Ангелок

Анна Маэкса (2024)

Нехорошие дела творятся в одном провинциальном городе. Настолько нехорошие, что ими заинтересовался известный питерский журналист Максим Комаров. А как тут не заинтересуешься, если маньяк орудует так, что волосы дыбом, но официально об этом попросту молчат? И ведь в принципе даже ясно, кто убийца, неясно только, почему его не задерживают. Почему обыкновенный молодой учитель без всяких связей и богатства вдруг стал неприкасаемым?

II

— Не может такого быть, — Матвейчук тряхнул головой и добавил: — Даже в нашей стране. — Будучи главным редактором оппозиционного интернет-издания, он готов был поверить в самую дикую историю о беспределе, но его вера имела границы, очерченные логикой. — Тебя, Макс, дурят.

Максим насмешливо цокнул языком, в светло-голубых глазах, необычно сочетающихся со смуглой кожей и чёрными волосами, мелькнул задорно-гордый огонёк.

— Меня, Дмитрий Сергеевич, обдурить нелегко.

И то правда, подумал Матвейчук. Максим Комаров был одним из лучших его журналистов, да что там — самым лучшим. Человек как будто родился специально, чтобы вцепляться мёртвой хваткой в события и истории, выгрызать факты и разрывать в клочья недомолвки, скользкие формулировки и откровенное враньё. И он не только журналист, он настоящий писатель, просто творит в малом жанре. Пишет так, что зачитаешься. И никакого обмана, никогда. Но сегодня он пришёл и рассказал то, что даже из его уст звучало неправдоподобно. Хорошо, что кроме них в кабинете никого не было.

Матвейчук ущипнул себя за переносицу.

— Откуда у тебя информация?

— От человека, который в курсе событий. — Макс не собирался называть ни имя, ни должность, потому что обещал перепуганному информатору никому его не выдавать. (Слово «информатор» Максу не очень нравилось, оно отдавало чем-то вычурно-неестественным, но определение «стукач» тоже так себе.)

Вздохнув, Матвейчук спросил:

— Человек-то хоть надёжный?

— Ручаться не могу, раньше с ним дела не имел. Но что сумел — проверил, некоторые вещи оказались правдой, это косвенно подтверждает его рассказ.

— В такой сумасшедшей истории от косвенных подтверждений пользы мало. Вынырни из своего рассказа, посмотри на него со стороны. Ты мне тут говоришь, что не в таком уж маленьком городе и не в захолустье, а практически между двумя столицами орудует маньяк. Да такой маньяк, что Чикатило нервно курит в сторонке. Но об этом никто не знает, СМИ ни сном ни духом, а маньяка дружно покрывает вся местная полиция. Сам рассуди: ну не бред ли?

— Бред, — согласился Макс. — Понимаю, что бред, но он может быть правдой.

— Да с чего ты взял?

— Я уже говорил: некоторые мелкие факты подтвердились. Знаю, что в общем и целом это ничего не доказывает, но заставляет задуматься, разве нет?

В закоренелого циника Макс превратился лет через шесть после начала журналистской карьеры, то есть к двадцати семи годам. Сейчас ему было тридцать. Но никакой цинизм не притуплял врождённое чувство справедливости. Информатор мог что-то напутать, в чём-то не разобраться, что-то дофантазировать, мог, в конце концов, тупо наврать. Однако если его рассказ правда лишь на одну десятую, это всё равно кошмар, выходящий за пределы здравого смысла. Кошмар, от которого волосы встают дыбом. Кошмар, с которым нельзя мириться.

Матвейчук опять вздохнул.

— Давай ещё раз, Максим. О скольких убийствах твой человек тебе рассказал?

— О четырнадцати. Но их, скорее всего, гораздо больше.

— Почему вы оба уверены, что это дело одних и тех же рук? Способы, насколько я понял, разные.

— Зато жестокость одинаковая — запредельная. В феврале мужчину голым привязали к дереву в лесу — замёрз насмерть. В марте в городском парке девушку сожгли живьём. В апреле парня-студента стёрли об асфальт.

— Как это — стёрли об асфальт?

— Непонятно. По идее, должны были волочь за машиной, но есть технические несостыковки.

— И никто не слышал? И никто потом не узнал? Похоже на фантазии душевнобольного. Твой информатор на, как говорили раньше, психиатрическом учёте не состоит?

— Нет, по этой части я его сразу пробил.

Матвейчук вздохнул тяжелее, чем в предыдущие два раза.

— Замороженный, стёртый, сожжённая — это апофеоз, или меня удивит что-то ещё?

Макс посерел.

— Ребёнок. Мальчик. Одиннадцать лет. Выпотрошен. Буквально.

Кабинет заволокла тяжёлая тишина. Матвейчук нарушил её не сразу.

— Не верю, что полиция ничего не делает.

— Делает. Приезжает на место, оцепляет, никого не подпускает — мол, несчастный случай, идите своей дорогой.

— А свидетели? А родственники жертв?

