Обратный отсчет

Анна Малышева, 2021

Размеренную жизнь молодой пары резко разрушает явившаяся из небытия старинная тайна – они напали на след богатого клада времен Ивана Грозного. Искать ли его? У них нет сомнений. Чем можно пожертвовать ради победы? Им ничто не кажется невозможным, но… В их союзе появляется некто третий, и становится ясно, что жертвовать придется одним из них.

Глава 2

Он дремал в метро, клевал носом в лифте и упал на постель, едва скинув ботинки. Сон был беспокойный, неглубокий — Дима слышал все, что делается в квартире. Людины шаги, тихий звон посуды на кухне, шум воды в ванной, бормотанье телевизора. Раз ему показалось, будто Люда что-то напевает, но скорее всего это ему приснилось — подруга никогда не пела, и он не знал, умеет ли она это делать. Ночь прошла, как несколько минут, и когда утром его разбудил назойливый звонок мобильного телефона, Дима чувствовал себя совершенно измотанным. Тело ломило, во рту застоялся вкус пива и пиццы, но хуже всего было сознание того, что он совершил глупость. Причем очень серьезную.

Дима взглянул на определитель номера. Звонила мама. Обернулся — Люда мирно спала рядом на широкой постели, подтянув к груди колени, собравшись в уютный калачик — такая свежая, безмятежная, даже во сне уверенная в своей правоте. Диме стало как-то легче при одном взгляде на нее, и он, собравшись с силами, взял телефон.

— Да, мам, да! — Он босиком прошел в гостиную, раздернул плотные красные шторы, впуская в комнату бурное весеннее солнце. Утро было чудесное, зелено-золотое. Маленький, замкнутый с четырех сторон домами двор кипел ранней апрельской зеленью, звенел детскими голосами. Дима приоткрыл створку окна, и его обдало свежим, ласковым ветром. Он окончательно пришел в себя. — Я хотел вчера позвонить, но очень устал. Все в порядке.

— Ты уверен? — взволнованно переспросила мать. Собственно, это она поддержала сына, когда он огорошил родителей заявлением о продаже квартиры и покупке дома, уговорила мужа, да и саму себя — и теперь страшно переживала за исход сделки, чувствуя свою ответственность. — Эти риэлторы такие жулики!

— Мама, ты забываешь, что я сам риэлтор! — засмеялся он. — Не беспокойся, я просмотрел все документы на дом и землю. Они в полной исправности. Свидетельство о госрегистрации права получу недели через две — быстрее и волшебник не сделает. Не волнуйся.

— Легко тебе говорить! — Ее голос из напряженного сделался плаксивым. — А я две недели не сплю!

— А я месяц. Мам, все позади. Я теперь домовладелец.

— Зато у тебя нет квартиры! — парировала она. — Хотела бы я взглянуть на это сокровище в Александрове! И отец, между прочим, тоже туда рвется, хотя сам тебе не скажет. Ты же знаешь его! Такой упрямый!

Дима почти ее не слушал. Ему впервые пришло в голову, что уговорить родителей прописать его к себе и наврать им что-нибудь про выгодную покупку — это далеко не самое трудное. Худшее было впереди. Родители не должны были появляться на этом участке! И как им это объяснить — двум уже не очень молодым горожанам, никогда не имевшим дачи и рвущимся на природу? Как им это скажет сын, который, собственно, и купил-то эту дачу на их деньги — ведь проданная квартира когда-то принадлежала дедушке с папиной стороны… И он не пустит на дачу отца? Не покажет дом матери?

— Почему ты молчишь? — встревожилась женщина, догадавшись, что сын ее не слушает. — Ты здесь?

— Я слушаю, — оправился Дима. — Мам, я и сам не знаю, когда туда выберусь, столько работы! Честно говоря, некогда. Потом, мне все-таки хочется сперва получить свидетельство о регистрации. Тогда уж точно — конец.

— Но хозяин отдал тебе ключи?

— Да-да, целую связку!

— Хорошо, — немного успокоилась мать. — Он точно там уже не живет?

— Что ты, мам, дом пустой. Он там и не жил.

— Господи, — вздохнула она. — Не было у бабы забот — купила порося… Не представляю, за что теперь браться в первую очередь, у меня ведь никогда не было дачи! Мне бы хоть взглянуть! И потом, я бы взяла туда Ирму, она такая дачница, все знает, может дать совет. Знаешь, завези-ка мне ключи, я заеду туда с нею!

Дима похолодел. Еще и Ирма! Это была ближайшая подруга матери, и надо сказать, мужчины — и отец, и сын — испытывали к ней смешанные чувства. Ирма имела громадное, почти неограниченное влияние на подругу. Она была безусловным авторитетом, которому мать охотно подчинялась. Нельзя сказать, что Ирма всегда и во всем оказывалась права, но если ее ошибки и становились очевидными, их не обсуждали — мать обиделась бы за подругу. Они дружили чуть не с детских лет, и уже тогда, в давние времена, установилось господство Ирмы над матерью, которая в ту пору еще ничьей матерью не была, а только репетировала эту сложную роль, укачивая дешевую лысую куклу.

— Погоди, мама, дай мне прийти в себя! — взмолился он. — На той неделе… Я постараюсь освободиться.

