Солнце восемь минут назад

Анна Малышева, 2023

Александра Корзухина – художница, реставратор и продавец антиквариата – получает новый заказ. Задание, очень хорошо оплаченное, кажется ей странным. Ей предлагают подделать… подделку. Она становится участницей давней семейной драмы, и самое невероятное в ней то… что она, кажется, влюбилась.

Глава 3

Свою квартирную хозяйку Александра не видела с кануна Нового года. Тогда, тридцать первого декабря, она зашла к Юлии Петровне с поздравлениями и коробкой конфет. То была обычная дань вежливости — художница вовсе не горела желанием выслушивать бесконечные воспоминания вдовы о покойном супруге, прочно забытом художнике. В тот последний визит Юлия Петровна, обычно благостно манерная, вела себя беспокойно. Она даже не предложила Александре неизбежной чашки чая, едва поблагодарила за конфеты и не поздравила в ответ «с наступающим». Даму с сиреневыми волосами и тщательно наложенным макияжем в фиолетовых тонах явно что-то тревожило. Она прислушивалась к каждому звуку, поглядывала на входную дверь, и Александра поторопилась уйти. Художница догадывалась, что происходит.

В конце декабря ее старый приятель и бывший сосед по мастерской, скульптор Стас, нежданно-негаданно покорил сердце вдовы — так же легко, мимоходом, как покорял сердца большинства вдов, бюсты чьих супругов он ваял. Такие приключения были для него в порядке вещей. Но Юлия Петровна отнеслась к произошедшему очень серьезно. Она явно видела в беспечном скульпторе кандидата в мужья, чем очень его пугала. Ситуация усугублялась тем, что Юлия Петровна неожиданно снискала расположение бессменной няньки и домработницы Стаса — широко известной в московских мастерских Марьи Семеновны. Озадаченный Стас признался Александре, что сразу после празднования Нового года «в семейном кругу» тайком уедет в Питер.

— К кому — даже тебе не скажу, друг Александра, — удрученно добавил он во время последней встречи. — А то Марья все из тебя выбьет. Исчезну первого числа, утром. Вернусь… Предположим, весной.

И Стас действительно исчез — во всяком случае, Александре он больше не звонил. Ни Марья Семеновна, ни Юлия Петровна также ее не беспокоили. И теперь, утром третьего января, проснувшись в своей мастерской, художница пыталась понять, что означает это молчание. «Или Стас никуда не уехал, или они решили, что я его сообщница, и не хотят со мной говорить, — размышляла Александра, блуждая взглядом по стенам комнаты. — Такие враги мне не нужны. Юлия Петровна может выставить меня из квартиры, а с Марьей Семеновной даже сумасшедший побоится связываться…»

Вчера вечером, ложась спать, она задернула плотные шторы из малинового шелка — то немногое, что уцелело от обстановки, предоставленной квартирной хозяйкой. Сейчас в окна сквозь шторы светило солнце, и комната купалась в тенях цвета красного вина. Этот эффект нравился художнице — он преображал знакомые предметы, придавая им загадочный колорит. В обыденности рождалось волшебство.

Не торопясь вставать, она вспоминала вчерашний день, знакомство с Максимом, домики, утопающие в снегу, и все казалось ей нереальным, будто приснившимся. «Венки… Докатиться до этого!» Реставрация любого, самого посредственного полотна все-таки была процессом творческим — она оставалась наедине с автором картины, пусть безымянным или забытым; это был диалог, обмен опытом, иногда — дуэль. Создание пяти одинаковых венок требовало от нее лишь технологических навыков.

Мысли неожиданно скользнули в глубокое прошлое — так косяк рыб, испуганных появлением хищника или лучом света, резко меняет направление движения. Александра вновь оказалась в аудитории Института имени Репина, где училась много лет назад. Стоял солнечный весенний день, одно из окон было приоткрыто, и над ним то и дело вздувалась от налетавшего с Невы ветра пыльная белая «маркиза». Амфитеатр был полупуст — с последней пары студенты часто сбегали. Лекцию об основах технологии живописи и реставрации читал профессор Девяткин — признанное светило. Он говорил об особенностях трехслойной живописи, о технике, которую использовали старые мастера, и о подвохах, которые таит работа с трехслойной картиной для реставратора. Лекции Девяткина изобиловали детективными поворотами, парадоксами и захватывающими примерами из личного опыта. Он учил студентов видеть в реставрации большее, чем бездушное ремесло.

