313 дней: Агапэ

Анна Элфорд, 2020

Роман скорее о мести и эгоизме, чем о любви. О том, как прошлое всегда портит настоящее; что, чаще всего, мы живем именно прошлыми воспоминаниях, в которых останемся даже после смерти. О двух людях, сошедшихся на основе общей философии и культурных ценностей. И важны здесь не секс и не нагота, а то, что стоит за этим. Платон делил любовь на разные виды. «Агапэ» – это то самое «золотое сечение», «романтический идеал», а в нашем варианте – «новая философская модель любви». Талантливый художник Дилан – двигатель сюжета – и преуспевающая актриса Грейс – душа романа – Орегон; театры; выступления; два человека искусства. Они самостоятельно строят свою судьбу, отличаясь от своего вялого окружения. Грейс проходит через: цикл роста и падения, принятие полигамии, физические увечья от преследующей ее француженки. Она борется с повсеместной завистью и матерью, доводившей дочь в детстве до невроза. И все вышеперечисленное меркнет перед людским комом чувств, однажды созданным и наросшим в прошлом.

Глава 5

Грейс

Дилан ставит свой мольберт и приступает к работе, а когда заканчивает картину пожилой женщины через несколько часов, он недовольно вздыхает. Я опускаю листки со своим репликами.

— Неудачная работа?

— Вполне коммерчески успешная. Но мне не нравится сама задумка. Думаю, откажусь от этого заказа.

— Как посчитаешь нужным. Скажи, почему ты переехал?

— Чопорность моей нации хороша, но то ли хотелось попробовать вашей западной свободы духа, то ли изменить точку зрения.

— Я тебя умоляю, свобода духа повсюду. Сальвадор Дали испанец. А когда он приехал в Нью-Йорк в 1934 году, в качестве аксессуара он нес в руках батон хлеба длиной 2 метра, а посещая выставку сюрреалистического творчества в Лондоне оделся в костюм водолаза.

— То же верно. Это скорее зависит от человека. Его свобода. Значит, мне просто нужно было вдохновение, — красноречиво отвечает он. — Были некоторые причины, королева. — А Дилан любит пресекать любые вопросы о себе у самого корня! Чувствую, что Дилан — лучший психолог, которого я могла встретить в жизни. — Али была права на счет тебя.

— И что же она говорила?

— Она часто нечаянно бросала фразы о тебе. И у меня сформировалось о тебе чёткое представление, — говорит он, и я сама улыбаюсь от ласкающих слух слов. — Я очень хотел познакомиться с тобой ближе, но когда впервые увидел на выставке, понял, что этого мне не хватит, — в голосе задрожала счастливая нотка. — Не подумай, что я пытаюсь воспользоваться тобой. Я не хочу пугать тебя поспешностью своих поступков.

— А почему тогда ты тратишь время на биологическом факультете, если и так открыл по выставке на каждом континенте?

— Для общего образования. Я вольный слушатель. К тому же я очень любопытен до знаний. Одиннадцать часов и сорок одна минута. Посмотри на луну, — он поднимает руку, указывая куда-то ввысь. — Вон там, ты видишь?

«Ты не так прост, сукин сын!» — почти выпаливаю я. Одинокая машина проезжает по дороге; так много указательных знаков и проводов над землёй; вдалеке маяк на стеклянных скалах.

Дилан Барннетт

Я решил перестать бороться, ведь все мои усилия напрасны. Говорю твёрдо, хотя и смеясь. Мне нравятся ненавязчивые ласки Грейс, как она гладит мои руки, затем прикусывая кончики моих пальцев. Вся улица была словно на ладони, а здания кажутся такими искусственными, отшлифованными, гладкими. По крайней мере, я более не просыпаюсь с криком в ночи́.