— Послушай, — ее голос снова стал тревожным, — я тебя тридцать лет знаю, а если считать еще и те девять месяцев, за которые ты меня тошнотой замучил и по зубным врачам загонял… У тебя что-то случилось, верно? Не говори «нет»! Я по голосу слышу!

Дима и не собирался отвечать. Он промолчал — мать действительно обладала особым чутьем во всем, что касалось его настроения. И вот сейчас безошибочно почуяла его растерянность.

— Ты не хочешь показывать мне дом! — твердо сказала мать. — Ты не хочешь, чтобы я возила туда Ирму! Ты что-то скрываешь!

— Ничего!

— Еще как «чего»! — оборвала она сына. — Сознавайся — тебя обманули, да? Подсунули гнилую развалюху?

— Мам, я могу перепродать эту развалюху за те же деньги хоть завтра, — солгал Дима. — За что меня на работе держат да еще премии в конвертике дают?

— Ну, тогда не знаю, — слегка стушевалась женщина. — Если со сделкой все в порядке и ты доволен, тогда… Ты поссорился с Людой?!

— С нею невозможно поссориться, — успокоил он мать. — Она тоже очень довольна, просто расцвела. Ты не переживай, все в свой черед, увидишь ты этот дом. Он тебе еще надоест.

«Надо как-то договориться с Людой, надо ее убедить, что родители должны там побывать хоть пару раз. А то получается какая-то дичь. В жизни не чувствовал себя такой сволочью. Мать места себе не находит, а я только и думаю, как половчее соврать!» Однако его довольно неуклюжая ложь все же принесла плоды — мать вздохнула и сказала, что он волен делать все, что хочет — квартира-то, в конце концов, была завещана ему и деньги от ее продажи Дима может девать куда угодно. Главное, чтобы он был счастлив.

Последние слова прозвучали как-то не очень оптимистично, и Дима понял — мать все же ему не поверила. Он повесил трубку с тяжелым сердцем и, вернувшись в постель, накрылся с головой, как в детстве, когда хотел забыть что-нибудь неприятное. В конце концов ему даже удалось задремать и увидеть нечто вроде сна. В этом зыбком, текучем сне все мелькало и путалось, как будто он видел наслоенные друг на друга разные изображения, но неизменным оставалось одно лицо, которое появлялось все чаще и приковывало к себе взгляд все настойчивее. Лицо принадлежало мужчине лет пятидесяти или чуть старше. Вытянутое, бледное, с шафранной желтизной под пронзительными светлыми глазами, очень подвижное и нервное лицо. Длинный крючковатый нос, чувственные, криво усмехающиеся губы с опущенными уголками, сдвинутые брови — кустистые, рыжеватые, местами вылезшие, словно от какой-то тяжелой болезни. Борода и усы тоже рыжеватые и тоже изрядно поредевшие, словно побитые молью. Высокий лоб, иссеченный морщинами, задумчивый, угрюмый и недобрый взгляд, искры, то и дело вспыхивавшие в его полуприкрытых припухшими веками глазах, — все это уже снилось Диме не раз, и это всегда были странные, тяжелые и тревожные сны. Он не рассказывал о них подруге. Она бы посоветовала принимать успокоительное, набрала бы ему перед сном ванну с травяным настоем, но это не смогло бы защитить Диму от этого сна. Чем больше он нервничал по поводу дома, тем чаще ему снился этот человек. Он даже начинал подумывать о том, чтобы обратиться к врачу — когда все кончится, конечно…

— Ты кричал. — Люда склонилась над ним, ее распущенные волосы свешивались Диме на лицо, щекотали ему шею и грудь. — Я ничего не разобрала. Вроде прогонял кого-то. Не меня, надеюсь?

— Что ты, — пробормотал он, прижимаясь к ней — такой милой, теплой, своей. «В моем возрасте глупо бояться снов! Разнюнился, как мальчишка, стыдно!» На самом деле стыдно ему не было. Тепло и уютно — да. Спрятаться вот так, под одеялом, рядом с тем, кто тебя любит и защитит от… «Плохих снов, договаривай уж! Ты боишься, что он снова тебе приснится, вот тебя и знобит, вот и кричишь не разбери что, а потом слушаешь, как колотится сердце — будто стометровку пробежал. Ты трус, нет — хуже. Ты боишься того, чего даже последний трус не стал бы бояться. Боишься несуществующего!»

— Я сейчас встану, приготовлю завтрак, — потянулась было девушка, но Дима остановил ее, обнял, спрятал лицо в ее спутанных волосах:

— Брось, я не голоден. Побудь со мной, просто побудь!

— Да я здесь, — проговорила она чуть удивленно. — Ты не выспался? Плохие сны?

«Ах, как она права! Почему бы не рассказать? Рассказала же она мне о том, во что далеко не всякий поверит, а уж тем более — квартирой пожертвует! А я поверил! Не испугалась же она, что я приму ее за идиотку!» Но рассказывать очень не хотелось. Просто как-то не моглось — он чувствовал, что человек из сна не хочет этого. «Вот это точно бред! И нормальному человеку об этом говорить нельзя. Люда-то рассказывала о вполне земных вещах!»

