Сказки Черного рынка

Анна Хешвайн, 2023

Правда или вымысел? Хотите ли проверить свой пытливый ум? Я делюсь историями, а вы угадываете – есть ли в них крупица истины или все сплошная ложь? Я рассказываю, вы слушаете. Я пишу, вы читаете. Я знаю, кто вы, но сможете ли вы узнать – кто я? Проведите этот день со мной, а я покажу вам его своими собственными глазами. Я обещаю погрузить вас в мир неизведанного, непознанного, в мир на грани безумия. Держите глаза широко раскрытыми, но не забывайте проверять на месте ли ваша душа. Быть может, в попытках найти ответы на мои вопросы вы заплатите слишком дорого.

Сказание четвертое: «Счастье не за горами»

И старый, и молодой, и мужчина, и женщина ходили порой за холм, чтобы вытянуть счастливую карту для своей постылой жизни. Все, кто уходил за холм, не возвращались более в деревню. Все считали, что ушедшим повезло, ведь нет ничего хуже, чем жить в их деревне.

Что же было за холмом? Счастье. А еще, маленький домик, в котором жила не то женщина, не то мужчина, не то старуха, не то подросток. Никто не знал наверняка, ведь те, кто встречался с неизвестным из дома за холмом, более не возвращались в деревню, чтобы рассказать.

Для Гана наступил переломный момент. Ему исполнилось шестнадцать, но уже света в своей жизни он не видел. Больная мать, пьяница отец, двое младших засели на хрупких плечах юноши. И тогда он решил, во что бы то ни стало изменить свою жизнь, урвать счастье и принести его в свой дом, чтобы мать выздоровела, отец одумался, малые перестали быть беспокойными.

Решил Ган, что отправится за холм, а после обязательно вернется, ведь семью он свою любил, и счастьем для него было бы, чтобы семья была счастлива.

И вот, в полдень нового дня, после работ по хозяйству, Ган собрался в путь. Дорога близкая, тени не успеют сдвинуться, как Ган доберется до своей цели. Провожаемый недобрыми напутствиями от болезной матери и горячими проклятьями с хмельной руки отца, без узелка за плечами юноша засобирался из деревни.

— Бросаешь меня, — стенала мать.

— Нет, мама, я вернусь, — заверял Ган. — Ради тебя же и иду, и ради тебя же и вернусь.

— Обманщик, — не унималась старуха. — Вырастила на свою голову себялюбца. Все только для себя хочешь, а обо мне не думаешь.

— Поганец! — сокрушался отец, не очень твердо стоя на ногах и фокусируя зрение куда-то за спину сына, должно быть, предполагая, что смотрит как раз на него. — Ишь чего удумал! Сбежать захотел? Мы тебя кормили, поили, одевали, а ты вот как решил отплатить?

— Да для вас же стараюсь! — не сдавался Ган.

— Ублюдок! Да лучше бы мамка твоя пузо надорвала, когда тебя носила! Для себя счастья посмел возжелать! А нам что? Нам какая отплата за то, что растили тебя?

Не в силах спорить, Ган решил, что слов старикам будет недостаточно, а потому остается только делом показать, как благодарен им и что на самом деле желает счастья им, а не себе. Пока матушка стенала, умываясь слезами, а отец трясущимися руками наполнял очередной стакан, чтобы залить горе, учиненное нерадивым сыном, а младшие, уличив момент, усвистали со двора подальше, Ган выскользнул из дома, притворив осторожно дверь.

Не прошло много времени, как юноша обогнул известный холм и увидал то самое жилище.

Дом отличался от деревенских. Сложенный из камня, с острой крышей и круглыми витражами, казался он каким-то чудом, пришедшим из другого мира. Вокруг дома разбит был сад из роз, гвоздик, лилий и хризантем. Особенно чудными показались Гану лилии багряного оттенка — никогда таких он не видал.

Встретила его женщина, закутанная в белую шаль. Вся она была в белом, от простого платья и туфель, до волос и ресниц. Даже глаза ее были настолько светлыми, что казались белыми. Дама словно никогда не видела солнца, а солнце не замечало ее.

— Зачем ты ко мне пришел? — спросила женщина приятным голосом, окутавшим, словно мед.

— За счастьем! — с воодушевлением ответил Ган, восторгаясь неземным обликом собеседницы.

Он глядел на нее во все глаза и не мог оторваться, но вместе с тем, чувствовал в неподвижном лице женщины что-то пугающее, таинственное, заставляющее кровь стынуть в жилах, но в этом он тоже находил определенного рода манящую привлекательность.

— Что для тебя счастье? — спрашивала тем временем дама.

— Здоровая мать, непьющий отец, спокойные младшие, — сглотнув, перечислил Ган.

— Стало быть, мать твоя больна, отец пьет, а младшие твои все время беспокойны? Не будет этого, ты будешь счастлив?

— Да!

— Войди в дом, — женщина отступила внутрь, и стало заметно темное убранство дома.

Войдя внутрь, Ган огляделся. Сразу же заметил, как много свечей расставлено на полках, на столах вдоль стен обилие еды и питья в кувшинах. Окна были зашторены и не пропускали дневного света. Царившая прохлада и сырость накрывали блаженным пологом, принося облегчение после знойной жары улицы. Запах же, что полностью завладел этим домом, давил и тревожил, но быстро начал казаться чем-то неотъемлемым, будто бы дом этот не мог пахнуть иначе. Только так.