— Ни одного заявления подано не было. Даже родители мальчика согласились признать, что сын попал под грузовик. По поводу свидетелей: насколько я понял, их не бывает. Полицию вызывает не кто-то со стороны. Возможно, сам убийца или убийцы.

Тишина снова сомкнулась. Каждый из них думал: неужели такое впрямь возможно? Если да, то в каком мире мы живём?

— Ты вроде сказал, что у твоего информатора и подозреваемый имеется.

— Имеется. Некто Воронов Владимир.

— Важная шишка? — Кем должен быть человек, чтобы замалчивались такие преступления?!

— Учитель.

— Кто-кто?

— Учитель. Преподаёт химию и биологию в обычной общеобразовательной школе.

— Кто родители? — Сомнительно, что сын олигарха и/или криминального авторитета пошёл работать в простую школу простым учителем, но это хоть как-то объяснило бы мощное покровительство.

— Тоже учителя, погибли в аварии. Его воспитывали бабушка и дедушка, и эти уже умерли. В собственности у него только комната в коммуналке. Он поступил на бюджет, на третьем курсе женился, после университета устроился в школу. Комнату сдаёт. Живёт в квартире жены.

— Ничего примечательного.

— И не говорите. Но мой информатор уверен, что Воронов, как минимум, связан со всеми убийствами, а как максимум — и есть убийца.

Матвейчук давно понял, что информатор — кто-то из полиции, но проговаривать это вслух не стал.

— Почему Воронова все покрывают, твой информатор не знает?

— Не знает. — Макс понимал, что начальник понимает. — Он новенький.

— Как он вообще на Воронова вышел? Откуда-то же должны были подозрения взяться.

— Сразу в нескольких делах — улики, указывающие, что Воронов был на месте преступления, но все они благополучно терялись или забывались. Когда мой будущий собеседник не выдержал и поинтересовался, а какого, собственно, хрена, ему прямым текстом сказали: не лезь и не болтай, целее будешь. — Макс немного помолчал. — Парень честный, пошёл по призванию, а не звёздочки да хорошую пенсию зарабатывать. Тыкался с донесениями и жалобами в вышестоящие инстанции, везде одно и то же: отпусти и забудь. Вот он и написал мне.

Максу много кто писал, адрес его рабочей электронной почты секретом не был. Ему присылали самые разные истории — простые, путаные, сложные, банальные, непонятные, с явными недоговорками и откровенно лживые. Историю о покрываемом маньяке Макс сначала классифицировал как откровенно лживую, но всё-таки дочитал. Перечитал. Задумался. Текст был связный, правильный, но не отдающий искусственностью. Складывалось ощущение, что писал человек, старательно подбирающий слова, но не пытающийся что-то приукрасить или надавить на эмоции.

Матвейчук проницательно прищурился.

— Хочешь в командировку попроситься?

— Хочу. Отпустите?

Прищур Матвейчука стал приценивающимся.

— Надолго?

— На две недели.

— Много.

— Меньше нельзя, там разбираться и разбираться.

Как и большинство начальников, Матвейчук не особенно любил отправлять сотрудников в командировки, по крайней мере, за счёт «фирмы». Понимал, что надо, и мирился с этим, как с неизбежной необходимостью, но если можно было обойтись без командировки либо сократить её продолжительность, Матвейчук боролся до последнего. Ему вовсе не улыбалась мысль отпустить журналиста, который пишет лучше и больше всех, на полмесяца. Вся история с мега-маньяком походила на фантазии сумасшедшего. Даже слишком — настолько, что невольно рассуждаешь: уж если бы кто-то выдумывал про убийства, постарался бы изобрести что-нибудь правдоподобнее. С другой стороны, чего ожидать от сумасшедшего? Человеческие заскоки разнообразны и непредсказуемы. Но с третьей стороны, если история — правда, а не выдумка, будет убойная статья, всем сенсациям сенсация. Коллеги по цеху от зависти удавятся. «Вдобавок, может, только мы и осмелимся такое опубликовать, другие — замнут».

Розовых очков Матвейчук не носил отродясь, и мнение о своём издании у него было не завышенное, а объективное. Он не утверждал, что никакая сила в мире не сумеет сломить гордый и непокорный дух их интернет-еженедельника. Однако еженедельник был зубастый и огрызаться умел, что прочувствовали на себе многие, кто пытался угрожать или иначе влиять на издание и его сотрудников.

— Чёрт с тобой, Комаров, поезжай.

***

Макс уже бывал здесь пару раз, но не подолгу — времени хватило лишь на то, чтобы понять, что вживую город гораздо симпатичнее, чем на картинках, которые первым делом выдаёт Интернет. Тут жила бывшая однокурсница Макса, Оля, и не просто жила, а трудилась пресс-секретарём УМВД по городу. Повидаться с Олей он планировал, но сперва надо поглядеть на Владимира Воронова, чтоб получить изначальное — пусть пока поверхностное — представление о вероятном противнике

Как выглядит Владимир, Макс знал, — нашёл того в соцсетях ещё до отъезда из Питера. Светить документами, проходя через школьную охрану, не хотелось, пришлось жертвовать временем — околачиваться вокруг школы, выжидая, пока из неё выйдет нужный человек. Когда нужный человек вышел, Макс нагнал его.

