Вальсингамские девы

Анна Морион, 2021

1834 год, Англия. Бедная, забытая Богом и короной деревня Вальсингам, жители которой находят утешение лишь в своей вере. Главой деревни является пастор Глоуфорд – глубоко уважаемый и горячо любимый своими прихожанами. У пастора, как три прекрасных цветка, растут три дочери, разные в характере, мечтах и стремлениях. Жизнь в деревне идет своим чередом, но покой ее жителей нарушает неожиданный приезд молодого нового лендлорда.

Глава 2

— И почему все так ждут приезда этого лорда? — спросила Кэтрин отца, когда Глоуфорды ложились спать.

Домик Глоуфордов был старым и маленьким, но сестры и их отец жили в разных комнатах: с рождением Кэсси, пастор разделил одну большую комнату на две, оставив дочерям большую, а сам довольствовался уголком, в котором помещался его спальный тюфяк, сундук с вещами и большое деревянное распятие на стене. Комнаты соединял грубо вытесанный проем, и семья могла общаться, находясь в разных комнатах.

— Потому что их сердца окрыляет надежда, — коротко ответил пастор на вопрос дочери, прервав для ответа свою молитву.

— Но почему он приезжает сейчас, весной, когда мы уже пережили ужасную зиму? — недовольно спросила Кэтрин, не удовлетворившись ответом отца.

— Потому что Бог посылает его тогда, когда он нужен больше всего, — со вздохом ответил пастор.

— Ты будешь просить его за церковь? — опять спросила Кэтрин.

— Ты можешь помолчать? Я пытаюсь уснуть! — вдруг недовольно воскликнула Кристин, свернувшаяся на своем тюфяке под шерстяным грубым одеялом и мечтавшая о завтрашнем дне.

— Мы обсуждаем с отцом очень важные дела! — укоризненно сказала ей Кейт. — Может, новый лорд починит церковь и подарит нам новый орган?

— Разумеется, я попрошу его за церковь, но не буду настаивать. Ты ведь знаешь, что истинная церковь — это наша душа, а в приходе мы собираемся для того, чтобы почтить Бога общими молитвами и гимнами о Его благодати, и не более. Дорогая, не нужно обожествлять каменное здание, — с легким укором сказал пастор Глоуфорд старшей дочери.

На несколько минут в доме воцарилось молчание, и пастор смог продолжить свою молитву.

— Кэсси необходимо новое платье, — вдруг задумчиво сказала Кейт и погладила по голове сестру, спящую рядом с ней на ее тюфяке. — Ее старое совсем износилось.

— Ну, конечно! Кэсси получит за этот год уже третье платье! — обиженно проворчала Кристин, получившая за год всего одно.

— Тебе следует больше читать Писание и больше молиться, чтобы Бог вразумил тебя, — серьезно сказала ей Кэтрин, свято верившая в то, что эти занятия сделают строптивую Кристин разумнее.

— Кэсси ничего не делает по дому, а только бегает по полю и ловит жуков. За что ей новое платье? — с нескрытной злобой сказала Кристин.

Кэтрин глубоко вздохнула, раздраженная словами сестры: по ее мнению, беда Кристин была в том, что она была неусердна в служении Господу, поэтому ее душу точила зависть и обида того, что лучшее доставалось не ей.

— Кристин, прошу тебя, лучше помолись, — сказал пастор, вновь вынужденный прервать свою молитву. — А ты, Кэтрин, зашей платье Кэсси. Сейчас у нас нет возможности достать новое.

Пастор Глоуфорд знал, что между его дочерьми было мало дружбы: Кейт и Кэсси всегда были вместе, но Кристин старалась избегать общения с ними и часто надолго уходила из дома. Разговоры и проповеди не помогали, и пастор старался не обращать внимания на взаимоотношения своих дочерей, с головой погрузившись в дела и горести своих прихожан: он знал, что благоразумная Кэтрин справится с домом и характером Кристин, и что сама Кристин смягчится после замужества, а Кэсси всегда будет рядом с Кэтрин, которая никому не даст ее в обиду.