Грейс

Мы вместе сидим в автомобиле. Не смогли без подобного прощания; я сижу на его коленях и ненасытно зарываю свободную левую руку в его волосы, дабы крепко потянуть. Это заставляет Дилана целовать меня с ещё большим упоением, проводя губами, а затем языком, полностью закрывая мои губы и вновь открывая их. Чувствую одну его руку, проводящую по моим позвонкам и прижимающую поясницу к рулю. Поцелуй в губы — это всегда так лично, так интимно. А он делает это пленяюще. Делает так, что я мучаюсь от одной мысли об этом. Прижимаюсь губами к круглому шраму на его плече, слегка оттягивая ткань чёрной майки. Ресницы Дилана дрожат, подливая масла в огонь, и он порывисто вздыхает:

— Порви с Зедом, атеистишка. — Карие глубокие глаза и частое дыхание. Он отстраняется. — Сделай это, — шепчет он прямо перед поцелуем в губы.

— Что? — Я отстраняюсь и спиной вжимаюсь в холодный руль.

— Ты меня слышала! Порви с Зедом. — Ощущение, что Дилан снёс мне голову с плеч, как инквизитор — язычнице. — Нельзя страстных, творческих натур ограничивать в чувствах.

— Я не пойду на это. Я люблю его.

Он лишь нежно обнимает меня на прощание, скрывая своё частое дыхание и нетерпеливость, гнев.

— Разве любишь? Ты ведь сейчас со мной, малышка. Выводишь рисунки на коже, на шрамах, сидя на моих коленях.

Да, душою я уродлива; осуждайте меня! Так бывает: на террасе в лунном свете, когда один потребовал от другого принципиально невозможного, мы молчим и разглядываем луну, я ёрзаю, откашливаюсь. В конце Дилан огорчённо трёт переносицу, а я наклоняюсь вперёд, беру его за руку, притягиваю к себе, целую — и ощущаю его руку на своей щеке, мне удивительно хорошо и легко.

— Я тебя не знаю, Дилан. Я была бы сумасшедшей, если бы по первому требованию бросила Зеда, которого знаю всю жизнь.

Рядом с Зедом я чувствую себя как школьница; но я к нему очень привязана, знакомы целую вечность. (Я чувствую, что должна продолжать с Зедом отношения, что это правильно)

— Иди-ка к черту, Барннетт, — добавила я откровенно.

Спустя десятки воспоминаний я буду рассказывать маргариткам об этом романе; буду рассказывать, как всё начиналось: он меня поцеловал, потом ненароком оскорбил в машине. Мгновение, в котором он навсегда останется после смерти.

Глава 6

Грейс

Стою на темной кухне, все обитатели дома спят. Мать заметила, как парень (Дилан не понравился уже издалека, по одному силуэту) высадил меня у дома. Она не знает обстоятельств — у неё океан других забот. Я учусь жизни и справляюсь со всем сама. Здания городка посерели, темно. Никаких размышлений в моей голове нет вовсе; сонливость и меланхолия окутывают. Замечаю пачку сигарет на столешнице, зажигалку. Закурив, я облокачиваюсь о гладкую мраморную поверхность столешницы и смотрю в окно; никогда не пробовала до этого табак — жжение в глотке, а горький дым дошёл до самих лёгких. Мужественно терплю и спокойно выдыхаю проклятый дым. А лопасти вентилятора на потолке всё крутятся и крутятся, так неспешно и размеренно разгоняя густой смог. Я сажусь на пол, обняв колени, и курю. Наблюдаю за вращающимися лопастями и за тем, как всё ещё живая муха двигается по липкой ленте; и вот — смерть. Мне не по себе. Тушу красный огонёк о подошву. Хорошо, что тот ужас с Викторией в прошлом, уже две с половиной недели; просто отлично, что тот женский силуэт пропал. Надеюсь.

Дилан Барннетт

«Немного грубой силы… никогда не повредит», — говорю я сам себе, пока оглядываю получившуюся картину в мастерской. Но ведь это правда! Чуть ли не рычу. Это не сравнится с прежними мастерами! В этом городке так хорошо творить… вот почему я переехал. Но я всё ещё полное ничтожество.