— Извините! Молодой человек!

Воронов впрямь и был молод, и выглядел молодо. Овальное лицо с чётко очерченными скулами, умеренно впалыми щеками, большими светло-карими глазами и по-детски полными губами. Он оказался высоким — примерно одного роста со 185-сантиметровым Максом. На дворе стояла середина мая, люди уже не носили сверхтёплую одежду, делающую любую фигуру если не бесформенной, то стёсанной; телосложение Воронова просматривалось хорошо — худощавый, но крепкий, подтянутый. Впрочем, чужая крепость Максима не пугала, он сам был не из хилых.

— Да?

— Вы в этой школе работаете?

— Да. — Светло-карие глаза смотрели с открытым любопытством.

— И как она? Хорошая? У меня друзья в этот район города собираются переезжать, перебирают варианты, рассматривают все за и против. Попросили меня узнать насчёт школы. А как я узнАю? У самого детей нет, знакомых, чьи дети сюда ходят, тоже нет. Вот, — Максим с притворным простодушием осклабился, — приходится к людям приставать. — И, укрепляя образ недалёкого, но доброго парня, добавил: — Извините.

— Ничего. — Воронов улыбнулся. — Школа у нас хорошая. Ну, не хуже многих. Конечно, сейчас во всех школах проблем хватает, в нашей тоже имеются, но хотя бы педагоги по всем предметам есть. И с детьми все стараются работать, чтоб никакого буллинга. Честно говоря, конфликты между ребятами всё равно бывают, но чтобы кого-то травили — нет. По крайней мере, учителя такого не замечают, а смотрим мы внимательно, глаза не закрываем. — Улыбка оборвалась усмешкой. — Да, вот вам и критерии хорошей школы: педагоги есть и дети в стаи для травли не сбиваются. — Он вздохнул, прям с искренним переживанием за отечественное образование. Встряхнулся, снова улыбнулся и повторил: — Школа у нас хорошая. — Почесал нос. — Мы стараемся.

— Выходит, школу рекомендуете?

— Рекомендую. — Воронов лучился нежностью.

Несмотря на весь свой цинизм, невысокое мнение о людях в целом и твёрдое понимание, что по внешнему виду судить нельзя, Максим подумал, что его информатор ошибся. Что не может быть убийцей человек, который столь трепетно относится к благородному делу обучения и воспитания детей.

— Володя! — окликнула девочка, вышедшая из школы. — Володь!

Она подбежала к ним, и Максима поразила перемена в лице Воронова. Только что бесхитростный энтузиаст рассказывал о любимой школе, и вдруг помрачневший собственник хмуро глядит на свою собственность и ещё хмурее на потенциального конкурента, которого, похоже, внезапно узрел в Максиме. Воронов напрягся, лицо помрачнело и теперь вполне походило на физиономию человека, способного убивать без колебаний.

— Я раньше закончила, так что домой вместе пойдём, — радостно сообщила «девочка».

Поначалу Максим решил, что это ученица, но теперь узнал — жена. Анастасия Воронова. Он видел её в соцсетях, но на снимках она выглядела взрослее, хотя тоже очень молодой. Вживую Анастасия смахивала на школьницу, причём необязательно на старшеклассницу — сошла бы и за ученицу девятого класса. А ведь ей, как и мужу, двадцать шесть, они вместе учились в университете.

Настя Воронова была маленькая, худенькая, с длинными — сейчас распущенными — тёмными волосами, чистой светлой кожей лёгкого золотистого оттенка, ярко-карими, практически чёрными глазами и узким заострённым личиком. Хорошенькая и поразительно милая. Уж на что Максим не привык умиляться, но даже он чуть не перешёл на сюсюканье, когда здоровался.

— Здравствуйте, — вежливостью на вежливость ответила Настя и приподняла брови, как бы интересуясь, кто он такой.

— Я тут для друзей кое-что выспрашиваю, — с преувеличенной застенчивостью объяснил Максим. — УзнаЮ про школу. Вы тоже учитель?

Взгляд Насти сделался настороженным, она перевела его на мужа: чего этому субъекту надо, он что, какой-нибудь проверяющий и выкапывает про нашу школу гадости?

— Друзья у него переезжают, — буркнул Воронов. От улыбки не осталось и следа. — Я так понимаю, хотят выбрать дом, где рядом школа получше.

— Точно, — Макс кивнул.

— Он помогает — проводит опросы. — С каждой секундой Воронов сильнее напоминал тучу. И с каждой секундой туча сильнее наливалась чернотой, наводя на мысли о раскатах грома и, главное, ударах молнии.

Конец ознакомительного фрагмента.