Обратный отсчет

Анна Малышева, 2021

Размеренную жизнь молодой пары резко разрушает явившаяся из небытия старинная тайна – они напали на след богатого клада времен Ивана Грозного. Искать ли его? У них нет сомнений. Чем можно пожертвовать ради победы? Им ничто не кажется невозможным, но… В их союзе появляется некто третий, и становится ясно, что жертвовать придется одним из них.

© Малышева А.

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Глава 1

Где подписать? Здесь и… Да, и здесь. Сумму указываем прописью… Да, я понимаю… Тысяч… Рублей… Роспись…

Он с облегчением отложил ручку и выпрямился. В кабинете нотариуса было невыносимо душно, да еще пришлось целый час дожидаться своей очереди в коридоре — оформляли другую сделку и возникли какие-то сложности.

«Открыли бы форточку, что ли! — подумал он, следя за тем, как нотариус, пожилая тучная женщина в коричневом старомодном платье — точь-в-точь таком, как носила его бабушка, прошивает листы договора гербовой лентой. — Дышать нечем! Ну, ничего, сейчас выйдем на воздух. Где-то возле станции я заметил тратторию. Съедим с Людой по пицце, выпьем пива, обмоем сделку. Черт, а я ведь переволновался — даже руки трясутся. Меня могли принять за алкоголика!»

Он обернулся — подруга сидела в углу, на краешке стула, спокойно сложив руки на коленях. Казалось, сделка вовсе не волновала Люду — до того отрешенным и непроницаемым было ее узкое лицо. Бледна — но как всегда. И, как всегда, гладко зачесаны и сплетены на затылке в короткую косу светлые волосы. Взгляд голубых глаз прозрачен и вместе с тем — совершенно непроницаем. Дмитрий поежился. Ее глаза всегда казались ему зеркалами, которые сами по себе ничего не выражают — лишь отражают тех, кто смотрится в них. «У нее вообще нервы есть? Мы отдаем последние деньги на авантюру… Если дело не выгорит — что с нами будет? Я продал московскую квартиру, она — свою дачу. Все для того, чтобы собрать деньги на эту сделку! Причем мы же не в браке, сделка — на меня, стало быть, если мы расстанемся — кому она докажет, что вложила деньги? И как? И вот — глазом не моргнула, отдала мне толстенькую пачку. Только одно попросила — прийти на сделку вместе. Иногда я совсем перестаю ее понимать! Неужели она мне так верит? Или… Так любит? Безумный поступок!»

Следующие два часа прошли, как в полусне. Девушка из агентства, через которое они проводили сделку, взяла у нотариуса договор, вывела клиентов из конторы и усадила в свою машину. В агентстве произвели окончательный расчет. Продавец дома — хмурый, неотесанный мужичонка с испитым лицом — получил деньги. Напоследок он пробурчал что-то насчет крыс, которых в подполе развелось видимо-невидимо. Дмитрий содрогнулся (время от времени ему казалось, что хозяин дома тихо бредит) и взял договор, который тут же отдал агентше — для оформления в регистрационной палате. Люда молча держалась на заднем плане, но не отходила ни на шаг. И это его успокаивало, как успокаивал всегда ее холодный, ясный, бестрепетный взгляд. Казалось, в этом мире не было ничего, что могло бы ее встревожить. Разорвись у нее над ухом петарда — она не сморгнет, только чуть сдвинет русые брови и слегка подожмет губы — непорядок, мол. Именно поэтому они и стали жить вместе — его-то тревожило многое, Дмитрий с детства был нервен и легко возбудим, а Люда всегда оставалась невозмутимой и могла успокоить своего друга, не произнеся ни единого слова.

В траттории было шумно и людно. Навесной экран в полстены транслировал футбольный матч, но комментатора заглушал гомон полусотни голосов. Здесь отдыхала одна молодежь, все перекрикивались, переговаривались, и Диме сразу стало ясно — в этом маленьком подмосковном городке траттория считается чем-то вроде местного клуба. Между столиков стлался сигаретный дым, с запотевших бокалов лилась пышная пивная пена. Такие забегаловки он терпеть не мог. Ему были по душе места тихие, немноголюдные и желательно уже знакомые. Все новое, неизвестное пугало Диму, и он в сотый раз спросил себя, как мог пойти на поводу у подруги и согласиться… Сегодня слишком многое было для него новым. Почти все — включая тратторию у маленького вокзала в подмосковном городке, где он до недавнего времени никогда не был.

— Шумно. — Он обернулся к Люде. — Но другого кафе я что-то не приметил.

— Нам-то какое дело? Они шумят, а ты не слушай. — Она оглядела полный зал. — Я бы выпила пива. Устала.

— А я бы съел чего-нибудь, — признался Дима. — Сама знаешь — так волновался, что двое суток куска в рот не брал.

— Стоило переживать… — чуть улыбнулась она. — А, вот, нас сейчас посадят.

И в самом деле, худенькая официантка устроила их за столик, и даже очень удобный — в деревянной решетчатой кабинке, увитой искусственным плющом. Здесь было хоть какое-то подобие уединения, о котором мечтал парень. Дима наугад заказал пиццу и два темных чешских пива. Когда официантка удалилась, оба несколько минут молчали. Дима прикрыл глаза. Веки горели и слезились — за последние дни он лишился не только аппетита, но и сна.