— Не помню. — Он слегка отстранился, закрыл глаза. — За эти дни я так устал! Как подумаю, что завтра рано вставать на работу — тело немеет.

— Немеет? — серьезно переспросила она. — Надо показаться врачу.

— Надо отдохнуть, вот что! Поехать на море, на юг, туда, где нет гнилых болот, дождей, слякоти и сырости…

— Ничего невозможного тут нет. — Она говорила спокойно и взвешенно, игнорируя его нервную, почти истерическую интонацию. И это, как всегда, успокаивало взвинченного приятеля. — Вот управимся с делами и поедем. И не в Сочи, не в Крым, а куда-нибудь в такое место, где отдыхают очень богатые люди. Где песок на пляже просеивают через сито и в умывальнике есть третий кран — для родниковой воды. И там я уже буду не совсем я, а ты — не совсем ты. Потому что мы тоже станем очень богатыми людьми.

Последние слова она проговорила почти шепотом. Дима открыл глаза. Да, это, во всяком случае, не было сном. Спальня, выдержанная в красных тонах, любимых тонах загадочной Марфы, женщина рядом, которая шепотом обещает ему богатство, и главное — вчерашняя сделка на его имя.

— Мне пока не верится, — тоже шепотом сказал он. — Так не бывает. Во всяком случае, не со мной. Не с такими, как я.

— А какой ты?

— Я обычный человек. Не гений, но и не тупица, что-то знаю, что-то умею… И все. Чудес в моей жизни не предусмотрено.

Она рассмеялась — негромко, но сочно. Встала с постели, набросила на плечи короткий халатик, пригладила перед зеркалом волосы.

— Не бывает? Ты все решил за Господа Бога? Или когда-то ходил к хорошей гадалке? И потом, какое же это чудо? У меня была информация, но не было нужных денег. Взять негде, да еще надо торопиться… И как раз ты согласился помочь. Как же я не возьму тебя компаньоном? И потом… — Она задумчиво посмотрела на Диму, который ловил каждое ее слово. — Потом, одной было бы трудно. Я бы не справилась.

И Люда отправилась на кухню. Вскоре оттуда раздался скрежет кофейной мельницы — электрических она не признавала, молола зерна вручную. Дима сел на кровати. Голова немного кружилась. «Весна, нужно принимать витамины. И я совсем измотался, пора идти к врачу. Эти сны меня изматывают. Какой там отдых!»

Чашка кофе привела его в себя, и он поведал Люде о разговоре с матерью. Та выслушала с небрежной улыбкой, допила кофе и сказала, что ни о чем волноваться не надо. Она все устроит.

— Если ей хочется съездить в Александров — пусть едет, хоть с десятком подруг. И даже лучше, если поскорее, пока мы ничего не начали. Пусть посмотрит, покритикует — ей легче станет. А дальше уж мое дело, как ее отстранить.

— Ты думаешь, получится?

— В таких случаях лучше всего упирать на свое слабое здоровье, — авторитетно сказала Люда. — Совру, что доктор прописал мне свежий воздух и полный покой. Мама поверит — она сама всегда замечала, что я очень бледна. Кстати, почему бы не свозить ее туда прямо сегодня?

Дима аж подскочил:

— Сегодня?! Ты как хочешь, а я не поеду! У меня все тело ломит, а голова такая, будто я вчера напился!

— А ты и выпил немного. — Люда уже мыла посуду. Ее светлые, чуть влажные после умывания волосы светлой волной лежали на спине, и Диме, как всегда по утрам, захотелось поиграть ими, сжать в кулаке, почувствовать, как между пальцами льется их чистый тяжелый шелк. Он любил эту утреннюю, чуть сонную Люду и именно утром чаще всего желал ее. Но сейчас желание не просыпалось. Все заслонял дом — он разрастался в сознании чудовищной опухолью, мешал думать о другом, мешал жить.

— Я сама с ней поеду, если хочешь. — Люда методично ставила в сушку чашки и тарелки, и от этого мерного звона голова у Димы болела еще сильнее. Посуды накопилось много — в последние дни Люда совсем забросила хозяйство. — Нехорошо, если она явится туда в самый пиковый момент, когда мы… Словом, я еду, а ты…

— Конечно, нет!

…И конечно, он поехал. Люда никогда не спорила, не настаивала на своем, напротив — спокойно соглашалась с его решениями. Он сам их менял, прекрасно сознавая, что она права.

— Та-ак, — протянула Ирма, и после выразительной паузы повторила: — Та-ак.

Это слово вроде бы ничего не означало и вместе с тем прозвучало исчерпывающе. При этом нужно было видеть лицо Ирмы — застывшее, как у прокурора, который в упор рассматривает обвиняемого — отпетого негодяя. Мать засуетилась, дернула сына за рукав футболки:

— Отопри дом, я хочу посмотреть внутри!

Она явно торопилась закончить осмотр участка, который ее тяготил. Ирма со страдальческим видом созерцала заболоченную землю, поросшую жидким осинником и хилыми, будто чахоточными березками. Между тонких деревьев поблескивала стоячая вода. Земля мягко, по-болотному пружинила под ногами новых хозяев, их туфли выдавливали во мху глубокие ямки, постепенно наполнявшиеся влагой. Обувь у всех промокла сразу же, как они ступили на участок, отворив капризную тяжелую калитку, сооруженную из ржавой рамы и частой сетки-рабицы.