Гана больше всего поразила не странная обстановка, а сидевшая в дальнем углу девушка, с лицом закрытым под вуалью. Девушка плакала, глухо, протяжно, с подвыванием.

— А чего это с ней? Все ли хорошо? Может, мне зайти потом? — обеспокоился Ган.

Белая дама взглянула на Гана, и по телу его проскользнул холодок.

— Ты уже вошел, — ответила она, садясь за стол, накрытый белой скатертью. Взяла она в руки колоду карт и принялась их перемешивать. — Садись. Сыграй со мной и будет тебе счастье.

Ган пожал плечами, не сводя глаз со стенающей девицы, и стоило ему сесть напротив Белой дамы, как девица словно нарочно завыла еще протяжнее, еще заунывнее. Дама же разделила колоду на две равные стопки, одну положила возле себя, вторую возле Гана, обе рубашкой кверху.

— Слушай и запоминай. В этой игре необходимо проявить смекалку и фантазию, а еще дар убеждения, если потребуется. На каждой карте свой рисунок. Игра — сражение. Я кладу карту и говорю, какой удар может нанести изображенный на карте. Ты кладешь карту в ответ, и говоришь, как может защититься и какой удар может нанести твое изображение на карте. Понял?

Ган кивнул, потирая влажные ладони. Игра казалась простой и даже детской.

— Я начну, — женщина подвернула рукав, обнажая белое запястье. Она взяла одну карту, перевернула ее и положила на стол. — Тигр. Тигр выпрыгивает из-за кустов, обрушиваясь на тебя когтями и клыками, впиваясь в твою шею.

Ган схватился за горло, чувствуя, как что-то вгрызается в него. Наваждение было таким реальным, что на миг он пришел в ужас. Но понимая, что в реальности никто на него напасть не мог, встряхнул головой и спешно вытащил свою карту.

— Флакон с ядом. Я вливаю флакон с ядом в пасть тигра, и он умирает, отравленный, — выпалил он, взмокнув всем телом. Дама в ту же секунду положила следующую карту.

— Голубь. Голубь машет крыльями, смахивая капли яда во все стороны. Он атакует, метя клювом в твой глаз.

У Гана помутнело в правом глазу. Он часто заморгал, пока сидящая перед ним из двух вновь не соединилась в одну.

— Камень. Я кидаю камень в голубя и попадаю в него насмерть.

— Веревка. Хм, — Белая дама задумалась, проводя пальцем по своей карте. Ган воодушевился, предвкушая быструю победу. — Связываю веревку в лассо, раскручиваю и ловлю камень. Другим концом веревки, обматываю тебя за горло и душу.

Гана накрыл приступ удушья. Дыхание с сипением вырывалось, глаза выпучились.

— Свинья, — Гану стало сложно сосредоточиться.

Что может свинья? Она пригодна только для еды. А еще катастрофически не хватало воздуха, кислород выходил из его легких, но вдохнуть не получалось. Собравшись, он с трудом просипел пришедший на ум ответ:

— Она перегрызает веревку!

— Свиньи не грызут веревки, — возразила дама.

— Грызут! Я сам видел! — заупрямился Ган и дама приняла его довод. — А еще, они грызут даже собственных детей. Так что свинья бросается на вас и грызет ваше лицо!

Он заметил на ее лице гримасу страдания, исчезнувшую, когда на стол легла новая карта.

— Мушкет. Я отстреливаю свинью и стреляю в твое сердце.

У Гана кольнуло в груди, сбивая ритм молодого сердца.

— Веер, — сердце бешено забилось, неравномерно ударяясь о грудную клетку. Удары становились так часты, что отдавались в голову, затмевая разум. Ган не мог придумать применения вееру против мушкета. — Я… я…

— Что же? — дама скрестила пальцы и уложила острый подбородок на них. Громче завыла девица в углу, раскачиваясь взад-вперед.

Ган пугливо заозирался, помутневшим взглядом замечая то огарки свечей, то еду в глиняных горшочках, то сгустившуюся мглу в углах дома. Он не понимал, что же такое с ним происходит, и как возможно, что от простой карточный игры сделалось ему так плохо и больно. Хотелось вскочить, бросить все и убежать прочь за холм, чтобы более не видеть странной дамы.

— Веером я вытаскиваю из груди пулю, — выдавил Ган, собрав остатки сил. — И острым краем опахала режу вам горло.

В миг наивысшей боли в его голове мелькнуло позорное желание, чтобы белое горло на самом деле прочертил алый разрез. Настолько Ган страдал и боялся, что возжелал тех же чувств для этой женщины.

Но она, казалось, совсем не заметила постыдных желаний на его лице или же такие пожелания в свой адрес были ей не в новинку. Белая дама удовлетворенно кивнула, ей понравился его ответ.

— Платье. Отрываю рукав и перевязываю им свое горло. Остаток оборачиваю вокруг твоей головы, пока ты не задохнешься.

Не мешкая, Ган схватил очередную карту, но на ней ничего не было изображено. Он испуганно уставился на женщину.

— Пустая карта, — пояснила она. — Ты везунчик. Можешь сам придумать любой предмет.

Конец ознакомительного фрагмента.