— Я не думала, что ты такой нервный, — услышал он ее голос. Чиркнула зажигалка. Он приподнял воспаленные веки и взглянул на Люду. Та сидела напротив, небрежно облокотясь о столешницу и вертя в пальцах сигарету. — А ведь знаю тебя три года. Нет, я кое-что замечала, ты многое принимаешь слишком близко к сердцу… Но сегодня я впервые подумала, что тебе нужно принимать успокоительное.

— Неужели мы вместе три года? — Он расслышал лишь кусок фразы. Мотнул головой, растер лицо ладонями и окончательно пришел в себя. — Я не считал.

— Я считала. Мне было двадцать пять, а тебе двадцать семь, когда мы встретились. Еще помню, как радовалась мама — она все время говорила, что в моем возрасте давно пора быть замужем. Она ведь вообще считает, что я все делаю с опозданием.

Люда еле заметно, иронично усмехнулась. К столику подошла официантка с подносом.

— Ну, маму вспомнила… — Дима торопливо высвободил завернутые в салфетку вилку и нож и набросился на принесенную пиццу, разрывая спекшиеся с ветчиной овощи и клейкий растопленный сыр. — Хочешь кусочек?

Люда отрицательно качнула головой и придвинула к себе пепельницу. Она, как всегда, не курила в прямом понимании этого слова — просто держала между сомкнутых пальцев слабо тлеющую сигарету. Это была ее обычная манера, которая сперва удивляла, а потом стала раздражать сожителя. «Зачем ты это делаешь? — выговаривал он. — Только деньги переводишь да воздух отравляешь!» Люда пожимала плечами и продолжала поступать по-своему. Затягивалась всего раз — когда закуривала, а когда сигарета потухала, попросту давила ее в пепельнице.

— Вкусно? — спросила она, глядя, как Дима управляется с пиццей.

Тот невнятно, с набитым ртом ответил:

— Разогретая резина!

— Так зачем ешь? Чтобы уплаченные деньги зря не пропадали? Учти — одна моя соседка-старушка отправилась таким манером на тот свет — принимала просроченные таблетки. И это притом, что у нее были свежие! Тот же принцип — жалко, добро пропадает… Не отравишься?

— Я сейчас что угодно съем! — Он наконец одолел последний кусок и вытер губы салфеткой. — Люд, скажи как на духу — мы с тобой не натворили глупостей? Целый месяц себя об этом спрашиваю, с тех пор как связался с этой покупкой! Ну я — ладно. Выписался к родителям, квартиры хоть и лишился, но сделка-то на меня. В любом случае у меня останется этот дом. А ты? Продала дачу, деньги отдала мне, в браке мы не состоим, расписки ты с меня не брала… И если что не сложится — получается, у тебя ничего нет!

— Почему? — Она потушила сигарету и взглянула на Диму ясным холодным взглядом. — У меня есть ты.

Подобное она произносила впервые. За три года сожительства он не слышал от нее ничего похожего на объяснение в любви. Удивительно, но девушка спокойно обошлась без этой формальности, которую многие соблюдают из простой вежливости или чтобы сделать приятное партнеру. Дима оторопел.

— Мы же вместе? — уточнила она, не сводя с него глаз. — Не комкай салфетку, она уже ни на что не похожа. Так мы вместе?

Он отшвырнул замасленную льняную салфетку:

— Как ты можешь спрашивать… Конечно! — Он торопливо отпил пива. — И между прочим, вспомни — я предлагал тебе как-то выйти за меня. Ты отказала.

— Я хотела подумать. — Теперь она едва заметно заулыбалась. Улыбка очень скрашивала ее бледное, всегда замкнутое лицо, почти лишенное мимики. Из-за этой улыбки Дима когда-то и решил познакомиться с нею поближе. Это было на вечеринке, у друзей. Три года вместе? Да, действительно. Срок немалый, и ведь он не шутил, когда заговорил о браке… Почему ничего не вышло?

— Никогда тебя не понимал. — Он раздраженно разогнал висевший перед лицом табачный дым. — Никуда не торопишься, ни о чем не волнуешься! Статуя какая-то! Твоя мама в чем-то права!

— А ты меня не понимай. Ты меня просто люби, — спокойно ответила та. — И насчет дома тоже не переживай. Я уверена — мы его купили не зря. То есть — ты купил. Видишь, как я тебе доверяю?

Ее тонкие прохладные пальцы обвили его горячую руку, слегка погладили, сжались. Она улыбнулась искренне и открыто. Дима невольно ответил улыбкой.

— Так ты что теперь — решила выйти за меня?

— Нет. — Она продолжала улыбаться, но руку отняла. — Мне всего двадцать восемь лет. Куда торопиться? Разве что на электричку. От Александрова до Москвы путь неблизкий. Надеюсь немножко вздремнуть, да и тебе советую. У тебя совсем красные глаза.

Она знаком подозвала официантку, взглянула на счет и протянула его Диме. Тот расплатился, путаясь и нервно отсчитывая купюры. «Она просто издевается! Просто издевается! Я давно уже не собираюсь на ней жениться, спросил так, из вежливости, а она еще шутит… А что, если бы согласилась? Если бы… Я бы женился?» Он взглянул на Люду. Та надевала легкое весеннее пальто, повязывала шарфик. Смотрелась в зеркальце пудреницы и улыбалась — сама себе. И глядя на нее — такую знакомую, свою, родную, Дима в который раз ощутил ее своей женой. Регистрация брака, венчание — он не отказал бы Люде ни в чем, и прежде всего потому, что это совершенно ничего не изменило бы в их отношениях. Точнее — он согласился бы жениться именно затем, чтобы ничего не менялось. Его устраивало все. Но Люда не торопилась — вот в чем дело…

— Едем, — сказала она, застегивая сумку. — Сам подумай, когда мы попадем домой!