Когда пастор думал о своей младшей дочери, его сердце наполнялось любовью, жалостью и раскаянием: было время, когда грех сломил его веру и сделал горьким пьяницей, и ни жена, ни дети не могли спасти его. Во время этой черной полосы миссис Глоуфорд забеременела в третий раз, и на свет появилась Кассандра, мать же, с трудом разрешившись от бремени, скончалась от кровотечения. Пастор остался один с тремя дочерьми одна из которых была младенцем. Он не знал, что делать, руки у него опустились, но заботы о ребенке взяла на себя его старшая девятилетняя дочь Кэтрин — она заменила малютке мать. Кристин же долго плакала и не хотела даже взглянуть на Кэсси, потому что считала ее виновной в смерти матери, к которой Кристин была очень привязана. Рождение Кэсси вывело пастора из тьмы во свет: он вновь взялся за работу и, чтобы прокормить дочерей, работал тяжело и почти без отдыха. Кэсси стала для него Божьим знаком, который помог ему выбраться из омута пьянства, но, когда малышке исполнилось пять лет, пастор с отчаянием заметил задержки в ее развитии: она не умела ходить, а только ползала, разговаривала же Кэсси отдельными звуками и буквосочетаниями. С тех пор пастор впал в религиозный экстаз: он посчитал болезнь Кэсси Божьим наказанием за его грех, поэтому стал любить ее больше, чем старших дочерей. Кэсси была его страданием и болью, напоминающей о его черном грехе. И сейчас Кассандре было уже семнадцать лет, но она имела разум шестилетнего ребенка, и если деревенские парни сватались к Кэтрин и Кристин, к Кэсси не сватался никто, да и сам пастор не отдал бы свое сокровище в чужие руки.

***

Кристин лежала, обняв колени, и молча плакала: ее душа не могла смириться с бедностью, окружавшей ее, а все мужчины, просившие ее руки, были такими же бедняками, как она сама. Девушка плакала о том, что здесь, в этом гнилом местечке, ее красота увянет напрасно, а жизнь так и останется жизнью дочери бедного пастора. В сердце Кристин жила острая, как игла, мысль: зачем Кэсси нужна такая красота, при ее больном разуме? Она ненавидела бедную сестру за это.

Кэсси же даже не подозревала о том, что они бедны, не знала, как тяжело доставалась им еда и одежда, не знала, что больна. Она жила радостной жизнью ребенка и была счастлива от того, что просто существовала. Кэсси спала крепким детским сном, в объятиях Кэтрин, которую любила так сильно, как дети любят мать.

***

Утром церковь была полна народу: пришли все, даже больные и тяжелые на подъем старики (их принесли на руках сыновья и зятья). Всех съедало любопытство, увидеть нового лендлорда Вальсингама: для него даже смастерили новую скамью и поставили ее в первый ряд в левом ряду (для этого пришлось отодвинуть остальные скамьи ближе к выходу). Но воскресная служба уже началась, а скамья все пустовала: лорд никак не ехал, и крестьяне начали терять надежду на его появление. Кое-кто стал упрашивать пастора отложить службу до приезда лорда, но пастор отказался, сказав, что никто не вправе заставлять Бога ждать. Служба продолжалась. Хор голосов вознесся к перекошенной от времени и тяжелых снегов, каждую зиму покрывавших ее, крыше.

Вдруг в церковь торопливо зашел один из запоздавших прихожан: он прошептал что-то на ухо близ стоящему соседу, тот разволновался и шепнул на ухо другому, и вскоре по церкви пробежал шепот: «Едет, едет!». Глоуфорды тоже были взволнованы, но не Кэсси — она спала, положив голову на спинку скамьи.

Взгляды крестьян сосредоточились на двери церкви, и вскоре и в самом деле появился тот, кого с таким нетерпением ждали, но он был не один: джентльменов было двое, и крестьяне гадали, кто из них является лендлордом Вальсингама.

Джентльмены вольготным шагом зашли в церковь и остановились у самой задней скамьи, почти касающейся стены, заняли свободные места и стали осторожно, неторопливо рассматривать скромное убранство церкви. Двое деревенских парней тут же принесли господам сделанную для них скамью: лорды улыбнулись, поблагодарили их и пересели на нее, пригласив присесть рядом с собой услужливых малых. Казалось, джентльмены не желали привлекать к себе внимание и вели себя тихо и скромно.