«Ты будешь счастлив…», — говорил я себе когда-то. Смешная ложь, а, читатель? Не жалея бранных слов, рву грунтованный холст и кидаю на пол. Мне ещё необходимо выполнить заказы (мои работы покупаются благодаря обаянию). Если бы мой безмозглый отец догадался откладывать деньги, а не мотаться вместе с маленьким мной по всей Британии, то все было бы проще. В этой ужасной атмосфере ночной боли молча прикусываю сигарету. Но я добьюсь своего рано или поздно, она это понимает? Что Грейс сейчас делает?

Грейс

Будильник звенит ранним утром. Я, собравшись и попрощавшись с Кэррол и Майком, отправляюсь на занятия пешком. Вот и наступила после нескольких одинаковых дней пятница — день встречи в студенческом сообществе, а Меделин — бестолковая девушка, сидящая в красном старомодном кабриолете 80-х годов. Она кричит и сигналит, когда наконец замечает меня.

— Ты чертовски выглядишь, Грейс! — вскрикивает она.

Меди больше всех на моём факультете пришлась мне по душе. Длинные рыжие волосы и светлая кожа так восхитительны; хлопковое кружевное платье, ярко-красная помада дополняет образ. Меделин можно назвать глупышкой: она подписала себе в моих глазах декларацию интеллектуальной импотенции своими нескончаемыми жалобами, что ей нечего делать.

Под заходящим солнцем мы вместе оказываемся у двухэтажной кирпичной постройки. В каждой комнате включён свет. Интересно, что за хаос происходит в них? Замечаю Джексона — первое знакомое лицо здесь. Он проводит нас сквозь громкую группку, состоящую из татуированных парней в чёрных одеждах. Несколько секунд ощущаю их взгляд на себе, но вот мы уже проходим вглубь двухуровневой комнаты, смешиваясь с толпой.

— Каков шанс, что я смогу сама познакомиться со всеми в этом помещении? — интересуюсь я у него со смехом.

— Минимальный, — улыбается Джексон.

— Минимальный — это, видимо, британский вариант фразы «Хрена с два у него есть какой шанс», — встревает Меди и поправляет волосы одним лёгким движением руки, глядя в его глаза.

— Я австралиец.

— У вас королева на банкнотах — вы британцы, — настаивает Меделин.

Пройдя в дверь, мы попадаем в огромную комнату с неоновым рыжим освещением. Две лестницы у стен, а между — балкон, выходящий на нижний ярус. Громкая музыка; недалеко стол для пинг-понга. Левее — три полностью забитых дивана и множество кресел вокруг. То и дело через арки заходят и выходят люди. Я чувствую свежий запах свежевыстиранных хлопковых штор, слышу лай собак, вдохновение, замерев у лестницы: лица, голоса, движения эхом повторяли друг друга. Я такая же, как и все? Они хотят быть особенными: особенным итальянцем, особенным евреем, особенным индусом — они с рождения определяют себя именно так. Но, как считал Бродский, стоит определить себя сперва как человека и не лезть в «эти большие дела, они очень сильно туманят».

«Кто я?», — на этот вопрос ответ будет не «актриса с океаном заманчивых предложений», а моя характеристика как человека. Но её услышат только близкие, ведь никто не хочет быть уязвимым перед незнакомцами! Мгновение наедине с собой, а затем присоединяюсь к грохоту. «Наплевать, наплевать», — мысленно повторяю я, проходя сквозь терпкий туман сигарет.

Проходит час, а Зед всё ещё не подходит ко мне, мелькая в компании панков. Погружаясь всё глубже в пёстрый разговор, я чувствую умиротворение. Из таких мгновений и составляется вечность. Слова-огни, тот красный, тот жёлтый, возникнут и останутся. Некие ускользнут, улетят, исчезнут, крича, а им будет вторить эхо, отражаясь друг от друга в унисон музыке. Одно мгновение останется со мной ненадолго, а потом исчезнет в смертной бездне памяти — я выхватываю из толпы желудёвый цвет и одновременно чувствую, как впечатывается в мою кожу крест на груди Али и её руки крепко сжимают меня.