* * *

Домом они называли квартиру, которая, в сущности, им не принадлежала. Подруга Люды, уехавшая вместе с филиалом своей фирмы в Германию, пустила их пожить. Бесплатно — они только оплачивали счета за свет, газ и коммунальные услуги. Деньги подруге были не важны, куда важнее то, что она могла не беспокоиться за имущество. Здесь они и жили уже три года.

Дима иногда спрашивал себя — отчего в его жизни последнее время все шло только так, как хотела Люда? Причем некоторые решения принимались вопреки здравому смыслу. У него ведь была своя квартира — когда они сошлись, вполне могли устроиться там. Люда тогда жила с матерью, так что пригласить его к себе не могла, да он и не согласился бы жить рядом с чужой женщиной, которую даже не мог назвать тещей. Зато он-то жил один, так почему… Все произошло как-то спонтанно, почти по-военному слаженно и быстро. Он часто вспоминал их первую ночь, в которую все решилось. Они с Людой были в театре, смотрели «Трехгрошовую оперу». После зашли в кафе неподалеку, выпили шампанского, съели по куску торта, обсудили пьесу. Разговор получался скорее дружеским, чем интимным, и это сбивало Диму с толку. Он давно понял, что хочет эту девушку, более того — не сомневался, что сближение состоится… Но когда? Как он мог намекнуть на это, тем более — сказать прямо? И что дальше? Ее возмущение, удивление или, еще хуже — насмешка? Этот спокойный, излишне спокойный взгляд ее голубых глаз? Дружеский ровный тон? Слишком дружеский, по его мнению. Ее рациональность, расчетливость, холодность? Его возбуждала и притягивала эта девушка, но в последний момент он всегда замирал от странного ощущения — будто собирался ступить на тонкий лед посреди глубокого озера. Выдержит лед или нет? Ему и хотелось этого, и в то же время было жутковато.

Первый шаг сделала она (теперь Дима понимал, что только так и могло быть). Допив шампанское, Люда с улыбкой взглянула на часы и заметила, что дело идет к полуночи.

— А ехать далеко. — Она оправила манжету нарядной блузки, прикрывая часы. В тот вечер она выглядела довольно чопорно — узкая длинная юбка, стоячий воротничок с кружевной оборкой, гладкая прическа. Все это ей очень шло. — Жаль, что ты не за рулем.

— На права-то я давно сдал, — смутился Дима. — Но этого мало — водить пока не умею. Приятель обещал научить, но у нас по времени не складывается. Все забыл, что выучил, но, между прочим, на площадке у меня получалось. Давай я возьму тебе такси, провожу, и…

— Можно сделать проще. — Люда заглянула в сумку и достала три ключа на брелоке. — Моя подруга уехала в Германию, попросила приглядывать за ее квартирой. А если я захочу, то могу и жить там. Иногда так и делаю — когда хочется одиночества.

Она со странной улыбкой взглянула на ключи и спрятала их. Зажгла сигарету, затянулась один раз и, как всегда, оставила ее тлеть между пальцев. Уже тогда его раздражала эта манера — странная, нигде прежде не виданная.

— Квартира рядом, отсюда минут десять пешком, — продолжала Люда. — Честно говоря, я и выбрала этот театр, потому что могу переночевать там.

Дима был слегка уязвлен этим замечанием. Накануне, по телефону уславливаясь о встрече, он предлагал несколько пьес на выбор — от безмозглых до легких и вплоть до совсем серьезных. К его радости, Люда согласилась на «Трехгрошовую оперу» в Театре сатиры… Но ему и в голову не приходило, что ею двигали такие меркантильные соображения. Шампанское потеряло вкус и неприятно защипало язык. Значит, ей просто было удобно добираться до места ночлега. А пьеса? Безразлична? А он сам, в конце концов?

— Я тебя провожу, — повторил он упавшим голосом. — Не хочешь выпить кофе?

Она встала, набросила на плечо ремешок крохотной театральной сумочки:

— Кофе можно выпить и у меня. Я приглашаю.

Фраза была банальной, даже до пошлости, но Дима все равно взволновался. От любой другой девушки он принял бы это приглашение как недвусмысленный аванс. Ему давно было известно, что от чашки кофе до постели — один шаг. Иногда обходилось даже и без чашки. Но Люда была особенной, и он был вовсе не уверен — не ограничится ли дело чашкой кофе в самом деле?

И был не уверен в этом до последнего глотка. Кофе Люда сварила отличный — не в кофеварке, а в медной турке, как он любил, как варила его мать. Сидели в просторной кухне, на мягких красных пуфиках — весь интерьер был выдержан в красных тонах. Преобладали они и в квартире — он успел оглядеться, пока Люда возилась у плиты. «Ее подруга вложила сюда большие деньги. — Дима придирчиво осматривал мебель, аппаратуру, оценивал качество ремонта. — В такой квартире жить бы и жить, а не то — продать и устроиться где-нибудь за границей, хоть в Испании… Кем работает ее подруга? Сама Люда секретарь — всего-то…»

Подруга работала в той же строительной фирме, что и Люда — это немедленно выяснилось за кофе.

