречаешь озабоченных толстых женщин южных кровей. Они в черном, громко переговариваются на гортанных наречиях. Расхаживают «бойцы» в кожанках. То ли охраняют кого, то ли навещают. А может, собственные старые раны долечивают. А вот врачей и сестричек не видать.

Надю Дима заметил в коридоре шестого этажа. Она стояла к нему спиной, смотрела в окно. Хоть он ее видел, считай, один раз во взрослой жизни, все равно сразу узнал. Издалека. Печальная спина. Горестные плечи. Всматривается куда-то в уличную темноту. Его, Диму, что ли, с такой надеждой ждет?

Подошел, положил ей руку на плечо. «Ой!» — она дернулась, испуганно обернулась. Узнала, воскликнула удивленно-радостно: «Дима, это вы!» — и рванулась обнять его, прислониться к его плечу — да спохватилась, остановила саму себя на полудвижении…

Косметика чуть смазана. Глаза припухшие. Смотрит на Диму снизу вверх: во взгляде горечь и надежда.

— Как мама?

— Меня к ней не пускают. Была операция. А сейчас она в реанимации. В отделение могут перевести только завтра.

— Что врачи говорят?

— Что состояние тяжелое. Она без сознания.

— И это все, что они говорят?

— Сказали: у нее множественные переломы ребер. Кажется, еще и таза. Внутренние кровоизлияния. Сотрясение мозга.

На глазах Нади выступили слезы.

— Кто дежурный врач? — продолжил наседать Дима.

— Я… я не знаю… Женщина какая-то, — растерянно пробормотала Надя.

«Ох, овца ты, овца!..» — чуть не выругал ее Дмитрий вслух. Но вместо этого проговорил:

— Ладно, жди здесь. Я все узнаю.

Потом он долго искал дежурную врачиху. Она, оказывается, в ординаторской пила чай с тортиком. На столе стояла початая бутылка коньяку.

— Что вы хотите? — не слишком ласково она встала к нему навстречу. Тут же в кармашек ее халата перекочевала из Диминой руки стодолларовая купюра. Врачиха скосила глаза на перелет банкноты. Ничего не сказала, но стала явно любезней.

Потом был долгий рассказ о состоянии больной Митрофановой, уснащенный множеством медицинских терминов. По их обилию, а скорее по сочувственному выражению лица докторицы Дима понял: дела тети Раи, кажется, дрянь.

В конце беседы он прямо спросил:

— Она выживет?

Врачиха проговорила стандартное:

— Мы делаем все возможное.

— И все-таки?

— А кто вы ей? — полюбопытствовала в свою очередь женщина.

— Зять, — соврал Дима. — Будущий зять.

— А дочка-то ее здесь?

— Да.

— Знаете что, будущий зять: забирайте-ка вы свою… свою невесту и поезжайте домой. Ни врачам, ни самой больной вы сейчас ничем помочь не можете. Только сами измучаетесь. А завтра с утра ситуация, возможно, прояснится.

— Так есть надежда?

— Все в руках божьих. А надежда — она всегда есть.

В коридор к Наде Димочка вышел с непрошеной мыслью: «Кажется, мне предстоят еще одни похороны». Вслух, конечно, сказал девушке совсем иное:

— Поедем-ка отсюда. Врачи говорят: все будет хорошо.

— Правда? — просияла Надя.

* * *

Дима.

Та же ночь.

02 часа 35 минут

Он думал: ни за что не заснет в незнакомой постели. А только смежил веки — сразу провалился в глубокую и длинную угольную шахту. И ему ничто не снилось.

…Хотя сниться могло многое. Когда они с Надей вышли на ступеньки Склифа, во влажный воздух осенней Москвы, Дима вдруг почувствовал дичайший голодный спазм. Он вспомнил, что не обедал — не говоря уже об ужине.

— Я отвезу тебя, — сказал он Наде. — Только давай сначала куда-нибудь заедем перекусим. В какой-нибудь ночной фаст-фуд. Есть хочу — сейчас протекторы начну глодать.

Надя улыбнулась. После лживых вестей, что принес Дима от врачихи, ее настроение явно улучшилось.

— Извини, я, наверное, твои планы на вечер нарушила, — проговорила Надя.

— О чем ты? Знаешь, для тети Раи я готов хоть неделю голодать.

