313 дней: Агапэ

Анна Элфорд, 2020

Роман скорее о мести и эгоизме, чем о любви. О том, как прошлое всегда портит настоящее; что, чаще всего, мы живем именно прошлыми воспоминаниях, в которых останемся даже после смерти. О двух людях, сошедшихся на основе общей философии и культурных ценностей. И важны здесь не секс и не нагота, а то, что стоит за этим. Платон делил любовь на разные виды. «Агапэ» – это то самое «золотое сечение», «романтический идеал», а в нашем варианте – «новая философская модель любви». Талантливый художник Дилан – двигатель сюжета – и преуспевающая актриса Грейс – душа романа – Орегон; театры; выступления; два человека искусства. Они самостоятельно строят свою судьбу, отличаясь от своего вялого окружения. Грейс проходит через: цикл роста и падения, принятие полигамии, физические увечья от преследующей ее француженки. Она борется с повсеместной завистью и матерью, доводившей дочь в детстве до невроза. И все вышеперечисленное меркнет перед людским комом чувств, однажды созданным и наросшим в прошлом.

2

Грейс

Пение птиц вырывает меня из сна в это утро пятницы. Яркое августовское солнце озаряет уютную комнату. Перед сном вчерашней ночью мне мерещился под окном силуэт мрачной, роскошно одетой женщины. Призрак её присутствия, была ли женщина там или нет, ощущался на метафизическом уровне и наполнял вечерний воздух тревогой и тоской. Пытаясь отогнать мрачные впечатления, я встаю с всё ещё манящей кровати; за окном никого нет, словно тревожный образ нарисовала моя буйная фантазия. Я бреду на кухню в этом тоскливом месте уединения — в доме, где я давным-давно растворилась в дожде брошенных слов, в лучах минутного солнца счастья и надежды, в мыльной пене океана воспоминаний. Бежевые обои на кухне, что объединена со столовой и гостиной, напоминают о детстве и о времени, когда мой отец ещё не сгнил, не был съеден червями, когда он не был сбит насмерть поездом внутри своего автомобиля. Моим образцом для подражания всегда был отец: в самой его осанке было какое-то достоинство, он всегда был прав в своих внятных суждениях, а на других ему было с высокой горы плевать; он носил строгий костюм и вечно был в чернилах от трудов над комическими стихами. Да, порой он изменял матери, но это не отнимало нашей неумолимой любви к нему. Отдалившись от воспоминаний, я смотрю на полуденную стрелку бронзовых часов, пока знакомый голос ложится на восточные мотивы обоев.

— Грейс, открывай живо!

Самый близкий человек вернулся на родину.

Моё имя — Грейс Хилл. И когда я встретила подругу, прилетевшую домой, где-то в километре от нас выступил некто подобный Звёздной ночи.

Звёздная Ночь

Когда-нибудь, возможно, он укроется с ней в укромность, и будут они идти и идти. Он всегда её будет вести, а она — к нему льнуть. Но в который раз Ночь сидит в каком-то гниющем кафе, имеющем значение лишь для нескольких человек на всём свете. Это был прибрежный университетский городок, где народ тихий, а все разговоры только о погоде. Люди здесь жили, которые больше смахивают на смиренных овец из Англии. (Однако сами англичане здесь не выделяются) Здешние вообще, стоит заметить, не любят тех, кто выделяется, кто привлекает к себе внимание — достижениями, поведением, биографией.

Лишь сегодня, впервые за долгое время, Ночь ощущает очарование какого-то древнего диснеевского фильма. Она усмехается от мысли, что в своём доисторическом отрочестве и подумать не могла о подобном обороте слов. Честно сказать, её смятенные чувства, как бы Ночь их ни скрывает, могут без её же ведома выйти из-под контроля. С кем-либо другим есть возможность играть, стать другим: стать блуждающим огоньком; на вечер одревеснеть, превратиться в бесчувственного, безэмоционального пьяницу; пошло расшутиться, выказывая естественное человеческое беспутство, трахая жирных кабанов и загоняя заядлых шлюх и наоборот; стать выпускницей университета и перечитывать «Лолиту». Но не с этой чувственной, горьковатой девушкой в километре от тебя.

Грейс

Алиша — одна из тех немногих, кого я считаю другом (а ведь это такое глубокое понятие!), в то время как отношения с моей матерью я скорее назвала бы тугими тисками родства (сколько тысяч раз я видела это мраморное пугающее лицо матери, всегда чуть-чуть натянутое).

Однако все мысли о вчерашних паранормальных видениях безвозвратно исчезают с объятиями нерешительной, даже слишком приземлённой Али. Ее серебряный крест впечатывается в кожу моей груди; Алиша, как и всегда, одета в слегка мешковатую одежду, а ее русые пряди заколоты. Из-за её смуглой, персиковой, итальянской кожи, кажется, будто мы явились с разных концов света.