Все приземляются рядом: Логан, Али и… и отдельная коробка на стеллаже моей жизни — Дилан. В последний раз, когда мы виделись, когда он потребовал с меня порвать с Зедом, но, кажется, это уже так далеко в прошлом. Я так рада видеть этого брюнета; Барннетт с присущим ему тактом переговаривается с однокурсниками. Я думала, что, пожалуй, пора прекращать нашу с ним игру. «Последний вечер. Запомни его… художник не без таланта. В коллекцию, и пошла дальше. Зажила, как и до этого, ведь все в твоей жизни скроено верно», — крутиться в моей голове, пока я неотрывно наблюдаю за Диланом при этом фиолетовом свете, так захватывающе ложащемся на черную материю его одежды. Ко мне обратилась Али:

— Грейс, все собираются играть в «Правда или действие». Будешь с нами? — спрашивает она.

— Я за, — говорит Дилан позади меня.

Вновь разворачиваюсь к Дилану, он отпивает коньяка, хотя от него не исходит перегар, лишь привычный необъяснимый аромат его самого и немного мяты. Он наклоняется и шепчет:

— Мы с тобой уже обсуждали это после стихов того бродячего поэта, атеистишка. Они мелкие и спящие люди, но как бы мы с тобой ни зачитывались Ницше, пока что мы подобны им, и мы вдвоём среди них. — Господи, когда находишь того, с кем можно поговорить на темы, отличные от быта и сплетен о знаменитостях, разум которого бессловесно уравновешен с твоим, как жидкость в сообщающихся сосудах, — это идеал. — Ты ведь всегда играешь, так подыграй и сейчас.

Дилан, как нож, проходит все насквозь: одновременно он и внутри, и вовне, наблюдает. Я ощущаю его так же сильно, как «Сон в летнюю ночь» Шекспира, и соглашаюсь. (Эта была последняя вечеринка, на которую я пошла осознанно.)

Когда присоединяется Логан, мы начинаем играть. В течение игры Меделин уединяется с Джексоном; Алекс выкуривает косяк, предоставленный ему Зедом (вот от кого явно не ожидаешь!). Далее Логан рассказывает какую-то научную теорию одними бранными словами; Дэн целует девушку, случайно проходящую мимо. Глупая затея. Легкомысленные действия и провокационная правда. Хорош только коктейль, который Логан делает в совершенстве. Али с Диланом шутливо переговариваются, а я чувствую, что водка начинает постепенно действовать, сгущая краски. Моя хмельная сторона довольна, что Зед, не удосужившийся банально встретить и поприветствовать меня, теперь злится, что я смеюсь вместе с Диланом.

В миг, когда музыка сменяется, а ход переходит к следующему студенту, Меди и Джексон приходят обратно; он обнимает её. Я улыбаюсь Меди в ответ и украдкой бросаю взгляд на Дилана. Он незаметно для остальных касается моей руки, и я вздрагиваю, ощущая пленяющие прикосновения пальцев. Желаю прижаться к нему, почувствовать гармонию, дать влюблённости захватить меня. Но это недальновидное решение, конечно же. Отворачиваюсь и пытаюсь вести себя естественно, но щекочущие прикосновения то и дело вызывают непрошеную улыбку. Очередь в игре доходит до Дилана; выбор пал на правду.

— Дружок, ты запал на кого-нибудь здесь? — ехидно интересуется Зед.

Я чуть не давлюсь напитком в бумажном стаканчике. Наваливается ощущение, будто сердце остановилось. Гляжу прямо на Зеда, а он — на Дилана, руки опираются на колени.

— Да, — отвечает Дилан и дразнит: — Неужели это тебя так сильно волнует?

В ответ блондин резко откидывается на спинку дивана.

— Ты просто выбрал правду, друг. Вот я и спросил тебя.

Музыка играет всё так же громко, и все стараются её перекричать, но игроки молчат и ухмыляются, создавая впечатление всепоглощающей гробовой тишины. Дилан натягивает улыбку и делает расслабленный жест.

— Продолжайте уже. От таких разговоров скукой веет, — скулит пьяный Алекс, докуривая косяк. — Грейс, правда или действие?