— А зачем нам куда-то в фаст-фуды заезжать? — почти весело сказала Надя. — Я тебя у нас дома покормлю. У нас сегодня на ужин «паста болоньезе». Мы с мамой приготовили…

Вдруг она осеклась и стала краснеть. Сперва покраснели щеки. Потом шея, лоб… Затем она вся залилась мучительным, почти багровым румянцем. С трудом проговорила:

— Я ничего такого не имела в виду. Я хотела сказать: именно поесть.

— Ну что ты, Надя, — ласково произнес Дима. Его растрогала ее несовременная застенчивость. — Я все понял правильно. Когда говорят «поесть», это действительно значит «поесть». Погнали. Чтоб я когда от «пасты болоньезе» отказался!..

По пути Надя, глядя в сторону, начала в полутьме машины (только встречные фары, редкие фонари) рассказывать ему, как дело было.

— Мама пошла с Родионом гулять…

— Кто это — Родион?

— Такса наша. Мальчик.

— А-а.

— А потом вдруг соседка прибегает. Надя, кричит, твою маму машина задавила. Я к окну. А у нас одно окно на дорогу выходит. А мама… — Голос Нади вдруг сорвался. — Она на асфальте лежит.

— А Родион? — вдруг спросил Дима.

— Что — Родион? — не поняла она.

— Он-то как?

— У него все нормально, — улыбнулась она сквозь слезы. — Он дома. Нас ждет. То есть… — Она опять покраснела. — То есть меня.

— Там у меня в «бардачке» есть салфетки. Если надо, бери.

— Да, спасибо. — Она отыскала в перчаточном ящике салфетку, высморкалась в нее. Другой вытерла слезы. Скомкала бумагу, но на дорогу в окошко выбрасывать не стала. И в машине не бросила. Сунула в собственную сумочку. Почему-то это ужасно понравилось Диме. Нервы его после длинного, похмельного, странного дня были напряжены до чрезвычайности. В таком состоянии он обостренно замечал самые незначительные детали (и порой умилялся им).

— Скажи, — осторожно спросил Дима, — а кто твою маму сбил?

— Я не знаю.

— Машина не остановилась?!

— Нет.

— А милицию вызывали?

— Я не знаю.

— Не знаешь?!

— Ну, понимаешь, Дима, я же мамой занималась! В «Скорую» звонила. Слава богу, что они быстро приехали. Всего минут через десять. И сразу — сюда. В смысле — в Склиф. Я тоже вместе с мамой поехала.

— Она в сознании была?

— Нет. Только дышала тяжело.

— Ну, а ты не слышала, что соседи говорили: кто ее сбил?

— Слышала. Краем уха.

— Ну?

— Говорили, что какая-то иномарка. Или «Жигули», ну, новые какие-то, которые не квадратные…

— Какая иномарка? Какие «Жигули»? Модель? Цвет?

— Не знаю я, Дима. Я же говорю: я сразу в больницу поехала.

Еще пару минут они проехали в молчании. Езда по ночным московским проспектам — совсем не та, что дневная: лети себе по темной дороге. Только к антирадару прислушивайся. И посматривай, чтобы не выбежал под колеса пешеход: в октябре, когда ночи темны, но снег еще не выпал, люди на дороге особо неприметны.

— Значит, водила, сволочь, не остановился… — задумчиво проговорил Дима. — Надя, я, пожалуй, у тебя ночевать останусь. — И скосил на нее глаза: покраснеет или нет.

Она куснула губу, бросила на него удивленный взгляд — и опять начала краснеть. Дима, наслаждаясь произведенным эффектом, проговорил:

— Я на твою честь покушаться не собираюсь. — Она гневно дернула подбородком. — Я хочу соседей твоих расспросить. Вызывали на происшествие милицию или нет. И какая машина твою маму сбила. Как выглядела, с какой скоростью ехала… Но сейчас, — он указал пальцем на кругленькие часы на панели «шестерки», — час ночи. Если я пойду с расспросами сегодня, соседи твои меня пошлют. И будут правы. Ну а завтра с утра я с ними потолкую.

— Ты что, — с оттенком восхищения проговорила Надя, — хочешь сам найти этого урода-водителя?

— Возможно. А еще я хочу понять: случайное ли это совпадение. Пять дней назад какие-то подонки убили мою мать. А сегодня покушались на твою.

— Покушались? Ты правда думаешь, что на мою маму — покушались?

Дима только плечами пожал:

— А кто его знает?