— Я скучала по тебе. — Мы замираем на мгновение. — Ну а теперь отцепись, а ни то повисла на мне, даже дышать нечем! — В объятиях мы почти рухнули оземь.

Однако устояв на ногах, мы проходим в гостиную, где Али усаживается на диван и тут же встаёт под солнцепёк, срывая обертку с жевательной резинки, — радостная и в кои-то веки безмятежная, она оценивающе окидывает взглядом мою фигуру и с лаской в голосе спрашивает о моих планах на день.

— Сегодня планов нет! — отвечаю я и перебираю пальцами красное мулине. — Только вот мне невтерпёж как надо вернуть тебя близким после месяца разлуки! Представь себе, целый месяц ты колесила по Британии со своим приятелем!

— Ты бы видела, атеистишка, какие картины он пишет! — вспыхивает она. — Кажется, Клод Моне, Писсарро и Марио Сирони переродились в нём одном!

Её слова остаются без ответа. Я убираю нитку прочь, а Али беззаботно подходит к окну, глядит на палисадник, после чего с разбегу шмякается на диван. Подушки прогибаются под весом Али.

— Ведь на деле ты уже всех пригласила, верно?

Али глядит иронично и подтягивает ноги, как ребёнок, а я пародирую её жесты; она скользит фиалковыми глазами по светлому паркету, по кружкам терпкого кофе, по моим пальцам (не таким худым, как у неё), которые снова бездельно намотали мулине вокруг кисти.

— Конечно, я позвала всех наших, ещё когда твой самолёт приземлился! Но эти кретины уже три часа не могут собраться.

Через некоторое время раздается дверной звонок, а аромат табака от вальяжно покуривающего Алекса наполняет прихожую за считаные секунды. Такой же смуглый, как и Али, еврей крупного телосложения по имени Логан; братья-двойняшки Зед и Алекс, последний — с сигаретой между пальцев.

— А вот и наша проповедница! — раздается резкий бас низенького Алекса с переливающимся пирсингом в носу; он подобен белокурому Аполлону. (Правда, коротко стриженному)

— А что мне остаётся делать, — то ли улыбается, то ли вздыхает Али, — если пороки окружающих отравляют мне жизнь?!

— Ты совесть человечества. Лечишь нас от грязи и гнили! — повела подбородком я, когда рослый Логан чуть не сбил Али с ног, отталкивая Зеда в сторону.

Его гортанный акцент разливается по всему помещению. После месяца разлуки Али с Логаном вместе почти валятся с ног. Этот учёный и католичка столь разные. В силу своей натуры Логан постоянно вступает в конфронтацию со своей возлюбленной (он до чёртиков любит спорить, особенно о вещах, которые близки сердцу его оппонента). Окружающие говорят о Логане, что он всегда одинаковый и хранит обиды десятилетиями, но в чем уж похожи она и он, так в сонливости, а не в свойствах характера.

— Здравствуй, дорогая, — мурлычет Зед мне сквозь смех и ласковые слова двух влюблённых — блондин с безупречно зачёсанными волосами и шестью родинками на шее.

Зед. Милый Зед. Мы вместе два года. Этот роман, на основе которого написано огромное количество книг и не меньше голливудских фильмов: случайность, свидание, трагедия, вместе на года. Семьи одобряют наш выбор, в городке нас знают как идеальную пару (мы были королём и королевой глупого выпускного бала!). Но так тепло зачастую становится на душе от подобного слияния двух душ.

— Бонжур, — передразнила его я любя. — Чем сегодня занимался?..

Я заправляю прядь за ухо, проводя пальцами по своей шее. В ответ Зед протянул мне оригами в виде каждому знакомого журавлика со словами: «Учился целый день. И всю жизнь буду учиться таким мелочам, подобным оригами». Зед мимолётно целует меня в лоб и скрывается за уже родными ему стенами; журавлик с машущими крыльями прячется в тумбу цвета малахита. Уголёк сигареты тощего Алекса, парня среднего роста, загорается в последний раз, и негустое облачко взвивается к кроне дерева, а ещё дальше машина на ужасной скорости пролетает по дороге (через дюжины вечеров я буду почти что сбита подобным автомобилем на этом же месте). Брат моего возлюбленного входит в дом в черной толстовке с надписью «Directed by ROBERT B. WEIDE». Али отрывается от возлюбленного Логана и с дружеской страстью приветствует Алекса. С давних школьных времён он хочет себе татуировку на ключице с надписью «Саморазрушение — путь к свободе».

— В наше время народ пошёл безбожный, нет в нем благодати.

Алиша принялась со страстью превращать Алекса в христианского, помазанного мужчину. Ее бескомпромиссная открытость влекла людей к Алише. Она подошла ко мне, взяла за руку и с надеждой спросила:

— Ты обещаешь мне, атеистишка, что завтра мы поедем в Портленд на художественную выставку?