— Выбираю правду, — отвечаю я.

— Ты когда-нибудь изменяла Зеду?

Он произносит это так беззаботно, словно это в порядке вещей; меня вопрос шокирует. Хотя я ведь в доме студенческого братства — обители похоти и разврата.

— Никогда.

— Не лезь в наши отношения, Алекс, — встревает Зед.

— Ты становишься невыносимым, когда напиваешься до скотского состояния.

— Грейси, нужно говорить правду? — улыбается Алекс, делая знатный глоток из бутылки.

— Я не играю в эти игры больше, — говорю громко, но не кричу, чтобы не показать слабость.

Я разворачиваюсь и направляюсь к главному выходу, но через несколько шагов резко останавливаюсь, услышав насмешку Алекса:

— Да ладно, братец, расскажи ей, как измываешься над ней, траха…

— Алекс, замолкни, — голос Дилана звучит угрожающе.

— Неужели ты тоже запал на Грейс? — спрашивает Алекс Дилана, хохоча и задыхаясь от гогота.

Я вновь стою у диванов там, где и сидела только что, когда Дилан вновь призвал его к трезвости.

— Давай, говори, а мы даже представим, что нам это важно, — встряла Меди, но замолкла, поняв неуместность своих слов.

— Алекс. Ты много выпил, — начинаю как можно спокойней. — Давай ты просто пойдёшь в какую-нибудь из спален наверху и не будешь создавать себе проблем?

Он ухмыляется, и вот я уже думаю, будто он согласится с моим предложением, как Зед нас прерывает:

— Нет, Грейси. Мы продолжаем играть. Садись на своё место. Думаю, это будет великолепно! — кричит он.

— Не смей повышать на неё голос, Зед! — вмешивается Логан.

Благодарно киваю ему и подхожу к Дилану с Али, забыв, что недавно хотела выйти на улицу. Оглядываюсь: все смотрят на Зеда, который намерен отомстить.

— Ну, давайте же. Что все такие напряжённые? — спрашивает Зед эмоционально, вставая с дивана и размахивая руками. — Мы продолжаем играть! Алекс, правда или действие?!

— Сейчас очередь Али, — отвечает Алекс. Пирсинг у него в носу переливается.

— Не думаю, что Алиша будет против, — перебивает Зед. — Так что ты выбираешь?

— Правда, — отвечает Алекс с усмешкой и с вызовом в глазах, задрав голову, глядя на Зеда.

— Ладно, — говорит Зед, вставая прямо напротив него. — Правда ли, что у тебя встаёт на мою девушку?

Лучше бы я подавилась алкоголем и умерла прямо здесь. Или провалилась сквозь Землю прямо в Австралию. Или Новую Зеландию. Лишь бы подальше отсюда. В горле ком, я впадаю в ступор. Дилан бросает на меня быстрый взгляд и подходит к Зеду, который даже не обращает внимания на моё присутствие.

— Какого черта ты творишь?! Она ведь прямо возле тебя! — кричит Дилан на него, пытаясь разнять спор. Никогда до этого не слышала, чтобы Дилан повышал голос, обычно он превосходно себя контролирует. — Если бы тебе было не наплевать на неё, то ты бы никогда не сказал подобного!

Али встаёт с дивана вслед за Диланом, намереваясь заботливо вывести меня из дома подальше ото всех, но я продолжаю наблюдать, не давая себя утянуть.

— Подожди, Дилан. — Алекс также поднимается с кресла, немного пошатываясь. — Если тебе интересно, Зед, то да. Мой ответ на твой вопрос — да. И ты сам об этом прекрасно знал.

Уже ненавижу всей душой это освещение и музыку, которая вроде как стала тише. И все вокруг искривилось и рассыпалось. Как же путано, бесцельно, как непонятно.

— Конечно, я знал. Просто хотел, чтобы Грейс услышала это лично от тебя, придурок, — рычит Зед.