— Отопри же дом!

Он долго разбирался в связке ключей, все больше раздражался, пробуя отпереть старый замок, который ехидно вращался в ячейке, как будто, как и прежний хозяин дома, был немного навеселе. Дима хмурился и гневно кусал губы, спиной чувствуя презрительный взгляд Ирмы и растерянный, разочарованный — матери. Еще больше выводило из себя поведение Люды — она держалась так, будто не имела никакого отношения к этому злосчастному дому. Всю дорогу в машине — их везла Ирма — она читала какой-то женский журнал, изредка перекидываясь парой фраз то с матерью Димы, то с ним самим и совершенно игнорируя Ирму, как будто та значила не больше, чем простой таксист. Ирма злилась, отлично чувствуя этот настрой, но на конфликт не шла и сама к Люде тоже не обращалась. Дима сразу понял, что эти две женщины возненавидели друг друга с первого взгляда. Ирма, привыкшая повелевать, давать мудрые советы или, вернее сказать — приказы сразу распознала в девушке человека, который не позволит собой помыкать, а то еще, чего доброго, начнет помыкать другими. Люда при знакомстве глядела не в глаза Ирме, а чуть выше — в лоб, а улыбнуться не попыталась даже из вежливости. Ее взгляд выражал спокойное и чуть утомленное безразличие. Такой взгляд бывает у домохозяйки, которой навязывают товар, который она точно не собирается покупать. «Я тоже не в восторге от Ирмы, но Люда могла быть повежливей! — думал он. — Правда, меня тоже все время тянет ее оборвать…» Он всегда считал, что природа чересчур щедро одарила Ирму начальническими замашками, начисто отняв чувство меры и понимание разницы между своими проблемами и чужими. Ирме было дело до всего, и порой эта неугомонная воительница, которой по ошибке досталась от рождения ангельская, чуть сусальная внешность — синие глаза, загнутые ресницы, крохотный рот сердечком, — превращалась прямо-таки в беса.

Наконец он справился с замком, так упорно не желавшим впускать нового хозяина, и вошел в дом, который перед покупкой так толком и не осмотрел. «А зря! — мелькнуло у него в голове при первом же взгляде на кухню с низким дощатым потолком, куда попадали прямо с крыльца. — Я бы заставил Люду хоть немного прибраться, прежде чем кому-то это показывать! Воображаю, что сейчас запоет Ирма!»

Однако Ирма не то что петь — даже говорить ничего не стала. Она обошла кухню молча, так же молча осмотрела маленькую, примыкавшую к ней комнатку, где, судя по единственной мебели — топчану, заваленному тряпьем, — прежде была спальня хозяина. Затем поднялась по лестнице на второй этаж, за нею в полном смятении чувств, постоянно оглядываясь на Диму, последовала и мать. В ее глазах ясно читалось: «Какой кошмар!» Вскоре над головами у молодых заскрипели доски — это закадычные подруги осматривали наверху захламленную комнату со скошенными стенами. Оттуда доносился только скрип досок — ничего больше.

— Они молчат, — шепотом сказал Дима.

— Ты хочешь сказать — Ирма молчит, — во весь голос, ничуть не стесняясь, ответила Люда. — Твоя мама, я смотрю, при ней и слова сказать не смеет!

— Тс-с!

— Да и ты тоже! — с презрением бросила она, воинственно закидывая подбородок. Ясные глаза разом сделались жесткими и холодными. — Что она за птица такая?

— Вы все меня достали! — неожиданно сорвавшись, выпалил Дима, сжимая руки и чувствуя, как ногти впиваются в ладони. — Бабье — одно слово! Вам сразу надо завести склоку! Не нравится тебе Ирма — и что теперь?! Я ее тоже не выношу, сам не знаю за что! Тебе с ней не жить, так что закрой тему! У меня и так нервы на пределе!

Она как будто хотела что-то ответить, потом отвела взгляд, слегка пожала плечами и отошла к окну. Постояла, глядя на заросший палисадник, выходящий в узкий переулок, где не разъехались бы две машины. Открыла форточку, впустив в дом весенний воздух, глубоко вздохнула и тихо сказала, что признает свою вину. У нее, видно, и у самой нервы расшатались.

— Я же всегда извиняюсь, если виновата!

— Тогда и меня прости, — сразу остыв, попросил Дима. — Меня все здесь раздражает, и ты права — Ирма ходит с таким лицом, будто в дерьмо наступила. Мне мать жалко — та ей напоет, а она будет переживать.

Вскоре к ним спустилась похоронная процессия — иначе это и назвать было нельзя. Ирма шла, поджав губы, опустив сумрачные глаза, будто сопровождала гроб. У матери было застывшее лицо человека, который покорился злой судьбе и решил выпить горькую чашу до дна.

— Здесь не убрано, — начал было Дима, но мать остановила его выразительным жестом, призывающим к молчанию. Это и в самом деле все больше напоминало похороны. Люда не собиралась оживлять разговора. Она поправила волосы перед маленьким настенным зеркальцем, пошире открыла форточку и отдернула в сторону цветастую ситцевую занавеску с клубничным узором. Первой не выдержала Ирма. Она и так держала паузу слишком долго — ее стесняло присутствие незнакомки, «Диминой невесты».

