Страшно жить, мама

Анна Златковская, 2017

Это история о матери и ее дочке Анжелике. Две потерянные души, два одиночества. Мама в поисках счастья и любви, в бесконечном страхе за свою дочь. Она не замечает, как ломает Анжелику, как сильно маленькая девочка перенимает мамины страхи и вбирает их в себя. Чтобы в дальнейшем повторить мамину судьбу, отчаянно борясь с одиночеством и тревогой. Мама – обычная женщина, та, что пытается одна воспитывать дочь, та, что отчаянно цепляется за мужчин, с которыми сталкивает ее судьба. Анжелика – маленькая девочка, которой так не хватает любви и ласки. Она расскажет нам о своей матери. Расскажет все о себе, о той девочке, которая однажды вырастет и останется совсем одна. С призраками, с мистическим даром и желанием быть любимой людьми.

5

Когда мне исполнилось семь лет, в нашей с мамой жизни появился дядя Федя. Большой усатый мужчина с легким перегаром и серыми, как грязный лед, глазами. Мама влюбилась.

— Доченька, ты его папой не называй, но я очень надеюсь, что однажды мы станем большой семьей.

Дядю Федю я терпеть не могла. Он казался мне шумным, глупым и наглым. Дома у нас он вел себя по-хозяйски. Вроде польза была, краны больше не текли, розетки не отваливались, все быстро чинилось пухлыми волосатыми пальцами, но видеть, как он разваливался в полосатых трусах на нашем диване, мне было противно. Укладывать спать меня начинали довольно рано. Уже в восемь загоняли в кровать, и задвигалась штора.

— И не смей мне! — грозила мама пальцем, и я покорно пыталась уснуть. А они хохотали, гоготали, стучали стаканами и бокалами. Весь этот взрослый шум и шорох отдавал чем-то вульгарным, пошлым, казался плохо сыгранным водевилем. Я понимала, что дядя Федя не собирался создавать семью, он по какой-то причине решил пожить у нас, искренности и чистоты в его помыслах я не чувствовала.

Глядя на людей, я представляла их посудой. Мне не нужно было стараться или выдумывать что-либо. Эти образы всплывали сами, подсказывая мне, насколько человек добр, мил, строг, самолюбив. Это мог быть человек-кастрюля, нарядная пузатая кастрюля с крупными цветами по бокам. Иногда попадались тарелочки, милые аккуратные прохожие с ясным взором и смешинками в темных зрачках. Чаще — это люди-стекло: вазы, фужеры, стаканы. Цвет стекла подсказывал мне, насколько порядочен и добр мой собеседник или знакомый. Мутное, заляпанное, пыльное либо прозрачное, словно река.

Я не любила маминых подруг. Вера, Галя и Лида. Все три — убогие кривые вазы с бледными узорчатыми вертикалями. Подруги постоянно ныли, пытались учить жизни, отчего после совместных встреч у мамы заметно портилось настроение. Помню, спросила ее:

— Мама, зачем ты с ними общаешься, если потом тебе тяжело на душе?

Мама встрепенулась:

— Бог мой, ребенок! Тебе шесть лет! Откуда ты знаешь?!

Она гладила мои волосы и смотрела куда-то вдаль.

— Это общение, это быть с кем-то… — тихо вымолвила она.

Зачем такие друзья, если потом ты ходишь мрачной тенью? Мне казалось, что мама истончалась после визитов подруг. Словно из нее выкачивали воздух и воздушный яркий шарик превращался в бесформенный резиновый комок.

Дядя Федя был грязным. Свинцовое плотное стекло, заляпанное дорожной пылью и радиоактивным дождем. «Мама, прогони его», — умоляла я, но она срывалась и плакала.

— Эгоистка растешь! Я любить хочу!

После полугода отношений дядя Федя перестал ходить к нам каждый день. Пропадал. Врал маме, что ночные смены. Она плакала ночами, тихо-тихо, чтобы меня не разбудить. А я все слышала. Шла к ней, ложилась рядом и обнимала.

— Мамочка, он плохой, плохой, забудь его.

Неожиданно дядя Федя приходил снова, впереди него бежал запах дешевой водки и машинного масла. Он сжимал маму в объятиях, дарил мне шоколадную конфету и требовал ужина.

— Ну что, жена, покормишь мужа? — горланил он, и мама глупо хихикала. Меня выворачивало от него, я сбегала во двор. Мы играли в «городки» с соседскими детьми, гоняли мяч, делали «секретики» из бутылочного стекла и тонких веток, а мама изредка выходила на балкон, чтобы проверить, не украл ли кто меня. Будто был на земле человек, которому я была нужна.

— Домой! — с седьмого этажа кричала мама. И я неслась в подъезд, оставляя за спиной детский смех и скрип качелей.