Оба джентльмена были одеты в красивые, дорогие дорожные костюмы, что делало их невероятной диковинкой в глазах неприхотливых, одетых в старое тряпье вальсингамцев. Лорды были довольно молоды (пастор Глоуфорд, разбирающийся в таких вещах, дал им не больше тридцати пяти лет), красивы и щегольски нарядны. Крестьяне с упоением разглядывали их и перешептывались, однако пастор громко призвал их вернуться к службе и воздать Господу хвалебный гимн.

Прихожане, как один, поднялись со скамей. Прибывшие лорды тоже. Бедный люд все же понял, что глазеть на знатных господ неприлично и теперь старательно отводил от них любопытные взгляды, однако девушки продолжали украдкой смотреть на джентльменов. Три старухи бесстыдно разглядывали лордов и хмурились, считая, что так, наверно, одеваются птицы павлины, которых они, естественно, никогда не видели

Один из лордов оглядывал церковь и прихожан, всматриваясь в их лица.

— Кто тот седой старик с палкой? — вдруг шепотом спросил он у одного из юношей, стоявших рядом.

— Это Клиф — наш сторож, — осторожно ответил ему юноша, обрадованный и польщенный тем, что с ним разговаривает такой знатный человек.

— Сторож? И что же он охраняет? — с усмешкой спросил лорд.

— Старую мельницу, — ответил парень.

— А кто та дама, окруженная детьми?

— Это наша прачка Лилит.

— Все эти дети ее?

— Да, у нее восемь детей.

Конечно, деревенский юноша и понятия не имел, что к ответу требовалось добавить вежливое и почтительное «сэр».

Джентльмен улыбнулся и продолжил рассматривать крестьян.

— Сколько всего детей в деревне? — опять поинтересовался он.

— Бог его знает. Много! — простодушно ответил парень, пожав плечами. — А вы у пастора спросите, он человек образованный, не то, что мы.

Спутник любопытного джентльмена усмехнулся: ему казалось, что он попал в настоящее Средневековье — так ужасно были одеты крестьяне, и настолько нищей была эта полуразвалившаяся церковь.

— Похоже, друг мой, вместе с поместьем тебе досталась еще и огромная обуза, — шепнул он своему знатному другу.

— Да, это верно, — с насмешливой улыбкой сказал тот.

— Но ты можешь все изменить. Кажется, нравы у этих людей не отличаются от средневековых.

— Вполне вероятно. Если не нравы, то религиозность уж точно.

Вдруг первый джентльмен увидел Кэтрин и Кристин Глоуфорд: они стояли почти у алтаря, занимая первую скамью. Красота Кристин тут же бросилась в глаза лорду, и он вновь обратился к своему местному осведомителю.

— Кто те девушки? — тихо спросил лорд, кивнув в сторону незнакомых ему красавиц.

— Какие? — не понял парень. — У нас в деревне их много.

— Те, что стоят рядом с седой старухой, у которой трясется голова.

— Те? Это Глоуфорды — дочери нашего пастора. Он такой хороший человек, наш пастор!

— Как зовут этих девушек?

— Кейт и Крис, — ответил парень, на деревенский манер.

— Та, что в белом чепце с кружевами, кто она?

— Крис. Красивущая, скажу я вам, но больно нос воротит от всех.

Лорд внимательно осматривал фигуру заинтересовавшей его девушки и мягкий, удивительно красивый профиль ее лица. Кристин заметила на себе чей-то пристальный взгляд и, обернувшись к лорду, взглянула на него, немного нахмурив прелестные темные брови. Ее карие глаза, обрамленные длинными ресницами, взглянули прямо в глаза знатного джентльмена, но, увидев, что он пристально смотрит на нее, девушка слегка покраснела, смутилась, поспешно отвернулась и уткнулась взглядом в раскрытую книгу, которую держала в руках.