…Вот таким образом Дима оказался в квартире Нади и тети Раи Митрофановых. Они с Надей поели «пасты болоньезе», Дима с огромным удовольствием выпил бутылку темной «Балтики». Затем Надя постелила ему свежее накрахмаленное белье — в комнате тети Раи. Дима разделся до трусов, рухнул и прокричал на кухню Наде:

— Будильник мне на девять поставь!

— Зачем так рано? — спросила через стенку она.

— Главному нашему буду звонить, что я на работу не выйду!

Надя хотела поинтересоваться, не будет ли ему чего за прогул? И правда ли, что у журналистов такой свободный режим? Потом решила спросить, а нужно ли ему, чтобы она его сопровождала, когда он по ее соседям пойдет. И будет ли он звонить в милицию? Через стенку все это спрашивать было неудобно, и она вошла в комнату, где пахло мамой, а в постели при свете ночника лежал почти совсем незнакомый и довольно-таки красивый мужчина. Она открыла рот, чтобы задать первый вопрос, — но… Но Дима уже спал.

Надя тихонько подошла к кровати и погасила ему ночник. Он даже не пошевелился.

* * *

Надя.

На следующий день,

9 часов 15 минут

Дима вышел на кухню заспанный, всклокоченный, в одних трусах.

Он что, ее, Надю, не стесняется совсем? Как рабыню какую-то?

Просипел:

— Извини. Где у тебя тут кофе? Без него я — труп.

— Есть только растворимый, — сказала она виновато и обиженно. Диме было не до нюансов ее настроения. Он чуть не вырвал из рук банку «Нескафе классик». Всыпал себе в чашку целых три ложки («Да он наркоман кофейный!»). Залил кипятком, сахару бухнул. Размешал, стал пить прямо стоя. Надя в сердцах вышла из кухни. Фигуру полуобнаженного Димы меж тем поневоле разглядеть успела. Ничего не скажешь, хорошая фигура. Ножки стройные. И попа тоже. Плечевой пояс развитый: широкий, надежный.

Спустя три минуты Дима (уже в брюках, но по-прежнему голый по пояс) показался на пороге ее комнаты. Кофе действительно оказал на него животворное воздействие. Черты лица разгладились. Взгляд стал осмысленным. И голос прорезался:

— Надь, у тебя бритва есть?

— Не-ет, — потрясла она головой.

— А чем же я бриться буду?

— Можно один день и не побриться, — слегка огрызнулась она. — Сейчас это модно.

— Нет, старушка. Бритье — это ежеутренний ритуал. Если я небрит, это означает, что я не контролирую ситуацию. Такое, извини, со мной всего дважды в жизни было.

Надя не стала спрашивать, что это за два необыкновенных случая (хотя такого вопроса он явно ждал), только буркнула в ответ:

— Ну, будет третий раз.

— Не. Я хочу владеть ситуацией. Я даже в окопах за собой следил.

— Ну, и чем я тебе могу помочь?

— А ты что, ноги не бреешь?

Она почувствовала, как лицо ее против воли опять стала заливать краска. Пр-роклятый румянец!

Она тихо проговорила:

— Брею.

Вот за это ее современные мужики и не любят! За то, что она — ужасно правдива и совсем не кокетлива. И не умеет острым словцом поставить хама на место. И — развернуть ситуацию в свою пользу.

— Ну так давай мне этот свой дамский «Жиллетт»! — радостно воскликнул Дима. — Розовенький, наверное? Или голубенький? — Он, кажется, наслаждался тем, что опять смутил ее. — И еще полотенце давай с шампунем. У тебя, кстати, в ванной курить можно?

Пока Дима долго, вдумчиво плескался в ванной, Надя, словно в отместку за его хамство, пошла на преступление: обследовала карманы его куртки.

Там имелось: очень внушительное удостоверение с большими буквами, золотыми на красном: ПРЕССА, а на оборотной стороне: МОЛОДЕЖНЫЕ ВЕСТИ. Удостоверение было выдано на имя Дмитрия Полуянова в тысяча девятьсот девяносто пятом году, а должность Димы называлась разъездной корреспондент при секретариате. Кроме того, во внутреннем кармане куртки вперемешку лежали: маленький диктофончик «Сони», водительские права (шоферский стаж — целых одиннадцать лет) и документы на автомобиль «ВАЗ-21063». И еще — паспорт. Надя немедленно пролистала его. Дмитрий Сергеевич Полуянов, русский, родился в тысяча девятьсот семьдесят третьем году в городе Ленинграде. Не женат. Детей нет. Она быстренько сунула документы на место.