— Сколько же здесь соток, если не секрет? Три, я думаю? Все так заросло этой мерзкой осиной, что и заборов не вцдать. Как это землемер пробрался!

— Четыре, — сдержанно ответил Дима. Ссориться с Ирмой он не собирался — себе дороже, да и мать расстроится. Однако короткая отповедь Люды его основательно уязвила. Это он-то боится Ирмы? Этой въедливой языкастой бабы, которую природа по ошибке наградила внешностью кроткого ангелочка с пасхальной открытки? Он боится ее, как боялся в детстве, потому что Ирма заботилась о его здоровье и мама из-за этого не покупала ему мороженого, не разрешала есть леденцы на палочке и записывала в одну спортивную секцию за другой (спорт он ненавидел)? Он боится ее?!

— Четыре? — Ирма вскинула на него синие, даже к шестидесяти годам не поблекшие глаза. — А кажется меньше. Это болото… Прямо комариный питомник. Сейчас апрель, еще терпимо, но меня вроде бы уже кто-то укусил. А что тут будет в мае?!

— Болото можно осушить, — негромко предположила мать, но ее робкая инициатива тут же была осмеяна. Ирма авторитетно заявила, что такое болото осушить невозможно, и даже если на это ухлопают уйму труда и времени, не говоря о деньгах, от комаров избавиться не удастся — тут низина.

— И что-то я не заметила тут плодовых деревьев, — заключила она свой агрономический анализ. — Наверняка гибнут. Так что я не знаю, Танечка, что ты тут вырастишь.

— Я почему-то мечтала о розах, — еле слышно сказала мать. И тут Дима не выдержал. Он разозлился на Ирму, которая явно наслаждалась поражением подруги и попутно смаковала свое превосходство — у самой-то дача была отличная — двадцать соток, альпийские горки, сортовые деревья и кусты, цветники… Разозлился на Люду — та, будто не слыша разговора, все еще глядела на улицу. И еще он злился на себя — как можно было так подставить мать, вдребезги разбить ее мечту о доме и земле, подсунув это гнилое болото и покосившийся дом, насквозь пропахший застарелым перегаром и грязным бельем?! «Люде лишь бы добиться своего! Отвадить отсюда маму раз и навсегда! А мне что делать?!»

— Мам, розы лучше покупать в цветочном магазине, — с деланной веселостью произнес он. — Это я беру на себя.

Та искоса взглянула на сына и снова отвернулась. Даже по ее спине было видно, что женщина очень расстроена, выбита из колеи. Дима не ожидал, что мать возлагает на эту покупку такие надежды — розы, подумать только… «Она никогда не тянулась к земле и только изредка говорила, что неплохо бы иметь дачу! Но это говорилось так, на ветер…» Он сделал еще одну попытку утешить мать:

— Погоди, когда мы расчистим участок и приберем дом, тут станет веселее. Я же говорил — не надо спешить!

Сзади легонько кашлянула Люда. Он понял намек и замолчал. «Нельзя подавать маме надежды. У этого дома не будет никакого светлого “завтра”, он куплен не для этого. Но как мне сказать об этом маме? Я же дал слово молчать, да и сам понимаю, что нельзя… Даже если скажу, она не поверит. Я и сам с трудом верю… Нет, когда Люда рядом — верю!»

— Мое дело сторона, — язвительно заметила Ирма, — но мне кажется, что веселее тут никогда не будет. На мой взгляд, все надо сносить и зачищать до основания — дом-то покосился и подгнил. И неудивительно — построено в таком топком месте! Кстати, надо выяснить, откуда тут вода. Может, где-то канализационная труба дала трещину? На участке нехорошо пахнет, ты обратила внимание, Танюша? И сам участок — я бы завезла сюда пару самосвалов с песком, как минимум, а уж потом… Потом-то все горе и начнется — постройка, сбор всяких бумажек, планировка сада, закупка саженцев, посадка, уход… У меня аж голова кругом идет, как подумаю! Ни за что бы не взяла такой участок, даже даром! Сколько ты заплатила? Двадцать пять? Переплатила, милая, тебя просто ограбили, провели, как дурочку!

— Пятьдесят, — поправил ее ровный молодой голос. Люда заговорила с нею впервые, так что Ирма даже вздрогнула и сбилась.

— Что? — видимо, нервничая, переспросила она.

— Пятьдесят тысяч долларов, — так же невозмутимо и оскорбительно-вежливо повторила молодая женщина. — Столько мы заплатили за наш дом.

Она выделила тоном слова «мы» и «наш», четко проводя границу между своим и чужим — границу, которую Ирма ни за что не согласилась бы признать. «Вот так и начинаются войны, — следил за ними Дима. — Пока они принюхиваются друг к другу, но дай срок — сцепятся!»

— Людочка дала половину суммы… — торопливо вставила мать. — Вообще-то, что я тут расстраиваюсь, это дело молодых, мне все равно поднять такое не под силу. Они хотели купить и купили. И слава богу!

