Вальсингамские девы

Анна Морион, 2021

1834 год, Англия. Бедная, забытая Богом и короной деревня Вальсингам, жители которой находят утешение лишь в своей вере. Главой деревни является пастор Глоуфорд – глубоко уважаемый и горячо любимый своими прихожанами. У пастора, как три прекрасных цветка, растут три дочери, разные в характере, мечтах и стремлениях. Жизнь в деревне идет своим чередом, но покой ее жителей нарушает неожиданный приезд молодого нового лендлорда.

Глава 7

После вечерни пастор торжественно объявил о скорой реконструкции церкви и огласил о сборе добровольцев, и благодарные прихожане с живостью отозвались на этот призыв, желая помочь, кто чем может, даже женщины. На сами же восстановительные работы вызвались трое парней и семь еще достаточно молодых мужчин, среди которых был поклонник Кристин — Джон Тайли, в тайне надеющийся на протекторат пастора Глоуфорда перед Кристин.

Кристин ждала подходящего момента, чтобы сказать отцу о своих намерениях уехать в Лондон, но решила, что сперва накопит денег на дорогу, а уж затем, используя это как аргумент, огласит отцу о своих планах. С этой целью она с самого утра бродила по Вальсингаму, чтобы найти хоть какую-нибудь работу, но ее настигло большое разочарование: у бедняков вальсингамцев не было денег, и, как оплату за труд девушки, они предлагали продукты питания, грубую ткань или старые башмаки. Денег у них не было ни цента. Под вечер Кристин брела домой расстроенная, усталая, подавленная мыслями о том, что ей придется всю жизнь прожить в ненавистной ей глухой деревне. Девушка плакала всю ночь и уснула только под утро, а через пару часов ее разбудила Кэтрин для завтрака и посещения утрени. Кристин нехотя встала, умылась, оделась, причесала волосы и села на тюфяк к Кэсси.

— Как ты, Кэсси? — спросила Кристин младшую сестру, пряча свои красивые темные волосы под старый белый чепец.

— Хорошо, — с усталой улыбкой ответила ей Кэсси, обрадованная тем, что Кристин заговорила с ней, ведь больная девушка инстинктивно чувствовала, что сестра недолюбливала ее. — А птички уже прилетели? — спросила ее Кэсси.

Ей надоело лежать в постели, а Крис, в свою очередь, надоело выносить за младшей сестрой ночной горшок, хоть Кэтрин просила ее об этом довольно редко.

— Да, прилетели, — терпеливо ответила Кристин.

Несмотря на вчерашний неудачный поиск подработки, настроение у нее было хорошее, ровное.

— Какие?

— Их много прилетело, больших и маленьких. И все они по-разному поют и чирикают.

— Как чирикают?

— Ну, каждая по-своему.

— Чик-чирик-чик-чик?

— И так тоже. Но скоро ты сама их услышишь, — сказала Кристин, поднимаясь на ноги.

— А ты расскажешь мне сказку? — попросила ее Кэсси.

— Нет, Кэтрин не терпит сказок, ты же знаешь.

— А мы ей не скажем.

Кристин улыбнулась.

— Идем, Крис! — позвала вошедшая в дом Кэтрин, а затем обратилась к больной сестре: — А ты лежи и не вставай.

— Хорошо, — чуть печально сказала ей Кэсси.

Сестры направились в церковь.

К огромному удивлению прихожан, утреню посетил доктор Моррис (вся деревня знала о том, что он лечит Кэсси), но многие недоумевали: что он здесь забыл? Неужели, хочет приобщиться к их гимнам и молитвам? Ведь там, в городах, живут одни безбожники!

Но мистер Моррис ничуть не смутился всеобщего внимания: он передал пастору Глоуфорду письмо от графа и сел на одну из последних скамей.

— Дорогие братья и сестры во Христе, наш лендлорд передал мне письмо и сейчас я прочту его вам, поэтому, слушайте внимательно и не шумите, — громко объявил пастор.

Бегло и выразительно во всей деревушке умели читать только пастор и две его старших дочери, остальные же вальсингамцы, хоть и регулярно посещали курсы пастора, читали лишь по слогам.

— «Преподобный Глоуфорд, благодарю Вас и Вашу паству и оказанный мне теплый прием, однако дела в Лондоне не позволяют мне задержаться здесь. Сегодня утром я покинул Риверсхольд и уехал в Лондон…

«Он уехал!» — с досадой подумала Кристин и тут же поникла.