— Мы привыкли думать, что видим именно то, на что мы смотрим, — говорил профессор, как всегда, несколько загадочно. — Это простительно посетителю музея, который смотрит на картину, но не реставратору. Реставратор, глядя на картину, не должен доверять своим глазам. Если вы смотрите на картину семнадцатого века, это не значит, что перед вами картина семнадцатого века. Истина откроется только в процессе реставрации, но может быть слишком поздно. Вы уже погубите полотно. Вы будете предполагать, что перед вами пример трехслойной живописи, и начнете работать со слоем лессировок, с самым верхним. На самом же деле слой может оказаться всего один. Прежде чем вы поймете это, вы его уничтожите. Поэтому!

Девяткин постучал по доске указкой и внушительно произнес, повысив для привлечения внимания голос:

— Раз! Приступая к осмотру картины, не думайте совсем. Избавьтесь от предубеждений. Не читайте экспертных заключений, если таковые имеются. Не рассуждайте, а смотрите. Знаете, как работает хороший следователь, осматривая место преступления? Он не думает о том, что должен искать. Он просто смотрит и фиксирует ровно то, что видит. Ответы могут оказаться неожиданными. Если вы будете искать черного кота в темной комнате, вы его в конце концов найдете, уверяю вас. Но!

Снова удар указкой. Аудитория молча внимала.

— Это будет не тот кот, — закончил Девяткин. — Итак, первое — исходите только из вашего личного представления о полотне. Второе! В природе не существует ни абсолютной прозрачности, ни абсолютной непрозрачности. Старые мастера никакие полутона не писали прямо, они достигались оптическим эффектом, через просвечивающий подмалевок. Все эти финальные сияющие золотистые тона Веронезе и Тициана достигались тем, что подмалевок они делали бронзовой краской. Никакой мистики, как мы видим. Позже в ход пошла охра золотистая. Передвижники пользовались асфальтовым грунтом. Он давал мерцающие мягкие тона, но в итоге все их картины сильно потемнели и изменили колорит. Итак, второе!

Удар указкой.

— Глядя на лессировку, сразу высматривайте подмалевок. Если вы его не можете различить, перед вами однослойная картина. Необязательно подделка. Не все художники получали специальные знания, некоторые были просто не в курсе того, как работать в трех слоях. Мы еще поговорим отдельно о русском усадебном портрете восемнадцатого века. Это интереснейший гибрид европейского светского портрета и византийской иконописи, по приемам и технике. И третье!

Девяткин занес указку для удара, но замер с улыбкой, глядя на студентов:

— Обязательно сфотографируйте картину перед тем, как начать снимать лак. В цвете. Когда вы ее зажарите, а одну-две картины в своей жизни вы зажарите обязательно, вы просто напишете ее заново…

Профессор говорил что-то еще, но теперь его слова поплыли, словно краски, смазанные губкой с растворителем. Александра снова провалилась в сон. Из состояния дремоты ее вырвал звонок. Нащупав телефон на полу рядом с кушеткой, художница увидела на экране вызов от Мусахова.

— Да, Иван Константинович? — Она приподнялась на локте, сонно щурясь.

— Твой заказ готов, Сашенька, — ответил торговец, пропустив пожелания доброго утра. — Все у меня в багажнике, готов привезти. Ты, помнится, очень спешила.

— Вы просто волшебник! — воскликнула Александра, разворачивая к себе циферблат огромного цинкового будильника, тикающего в изголовье постели. Стрелки показывали начало одиннадцатого. — Когда вы успели?!

— Честно? — собеседник коротко и густо рассмеялся. — Да только что. Всем звонил, пугал порядочных людей, искал тебе холст, попутно в своих загашниках рылся. Ты же знаешь мой подвал… Тянется до метро «Кузнецкий Мост», с переходом на станцию «Лубянка».

Мусахов снова самодовольно хохотнул.

— И среди всякого хлама нашел то, что тебе требуется. Метров шесть с гаком. Качество — гаже не бывает, приятно посмотреть. Ты сейчас где? В мастерской? У Снегирева?

— Самого Снегирева с нами уже нет, но можно сказать и так. — Александра уселась, коснувшись босыми ногами холодного паркета. Из щелей между рассохшихся плашек немилосердно дуло — сквозняк мог бы погасить пламя свечи. — Я знала, что вы все моментально достанете! Как мне вас благодарить?!

— Свари к моему приезду чашку кофе, — усмехнулся в трубку Мусахов. — Ты же знаешь, я сам в этом деле не мастак, а машины все эти бездушные не люблю.