— Конечно, она не секретарь, да и зарабатывает — не сравнить со мной, но мы друг друга знаем сто лет и дружим. Начинали работать вместе, но она рванула наверх, а я никуда не спешила. Мама топала ногами, когда Марфа получила повышение, кричала, что меня оттирают, что я неудачница, а я радовалась, что ей повезло, — доверительно рассказывала девушка. — Есть люди, которым просто необходим карьерный рост — иначе они начинают болеть, а то и умирают. Она еще в школе стремилась выделиться, быть лучше всех. Шла на золотую медаль, и когда ее не получила — сорвалось из-за одной училки-стервы, поставила та ей четверку, — слегла на месяц в больницу. Ей чуть не поставили диагноз — рак крови, представляешь, какие были анализы? Я ее помню в ту пору — страшна, как смерть, белая, под глазами круги… Вот это я понимаю — жажда победы! Вот это честолюбие! У меня этого нет ни капли. А у Марфы хватит на десяток диктаторов.

— Подружку зовут Марфа? — улыбнулся он, вполуха прислушиваясь к ее болтовне. У него начинали слипаться глаза, и он совершенно не представлял, как быть дальше — уйти с достоинством или все-таки сделать попытку… Не было ничего ужаснее, чем сидеть вот так — в роли навязчивого и несообразительного гостя, которому давно пора и честь знать. — Впервые слышу, чтобы кого-то так звали.

— Еще чашечку? — спросила Люда, давя в пепельнице тлеющую сигарету.

— Нет, спасибо. — Им овладевало странное оцепенение. Казалось, он присутствует на дипломатическом приеме, где за одно лишнее и неуместное слово могут осмеять, и все пропало. Нет, в глаза смеяться не будут, но про себя… Если бы он заметил на губах Люды хоть тень усмешки — он бы вовсе не знал, куда деться. — Мне завтра рано вставать.

— Далеко до работы? — спросила она, убирая посуду.

«Она же просто меня выставляет! Наконец понял, идиот! И на что ты рассчитывал? Ждал, когда тебе дадут пинка под зад?»

— До дома ехать час, а оттуда до работы еще минут сорок…

Он не договорил — Люда удивленно подняла голову и поставила обратно на стол тихо звякнувшую чашку.

— Я спросила — далеко ли отсюда до работы? Ведь ты остаешься? Я — да. Поздно уже.

Это было никак не похоже на объяснение в любви или на флирт. Девушка ничуть не волновалась, и даже не притворялась смущенной. Будь на ее месте другая, Дима счел бы ее фригидной дурой. Но с Людой все было иначе. Она вела себя так, будто иначе и быть не могло, и все, что она делает, — правильно. Это завораживало. Она считала себя настолько правой и так спокойно держалась этой мысли, что ее начинали держаться и все остальные. И он тоже.

Та ночь окончательно убедила Диму в том, что они созданы друг для друга. Сантиментов не было. Не было и смущения. Не было вообще ничего из тех условностей, которые придумывают для себя мужчина и женщина, впервые ложась в одну постель. Никаких неловких жестов, банальных фраз, поддельных страстей. Она как будто знала все, чего ему хотелось. Была кротка и горяча, покорна и нежна, кстати разговорчива и еще более кстати — молчалива. И вот что странно — в самые пиковые моменты Люда не закрывала глаз, не сводила с него слегка затуманенного взгляда, в отличие от прежних подружек, даже самых раскованных и смелых. Этот взгляд завораживал его, почти пугал и притягивал так сильно, что весь последующий день Дима, не видя возлюбленной, мучился от ощущения, будто что-то потерял.

После нескольких встреч — все на той же квартире — Дима предложил ей переехать к нему. С ним такое было впервые и равнялось предложению руки и сердца. Люда с удивленной улыбкой отказалась.

— Зачем? Ведь есть эта квартира. Тебе и до работы отсюда ближе, чем от своей.

— Но твоя подруга… — начал было он, но девушка перебила:

— Марфа не вернется еще несколько лет, если вообще вернется. Она сейчас возглавляет отделение фирмы в Мюнхене, и сам понимаешь — у нее свободной минуты нет. Если хочешь жить со мной — будем жить здесь. Мне так удобнее, я привыкла к этому дому. И потом… Если я перееду к тебе, мне захочется что-то переделать, переставить, а мужчины этого не любят.

Она улыбнулась, и он согласился, как соглашался со всем, что предлагала Люда. Правда, так было удобнее во всех отношениях, да и квартира не шла ни в какое сравнение с его собственной.

Обстановка сдержанная — никакой кричащей роскоши, все самое необходимое, и только. Но это «необходимое» пахло большими деньгами. Мебель из светлого дерева, или из бамбука, или плетенная из соломки. Только натуральные материалы — камень, кожа, лен… Красные шторы в спальне его раздражали — рваные какие-то, больше похожи на дерюжки, но Люда как-то сказала ему, во сколько эти дерюжки встали покупательнице.

— Ты не поверишь — ведь сейчас в Москве можно купить все, а эти ткани Марфа привезла из Германии. Здесь нет ничего похожего.

— Зачем было так беспокоиться? — спрашивал он, с почтительным, но настороженным удивлением оглядывая эту просторную двухкомнатную квартиру, которая должна была заменить ему дом. — Подумаешь — занавески!

— Она так хотела. — Люда слегка улыбнулась. — Чтобы квартира была красная, оригинальная, натуральная, чтобы удивляла и немного даже пугала. Чтобы была не как у всех. А если Марфа чего-то хочет… Легче остановить поезд, поставив на рельсы ногу.