В другом кармане имелся красивый кожаный бумажник «Петек» (внутрь его она не посмела полезть). А еще, россыпью, — пять презервативов компании «Дюрекс». Зачем ему так много?

* * *

После того как Дима закончил водные процедуры, он вытребовал телефон. Устроился с ним на кухне. Налил себе еще кофе. Принялся названивать и прихлебывать.

Надя волей-неволей слышала из своей комнаты его разговоры. Сперва он позвонил (как поняла Надежда) своему начальнику — главному редактору газеты. Разговаривал Дима с ним, на взгляд Нади, чересчур независимо (если не сказать — по-хамски). Сказал, что на работу сегодня не придет — оттого, что вышел на «шикарную тему» и у него, видите ли, «назначено полно встреч». (Своей начальнице в библиотеку Надя позвонила и отпросилась уже давно, сразу как проснулась. О несчастье с мамой не сказала.)

Далее Дима приглашал к телефону какого-то Вахтанга Георгиевича (видимо, врача) и у того просил содействия в судьбе «Раисы Митрофановой, которая у вас лежит в Склифе в «сочетанной травме». Просил перезвонить, оставил свой мобильный номер. Затем с абсолютно такой же просьбой обратился к некоему доктору Гусеву. (Надя сегодня первым делом, как проснулась, позвонила по справочной Склифа, и ей равнодушным голосом сказали, что состояние мамы тяжелое.) Затем Дима принялся названивать разным людям — кажется, официальным и незнакомым ему. Все выспрашивал у них о дорожно-транспортном происшествии на Северодвинской улице. Его, кажется, повсюду посылали — потому что Дима, когда клал трубку, комментировал свои неудачливые звонки короткими репликами: «С-собаки!.. С-скоты!» И даже дурашливым: «Президенту напишу!» Потом он позвонил, видимо, своему знакомому — из числа милицейских работников. С ним он говорил заискивающе. Умолял узнать все, что можно, о «ДТП на Северодвинской».

А затем ему позвонили на мобильник. Надя сразу поняла: кто-то из докторов из Склифа. Усидеть в своей комнате она не смогла, выскочила на кухню. Стояла и смотрела на Диму. Пыталась по его лицу понять, что говорят о маме. Однако лицо журналиста было непроницаемым — как у Леонардо Ди Каприо, когда тот в «Титанике» в покер играл.

Наконец Дима положил трубку (ожидание было мучительным). Объявил, глядя в сторону:

— Маме твоей легче. Но она по-прежнему без сознания. Все, что надо, у врачей есть. Тебя к ней все равно пока не пустят. Может, потом дадут возможность навестить. Я тебя тогда отвезу в Склиф. Вот такие дела… А сейчас… Пошли, Надежда, м-м, батьковна, по соседям. Будем собирать показания.

* * *

Они поднялись на седьмой этаж к Ефимовне, которая все всегда про всех в доме знает — однако едва Надя представила молодого человека соседке, как тому позвонили на мобильник. Дима (воистину человек без комплексов) без приглашения прошел в комнату к Ефимовне. Спасибо, хоть ботинки снял. О чем говорил по своей трубке, непонятно, только гукал. Может, по делу — а может, ему девушка звонила.

Ефимовна успела зорко оглядеть парня, с коим пожаловала Надежда, а затем жарко набросилась на Надю с расспросами: что мама, где лежит да как себя чувствует. Она и на половину вопросов не ответила, как в коридоре появился Дмитрий. Он пробурчал Наде:

— Собирайся. — Ефимовне сказал гораздо вежливей: — Извините, пожалуйста, что мы вас побеспокоили. — И снова Наде: — Опрос свидетелей отменяется.

Что оставалось делать Надежде? Только попрощаться, как дуре, с Ефимовной, неудовлетворенной скудной информацией, и вывалиться вслед за Димой в подъезд. Здесь уж она спросила сердито:

— Ну? Что опять случилось?

Журналист ответил не сразу. Выдержал «мхатовскую» паузу, затем буркнул:

— Менты нашли машину, которая сбила твою маму.

— И?..

— Ее бросили, понимаешь? А за десять часов до… до преступления — угнали.

Надя не очень поняла, что он сказал, переспросила:

— А водитель?