–… но все начатые мною дела в Вальсингаме будут продолжать мои поверенные. Прошу Вас, не беспокойтесь о реставрации Вашей церкви, так как сегодня в Вашу деревню приедет архитектор — мистер Пилоу, который осмотрит здание и составит план его восстановления. Строительные материалы будут привезены к вам после того, как мистер Пилоу оценит стоимость проекта и отошлет мне отчет. Все расходы я беру на себя. Мистер Глоуфорд, оставляю Вам адрес моей почты в Лондоне, и если у Вас, или у Ваших прихожан возникнут трудности, обращайтесь ко мне, не боясь обеспокоить или стеснить меня. Да хранит вас Господь».

— Какой благородный человек наш новый лендлорд! — шепнула Кэтрин на ухо сестре. — Он даже не возьмет с нас денег!

«А что с нас брать-то? В Вальсингаме нет ни цента!» — насмешливо подумала та, наученная горьким опытом.

— Да, жаль, что он уехал, — вслух сказала Кристин сестре.

— Сам Господь послал его нам, — опять шепнула Кэтрин, искренне веря в свои слова.

— Может быть, — коротко бросила Крис.

Жители Вальсингама несказанно обрадовались: они, как и Кейт, увидели во всем происходящем Божий промысел и горячо возвели гимны, прославляя доброту Бога, а затем помолились за здоровье благородного, милосердного и добродетельного лендлорда.

Сестры Глоуфорд вернулись домой, а пастор остался в церкви, давать уроки грамматики. Когда девушки вошли в дом, то с ужасом обнаружили, что Кэсси исчезла: ее тюфяк был пуст.

— О Боже, где она? — разволновалась Кейт. — Она еще не выздоровела! И ее платья все здесь… И башмаки! Она ушла в одном ночном платье и босиком!

Сестры бросились искать Кэсси и расспрашивали о ней всех встречающихся на пути людей, но никто из них Кэсси не видел и все лишь удивлялись тому, что она ушла из дома.

— Мне не нужно было оставлять ее! Недаром она была такой веселой с самого утра! Решила пойти погулять! — воскликнула Кэтрин, коря себя. — Не дай Бог она опять простудится!

Кейт и Кристин обежали всю деревушку, но так и не нашли младшую сестру. Испугавшись того, что с Кэсси случилась беда, Кэтрин стала громко и горячо молиться.

— Постой… Она спрашивала меня о прилетевших птицах! — вдруг вспомнила Кристин. — Она могла пойти на заброшенную мельницу! Там всегда селится множество птиц!

Сестры побежали на старую мельницу. Кэсси действительно была там: она сидела на охапке грязного сена и с радостным лицом слушала пение птиц. Девушка очень замерзла: ее босые ноги закоченели и были в грязи. Кэтрин торопливо завернула Кэсси в свою шерстяную шаль, надела на ее ноги свои башмаки, а сама осталась босой. Когда Кейт ласково отругала ее, Кэсси смутилась, но сказала, что птички позвали ее посмотреть на их гнездышки, и она не могла им отказать.

— Никогда больше так не делай, Кэсси! Мы очень волновались за тебя! — с упреком сказала Кристин сестре, когда они пошли домой.

Дома Кэсси помыли ноги, уложили ее на тюфяк и укутали в шерстяное кусачее одеяло.

— Что с Лондоном? Не передумала? — поинтересовалась Кэтрин у Крис, когда они сели обедать.

Обедом была горячая пшеничная каша с ломтем черного хлеба.

При упоминании сестры о Лондоне, в голове Кристин тут же вспыхнул образ красивого графа Дрэймора, и ей вдруг стало еще обиднее от того, как свободно он мог разъезжать по Англии, а она — бедная крестьянка, не имеет денег даже на дорогу до Лондона. Но, несмотря ни на что, и особенно сейчас, когда туда отправился граф, Лондон стал привлекать Кристин еще больше: в ее сердце выросла крохотная надежда на встречу с лендлордом.

— Нет, не передумала, — ответила Кристин, через силу доедая кашу, изо дня в день являющуюся пищей Глоуфордов и которая уже опротивела девушке.

— А что с деньгами на дорогу? — спросила Кейт, прекрасно зная о том, что здесь, в деревне, Кристин ничего не заработает.

— Пока ничего, но я обязательно достану деньги, вот увидишь, — отозвалась та, настроенная решительно, как никогда. — Я уеду отсюда.

— А тебе не кажется, что твои напрасные усилия — это Божий знак, который говорит, что тебе нельзя уезжать из Вальсингама? — предположила Кэтрин.