Положив замолчавший телефон на подушку, художница поспешно оделась и, подойдя к окну, отодвинула портьеру. Утро ослепило ее. Небо было ясное, солнце уже успело подняться над крышами старинных особняков близ Солянки. В морозном воздухе то и дело мелькали крошечные огненные иглы — замерзшие кристаллы воды преломляли солнечный свет. Края оконных стекол — в комнате стояли старые двойные рамы — украсили размашистые пейзажи, автором которых был иней. Александре от души было жаль тех детей, в доме у которых стояли современные стеклопакеты, — на них мороз свои узоры не рисовал. Она помнила, как в детстве подолгу любовалась на снежные заросли, расписавшие стекло, поражаясь тому, что узор нигде не повторяется. Отец рассказывал ей, что это замерзшие молекулы воды воссоздают картины первобытной растительности, такой, какой та была задолго до появления человека. Саша не сомневалась в том, что это правда, и до сих пор не удосужилась проверить, так ли это на самом деле. С трудом оторвавшись от окна, художница отдернула вторую портьеру и поспешила на кухню.

* * *

— И ничего-то здесь не изменилось! — немедленно заметил Мусахов, когда Александра распахнула перед ним дверь черного хода. Переступив порог кухни, гость оглядел синие облупившиеся стены и покачал головой: — Вчера забыл спросить — сколько? Сколько она с тебя дерет?

— Цена вполне уместная, учитывая расположение… — начала Александра, но Мусахов перебил:

— Так сколько?

И, услышав цену, кивнул:

— Юлька — жадная. За копейку удавится. В комнату можно заглянуть?

Осмотрев мастерскую, торговец шумно втянул носом воздух:

— Н-ну… Больше похоже на человеческое жилье, чем то, что было раньше.

— И есть ванная, — не без гордости присовокупила Александра.

— У тебя бытовые идеалы времен военного коммунизма, моя драгоценная, — пожал плечами Мусахов. — Конечно, с какой точки зрения смотреть. Одному нужны золотые унитазы, для другого это все так, мирские искушения… Ладно, где мой кофе?

— Готов. — Художница отодвинула стул от рабочего стола. — Присаживайтесь, сейчас принесу.

Вернувшись через минуту с двумя кружками, она устроилась за столом напротив гостя:

— К сожалению, больше угостить нечем. А… Заказ в машине?

— Я решил сделать тебе доставку в подарок. — Торговец осторожно поднес кружку к губам и поднял внимательный взгляд поверх дымящегося кофе. — Ты же не за рулем, насколько я помню.

— О, нет, не стоит… — запротестовала Александра, пытаясь придумать вежливую форму для категорического отказа, и умолкла. Что-то говорило ей, что Максим будет не в восторге от постороннего вторжения. Художнице вспомнились ограничения, которые он на нее наложил: не вывозить олеографии за пределы отеля, не выкладывать их снимки в Сети. «Чужие здесь не ходят!» — как наяву услышала она резкий голос.

— Это неудобно, — сказала, наконец, Александра, нарушая повисшую паузу.

— Саша, — тихо и выразительно произнес Мусахов, ставя на столешницу кружку. К кофе он не прикоснулся. — Такая строгая секретность вокруг такой чепухи — плохой признак. Ты это знаешь не хуже меня. Ладно, не хочешь выдавать клиента — не настаиваю, не мое дело. Но скажи хотя бы, в каком направлении исчезаешь?

Александра делано засмеялась, откидываясь на спинку стула:

— Сама не знаю! Вот правда, не знаю адреса… Меня оба раза возили, даже примерно дорогу не вспомню. Это не город, не дачный поселок, а просто…

Она запнулась и развела руками:

— Просто лес.

— По какому хоть шоссе тебя возили? — Мусахов выглядел очень серьезным.

— По Ярославке. Но потом мы ушли направо. И потом еще были повороты.

— А как ты сейчас собралась туда попасть?

— Позвоню знакомым, они сориентируют таксиста. Геолокацию пришлют, в конце концов… Не беспокойтесь за меня!

— Так ты там не одна? — подался вперед Мусахов. — Что за знакомые? Я их знаю?

— Не сомневаюсь, что знаете, но называть имен не буду, — Александра поднялась из-за стола. — Это их бизнес. Не обижайтесь, Иван Константинович. Мне бы с вами за товар расплатиться да собираться в дорогу… Сколько я должна?

Мусахов тоже встал. Обиженным он не выглядел — скорее, встревоженным.

— Понимаю, Саша, что лезу не в свое дело. — Он обвел взглядом стеллажи, стоявшие вдоль стен, полки, загроможденные папками, свертками и банками. Систему в этом хаосе могла рассмотреть только сама художница. — Но мне сегодня не спалось. Все вспоминал того своего приятеля…

— Которого закопали в лесу?

— Может, и не в лесу, — покачал головой Мусахов. — Никто ничего не знает. Но после того, что он натворил, учитывая, каких людей обманывал, лес — вероятный вариант. Лес или бетон на стройке. Венки гниют тысячами по всей Москве. Какие угодно. Зачем стряпать новые, если можно старые на пятак ведро закупать? Сейчас и хороший-то товар никому не нужен. Так откуда к тебе прилетел такой заказ?