Дима терпеливо сказал:

— Повторяю еще раз. Вчера утром у некоего человека от офиса был угнан автомобиль «ВАЗ-2110» серого цвета. Примерно в двенадцать дня этот человек заявил о совершенном угоне в ГИБДД, а затем написал о сем происшествии заявление в милицию. А около девятнадцати часов вчерашнего дня данный автомобиль явился, судя по всему, виновником дорожно-транспортного происшествия. Характер повреждений кузова автомобиля, а также следы крови на лобовом стекле свидетельствуют, что он совершил наезд на человека. Данный автомобиль, объявленный в розыск еще днем, экипаж патрульной службы обнаружил около двух часов сегодняшней ночи во дворе дома номер двадцать по улице Малыгина…

— Это же от нас два шага! — ахнула Надя.

Они уже спустились к ней на этаж, и Надежда открывала дверь.

— Вот именно, — мрачно сказал Дима. — Видишь, что получается: вчера днем кто-то угнал «десятку». Вечером этот «кто-то» сбил на улице твою маму. А потом бросил сие «паленое» авто…

— А может… Может, маму сбил сам хозяин «десятки»?

Дима посмотрел на нее снисходительно. Саркастично произнес:

— Ага. Хозяин «десятки» — пенсионер семидесяти лет, полковник запаса. Значит, он откуда-то заранее знал, что вечером собьет тетю Раю, поэтому днем объявил свою собственную машину в розыск.

Надя поняла, что сморозила не то, и убежденно сказала:

— Значит, пацаны. Какие же сволочи. Украли машину. А ездить не умеют, вот и сшибли маму…

— Да, наверно, пацаны, — сказал Дима и нахмурился.

— Где же их искать?

— Понятия не имею, — буркнул Полуянов.

Они уже стояли в тесном коридорчике Надиной квартиры. Журналист скривил губу и произнес:

— Знаешь что? Одевайся-ка ты, и поедем. Я подкину тебя до Склифа. А сам… Сам — домой. У меня там кот некормленый сидит. И еще вот чего. Дай-ка мне записные книжки твоей мамы.

— Зачем?

— Дай. Я тебе потом все объясню.

* * *

Надя.

Тот же день,

12 часов 20 минут

Она вышла из подъезда, когда Дима уже прогрел свою красную машину. Сидел за рулем, хмурился. Выйти и открыть перед ней дверцу даже не подумал. «Вот такие они, современные мужики. Пусть и самые лучшие».

Когда Надя уселась на переднее пассажирское сиденье, Дима, однако, не поспешил трогаться. Он достал из внутреннего кармана куртки бумажник (тот самый, что она видела, — кожаный «Петек»). Вытащил из него стодолларовую купюру. Сказал:

— Будешь в Склифе, найдешь заведующего отделением — того отделения, где мама лежит. Сунешь ему (или ей) вот эту бумажку. Знакомства — это, конечно, хорошо, а прямая подкормка — лучше…

Надя отчаянно замотала головой:

— Я не умею! И потом это неудобно!..

— Неудобно трахаться на лыжах в гамаке.

Надя покраснела, выкрикнула:

— Почему я должна брать у тебя эти деньги?!

— Потому что у тебя их нет. И еще потому, что мама твоя, тетя Рая, меня из школы забирала. И обедами кормила. И читала мне «Таинственный остров». Я, знаешь ли, это хорошо помню…

— Я не возьму никаких денег!

— Слушай, Митрофанова, не зли меня. Ты что это? Вынуждаешь меня самому опять идти в Склиф? И искать завотделением, и беседовать с ним?.. А у меня дома — кот, скотина такая, без пищи страдает. Ты-то своего Родиона уже два раза кормила!

Аргумент насчет Родиона оказался убедительным. Надя примолкла. Дима положил зеленую бумажку поверх ее сумочки, торопливо включил передачу и выехал со двора.

Спустя минут десять, когда они уже ехали по улице Летчика Бабушкина, вдоль длинных трамвайных путей, Надя, все это время молчавшая, хмурившаяся, закусывающая губу, наконец спрятала деньги в сумку. Вздохнула, тихо проговорила:

— Я тебе их обязательно отдам.

— Я не сомневаюсь, — немедленно откликнулся Дима.

Спустя еще пять минут они уткнулись в пробку на выезде на проспект Мира. Журналист произнес, к Наде вовсе не обращаясь, словно бы сам с собой:

— Мою маму убили пять дней назад. На твою покушались — вчера. Странное какое-то совпадение по времени.

— Странное, — глухо проговорила Надя.

— И чем-то ведь покушения похожи. И в случае с мамой, и в случае с тетей Раей имели место автомобили.

— И с твоей… твоей, — Надя отчаянно засмущалась, — мамой разве тоже был автомобиль?