Она отчаянно пыталась сохранять бодрый тон, видя, как напряглась и потемнела лицом ее подруга. В эту минуту Ирма вовсе не была похожа на ангела, пусть даже чуть побитого жизнью. Она злилась, и при этом кукольная миловидность ее увядающего лица казалась жутковатой, будто приклеенная маска.

— Да мне какое дело, — сдавленно произнесла Ирма, меряя взглядом молодую соперницу. Та в это время озабоченно созерцала паутину в углу. — Если ты так на это смотришь… Но это выброшенные деньги, вот мое мнение. Я просто не понимаю, как можно платить за такое убожество! Я бы заплатила, чтобы никогда этого не видеть!

— Я бы тоже, кажется, заплатила, чтобы вы этого не видели, — поддержала ее Люда. Ее голос опасно зазвенел. — Могу прямо сейчас. Сколько вам дать, чтобы вы уехали?

Дима машинально закрыл глаза. Что слишком, то слишком. Ирма могла быть навязчивой, бестактной, порою грубой, но злой и подлой — никогда. Она была искренне привязана к подруге, поддерживала ее в трудные минуты, и сам Дима не мог не признать — во время его детских болезней Ирма всегда появлялась у них в доме и дежурила у его постели. Своих детей у нее не было.

— Люда! — Голос матери заставил Диму открыть глаза. Он увидел застывшую Ирму с поблекшим лицом, ошарашенную мать и свою невесту, больше всего напоминающую натянутую струну. Тронь ее — зазвенит. — Люда, что ты говоришь! Ты что — обиделась?! Ирма! Не слушай ее, пожалуйста…

— А я не слушаю, — странным скрипучим голосом ответила Ирма и хотела было добавить что-то еще, но ее прервал звонкий голос молодой соперницы:

— А почему вы не слушаете? Я к вам, между прочим, обращалась. Это невежливо — приходить в чужой дом, все критиковать, попросту ругать, выставлять хозяев дураками, читать нотации! Вы ждали, что мы скажем вам спасибо? Я, знаете, не привыкла так реагировать на хамство.

— На… — задохнулась Ирма.

— На хамство! — чуть не по слогам повторила Люда. Дима снова прикрыл глаза. — А хуже всего, что это хамство доставляет вам удовольствие. Я следила за вами. Вы так и искали, что бы обругать. В таких случаях полагается врать из вежливости, что дом хороший или просто уйти от ответа, если спросят, но вы сразу приехали сюда с намерением все охаять. Это противно!

— Люда! — Мать приложила ладони к пылающим щекам. — Что с тобой?! Ирма, не слушай ее, я не понимаю, она никогда такой не была… Дима, повлияй на нее!

— Татьяна Сергеевна, я еще здесь и в полном сознании, — напомнила Люда. — Не надо говорить обо мне в третьем лице.

— Что с ней сегодня! — простонала мать. Но тут опомнилась Ирма. Она развернула плечи, будто готовясь к бою, достала из кармана куртки ключи от машины и решительно заявила, что уезжает немедленно, и если Таня хочет — может ехать с ней.

— Но конечно, если тебе тут нравится…

— Иди, я догоню. — Мать торопливо выпроводила подругу и, прикрыв за нею дверь, обернулась к сыну. Люду она старалась не замечать. — Что ты со мной сделал! Я же от стыда сгорела!

— А что я с тобой сделал? — буркнул он. — Я вообще молчал.

— Вот именно! Молчал!

— Пока я оскорбляла вашу подругу, это вы хотели сказать? — вмешалась Люда. Ее щеки слегка порозовели — она впервые вступила в настоящий конфликт с «будущей свекровью». — А почему вы молчали, когда она оскорбляла нас? И вас тоже, кстати.

— Ирма никого не оскорбляла!

— Она прямо назвала вас дурой!

— О господи, ты как с цепи сорвалась! Раньше ты такой не была!

— Я всегда была такой! — парировала Люда. — Просто вы меня никогда не злили!

— Я… Я тебя злю?!

Мать еще раз оглянулась на сына. Тот слегка развел руками, показывая, что ничем помочь не может. Он и сам не знал, играет сейчас Люда или выказывает свои истинные чувства. Зато что значит для нее этот дом — он знал отлично. И знал также, как ей важно, чтобы здесь не бывали посторонние. «Я вижу, чего она добивается от мамы, и должен молчать. Она хочет, чтобы мама сказала что-то вроде “ноги моей здесь не будет”. Если бы я знал, что все будет так ужасно! И ведь сумела раздуть ссору из мелочей…»

— Если я тебя злю, — не дождавшись поддержки, проговорила женщина, — нам лучше видеться пореже.

Люда не ответила — ни словом, ни жестом. Она опять созерцала паутину в углу. Пустую паутину — в этом заброшенном доме, казалось, вымерла даже такая мелкая жизнь.

— Извини, что навязалась, — теперь женщина обращалась к сыну. — Больше я сюда не приеду. В самом деле — зачем тебе мои советы? Ты же умнее, опытнее. И советчица у тебя уже есть!

Она кивнула на Люду. Дима поморщился:

— Ну перестань, мам! Ведь все вышло из-за Ирмы! К ней надо привыкнуть, а Людка…

— Нет-нет! — Мать сделала отстраняющий жест. — Я больше ничего не слышу. Я все поняла. Спасибо за теплый прием, буду помнить.