— А ты не такая?

— Да все женщины такие! — И она внезапно его поцеловала. Ее поцелуи были такой редкостью — правда, не в постели, — что Дима воспринял это событие как нечто из ряда вон выходящее и оторопел. После он часто вспоминал ее слова: «Да все женщины такие!» — и думал, действительно ли она так считает или просто решила посмеяться — вопреки своему обычаю. Смеялась она редко.

Люда казалась ему олицетворением рационального, расчетливого начала, и признаться — ему это в ней нравилось. Сам он был слегка безалаберным — это признавали все. Два высших незаконченных образования, пять смененных мест работ, подружки, неопределенная зарплата… Люда внесла в его жизнь закон и порядок. Три года прошли как три дня — он их почти и не заметил, зато почти и не имел проблем. Незаметно, но настойчиво она подталкивала его вверх по карьерной лестнице. Умудрялась, не зная ни единого его сослуживца в лицо, дать всем точные и обстоятельные характеристики и, что еще важнее — посоветовать, как обращаться с тем или с этим. Причем — ни разу не попала впросак.

Дима, привыкший к самостоятельности, сперва сопротивлялся этому мягкому, домашнему насилию, после сделал несколько пробных опытов и… Убедился, что, не зная этих людей, его сожительница умудрилась узнать о них больше, чем он сам. Сейчас он работал менеджером в маленькой риэлторской фирме, которая в основном занималась загородной недвижимостью. Люда лишь недавно оставила работу, автоматически превратившись в домохозяйку. Ее карьера выглядела старомодно и казалась почти уникально консервативной — она с восемнадцати лет, то есть ровно десятилетие, проработала секретаршей в одной и той же строительной компании, у одного и того же начальника. В отличие от легендарной Марфы, никакого карьерного роста Люда не имела.

— Это в наши-то бурные времена! — иронически замечала она иногда. — Но мне везет, фирма не прогорела, начальник — порядочный человек. Каким был, таким и остался, деньги его не испортили. Зачем мне уходить, чего-то искать? Ненавижу перемены. Конечно, я могла бы найти место получше, где платят больше, могла бы и у себя на работе нажать на педаль, получить прибавку, у меня впечатление, что начальство давно этого ждет, но… Лень.

Дима отказывался понимать, что может быть лень получать большую зарплату, а Люда только улыбалась:

— Мне вполне хватает. Я вообще сторонница синицы в руке, всегда такой была. Если бы они хотели платить больше — предложили бы сами, верно?

— Да кто же предложит сам!

— Ну, так и не надо, — упрямо повторяла она. — Я не попрошайка. И потом, пойми — я люблю свое место, люблю покой, порядок. Я всех знаю, что-то значу и уж точно уверена, чего от кого ожидать. За деньгами не гонюсь — лучше беречь нервы.

И она умудрилась сберечь их настолько, что Дима начал сомневаться — а есть ли они у нее в самом деле? Привычное место работы Люда оставила с такой легкостью, что ему даже сделалось страшно. Тогда у Димы мелькнула мысль — а не так же легко и спокойно она оставит и его? Причем без всяких видимых причин? Ведь он был буквально сражен, когда Люда сообщила ему о своем добровольном увольнении. Даже стакан уронил — как раз стоял на кухне, наливая пиво, когда она вошла и с порога огорошила:

— Теперь я здесь порядок наведу. Хватит — напахалась на чужой территории.

Диме с трудом удалось поверить сперва в то, что подруга добровольно оставила работу, а затем — что она считает «территорию» Марфы — своей. Но Люда разбила все его сомнения с обычной невозмутимостью:

— Я же не навсегда бросила работать — это просто длительный перерыв. Мне надоело. А Марфа еще долго не появится в Москве, и могу тебя заверить — она просто счастлива, что я тут живу и присматриваю за домом.

— Может, она и от моего присмотра в восторге? — опомнился наконец Дима. — И как это — тебе надоело работать? Ничего подобного ты прежде не говорила!

Люда разъяснила — Марфа давно знает, что подруга живет не одна, а с женихом, и ничего крамольного тут не видит, напротив — она рада, что у Люды складывается стабильная личная жизнь. А что касается работы — у Люды на горизонте рисуется весьма интересная перспектива. И оч-чень интересные деньги, с нею связанные. Но об этом пока рано говорить.

— И вообще, — удивленно взглянула на него девушка, — что тебя не устраивает? Я буду больше заниматься домом и собой, да и тобою тоже. А деньги заработаешь ты. Неужели не хватит?

Действительно, им вполне хватало его зарплаты. Люда отлично готовила, содержала квартиру и гардероб в чистоте, не давала сожителю шевельнуть и пальцем и ни разу не упрекнула его в том, что ее-де «заело хозяйство». Дима не раз думал, что из нее выйдет (уже вышла!) идеальная жена. Его родители собственно привыкли считать сына женатым. Люда была с ними знакома, иногда перезванивалась с матерью Димы, подбирала подарки на праздники — дни рождений, Новый год… Она была членом семьи Димы, а вот он так и остался чужим для ее матери. Бесповоротно и непоправимо чужим — он это понимал и не мог себя заставить сделать еще одну попытку к сближению. Ему хватило первого опыта…

Люда долго откладывала его знакомство с матерью — больше года, считая с той первой ночи. Дима уже успел сделать предложение, получить отказ, привязаться к Люде так крепко, что жизнь без нее показалась бы ему пустой и сложной, а с ее матерью так и не был знаком. Особенно не рвался — да это было бы и странно: счастливые люди очень неохотно пускают новые лица в свой замкнутый круг, а он был счастлив. Людина мать — практически теща представлялась ему существом довольно опасным. Пока она не делала попыток поссорить парочку, но кто знает… Он решил подлизаться и накануне дня рождения «тещи» (дату выяснил заблаговременно) запасся цветами, шампанским и конфетами. Увидев подношения, Люда развела руками:

— Зря тратился. Она не отмечает дней рождений. Ну ладно, шампанское сгодится для праздника, конфеты — к чаю, а цветы — мне.