Он победно идёт к своему прежнему месту, а мне хочется подбежать и дать ему пощёчину. Как Зед может так ужасно себя вести, так наплевательски ко мне относиться? Меня останавливает Али, вновь предлагая уйти, пока не стало слишком поздно. Мысли прерваны, а чувства отошли на задний план, сменяясь осознанием.

— Тогда, Зед, выбирай: ты ей расскажешь или я? — кричит Алекс вслед своему брату.

Что, черт возьми? Мне кажется, что трое самых близких мне людей оказались вместе со мной на острове посреди текучей наружности. Мысли скользят и опадают, не поспевая за событиями. Дилан срывается с места, подходит ко мне большими шагами и предлагает увести меня отсюда Али, которая заботливо держит меня за руку, когда мы быстро поднимаемся по лестнице. Чувствую себя уходящей от мира монахиней, вертится вопрос: ради чего, Зед? Зачем так несдержанно и жестоко? Возможно, и нежестоко, но безразлично и неуважительно. Ноги не подчиняются, так что цепляюсь за перила. Неон переключается с зелёного на красный. Позади слышится восторженный крик, но мне всё равно что там происходит. Али плетётся рядом молча, участливо меня оглядывая, круглая жёлтая луна смотрит в окно, и на последней ступени лестницы я уже готова признаться подруге, как мне важна её поддержка, но снизу доносится издевательский голос Алекса, растягивающего слова:

— Грейси! Не хочешь ли ты услышать о том, как твой замечательный парень трахает других девушек?

Ещё бы немного — и я бы не услышала его из-за оглушающей музыки. Дилан все ещё нежно держит мою руку. Гляжу на Алекса, он стоит под лестницей и разводит руками. Ладонь сжимает бутыль. Темнеет в глазах, грудь сжимает, подступают слёзы. Зед косится на меня. Музыка играет громко, люди продолжают общаться и сновать по лестнице вверх-вниз. В глубине души молюсь, готова даже пойти к Али на исповедь, лишь бы слова Алекса оказались ложью. Это выдал его пьяный мозг.

— Зед, это правда? — мой голос надламывается. Если не принять экстренных мер, то крах всему.

— Да, да! Измена! Физическая неверность! — встревает Алекс.

В то время мне в действительности напихать грязному олуху опилок в глотку, дабы заткнуть.

— Грейс, давай пойдём отсюда? — предлагает подруга.

— Я должна знать, Али, — отвечаю я. — Зед, это правда?! — вновь вскрикнула я.

Нет ответа. Сглатываю слёзы и говорю, сгладив растущий ком в глотке. От боли в груди не осталось и следа. Я набралась сил, приручила слезы и громко командую:

— Зед!

Он смотрит пьяными глазами, в которых читается смех. Смех? Зед смеётся надо мной?! Из-за того, что я поверила Алексу, или же из-за того, что это правда и он усмехается глупой девочке? Зед подносит к губам бутылку Алекса, показательно отпивает глоток и швыряет её так, что она разбивается. Ядовитая улыбка уродует его губы. Это правда! Черт, Зед изменял мне! Впрочем, я тоже. Но разница имеется в обстоятельствах! Почему он не осмелился сказать мне лично и в итоге я узнаю это таким низким образом? Но я даже не могу его обвинять. Я сама была с Диланом. Его касания всегда действуют успокаивающе, даже болеутоляюще, но сейчас я просто в ярости! Мне хочется спуститься вниз, накричать на Зеда, дать ему пощёчину за унижение и рвение чувств в моём сознании, больше никогда не говорить с ним. Но последнее, что я слышу, это ругательство Дилана:

— Твою мать!

Звёздная Ночь

Эту девушку, такую дорогую для моего сердца, поймал какой-то парень, чья суть и душа менялись множество раз. Он уже и не помнил себя, самую первую, изначальную версию самого себя. Ночь знает, что этот парень не помнил переживания, проблемы, мысли и всякую подобную всячину, терзавшую его так много лет тому назад; в Ночи заиграла ревность. Заиграли противоречивые мысли недовольства, злости и проклятья, но глубокого почитания его.