Он не мог поверить, что мать уйдет именно на такой фразе, но так она и поступила. Ушла, не обернувшись, не спросив сына, надолго ли он здесь задержится, не попрощавшись… Это мама-то — всегда мягкая, ведомая, бесконфликтная! Было ясно — она обиделась всерьез. В этом же убедилась и Ирма, уже сидевшая за рулем своей «Тойоты» с таким видом, словно ее смертельно оскорбил весь мир и она уже придумала, как с ним рассчитаться. Татьяна, хлопнув дверцей, уселась рядом и спрятала пылающее лицо в ладони.

— Ужас, — проговорила она, когда машина тронулась с места. — А я-то относилась к ней как к родной! Представляешь, только вчера купила ей белье, хотела взять с собой, подарить… Хорошо, что забыла! — с обидой воскликнула обычно миролюбивая женщина.

— Ты уже и белье ей покупала? — удивилась Ирма, иронически косясь на подругу. — Золотая была бы из тебя свекровь! Дорогое?

— Среднее, но очень милое, — вздохнула Татьяна. — Немецкое, знаешь, в их лучших традициях — без наворотов, но женственное. Еще и фигуру подтягивает — не все же мы стандартные… Словом, знала бы — купила бы свой размер!

— Спорим — «Фелина», — авторитетно заявила подруга, сворачивая на шоссе и ударом по клаксону пугая зазевавшегося пешехода.

— Точно! — удивилась Татьяна, успевшая немного опомниться от свежей обиды. — Как угадала?

— Сама ношу, — лаконично ответила подруга, которую никогда не удавалось удивить новостями из мира моды. — Хорошо, что ты его забыла. По-моему, у нас с твоей Людой один размер, так что я, может, заберу…

И пока Татьяна раздумывала над тем, так ли уж это хорошо, машина влилась в поток, направлявшийся по шоссе в сторону Москвы.

Диму тяготило повисшее после ухода матери молчание, а еще больше — что Люда не собиралась его прерывать. Он взглянул на подругу. Та была серьезна и снова бледна — кровь отхлынула от щек, краткое возбуждение улеглось.

— Ты довольна?

— Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.

— Это мать-то — яйцо?!

— Не придирайся к словам, мы не в детском саду. Завтра ты извинишься, а она остынет и простит. В конце концов, она обиделась на меня, а не на тебя.

— А ты не извинишься?

— К сожалению, нет. — Она грустно усмехнулась. — Пусть она думает, что я все еще дуюсь, а то приедет сюда опять. А ты говори, что я этого не хочу, что ужасно обиделась. Вот мы и добились своего, смотри-ка! А я-то голову ломала, как все устроить! Жизнь умнее нас.

— Но у меня на душе погано. — Он уселся на пыльный табурет и облокотился было о стол, но тут же брезгливо снял локоть с липкой клеенки в бурых пятнах. — Я бы чего-нибудь выпил.

— Не советую. Особенно здесь! — неожиданно тревожно воскликнула она. Дима удивился. Не было случая, чтобы подруга отговаривала его от рюмки, тем более что алкоголиком он не был.

— Почему — особенно здесь?

— Да я вспоминаю, как спивался дядя Григорий, — призналась она, явно смущаясь. — Прежний хозяин. Это началось давно, когда я была девчонкой. Он был тогда совсем молодой… Он и сейчас не старый, просто плохо выглядит. У него умерла жена, совсем недавно поженились, и так странно умерла — от простой ангины. В горле выросла какая-то опухоль, буквально за минуты, и задушила ее. Моя же мама «скорую» вызывала — мы жили рядом. И он начал пить. Страшно пить — это было просто самоубийство. Наверх пускал жильцов, на вырученные деньги пил, работать перестал. Год за годом… Он скатывался все ниже, чуть не попрошайничал. Мама подкидывала ему кое-какие продукты, пока мы тут жили, ну а потом мы уехали в Москву, она получила в наследство квартиру. Я и встретила-то его случайно, на Ярославском вокзале. Еле узнала. Еще удивилась, что дом до сих пор цел — думала, что он давно его пропил за копейки. Вот тут меня и забрало… Я все вспомнила, все обдумала и поняла, что стоит немного постараться — и дом будет мой! Наш, — поправилась она, чуть запнувшись. — И даже в самом худшем случае мы на этой покупке не прогадаем.

— Ты из Александрова? Отсюда? — Дима жадно слушал. Прежде его подруга не рассказывала о своем прошлом так подробно. О ее детстве и отрочестве он не знал совсем ничего, несмотря на то что они прожили вместе три года. Люда не затрагивала эти темы, а сам он не спрашивал.

— Да, до двенадцати лет мы жили здесь, за углом. Никакой ностальгии у меня, правда, нет, да и дома нашего уже нет — расселили, снесли, теперь там продуктовый магазинчик. — Она говорила задумчиво, чуть грустно, бессознательно скручивая жгутом угол цветастой занавески. Взгляд был устремлен в окно, но вряд ли Люда что-то там видела. — Так что дядя Григорий опускался у меня на глазах. Поэтому мне стало страшно, когда ты ЗДЕСЬ захотел выпить. Мне кажется, это место тебя заставляет.

