Учительница русского

Анна Пушкарева

Повесть, без преувеличения, – пример крестоношения русского народа, показанный через призму отдельно взятой семьи. «Варя всегда представлялась себе настолько рядовым человеком, неприметной единичкой, которой и надо было только что жить, дышать, радоваться своим мелочам, Юрку вырастить…» Но роковой 38 год распоряжался судьбами людей иначе. Обыкновенная разнорабочая, сама того не подозревая, оказалась втянутой в шпионские страсти государственного уровня. Повесть основана на реальных событиях.

Глава 8

Технический секретарь немецкого консульства, Вильгельм-Генрих Кремер, закончил работу на сегодня, аккуратно убрал все папки в сейф, запер и педантично опечатал документы, расписался в журнале. Потом вернулся на своё место, закурил сигарету, и осторожно держа её между двумя пальцами, чтобы не обжечься, потёр виски, в которых пока ещё глухо, но с каждой минутой все отчетливее пульсировала боль.

Работать становилось всё э труднее, и прежде всего, в моральном плане, — а это было крайне важно для Кремера. А все потому, что люди в последнее время пошли всё какие-то мелкие, беспринципные и, — он не боялся этого слова, — гнилые. Кремеру было с чем сравнивать, и он с удивлением вынужден был констатировать, что раньше люди действительно были какие-то другие. Он прошёл школу Вальтера Николаи, он воевал на полях Великой войны бок о бок с людьми, которые по своей доблести и благородству напоминали средневековых рыцарей, а потом десять лет служил под началом Георга Вильгельма Гросскопфа, которого в душе боготворил.

Год назад Гросскопф был вынужден покинуть свой пост, его перевели в консульство в Киеве. А вместо него поставили совершенно непонятного для Кремера, непрозрачного и бездеятельного русского немца Мейер-Гейденгагена, при котором все в консульстве замерло и поддерживалась лишь видимость какой-то деятельности. У Кремера были небезосновательные подозрения, что всем негласно заправляет супруга Гейденгагена, та ещё националистка и к тому же поклонница Адольфа Гитлера, — что, честно говоря, было не очень желательно в складывающейся обстановке. Но разве мог он, Кремер, чего-то желать или не желать, — ему необходимо было лавировать и подстраиваться.

Гросскопф, безусловно, был честолюбив, но он служил (не работал, а именно служил) на благо Германии и своих соотечественников. Под его протекцией и с его помощью многие немцы, после войны оказавшиеся в Сибирском крае, смогли вернуться на родину. Большинству из них это, конечно, было не нужно, их и тут хорошо кормили, но Гросскопф постарался на славу.

Вообще, НЭП открыл золотую эпоху (к сожалению, достаточно короткую) для развития торгово-экономических связей между двумя странами и для консульства в частности. Консула в Новосибирске знали все, с ним здоровались на улицах, казалось, совершенно позабыв, что он — представитель той страны, с которой ещё недавно воевали. А какие консульством устраивались приёмы! Летом Кремер самолично снимал для сотрудников дачу на Ельцовке; поблизости подобную дачу занимало японское консульство. Все благоволило тому, чтобы наносить друг другу визиты, пить зелёный японский чай и вести приглушённые беседы под патефон.

Кремер погрузился в ностальгию по тем славным временам. Вспомнил, как однажды после стакана превосходного пенного пива, которое на днях прибыло в бочонке из самой Баварии, Гросскопф, который, надо отдать ему должное, никогда не пьянел, а, может, просто научился безукоризненно держать себя в руках, рассказывал Кремеру о своих успехах. Его ноздри при этом восторженно раздувались.

— Представьте себе, Вильгельм, что только за первую половину 1925 года стоимость вывезенного из Сибири в Германию масла увеличилась, по сравнению с 24 годом, с 3,1 миллионов немецких марок до 3,7 миллионов. Это ощутимая сумма и наша маленькая победа на двух фронтах, потому что, с одной стороны, мы обеспечиваем население нашей страны превосходными продуктами и сырьем, с другой стороны, многому обучаем русских. Кроме того, я лелею планы выхлопотать для наших инженеров возможность строительства в Новосибирске водопроводных коммуникаций.

— Это было бы большим заделом на будущее, Георг, ведь строительство водопровода потребует строительных материалов, насосных станций, а его эксплуатация в перспективе — снабжения запчастями. Немецкие фирмы смогли бы широко применить свои технологии, а Новосибирск бы только выиграл от возможности получать воду из-под крана. Браво-браво!

— Но самой своей значительной победой я считаю заключённые договоры с Бринером и Штольценбергом!