«Какая красивая девчонка. Удивительно, что в этой глуши можно отыскать клад в виде такой свежей розы» — подумал лорд, все никак не отводящий взгляд от прекрасной девушки: даже в своем старом, грубом платье, Кристин была очень красивой. Кейт тоже показалась лорду миловидной, но, на фоне Кристин, ее красота была блеклой и обыденной.

Когда прихожане закончили петь гимн, пастор Глоуфорд пригласил нового лендлорда к алтарю, чтобы его подданные смогли увидеть его.

Новый лендлорд не заставил пастора просить дважды — им оказался джентльмен, что собирал сведения о крестьянах. Тот, кому понравилась Кристин. Он еще раз мельком взглянул на лицо девушки, но в этот раз она не отвела от него своих прекрасных глаз.

Как и все девушки, присутствующие в церкви, Кристин подумала, что новый лендлорд очень хорош собой: высок, статен, строен, чисто выбрит, красив, молод, ухожен и, к тому же, волосы у него густые, темные и красиво уложенные. Бедным деревенским девушкам, никогда прежде не видавшим таких нарядных ухоженных мужчин, он казался настоящим красавцем, существом из другого, недоступного для них мира, и в сердце каждой проскользнула честолюбивая мечта. У всех, кроме Кэтрин и Кэсси: Кейт была слишком религиозна, чтобы думать о подобном, а Кэсси не понимала значения красоты, к тому же, она сладко спала, удобно устроившись на скамье. Но, если в сердце других девушек эта порочная мечта проскользнула и исчезла, в сердце Кристин она зацепилась, пустила корни и взрастила цветы честолюбия: Кристин увидела, что лорд заинтересовался ею, но боялась, что другие заметят его интерес к ней и осудят ее, поэтому делала вид, будто не замечает его восхищенного взгляда, скользящего по ее лицу.

Лендлорд приподнял подбородок, как делал всегда, когда держал речь.

— Доброе утро, жители Вальсингама. Позвольте представиться: я — граф Дрэймор, ваш новый лендлорд. Поместье Риверсхольд, в земли которого входит ваша деревня, досталось мне недавно после смерти моего горячо любимого дядюшки, который скончался в середине марта этого года. Сегодня я убедился в том, что ваша деревня находится в плачевном состоянии. И я помогу восстановить ее. Все свои нужды вы можете обращать к моему секретарю мистеру Гриму, который приедет в вашу деревню завтра. Также я вижу, что вы — совестливые, трудолюбивые и религиозные люди, поэтому буду помогать вам с искренней радостью. Но, увы, сейчас меня ожидают неотложные дела, и мне необходимо покинуть ваше любезное общество, — громко и решительно сказал он.

Крестьяне слушали его с раскрытыми ртами.

— Но, Ваше Сиятельство, не окажите ли вы нам огромную честь, оставшись хотя бы до конца службы? — вежливо попросил его пастор, желающий поговорить с ним о восстановлении церкви.

Граф колебался, но, вновь бросив быстрый взгляд на Кристин, решил остаться. Он молча кивнул пастору и величественно прошел на свою скамью.

Пастор продолжил службу, но ему было трудно заинтересовать обрадовавшихся крестьян, которые уже вовсю перешептывались о том, что они могли бы попросить у лорда.

— В своем ли ты уме? — недовольно шепнул лендлорду его друг.

Перспектива пробыть в этой средневековой обстановке еще час совершенно не обрадовала его.

— Погоди немного, Доминик, — ответил ему граф Дрэймор.

Доминик — виконт Уилворт внимательно проследил за взглядом друга, устремленным на Кристин Глоуфорд.

— Нашел себе новую забаву? — усмехнулся он. — Но ведь она — дочь пастора, надеюсь, ты помнишь об этом?

— Я не имею на нее никаких планов. Просто я никогда не видел таких красавиц. Связь с крестьянкой опозорила бы мое имя, — ответил Колин Дрэймор.

— Рад, что ты понимаешь это, — серьезно сказал ему друг.

Когда служба подошла к концу, прихожане стали медленно покидать церковь. Знатные господа покинули ее последними и направились к красивому экипажу, ожидавшему их у входа в церковь.