— Какие же праздники она отмечает?

— Никакие, — невнятно ответила девушка, перекатывая во рту шоколадную конфету — коробку она распечатала немедленно. — Она их терпеть не может и говорит, что все несчастья всегда случаются с нею в праздники. Из-за нее и я праздников не люблю. Как вспомню ее кислое лицо, эти приготовления, которые никого не обрадуют, телевизор с вечной праздничной мутью…

— И что — с ней действительно случаются несчастья?

Люда призадумалась и наконец, справившись с конфетой, ответила, что таких ужасов не припомнит. Ну, разве что несчастная атмосфера в доме — но ее устраивала сама мама, так что подозревать некого. Дима все-таки нашел способ познакомиться с «тещей» — вышло так, что та всерьез простудилась и ей нужна была помощь по дому. Люда отправилась к маме, жених последовал за нею в качестве грубой мужской силы. Навьюченный пакетами с фруктами и молочными продуктами с рынка, вооруженный сознанием своей необходимости, наконец, под прикрытием Люды — Дима был уверен в себе. Как оказалось, напрасно.

Мать Люды оказалась примерно такой, какой он ее представлял со слов подруги, — впрочем, Люда всегда была предельно точна в описаниях и суждениях о людях. Подтянутая, стройная женщина чуть за пятьдесят (Люда была единственным и поздним ребенком), с гладко причесанными короткими волосами, подкрашенными светло-русой краской, у корней седыми. Зубы слишком ровные и белые, чтобы быть настоящими. Зато настоящей была нитка жемчуга на шее (Люда оговорилась как-то, что мать ненавидит бижутерию и скорее умрет, чем наденет подделку), настоящим — лихорадочный блеск ее светло-голубых глаз (у женщины опять поднялась температура) и настоящей — напряженная, звенящая нотка в ее голосе, когда она обратилась к гостю.

— Я не ем фруктов, разве Люда вам не сказала? — И, не меняя тона, так же нервно обратилась к дочери: — Наверное, ты забыла. Неудивительно — сто лет у меня не была. Нужно заболеть, чтобы тебя увидеть. Сейчас поставлю чайник.

И с этого момента «теща» упорно обращалась только к дочери, игнорируя присутствие в квартире постороннего человека. Настолько «посторонним» Дима еще никогда себя не чувствовал. Он даже не мог списать подобное поведение Людиной матери на ее болезнь (не такую уж тяжелую) и уж тем более — на возраст (вовсе не преклонный). Это была явная, ничем не замаскированная неприязнь, и скрывать ее не собирались. Он едва вытерпел эту двухчасовую пытку, налился до дурноты невкусным зеленым чаем, без сахара или меда, и единственной фразой, на которую он решился, было робкое упоминание о том, что сейчас вообще многие простужаются. «Теща» ему не ответила, а когда молодая пара уходила, даже не простилась с Димой.

— Что я сделал не так? — допытывался он дома. Люда утешала его, говоря, что мама вообще трудно сходится с людьми — она еще худший консерватор и ужасная нелюдимка. Обижаться на нее глупо, а пытаться понять — невозможно.

— Я принимаю ее такой, какая она есть, — просто сказала девушка. — Да и прочих людей тоже. Знаешь, мне все кажутся то очень сложными, то до глупости простыми. Я давно не пытаюсь никого понимать — я просто принимаю.

Так что, не считая странных отношений с «тещей» и еще более странного положения с Марфиной квартирой, Дима мог считать себя женатым и вполне прочно устроенным в жизни человеком. Так все и шло до последнего времени — до тех пор, пока Люда не стала о чем-то задумываться — глубоко, сосредоточенно, со странной беспокойной гримаской, которую Дима видел на ее правильном бледном лице впервые. Конечно, он спросил, в чем дело. У него как-то сразу мелькнула мысль о ребенке — он даже обрадовался заранее. Ему давно уже хотелось иметь ребенка — и чем ближе к тридцати, тем сильнее. В нем просыпались неведомые прежде чувства — хотелось кого-то оберегать, с кем-то делиться опытом, стать для кого-то авторитетом. Хотела ли ребенка Люда — он не знал. Они никогда об этом не говорили. И когда он спросил, отчего она в последнее время такая странная, Люда опять-таки заговорила не о ребенке.

Именно тогда он и услышал впервые о том, что стало предметом долгих сомнений, расчетов, объектом ночных кошмаров. Он впервые услышал о том доме.

— Так, ничего, — рассеянно ответила девушка, когда Дима спросил, здорова ли она. — Сплю неважно. Нужно бы купить успокаивающий травяной сбор, когда-то мне помогал…

Однако Дима не отставал, упорно добиваясь правды, и в конце концов Люда созналась — у нее есть кое-что на душе.

— Только тебе переживать незачем, — кратко заметила она. Пришлось расспрашивать довольно долго, вытягивать по слову, прежде чем стало ясно — странная нервность и грустное лицо Люды имеют очень простую, земную подоплеку, связанную с деньгами. И с землей.