— Напомните?

— Бринер получил разрешение на эксплуатацию серебряных, свинцовых, медных и цинковых рудников в Тетюхе. Штольценберг отлично пользуется золотым рудником в Томской губернии.

— Я поражён вашей работоспособностью, господин Гросскопф, и как вы везде и во всем успеваете?

К сожалению, планам консула насчёт водопровода тогда не суждено было осуществиться. Сначала сослались на проблемы банковских переводов и конвертации, а потом как-то незаметно и быстренько привлекли к этому делу бригаду советских инженеров. О планах консула каким-то непонятным образом очень быстро становилось известно русским.

Конечно, в консульстве подозревали шпионаж, поэтому самые важные дела обсуждались либо на даче, либо в парках на лавочках, но и это, казалось, не дало нужного эффекта. Гросскопф присматривался к своим сотрудникам, он умел выбирать людей и делал всё, чтобы сохранить свои намерения в секрете.

Кремер невольно улыбнулся, вспоминая, как в 33 году они обнаружили, что к крыше посольства вдруг протянулся провод. Это было неожиданностью и повергло консула в праведный гнев. Провод убегал прямехонько на соседнюю Коммунистическую улицу и исчезал в пятиэтажном здании, занимаемом ОГПУ. Гросскопф незамедлительно написал властям с требованием убрать линию, а заодно и отремонтировать поврежденную крышу. За неприкосновенность вверенного ему консульства он готов был драться, как лев.

Остались ли теперь ещё такие руководители? Кремер признавал, что восхищается Гросскопфом, наблюдал за ним и старался у него учиться. Гросскопф блестяще выходил из многих скандальных и компрометирующих ситуаций, — возможно, именно потому, что, хотя его и считали шпионом, он как раз работал на чистую руку.

Его выдержка поражала. Она была не хладнокровием, а способностью трезво мыслить и действовать в критической ситуации, когда консул становился похожим на жужжащий мотор, в котором бурлило топливо. Он был бесстрашен — должно быть, именно это качество позволило ему продержаться на своём посту так долго. Он одинаково свободно общался и с сотрудниками Запсибкрайисполкома, и с ОГПУ, и с представителями МИДа, и с германским послом в Москве. Он соблюдал субординацию, был в высшей степени этичен, но при этом никогда не трусил и не зажимался в угол.

Спокойно встретил нападки Макса Гёльца, считая его недалёким человеком, проходимцем, дурачащим доверчивых рабочих байками о построении социализма в Германии и обирающим население якобы для этих нужд — победы мировой революции. Рабочие слушали сладкоголосого вруна, а потом клали свою монету в копилку, свято веря, что совершают важный вклад в борьбу германских ткачих с проклятым капитализмом. Схема, по которой действовал Гёльц, лично Гросскопфу была весьма понятна, но Гёльц находился под протекцией властей и был практически неприкасаем.

В ту пору между ними впервые случилась своеобразная дуэль, и они скрестили воображаемые клинки. Гёльц обожал рассказывать на митингах о бедственном положении немецких рабочих. «Мы боремся на советскую Германию!» — кричал он и поднимал в воздух, как было принято у бойцов «рот фронт», сжатый кулак.

Гросскопф написал в Запсибкрайисполком, указывал на фактические ошибки описания положения в Германии, попадавшие в газету «Советская Сибирь», протестовал по содержанию плаката, вывешенного на здании Городского торгового корпуса: «Долой кровавую диктатуру, да здравствует Советская Германия». Понятно, что и статья, и плакат были делом рук Гёльца.

Кажется, Гёльц чуял, что бывший соотечественник косо на него смотрит, и решил взять реванш, выбрав подлую стратегию, — в своих выступлениях нападать и открыто очернять личность консула. Он это и сделал, например, перед рабочими трикотажной фабрики «Автомат».

Закономерным результатом такой клеветы стали анонимные телефонные звонки с угрозами в адрес консула. После того, как звонящий удостоверялся, что говорит с Гросскопфом, он, не представившись, начинал поливать консула грязью, непристойно ругаться и угрожать тем, что того непременно должны убить или повестить…

Знал Кремер и то, как после прихода к власти Гитлера, Гёльц, поджав хвост, запрашивал в консульстве помощи и убежища…

Взгляд Кремера упал на настольные часы, вмонтированные в граненый кусок зелёного мрамора. После отъезда Марты все постепенно приходило в упадок, покрываясь слоем пыли. Кремер терпеть не мог грязь и неряшливость. «Когда же она уже появится, эта новая уборщица!?» — с досадой подумал он.