— Конечно обещаю. Но сейчас я могу думать лишь о закусочной Нэт, — подала я идею, а Зед вошел обратно в прихожую и встал возле

— Это предложение? — усмехается Алекс и чешет седой висок с мелированными коротко подстриженными волосами.

Как обычно, не понимая всей прелести момента, мы вышагиваем по берегу, будто срисованному с картины Моне «La Pointe de la Heve, Saint-Adresse»; летнее солнце озаряет городок, чьи лучи так неравномерно покрывают планету, награждая человечество светом и счастьем, а других заставляя прозябать во тьме. Волны бороздят нежный берег, крик чаек слышится в далёком небе. Дует лёгкий ветер, развевая ветви прибрежных растений подле песка. Переступив порог кофейни, все мои друзья и я ощущаем своими эфирными телами каждый сантиметр солнечных лучей. В воздухе витает еле заметная пыль. Оглядываюсь: за эти годы здесь ничего не изменилось. Бело-чёрная плитка выложена в шахматном порядке, напротив входной двери стройный рядом располагаются у стойки барные стулья, на которых уже сидят завсегдатаи. Вблизи окон парами стоят бордовые двойные диваны, разделённые обеденными столами. Почти в самом углу расположен любимый с давних времён музыкальный автомат. Недавно он заел и теперь способен крутить лишь одну песню, которая разносится по воздуху оловянными кругами.

— Здравствуй, Нэт! — приветствую я давнюю знакомую семьи, лучшую подругу моего отца, такую же часть этого захолустья.

В Нэт всегда было что-то родственное поздней весне, лёгким перистым облаками и тёплым туманом. Что-то отдающее детскими воспоминаниями. Она оформляет наш заказ за счет заведения, и в полупустом кафе мы подсаживаемся к белокурому румяному молодому человеку с блестящими серыми глазами, смуглой кожей и приметной родинкой над левым уголком губы. Его имя — Хорист. Пытаюсь прочесть «J'ai perdu tout, alors, je suis noyé, innondé de l'amour; je ne sais pas si je vis, si je mange, si je respire…» с правильным французским акцентом на длинноватой неоновой бежевой вывеске и лёгким движением поправляю красное платье. Меланхоличные черты лица Хориста, за которыми скрывается нечто такое бесхитростное и простое, резко блекнут, когда Алекс наигранно неуклюже плюхается на сидение, двигая в сторону более стеснительный субъект. Вот сейчас Алекс прицепится к любопытному экземпляру, покрутит характер Хориста, проверит неизведанное на прочность, резко выскажет несправедливо обидное субъективное, сделав ряд выводов, как бабочку приколет булавками за иссушенное брюшко к картону и оставит, находя новые увлечения поблизости.

Разговор становится всё оживлённее, я окидываю взглядом пространство. Зед и Али пляшут под кантри, Логан где-то скрылся, Хорист закинул руку на спинку дивана и наблюдает за дальнобойщиком, чья длинная, туго обтянутая кожей голова сидит на мускулистой и жилистой, точно сельдерей, шее. Дальнобойщик ругает танцы наших друзей, и вот я ловлю выразительные карие глаза одного из многочисленных незнакомцев; тело, обременённое душой, отталкивает стеклянную дверь, и в этот же момент поправляет изящными тонкими пальцами тёмные пряди, пытаясь подчинить их своей воле. В поле моего зрения также попадают татуировки в виде черных полос вокруг да ниже локтя его правой руки. Красиво, так необычно. Но он уходит, а я переключаю внимание на престарелого мужчину за стойкой и его большие, выпуклые, с воспалёнными красными веками глаза. Лицо смуглое, лоснящееся, без малейших признаков растительности, полные губы. Смеюсь над шутками Алекса и над своими недалёкими простыми мыслями, а Нэт, несущая наш долгожданный завтрак, всплывает около моего плеча. Только сейчас понимаю, как жутко голодна. В памяти всё ещё держа воспоминания о вечернем океане, я утром следующего дня собираюсь на выставку. Как быстро ночь минула! Как я привязана к морской глади! Шторы не пропускают прямых лучей солнца. Закончив собирать сумку, я выключаю свет на втором этаже дома и спускаюсь к выходу. Остается час до нашего отъезда; самая пора поторопиться найти себе занятие. Дует ветер — не знаю уж теперь, из какой части света, с севера, наверное, — и шатаются голые деревья за окнами. Будь я романтичной натурой, а бы встала напротив стекла или даже бы вышла на улицу, чтобы созерцать красоту момента, но я скорее внимательна и любопытна. Уверенно обтягивающее тело платье с голубыми цветами и кружевами прекрасно сочетается с золотыми серьгами и браслетом. В режиме ожидании я решаю выпить кофе.