— Ты и впрямь какая-то странная сегодня, — поежился он. — В мистику вдарилась?

— Не смейся. Этот дом имеет свою душу. Ауру, как полагается говорить. Вспомни, что я тебе рассказала.

— Я и не забывал. Кстати, когда начнем?

Она наконец выпустила занавеску и глубоко вздохнула, словно просыпаясь. Сейчас Диме казалось, что миг назад она действительно была в ином мире, среди теней и призраков, каким-то недобрым чудом сохранившихся в этих стенах.

— Хоть завтра. Бригаду лучше взять на строительном рынке, на шоссе их полно. Думаю, хватит трех ребят. Были бы деньги.

Деньги у Димы были. Половину суммы, вырученной от продажи квартиры, он положил в банковскую ячейку, и они ждали часа, когда их пустят в оборот. Этот час наступал. Он в последний раз спросил себя, не стоит ли все бросить, не влезать в эту авантюру, не надеяться на чудеса… И в последний раз решил надеяться. Ведь Люда не то что надеялась — она была полностью уверена в успехе.

— Завтра я съезжу в банк, — сказал он.

Люда кивнула:

— Верно, нечего тянуть. Тем более что сюда никто, кроме нас, больше не сунется. Путь свободен!

Его слух резануло это выражение, но он смолчал.

— И ты должен уволиться с работы, — деловито добавила она. — Завтра же скажи директору.

— Как?! — Ему показалось, что он ослышался. — Ты же так радовалась, что у меня все получается, ты сама говорила, что фирма хорошая и у меня там будет карьерный рост!

— Но у тебя совсем нет свободного времени, а я одна не справлюсь. Тут нужен глаз да глаз!

— Ты не говорила, что я должен буду уволиться! — защищался он. — На что мы будем жить, если никто не работает!

— Деньги у нас пока есть, — напомнила она. — В банке двадцать пять тысяч долларов — кусочек немаленький. Я все рассчитала — нам хватит. Даже с запасом.

— Но у меня сделка на носу! Я же не получу свои комиссионные! Я всю зиму ее готовил!

— Твои комиссионные! — Она подошла вплотную и легонько, дурачась, щелкнула его по носу: — Вот тебе твои комиссионные. Такие суммы ты вскоре будешь тратить за пару дней. Не о том думаешь, родной, а еще считаешь себя деловым человеком! Неужели неясно, что из двух зайцев выбирают того, что пожирнее? Или страшно остаться безработным?

Люда еще раз щелкнула его по носу и неожиданно крепко поцеловала. А потом, переведя дыхание, сказала, что когда-нибудь они оба посмеются над тем, как легко им досталось счастье и как они сомневались — брать ли его?

— Не всем так везет, милый! Далеко не всем!

И он должен был с нею согласиться. Обняв подругу, пряча лицо в ее душистых волосах, он немного успокоился и почти смирился с мыслью об уходе с работы. Люда опять права — у него не будет времени для… Она всегда права. Как хорошо просто молчать и прижимать ее к себе, и не задавать вопросов, и ни в чем не сомневаться, как она! Дима осторожно отвел в сторону прядь светлых волос и коснулся губами маленького шрамика за ее левым ухом. Этот короткий розоватый шрам остался с детства, после падения с велосипеда — так однажды сказала Люда. Он любил это местечко, оно его почему-то трогало и умиляло, а вот Люда терпеть не могла, когда ее туда целовали. Но на этот раз она была так погружена в свои планы, что не заметила этого краденого поцелуя, и Дима с удовольствием его повторил, а потом шепнул Люде на ухо, что не прочь бы остаться в этом нелепом месте с ночевкой. Та внезапно отпрянула:

— Ни за что!

— Но почему?

— В этой… грязи… — Она бросилась к окну, захлопнула форточку и, бегло взглянув на улицу, задернула занавеску. — Ни за что. Так и запомни — этот дом не для житья! Если ты собираешься тут жить — скатертью дорога, а я не буду! Этот дом нужно снести, и все! Для того он и куплен!

…Она хмурилась и огрызалась все время, пока они шли к станции, и Дима, утратив надежду развеселить подругу, думал о том, что идеальных женщин все-таки не бывает, и еще о том, что в случае неудачи с домом ему будет ох как непросто устроиться на такое место, как сейчас. Внезапно Люда остановилась, и он чуть не налетел на нее — она шла чуть впереди, указывая дорогу к станции.

— Черт! — сквозь зубы процедила девушка. — Так и знала! Ты сбил меня с толку перед уходом, я понервничала и забыла ключи!

— От нашей квартиры? — Он пощупал карманы куртки и убедился, что свою связку оставил дома. — Придется вернуться. А зачем ты вообще их там вынимала?

— Искала пудреницу, они лезли под руку. Ну вот что, до станции два шага, иди возьми билеты, а я сбегаю.

Он было предложил пойти вместе, но Люда дала ему еще одно поручение — купить в дорогу сок. То ли апельсиновый, то ли абрикосовый — этого он позже никак не мог припомнить и мучился, потому что каждая мелочь казалась ему важной. Ведь это была ее последняя просьба.