Однажды на пути встретился мне человек-коробка. В подъезде. Мы должны были вместе зайти в лифт и проехать неизвестно сколько этажей. А может, даже и не доехать. Мама рассказала мне три страшные истории о том, как дяденьки-маньяки заходили в лифт вместе с маленькими девочками и потом люди находили истерзанные детские тела. Мне виделись сломанные пальцы, вывернутые шеи, запачканные в крови платья, я чувствовала страх и запах мочи.

— Надо внимательной быть. И никогда не заходи в помещение одна с мужчиной, — шептала мама мне на ночь вместо сказки.

Обычно я игнорировала эту просьбу. Топать на седьмой этаж пешком мне совершенно не хотелось. Поэтому я смело шагала в лифт вместе с мужчинами, мальчиками, дяденьками и соседями, нисколечко не переживая, что меня найдут на грязном полу со вспоротым животом.

Но тут, глядя на тощего мужчину с большими очками на длинном с пупырчатой горбинкой носу, мне стало по-настоящему страшно. Он не превратился в вазу, пусть и грязную. Я увидела огромных размеров темную картонную коробку, в которой шевелилось нечто мерзкое, слизкое.

Когда двери лифта распахнулись и он галантно махнул рукой, мол, проходи, деточка, я замешкалась. Смотрела в его очки, погружаясь в темное пространство коробки с чем-то мерзким, суетящимся внутри.

Я побежала. Вверх, по лестнице, на свой этаж, надеясь, что он не последует за мной.

— Мама, мама, там!.. — задыхаясь, бормотала я.

— Кто? Кто? — мама выглянула в коридор. Лифт приехал на седьмой этаж, и человек-коробка вышел на лестничный пролет.

— Ты его испугалась, дурочка? — она с любопытством разглядывала мужчину, который звонил в соседнюю дверь. — Обычный человек, чего ты…

Она гладила мои волосы, а я чувствовала, что в этом мужчине было нечто ужасное, необъяснимое. Теперь мне придется всю жизнь ходить пешком.

Вечером мама со смехом рассказывала дяде Феде, как я испугалась незнакомца. Тот качал головой, хмыкал, курил сигарету.

— Никого не бойся, Анжелика. Если что, бей кулаком в пах, и все дела.

— Ты чему ребенка учишь? — возмущалась мама.

— Жизни. Вчера прочитал в газете, что девочку задушили в подъезде, очередной маньяк в городе орудует. Так что пусть твоя дочка научится себя защищать. Ногой так р-раз, и сюда бей, поняла? — он прислонил руки к ширинке брюк и ухмылялся. Я видела в глубине его мерзкого рта золотой зуб, черный налет.

Обидевшись, я убежала к себе в уголок.

— Она же ребенок совсем, ну что… — слышала я мамин голос.

— Вырастишь дуру, как ты сама. Надо воспитывать дитя!

Укрывшись одеялом с головой, забравшись в себя, подобно улитке, я размышляла. Мои видения — они правдивы или это разыгравшееся воображение? Могу ли я доверять тому, что чувствую, давать верную оценку происходящему и стоящему передо мной человеку? Может, нет никакого зла и все люди на земле одинаковы в своих помыслах, страхах и желаниях, а я просто слишком боюсь? Нет грязных стекол, скользких существ внутри человеческих сосудов, а лишь вены, артерии, кости? А может, ошибаются взрослые, не чувствуя, не видя того, что вижу я? Каждый день в мире происходят беды, эти беды по вине человека, который кажется нормальным, добрым и сильным. А на самом деле это человек-коробка, внутри которого прячется нечто настолько омерзительное, что когда оно выбирается наружу, все рушится, прожигается, растворяется. С чьей-то болью, слезами и по́том…

— Видишь облако, похожее на собаку, бегущую за мячом? — спросила я в первом классе свою соседку по парте. Она долго вглядывалась, щурила глаза, морщила лоб.

— Выдумала! — отрезала скрипучим голосом.

Я снова посмотрела на небо. Синее полотно с белой испариной, пушистыми рисунками собак, кошек, гномов с круглыми крупными носами, смешных овечек… Почему она не видит? Я оглядываю украдкой девочку и вижу, что она милая конфетница с побитым сколотым краем. Всю жизнь будет сиротливо прятаться в буфете с засохшими леденцами, пока случайно не упадет, не разобьется, с неким облегчением, что вот выпала случайно, но теперь-то ее заметили. Одинокая, тонкая девочка, которая уже к тридцати шести годам будет считать себя старухой, мелочно завидуя подругам.

Мне было неловко, что все это я увидела в одну секунду и будто предопределила своими видениями дальнейшую судьбу милой соседки по парте. А она просто не разглядела собаку в облаке.