— Если бы у меня сейчас были деньги, я бы ни минуты не думала, купила бы этот дом! — Люда говорила с несвойственной ей горячностью, сонное оцепенение разом спало. — Но денег нет! Кто же знал, о господи, что дом вдруг будут продавать?! Я буквально недавно видела хозяина, и он ни словом не обмолвился! А такие решения с кондачка не принимают! Но он же алкоголик, от него всего можно ожидать! Встречаю его на днях, и он меня ошарашивает — дом продается!

— Так ты мечтаешь стать домовладелицей? — Дима невольно заулыбался. Его смешил этот страстный порыв, направленный в такое меркантильное русло. Впрочем, он всегда считал сожительницу законченной материалисткой. Как выражалась его мать, Люда была из породы людей, «стоящих на твердой земле».

— Шутишь? — нервно бросила она. — Мне это и в голову никогда не приходило. Уж не с моими-то доходами мечтать… Но сейчас вдруг такой случай!

Дима наконец заинтересовался. У него в голове мелькнула рваная, но вполне логичная цепь мыслей. Выгодная покупка дачи — у родителей дачи нет, но есть кое-какие деньги — а если и впрямь дешево? — родители будут рады. Ну а если вариант не «золотой», то его опять же можно провести через свое агентство и получить законный процент. Чем плохо?

— Так это продает твой знакомый? И сколько просит? И за что?

Люда, закуривая и гася одну сигарету за другой, рассказала ему о доме. Земли немного, всего четыре сотки. Место — пригород Александрова. Дом старый, лет пятьдесят ему точно будет, строили после войны. Цена… Услышав цифру, Дима поморщился. Таких денег у его родителей не было.

— Я, если помнишь, как раз занимаюсь загородной недвижимостью, так вот выслушай мнение специалиста. Твой знакомый загнул, — сказал он, глядя, как огорченно вытягивается лицо подружки. Люда явно расстроилась оттого, что он не разделил ее восхищения. — И дом старый, и туалет во дворе, ты говоришь, и участок запущен… Да и что это за участок — с носовой платок! Тебе кажется, что это выгодный вариант? За такие деньги я тебе в том же Александрове подберу два-три варианта в течение часа — конфетки! Мне помнится, какая-то дачонка у нас завалялась, с февраля продается… Куда дешевле! Хочешь, посмотрю прайс-листы?

Девушка раздраженно отмахнулась:

— Закрыли тему! Чтобы ты понял, какая штука продается, надо рассказать все, а мне неохота. Скажу одно — и цену он, конечно, заломил максимальную, и дом — не шедевр, и участок заболоченный. Там, если честно, ничего, кроме осины да ольхи, не растет. И тем не менее я бы его купила!

— Не понимаю! — искренне признался Дима. — Я тебе предлагаю квалифицированную помощь, причем даром! Уж если так потянуло к земле — надо серьезно об этом думать. Лови случай — тут дело даже не в сезоне, момент может подвернуться когда угодно! Отслеживать для тебя дачку?

— Я хочу именно этот дом, и никакой другой! — внезапно сорвалась на крик девушка. Ее лицо исказилось и окончательно утратило живые краски, глаза сузились в две яростные голубые щели. Она ударила по столу раскрытой ладонью, будто ставя печать: — А насчет тяги к земле — заканчивай пороть чушь! У нас с мамой есть дача!

Диме еще пришлось извиняться за свое неуместное любопытство и обещать не бередить больной темы. А тема была действительно больная — он все больше убеждался в этом. Люда отдалилась от него, стала настолько замкнутой и скрытной, что порою сожителю не удавалось разговорить ее даже на самые невинные темы. Она мрачно отмалчивалась, глядя куда-нибудь в угол, а если отвечала, то невпопад, и было ясно — Люда не слышала и половины. Наконец он не выдержал.

— Ты уже вторую неделю сама не своя! Все из-за дома?! Когда его уже купят!

— Отстань, — вяло ответила она, собирая со стола посуду. Они как раз поужинали. Ел один Дима — девушка почти не прикоснулась к еде.

— Я описал этот вариант в агентстве, и все в один голос сказали, что твой продавец — чокнутый жмот и будет продавать такое барахло за такие деньги еще полгода.

Она слегка оживилась, но тут же погасла:

— Кто знает… Возьмет и купит кто-нибудь. Да и что там гадать, — Люда отвернула кран горячей воды и зазвенела в раковине тарелками, — раз он решил продать — продаст. Если бы у меня были эти деньги!

Стопка косо составленных тарелок обрушилась, похоронив себя в мыльной пене, раковина наполнилась почти до краев — Люда ничего не замечала. Она опомнилась, лишь когда вода побежала по столу и намочила ее халат на животе. Девушка издала восклицание и завернула кран. Дима поднялся из-за стола. Он был очень серьезен. «Она ничего вокруг не замечает, говоришь с нею — не слышит. Может, не в агентство надо обращаться, а к врачу? Может, это у нее депрессия из-за того, что бросила работать?!»

— Если бы только у меня были эти деньги… — пробормотала она, вряд ли сознавая, что говорит. Дима подошел сзади и ласково обнял ее за плечи. Она глубоко вздохнула и откинула голову, прижалась щекой к его плечу. Тихонько вздохнула еще раз. Он обнял ее чуть крепче, ощущая сквозь ткань махрового халата знакомое милое тепло.