— Это декор, Иван Константинович. — Александра успокаивающим жестом коснулась руки торговца картинами. Она была искренне тронута его участием. — Не подделка. И ничего зловещего в этом нет. Просто прихоть заказчика. Пойдемте к машине, я вам помогу.

Мусахов уехал сразу, как они разгрузили багажник и перенесли коробки в мастерскую. К своему кофе он так и не притронулся, и его лицо не покидало тревожное выражение. Прощаясь, он на миг задержал руку Александры в своей широкой горячей ладони и внушительно произнес:

— Если что — немедленно звони!

Она пообещала быть на связи и, стоя у окна кухни, проводила взглядом знакомый синий внедорожник, с трудом выезжавший из тесно заставленного автомобилями, плохо очищенного от снега двора. Не успела машина исчезнуть в подворотне, как в мастерской зазвонил телефон. Мобильник так и остался лежать на подушке.

— Аристарх? — удивленно произнесла Александра, увидев имя на экране и услышав голос в трубке. Удивляться было чему — ей всегда звонила Светлана. Художница даже не помнила, что в списке контактов значился также номер самого декоратора.

— Да, Саша, я, — сдавленно выговорил Сазонов. Его голос, обычно очень тихий, сейчас и вовсе был почти неразличим. — Тут начался ад. Скоро вернешься?

— Сейчас как раз собираюсь, — художница нахмурилась, глядя на свертки, загромоздившие рабочий стол. — Что у вас происходит?

— Да все разом приехали, — ответил Аристарх, и других объяснений Александре не потребовалось. Она только прикрыла глаза.

— Кинь мне подробный адрес и, если можно, геолокацию, — попросила она. — Я вызываю такси.

— Уже прислал, посмотри сообщения, — откликнулся Аристарх. — Сам бы с радостью за тобой приехал, но… Унизительно в таком признаваться — меня не отпустят.

— Ладно, не принимай все эти страсти близко к сердцу, — сочувственно произнесла художница. — Теперь у тебя есть помощники, это главное.

— Не то слово, сразу четыре помощника! — фыркнул Аристарх. — Если я не избавлюсь от сыновей, мы запорем заказ. Если избавлюсь, Света меня убьет. Ты очень здесь нужна!

— Но я-то что могу сделать? — вздохнула Александра.

— Ничего делать не надо, просто приезжай поскорее, — попросил Аристарх. — Ты ее как-то уравновешиваешь. Она при тебе стесняется… Словом, поскорее!

В его тихом голосе — голосе человека, который говорит с опаской, боясь, что его подслушивают, — звучала искренняя мольба. Еще раз пообещав поторопиться и закруглив разговор, Александра задала себе вопрос, удастся ли ей держаться в стороне от семейных дрязг Сазоновых и полноценно работать? Не найдя ответа, она принялась собирать большую дорожную сумку. Холст был упакован в плотную коричневую бумагу. Не удержавшись, художница надорвала упаковку и убедилась, что старый знакомый ее не подвел. Холст, крупнозернистый, грубо сотканный, испещренный узлами, стал бы кошмаром для любого художника. Но ей требовался именно такой. «Просто чудо, что удалось найти эту дерюгу меньше чем за сутки!» Александра бережно уложила сверток в сумку. Она уже не испытывала стыда или разочарования, думая о предстоящей работе. Напротив, не терпелось заняться новым для нее делом, попробовать технику, в которой она никогда не работала. Кончики пальцев, казалось, кололи тонкие горячие иголки. Александра знала это ощущение, жгучее и томящее, — это был рабочий азарт.

Художница застегнула молнию на сумке и набрала номер такси.

* * *

Еще не доезжая до ворот отеля, Александра заметила признаки оживления за массивным забором. В ясном небе, пронзительно-синем, над территорией отеля высилось несколько столбов дыма, поднимавшегося из каминных труб. Из-за сильного мороза — прогноз погоды не обманул — дым стоял вертикально и казался неподвижным. Художница насчитала пять дымных столбов. «Отапливаются мой домик, шале Сазоновых и еще два шале — их сыновей и этой супружеской пары. И главное здание».

Но стоило такси остановиться у ворот, как Александра убедилась в своей неправоте. Над каминной трубой главного здания дым не поднимался. Зато камины во всех пяти готовых шале топились вовсю. Жора, подоспевший с пультом, открыл ворота ровно настолько, чтобы Александра могла войти. Таксисту пришлось разворачиваться за решеткой, маневрируя между оградой и высокими сугробами, оставленными снегоочистителем. Художница наблюдала за машиной, прикидывая, какими благословениями осыпает ее водитель — ведь сразу за воротами было достаточно места для разворота.

Конец ознакомительного фрагмента.