Но вдруг, словно яркий солнечный зайчик показался в серой толпе бедняков, заставивший обоих лордов застыть в восхищении.

— Любезный, не подскажешь, кто этот дивный цветочек? — спросил лорд Дрэймор проходившего мимо крестьянина.

— Это Кэсси Глоуфорд, — ответил тот, с почтением поклонившись графу.

— Еще одна дочь пастора? — удивился виконт, с улыбкой наблюдая за прелестной девушкой.

— Да, младшая. Но она того… ненормальная, — тихо сказал крестьянин, прикоснувшись пальцами ко лбу.

— Ненормальная? Вы имеете в виду душевнобольная? — переспросил граф, уже было положивший глаз и на это хрупкое создание.

— Нет, но она как ребенок, мало что разумеет. Мозги у нее как у ребенка. Вот, — объяснил бедняк и печально вздохнул. — Так жаль ее, бедняжку.

— Что ж, любезный, ступай, — сказал ему граф Дрэймор, разочаровавшись в Кэсси.

— Бедная девушка, — с искренней жалостью в сердце сказал виконт Уилворт, неотрывно наблюдая за ней. — Подумать только, как тяжело приходится ее отцу.

— Разумеется: выдать ее замуж невозможно, ведь никто не польстится на испорченный товар, — с мрачной иронией сказал на этот граф, с неудовольствием увидев, как к ним приближается пастор Глоуфорд.

Виконт Уилворт смотрел на Кэсси и не мог поверить в то, что этот ангел — не совсем здоров. Кэсси была еще сонной: она рассеяно улыбалась после сна и выглядела трогательно и грустно. Затем к девушке подошла Кэтрин, взяла ее под руку и увела с собой.

Юная Кэсси так поразила виконта, что его глубоко заинтересовала ее судьба, ее жизнь и то, каким она видела мир через призму своего неразвитого ума. Проникшись к бедной девушке добрыми чувствами, джентльмен решил спросить пастора о ее болезни и о том, предоставлял ли он своей младшей дочери необходимое лечение.

— Преподобный Глоуфорд! У вас прелестные дочери, особенно младшая, — приветливо сказал граф пастору, пожимая ему руку.

— Да, сэр, Кэсси — мое сокровище и напоминание о прошлых грехах, — коротко ответил на это пастор, задетый за больную струну в сердце.

— Один из ваших прихожан сказал, что она — ребенок по развитию, — сказал ему Доминик Уилворт.

— Да, ей семнадцать лет, но по разуму — не больше шести.

— Простите, что говорю об этом, ведь, должно быть, я причиняю вам боль, но лечили ли вы ее? — поинтересовался виконт.

— Нет. Кэсси дана мне Богом, а значит, она совершенна, — серьезно ответил ему пастор Глоуфорд. — Но, прошу вас, не будем об этом. Лорд Дрэймор, не уделите мне минуту вашего внимания?

— Прошу прощения, преподобный, но в данный момент я не располагаю свободным временем, — торопливо сказал граф, желая хоть на день отделаться от разговора с пастором и этой ужасной деревни. — Меня ждут безотлагательные дела. Видите ли, служба уже заставила меня опоздать.

— О, сэр, прошу прощения за то, что задержал вас, — сконфузился пастор.

— Не стоит, преподобный. Если вы имеете желание побеседовать со мной, обязательно приезжайте в мое поместье: я готов дать вам аудиенцию, — объявил Колин, садясь в экипаж. — Завтра я буду лишен всех хлопот и срочной переписки, потому, приезжайте в любое время. Можете взять с собой ваших прелестных дочерей.

— Благодарю вас, лорд Дрэймор, за такую высокую честь! — обрадовался пастор.

— Желаю вам приятнейшего дня, преподобный.

Пастор отошел от вельмож и обратился к своим прихожанам: после службы он всегда интересовался у них о том, поняли ли они его проповедь.

— Что ты задумал? Зачем он должен привозить своих дочерей? — нахмурился виконт Уилворт, не одобряя предложение друга.

— Я всего-навсего придерживался рамок вежливости. Не беспокойся: старик не так прост, каким кажется, — усмехнулся граф, но его мысли заметно отличались от его слов.