— Ты можешь мне сказать прямо, в чем заключается ценность этого дома? Что у тебя с ним связано? Ты говоришь, что давно знаешь хозяина. Ты бывала там в детстве, да? Ну, что, скажи!

Она обернулась и сама крепко обняла его — впервые за последние две недели. И прошептала ему на ухо — ее горячее дыхание дразняще щекотало Диму, — что не может сказать, никак не может! Это не ее тайна, да она почти и забыла об этом, но тут эта продажа! Все последние годы она и не думала о доме, но теперь, теперь…

— А вдруг его снесут? — Она оторвалась от Димы и быстро вытерла глаза. Он изумился — Люда плачет! — Его обязательно снесут, он, должно быть, совсем гнилой!

— Да тебе-то что!

— Мне нужны эти деньги, — вдруг сказала она. Голос звучал ровно и твердо, и Дима понял — это не простая блажь, а серьезное решение серьезного человека. И снова спросил себя — хорошо ли он знает женщину, с которой живет не первый год? Чего она хочет и почему хочет именно этого? Зачем хранит какие-то тайны, да еще чужие! Почему гнилой дом с клочком заболоченной земли становится для нее золотой мечтой, вожделенной целью?

— У тебя должна быть очень серьезная причина для покупки. — Он тоже заговорил деловито, отбросив эмоции. — Я дома не видел, но, судя по всему, это гиблое приобретение. Ты его не продашь за ту же цену, а вкладывать деньги в ремонт… Для этого надо их иметь.

— К черту дом, — сквозь зубы проговорила она. — К черту ремонт! Ты ничего не знаешь, а если бы знал… Дима!

Она подалась вперед, воодушевленная новой, внезапно мелькнувшей идеей. Бледные щеки порозовели, глаза подернулись блестящей лихорадочной влагой. Дима любовался ею и вместе с тем испытывал нечто очень похожее на страх. Он совсем ее не понимал.

— Достань мне половину суммы. — Ее голос внезапно охрип. — Достань! Продай что хочешь, возьми в долг! Я уговорю мать продать нашу дачу. Она согласится, она никогда со мной не спорит, и ей дача не нужна…

Люда говорила быстро, отрывисто, обращаясь больше к себе, чем к собеседнику. Дима оторопел. Это было похоже на неудачную шутку. Достать денег? Почти двадцать пять тысяч долларов? Взаймы?! Он даже прикрыл глаза, а когда снова осмелился взглянуть на Люду, увидел на ее лице прежнее молящее выражение.

— Да ты с ума сошла? — еле выговорил он. — Я тебе только что объяснил, что сделка гиблая, а ты требуешь под нее денег! Мне не веришь — спроси других, спроси, кого угодно! Хоть нашего Юрия Афанасьевича — он загородной недвижимостью чуть не с советских времен занимается! В любом агентстве все — от младшего менеджера до директора — прямо скажут: «Дрянь дача!» Ну, хочешь, я съезжу туда с тобой, сам все оценю?

— Все уже оценено. Хозяин заключил договор с агентством, там где-то у себя, в Александрове. Цену назначил сам, а они готовят документы и сопровождают сделку. Он сказал, что его обнадежили — место довольно бойкое, можно продать за эту цену. — Она кусала губы и была очень похожа на загнанного зверя. Но кто ее гнал? Кто или что? Люда принялась было опять за посуду, но тут же выронила тарелку и низко склонилась над раковиной. Послышался всхлип.

— Ничего. — Она отодвинулась от Димы — тот попытался погладить ее по плечу. — Я сейчас успокоюсь. Если бы ты знал, что я сейчас переживаю! Вот в такие моменты и решается судьба. Нет, я уже не плачу, нет… Из-за каких-то паршивых пятидесяти тысяч долларов я могу потерять…

— Что?

Но Люда не желала продолжать. Во всяком случае, не в этот вечер. Еще двое суток он ничего не слышал о доме, зато видел, как она теряет вес и аппетит, как бродит по квартире, будто привидение, и все у нее валится из рук. Или часами сидит в кресле перед телевизором, ничего в нем не видя, и меняет позу лишь для того, чтобы стряхнуть пепел с сигареты.

К тому времени у него осталось одно желание — узнать всю правду о доме! Люда так явно не желала что-то договаривать, что в нем разгоралось раздражение и любопытство. Правду он узнал только после долгих расспросов, уговоров и даже клятв — никому ничего не говорить. А когда узнал — оцепенел. И уже на другой день принял решение — добыть недостающую для покупки сумму, продав свою квартиру. Он был как во сне и даже не мог припомнить, что наговорил родителям, когда просил прописать его к ним, как оправдал свой поступок, да и оправдывал ли? Когда ему становилось страшно, он опирался на хладнокровие, вернувшееся к подруге вместе с надеждой завладеть домом. Она уверила его, что Дима в любом случае ничего на этой сделке не теряет, даже если план не выгорит. Не выгорит…

* * *

— Москва! — Его ласково погладили по щеке, слегка ущипнули за мочку уха. — Соня! Смотри — отправлю обратно в Александров!

Он поднял тяжелую со сна голову. В проходах уже стояли пассажиры, за окнами медленно тянулись освещенные московские перроны. И весь прошедший день показался ему сном — странным и как будто чужим. Но рядом стояла готовая к выходу Люда, и уж она-то сном не была. Девушка улыбнулась и тихо добавила, глядя на его заспанное лицо:

— Я бы на твоем месте плясала от радости.