Проделки куриного бога

Анна Яковлевна Яковлева, 2015

Михалине Трацевской тридцать семь. «Ну и что, что красота и молодость прошли? – уверяет она себя. – Зато у меня теперь есть нечто гораздо более ценное: ясность мировоззрения, мудрость, вера в Бога и сыновья. И бесстрастие. Вот мое военное преимущество. Женщина моих лет – настоящая твердыня, способная противиться искушениям». После двадцати лет брака развод представляется ей убийственной процедурой, придуманной фарисеями и чернокнижниками, и вдруг, в вагоне-ресторане, уносящем ее на запад, под стук колес, после бокала вина слово заиграло совсем другими красками, совсем другими… Твердыня рушится при встрече с тем самым единственным мужчиной, который создан для нее и только для нее.

Глава 4

…Стоило покинуть зону обитания Недобитюха, как в Михалине стали происходить какие-то глубинные изменения.

Сначала вернулась девичья мечтательность.

«О, Варшава, — думала Михася, трясясь в электричке, — этот полугород-полусирена! Плац Трех Крестов, аллеи, пряничный левый берег Вислы…».

Голова сладко кружилась.

Поезд, перрон, терпкий запах лопающихся почек и талой воды усугубили ее состояние. Не говоря о попутчиках…

Вместе с нею в купе оказалась загорелая крашеная девица лет двадцати пяти, немного дерганая, с полным ртом жвачки. Довольно высокий, сухой, коротко остриженный субъект чуть за сорок, с хищным носом и со странным взглядом миндалевидных, карих глаз. Настоящий бедуин.

Третьим был умопомрачительный, изысканный господин в очочках, примерно одного возраста с Михалиной, тоже высокий, ироничный, с магнатскими усиками «а-ля Валенса». Правда, усики плохо вязались с Евросоюзом, но в целом мужчина произвел на Михасю сильное впечатление, хотя, это вполне мог быть синдром Недобитюха.

Тем не менее, метаморфозы продолжались: Михася распрямилась в полный рост.

— Борис, — представился господин, едва хлопоты, связанные с проверкой билетов и раздачей постельных принадлежностей, улеглись. — Журналист, публицист, краевед. — В руке у Михалины оказалась визитка: «Чарнецкий Борис», — лаконично, как на надгробии, значилось на ней с той лишь разницей, что к имени прилагался номер мобильного.

Девице Чарнецкий тоже зачем-то всучил визитку. Та лениво взяла ее двумя пальцами с накладными, зловеще загнутыми когтями, и положила на столик.

Поглаживая пальцами бархатную визитку, Михася приосанилась: все-таки как это важно, когда тебя окружают образованные, культурные люди.

— Это мой коллега и лучший друг Платон Фархатович Герасимов, — представил Чарнецкий насупленного стриженого субъекта, расположившегося напротив.

— Михалина, — она кивнула со сдержанным достоинством. О том, что подвизается в районном печатном органе по неведомой причине умолчала — хвастать было нечем. Всего лишь провинциальная журналисточка, редактор провинциальной газетенки, которых пруд пруди.

— С частным визитом?

— Да, — розовея, растянула губы в улыбке Михася. — К сестре еду. А вы?

— По приглашению польских коллег едем на конференцию по Катыни и на майские праздники. Заодно. Приятное с полезным совмещаем. — Борис поправил очочки и улыбнулся, от чего у Михалины, как писали в романах, стеснило грудь.

Она прислушалась к ощущениям. Что делается! Не прошло и трех часов, как из дома… Удачное начало, ничего не скажешь.

— Уже бывали в Варшаве? — полюбопытствовал господин Чарнецкий.

Подарок сестры — альбом с фотографиями Варшавы — был настольной книгой Михалины, поэтому она почти не соврала:

— Да.

Михалине было страсть, как интересно, за каким несет в Речьпосполиту крашеную выдру, но мужчины не задали девице ни одного вопроса, как будто она принадлежала к касте неприкасаемых. Как будто достаточно быть двадцатипятилетней дивой с волосами цвета красного дерева, чтобы все вопросы отпадали сами собой. Это задело Михалину. Из-за дерганой девицы ей даже снова захотелось стать ниже ростом.

Через пять минут были окончательно расставлены акценты: Чарнецкий не скрывал интереса к девице, которая отзывалась на имя Катя, а его стриженый коллега упорно хранил молчание и держал дистанцию.

Михасе внезапно стало легко. Досада улеглась: разве она не сыта по горло Недобитюхом? Ну и что, что красота и молодость прошли? Зато у нее теперь есть нечто гораздо более ценное: сыновья, вера в Бога, ясность мировоззрения, мудрость. И бесстрастие. Вот ее военное преимущество. Женщина ее лет — настоящая твердыня, способная противиться искушениям. И как приятно находиться на скамье запасных и наблюдать за игрой других! Особенно — за тонкой.

— Я в вагон-ресторан. — Чертова кукла поднялась и, не оглядываясь, подалась из купе.

— Отличная идея, — воодушевился Борис. — Ты как насчет ужина в ресторане, Платон Фархатович?

— Нет-нет, спасибо, — покачал головой его угрюмый друг. — У меня все с собой. — Голос у Платона Фархатовича оказался низким и густым.

Услышав это «все с собой», Михася затосковала.

Сейчас стриженый бедуин разложит на столике заботливо собранные любящей супругой в дорогу яйца, куриную ножку, соленый огурчик, в тряпицу обернутое сало, нарезанную кольцами копченую колбаску, соль в спичечном коробке и тугой пучок зеленого лука. Пригласит разделить трапезу — на него это похоже. Ей придется приобщить свою скромную долю — яблоко, банан и апельсин…

— Михалина, а вы не желаете в ресторан? — публицист задержался у выхода, скользнул равнодушным взглядом.

Тратиться на ужин в вагоне-ресторане совершенно не входило в планы Михалины, но она представила, как станет делить трапезу с Платоном Фархатовичем, и вынужденно промямлила:

— Пожалуй. Только руки вымою.

Безусловно, ее отказ господину Чарнецкому понравился бы куда больше, чем согласие. Михася даже посочувствовала ему: куда он ее денет в ресторане, ведь он сделал ставку на дерганую бестию?

— Я вас подожду, — Чарнецкий вежливо улыбнулся. Под магнатскими усиками просматривался крупный чувственный рот, и Михалина отвела глаза. Вера, ясность мировоззрения, мудрость и бесстрастие — вот столпы ее морали…