Учительница русского

Анна Пушкарева

Повесть, без преувеличения, – пример крестоношения русского народа, показанный через призму отдельно взятой семьи. «Варя всегда представлялась себе настолько рядовым человеком, неприметной единичкой, которой и надо было только что жить, дышать, радоваться своим мелочам, Юрку вырастить…» Но роковой 38 год распоряжался судьбами людей иначе. Обыкновенная разнорабочая, сама того не подозревая, оказалась втянутой в шпионские страсти государственного уровня. Повесть основана на реальных событиях.

Глава 6

Вильгельм оказался прилежным учеником; он не отличался выдающимися способностями, как, например, Юра, но старался добрать именно своим прилежанием.

Сердце Вари щемило всякий раз, когда она смотрела на светловолосую макушку своего ученика, склонившегося над тетрадкой и выводящего русские буквы, стараясь не поставить кляксу и оттого постоянно прикусывая кончик языка. Казалось, он при этом не дышал. И только когда буква, по его мнению, выходила красиво, Вильгельм мог позволить себе расслабиться и поёрзать на стуле, сбрасывая с плеч оцепенение.

Вслед за чистописанием они начинали устную речь. Варвара много рисовала, чтобы объяснить Вильгельму значение тех или иных слов. Бумаги и чернил было в достатке, так что Варя смогла брать их домой и готовиться к урокам заранее. Впоследствии готовые картинки служили им для разных языковых игр. Вильгельму очень нравился такой художественный подход, мальчик с удовольствием задавал вопросы, разглядывая Варины рисунки, а затем сам составлял по ним рассказы, придумывал истории.

Варя заметила со временем, что Вильгельм хорошо воспринимает глазами, быстрее и крепче схватывает, пользуясь зрительной памятью. Он был чрезвычайно развит эстетически, в своём раннем возрасте уже был аккуратистом, — и это во многом затрудняло его общение с местными мальчишками. Вильгельм много смущался, не умел, что называется, выпрячься, вздыбиться, любой конфликт, казалось, повергал его в ступор.

Варя не могла разобраться, был ли это пример отца, когда ребёнок использует модель поведения своего родителя, или же это было следствием авторитарности Ульриха, — когда ребёнок, встречаясь с некой взрослой силой, не в состоянии дать отпор и замыкается в себе. У Вари были основания предполагать последнее, так как при всей своей учтивости и предупредительности, Ульрих нет-нет да и проявлял властность, не считаясь с тем, находился ли перед ним ребёнок или взрослый. Командовать он любил, хотя всячески пытался ретушировать эту свою черту.

Варя испытала это на себе не единожды. Однажды, после урока, когда Вильгельм убежал играть и они остались вдвоём, Ульрих, не глядя на неё, спросил:

— Вы нуждаетесь?

Этот вопрос больно уязвил Варю, но виду она не подала.

— Отчего вы так решили? — спросила она, хотя прекрасно поняла, что Ульрих имеет в виду ее бессменное платье и стоптанные туфли.

— Вы всегда приходите к нам в одном и том же платье. И ваши бедные туфельки… Не сочтите за грубость, я лишь ищу, как можно помочь вам, потому что вы мне крайне симпатичны. Вы многое делаете для Вильгельма…

Варвара действительно делала многое; иногда ей казалось, что для Вильгельма она делает даже больше, чем для собственного сына, но это было не желанием выслужиться, не погоней за вознаграждением. Как-то само собой так получилось, что их уроки стали вылазить за пределы установленного часа. Вильгельм грустил, когда она завершала занятие, задерживал её вопросами, глазами прося остаться ещё на чуть-чуть. Внешне Вильгельм был очень ухожен, благодаря гувернантке, но та, видимо, исполняла свои обязанности по регламенту, а Варя не могла так, по регламенту, и Вильгельм тут же схватился за эту духовность в её к нему отношении. Она очень хотела задать Герхарту вопрос о матери Вильгельма, но природная скромность не позволяла ей выйти за рамки деловых отношений.

— Я вам благодарна за заботу. Мне нечем это объяснить, кроме как тем, что семья у нас большая, деньги уходят, в основном, на младших, на ребёнка. У меня молодая сестра, ей нужнее.

— А кем работает ваш муж, товарищ Максимова?

— На железной дороге.

— Хм, это очень интересно, — почему-то ответил Герхарт, и лицо его выразило крайнее удовлетворение. — Я хочу сказать, что это ответственный и важный пост, так что… не забывайте о себе, вы ещё тоже очень молодая и привлекательная женщина.

— Спасибо, я постараюсь прислушаться к вашему совету.

Некоторое время спустя после этого разговора, показавшегося Варваре неприятным, произошло другое событие, и оно снова спутало все мысли в голове молодой женщины. Варе впору было обидеться и свести обращение с Герхартом до минимума, играть уязвлённое самолюбие, но было что-то в этом человеке, что, отталкивая, одновременно и против всякой её воли, тянуло к нему.

Это какая-то странная черта женщины, и русской женщины в особенности: тянуться к тем, кто способен её обидеть. Побранить. Покритиковать. Отчего так происходит? Глупо верить в то, что тот, кто может обидеть, сможет при случае защитить. Но такая парадоксальная вера, на уровне чувств, живет во многих женщинах, заставляя их не только жить с обидчиками, но и пылать к ним настоящей страстью.

Варя гнала от себя такие мысли, стараясь не вступать с ними в диалог. Но она совсем растерялась, когда Ульрих вдруг предложил ей заняться русским языком и с ним тоже.

— Я немного говорю по-русски, — сказал он, — но мне не хватает знаний, чтобы объясняться на том уровне, на котором я хочу.

Его требовательная прямолинейность в который раз загнала Варю в угол.

— Я не гарантирую, что смогу заниматься регулярно, ввиду моей занятости. Но уж как смогу, — продолжал он.

— А чем вы занимаетесь здесь? — осмелилась спросить Варя.

— Я представляю немецкую фирму по производству сельскохозяйственных машин. Они могут успешно использоваться в вашем крае на полях, повысить производительность вдвое, и даже больше. У нас в Германии они себя прекрасно зарекомендовали, но у нас нет столько посевных угодий, товарищ Максимова. Договариваюсь сейчас с руководителями колхозов. Но русские очень пугливы и недоверчивы; прежде, чем дать ответ на пустячный какой-нибудь вопрос, они пишут и телеграфируют в Москву, будто своей собственной головы, простите, нет, — и любые переговоры ужасно затягиваются. Вы знаете, ваши соотечественники — прекрасные труженики, но они готовы поднимать целину на собственной спине, натирать кровавые мозоли, — и это, в сущности, прекрасно! Только весь прогрессивный мир уже давно использует для тех же самых нужд машины. За машинами — будущее, вот увидите! Но здесь объяснить это бывает подчас невозможно. Тебя слушают, улыбаются, кивают, даже рукоплещут иногда, а потом идут и впрягают в плуг своего быка или худую лошадёнку, — и пашут до потери дыхания. Говорят, товарищ Максимова, что у вас ещё сохранились бурлаки. Это правда? Не знаю, насколько это так, но в Европе это уже звучит дико.

— И, тем не менее, Европа не перестаёт есть наш хлеб, — не выдержала Варвара, и Ульрих, словно бы все это время ожидал именно такой реакции, воззрился на учительницу с интересом.

— Откуда вам это известно?

— Мой муж говорит о том, что на запад постоянно идут составы, груженные нашим зерном. Он говорит, что это экспортные вагоны. Часто на них даже иностранные надписи.

— Тогда простите мне мою дерзость! Я не знал этого. В любом случае, мои машины могут принести пользу и вам, и нам.