Дима неохотно ответил:

— Менты говорят, свидетели видели: из подъезда, сразу после убийства, вышли двое. Их ждала машина с включенным движком. Но ты только не болтай об этом, ради бога!

— Я никогда не болтаю, — огрызнулась она.

Дима кивнул и продолжил:

— И тогда, и теперь преступления кажутся вроде бы такими простыми-простыми!.. Очень простыми — да концов не найдешь.

— Ты думаешь, их обеих специально пытались убить? — Надя глянула на Диму: он сидел за рулем нахмуренный, сосредоточенный.

— Да, пытались… А мою маму даже убили… Но кому, спрашивается, нужно убивать двух пенсионерок? Кому они, старушки, могут помешать?

— Может, наследство? — робко предположила Надя.

— От кого? У моей мамани на книжке осталось шестнадцать рублей девяносто копеек. Может, у твоей есть золото-бриллианты?

— Боюсь, что нет, — через силу усмехнулась она.

— Тем более что я — единственный, кажется, наследник своей мамы. А ты — если не дай бог что случится — у своей единственная наследница?

— Наверное, — пожала плечами Надя. Она и краешком думать не хотела о том, что «не дай бог что случится».

— Значит, — цинично усмехнулся Полуянов, — убрать старушек выгодно прежде всего — кому? Мне и тебе. А что, замечательный сюжет. Я в Амстердаме, у меня стопроцентное алиби — а ты в это время убиваешь мою маманю. А потом я краду машину и сбиваю твою мать. А потом мы с тобой наследуем шестнадцать рублей девяносто копеек и две квартиры. И живем в них, поживаем, добра наживаем…

— Слушай, прекрати юродствовать, а? — с неожиданной для нее твердостью сказала Надя. — Заткнись. Пожалуйста.

Дима искоса глянул на нее, излишне резко рванул со светофора и тихо произнес:

— Извини.

Еще десять минут они проехали в молчании, а потом Надя сказала:

— Они же очень долго, твоя мама и моя, работали вместе. Вдруг они были свидетельницами какого-то преступления? А сейчас их пытаются убрать…

— Угу, — усмехнулся Дима. — Они не работают вместе уже чертову тучу лет. И все эти годы убирать их никто не пытался. А теперь вдруг они кому-то помешали.

— Может, шантаж?

— С чьей стороны?.. Эй, подруга! — Дима обернул к ней изумленное лицо. — Ты что, представляешь себе мою мать в роли шантажистки? Или — свою?

— Да, я как-то не подумала… — пробормотала она, отвернувшись к окошку. Справа тянулись сталинские дома. У метро «Проспект Мира» вовсю торговали цветами. — Извини, — добавила Надя.

— Может быть, произошло другое, — сказал Дима. — Они обе стали свидетельницами преступления — сейчас. И этим кому-то помешали. Очень помешали.

Они уже подъезжали к повороту с проспекта Мира налево, в переулок. Отсюда до нового корпуса Склифа рукой подать. Наде нравилось, как Дима ведет машину. Вроде бы никуда не спешит, а получается быстро.

— Знаешь, Надечка, — проговорил Дима, когда они стояли в длинном ряду машин, ожидающих левого поворота, — ты подумай, пожалуйста: когда наши мамы друг с другом в последнее время видались? Где бывали? Что делали?.. И я тоже вокруг этого подумаю…

Загорелась зеленая стрелка, они свернули налево. Потом поблуждали по дворам. Наконец Полуянов остановил машину в одном из дворов в непосредственной близости от Института Склифосовского. Выключил мотор.

— Знаешь, — сказал он, повернувшись к Наде и внимательно изучая ее лицо, — что-то мы с тобой заигрались в Шерлоков Холмсов. А тебе сейчас лучше поиграть в доктора Айболита.

— А тебе? — слабо улыбнулась она.

— А мне — в дедушку Дурова. Кота поеду дрессировать. — Он потянулся к ней и легко, по-дружески поцеловал в щеку. — Давай, дорогая. Тете Раечке привет. Звони мне обязательно, как у нее дела. На трубу брякай или домой, или на работу — куда хочешь. И я тебе буду звонить.

— До свиданья, Дима. Спасибо тебе за все. И… И деньги я обязательно верну.

— Забудь об этом, — досадливо проговорил он.

Она выбралась из машины, сделала пару шагов к больничному корпусу. Потом обернулась.

Дима разворачивал машину в тесном дворике. В ее сторону ни разу даже не посмотрел.