— Нет, не считаю. Это только ты и отец во всем видите знаки. Я не думаю, что Бог настолько нас не любит, чтобы желать нам нищеты, в которой мы и так живем.

Кристин доела кашу и вышла на улицу, чтобы вымыть тарелку и ложку, а когда вернулась, Кэтрин уже убирала стол.

— Подмети пол, — сказала она Кристин.

Та крепко сжала зубы: она не любила убирать в доме и всегда делала это через силу, но Кэтрин строго взглянула на нее, как глядела всегда, когда Кристин упрямилась, и этот взгляд заставил Кристин приступить к заданной ей работе по дому. Кристин недовольно вздохнула и принялась мести пол, аккуратно, чтобы грязь не попала на лежащую на тюфяке Кэсси. Ее душа была полна обиды на старшую сестру и на то, что та, главенствуя в доме, никогда не заставляла убирать Кэсси. Их младшая сестра вообще ничего не делала — она только спала, ела, играла и гуляла, и это обстоятельство угнетало Кристин, которая чувствовала на себе тяжкую печать власти сестры. Пастор практически не вмешивался в отношения между своими дочерьми, и его больше интересовали дела, происходящие в его пастве, чем те, что происходили в его доме. Только Кэсси он уделял столько внимания, сколько мог.

— Завтра пойдем на реку: нужно постирать вещи, — сказала Кэтрин, складывая поверх сундука грязные платья и одежду отца.

Кристин что-то пробормотала ей в ответ и опять погрузилась в свои мысли: так ей было легче переносить тяготы жизни.

— Я тоже хочу на речку! — заявила Кэсси: она любила бегать по берегу и кидать в воду камни.

— Нет, милая, ты еще не совсем здорова, — сказала ей Кейт. — Ты посидишь дома, с папой.

— Папа обещал сделать мне новую куклу, но не сделал! — Кэсси нахмурилась и обиженно скрестила руки на груди.

— Он просто позабыл: у него сейчас много дел в церкви, — успокоила ее Кейт.

— Кэти, давай споем про курочек? — с улыбкой попросила Кэсси.

— Нет, это плохая песенка. Давай лучше споем гимн.

Кристин закатила глаза, и ее красивые губы расплылись в улыбке, полной сарказма.

«Какая же она фанатичка! Думает, что кроме ее религии, в мире ничего больше нет!» — насмешливо подумала она, подметая пол, а потом решила зашить дырку на подоле своего платья, которое постоянно рвалось из-за старой ткани.

— Крис, ты уже подмела? — обратилась к ней Кейт.

Кристин подняла голову и увидела, что сестра возится у обеденного стола.

— Почти, а что? — отозвалась она.

— Отец сегодня не обедал, поэтому нужно отнести ему обед в церковь, — сказала Кэтрин.

Она заполнила глиняный горшок кашей, положила рядом с ним два ломтя черного хлеба и завернула все это в белое грубое полотно.

— Почему опять я? — недовольно спросила Кристин.

— Если не хочешь, я отнесу сама, а ты посидишь с Кэсси.

— Нет уж, я лучше схожу в церковь! — встрепенулась Крис: возможность провести время наедине с больной сестрой напугала ее.

Девушка быстро поставила веник в угол, обулась, схватила узел с едой и вышла из дома.

Кэсси вдруг посмотрела на Кэтрин полным грусти и печали взглядом.

— Кэти, почему она не любит меня? — тихо спросила она, и на ее глазах навернулись слезы.

Кэтрин ласково улыбнулась ей, отложила свою работу над грязной одеждой и села на колени рядом с сестрой.

— Ну, что ты придумала, милая? Крис любит тебя, просто у нее очень скверный характер, — сказала она, гладя Кэсси по волосам.

Но в душе ее мучила боль: она знала, что Кэсси права, но она была ребенком и крайне ранимой, поэтому ей лучше было не знать, что Кристин не могла простить ей смерти матери.

— Почему? — спросила Кэсси, глядя на сестру своим почти синими глазами: даже во время болезни она была похожа на ангела.

— Потому что она мало молится и не любит читать Писание, — объяснила ей Кэтрин. — Но мы с тобой добрые христианки и любим Писание, так ведь?

— Да.

— Ну ладно, хочешь, споем с тобой песенку про курочек?

— Не хочу… Никто меня не любит, кроме тебя и папы! — Кэсси горько расплакалась, и Кейт принялась утешать ее, но ее душа разрывалась от плача любимой сестры, ведь она любила ее так, как мать любит свое дитя.