Линия мороза

Анна Емец

Параноидальная мысль сидит в голове, равнодействующими силами смерть лепит череп из лица, здесь нет никаких «Почему», так как не убежать от неизбежного… Евклидовый мир засосёт в жёсткую реальность, не требующую симметрий и более элегантного понятия о справедливости. Жизнь – временный лабиринт, для каждого свой собственный…

Глава 4

Твоя квартира встречает тебя цветами и ароматом свежей выпечки. Кухонные женские голоса притихли, услышав хлопнувшую входную дверь. Передвигающиеся быстрые шаги приближались к прихожей, где ты, сняв пальто, вешала его на плечики. Два улыбающихся человека кинулись тебе на шею с поцелуями и словами приветствия.

— Ну наконец-то, Настенька, — бывшая свекровь, чьё появление тронуло до глубины души. Хорошие отношения до развода не испортились и после. — Как ты себя чувствуешь?

— Здравствуй, мам, — дрогнул голос, потекли слёзы.

— Ну, ну, ну, не плачь, — прижимает тебя к себе, гладит по голове. От неё шло спокойное, ароматно-домашнее тепло, на груди было уютно и мягко, — надень тапочки, пол холодный, и пойдёмте пить чай.

Оторвавшись от свекрови, видишь Катю.

— Привет, — лезет целоваться, — что ты мне не позвонила?

— Здравствуй, — игнорируешь вопрос.

Вы прошли на кухню. Дымящиеся пирожки стояли в центре стола. Чайник издавал последние предбулькивающие звуки кипения. Обратила внимание на занавески, вместо красных — жёлтые, на подоконнике поселились жильцы в виде цветов. Кухня сияла чистотой так, что захотелось курить. Ищешь глазами пепельницу.

— Настён, пепельница там, — догадавшись про твоё желание, Катя тычет пальцем в шкафчик с мусорным ведром.

— Ты что-то ищешь, Настенька? Я тут чуточку прибралась, может, кое-что переставила, ты уж не сердись на старуху, — ласковым тоном произносит Галина Петровна.

— Да ничё страшного, разберусь, — улыбаешься ты.

— Наташенька, а ты у кого остановилась? — обращается к твоей сестре свекровь, разливая чай.

— В «Астории».

— Бог ты мой, там же так дорого?! — театральный всплеск руками, понимаешь, что драмсцена для одного зрителя, давят на жалость. Вот и взяла бы её к себе, думаешь ты.

— На сколько ты остаёшься? — сухо, к Наташе.

— Ну, я хотела побыть с тобой… — смущённый ответ.

— Что ж. Оплачу тебе гостиницу, — трёшь лоб, всем видом показывая усталость и что лучше бы им уже поскорее убраться отсюда.

— Нет! Спасибо! У меня есть деньги.

— Вот как! Ну и отлично, — равнодушно.

— Так зачем гостиница? Лучше вам вместе пожить, вы же сёстры. Настён, квартира у тебя во какая… одной-то, небось, скучно?

— Нет! Нет, я лучше в гостинице. Насте покой нужен.

Ты молчишь. Пустой бабский трёп вызывает нервный тик. Хочется курить, а они галдят и галдят. А там, за окном, уже зима. Белоснежная скатерть с искрящими кристаллами накрыла землю. Гуляют парочки, бегают собаки, дети возятся в снегу, бабуська подкармливает котика у лавки, а тот ласкающе трётся у ног. Рядом воробьи пытаются украсть котькину еду, тем самым вызывая возмущение в виде фырканья и рычания. Ты настолько ушла в свои размышления, что все попытки заговорить с тобой потерпели фиаско. Ты не только молчала и не слушала, но и не замечала присутствующих.

— Что сказал доктор? — бывшая свекровь.

— Нужен психиатр, — Наташа.

— Она что, того?.. — Катя, шёпотом, крутя у виска.

— Ничего особенного он не сказал, кроме того, что и так известно. Город — тяжёлая среда, с быстро стареющим населением, с депрессивной спящей мозговой активностью. Антидепрессанты в свободном доступе — а почему? Иначе не хватит территориально упрятать всех клиентов. Добавил, что даже он не блещет здравостью ума. Привёл пример, что в Америке неприлично жить без психолога, а у нас стыдно ходить к психиатру, поэтому каждый сходит с ума в одиночестве, — грустно улыбнулась Наташа.

— Когда пойдёте? — Галина Петровна.

— Как она решит, так и пойдём, — спокойным тоном.

— Ой, не знаю, не знаю, — скулит Катя, — всё это так тяжело. Вот сижу — и чувствую болезненную энергетику. Её точно кто-то сглазил. Вот зуб даю! Надо почиститься! Случай был, правда, не по теме… — хлебнула чаю. — Так вот, моя подруга ходила к одному «мастеру», который владеет числовым языком. Пришла она к нему с вопросом, пару минут разговаривали, а потом он отвлекся ненадолго и начертил схемы с числами — и на языке чисел рассказал ей её судьбу, и намекнул на конкретные ситуации, в которых его помощь не помешает.

— Бред! Да не верю я во всё это, — машет рукой Наташа, — просто нервный срыв от усталости. Само рассосётся.

— И зря не веришь! А привороты, к примеру? Может, на Настю порчу навели?! — вытаращила глаза Катя, растопырив пальцы, как ведьма. — А вот ещё история с моей начальницей. Ей ни много ни мало сорок пять, и муж загулял, что делать? Хорошо, когда тебе двадцать пять, пусть чешет куда хочет! А вот сорок пять — проблемка, остаться на старости лет без второй, пусть и не горячо любимой, половины. Так вот. Побегала она за мужем, постаралась вразумить его седую головушку, что та, мол, тебе не пара, но тщетно. Поревела, помучилась моя начальница — и попёрлась к магу. А тот, послушав слёзную повесть про предательство мужа, предложил его заговорить на верность верную до истления его праха в сырой земле, то есть навсегда, даже на том свете ему глаза выколют, если он, не дай боже, посмотрит или помыслит увернуться от сердцу любимой жёнушки. Сам приворот — полная клиника. Вырви-мозг, но прикольный. Выклянчила у начальницы. Чем чёрт не шутит, вдруг понадобится, ей-то помог. Короче, сейчас, — вскочила с места, побежала в коридор, роется в своей бездонной сумке, находит лист, бежит назад, — вот он! — жалкий, мятый тетрадный лист, Катя разглаживает его на коленях. — Вот рецепт, слушайте внимательно:

Для приворотного зелья понадобятся следующие ингредиенты:

— сердце черной курицы;

— вода из колодца;

— корешок адамовой головы;

— щепотка сон-травы;

— порошок одолень-травы.

Приворотное зелье нужно варить в полночь. Сначала нужно в колодезную воду бросить куриное сердце, а затем все другие компоненты. В закипевшую воду капнуть еще три капли своей крови из мизинца.

Затем нужно наклониться над варевом и сказать:

«Святой Морон, куда делся твой черный ворон?

У меня черная курица была,

Да я ее сердце забрала.

Пусть бы и твой ворон полетел,

Раба Божьего (имя мужа) нашел,

Сердце его забрал.

Чтобы потерял он сон и покой,

По мне, рабе Божьей (свое имя).

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Аминь!»

Читать заговор на зелье нужно семь раз. После этого его нужно настоять, остудить и процедить. Оставшийся настой перелить в стеклянную бутылку, и при каждом удобном случае подливать его своему супругу в еду или напитки.

Закончив чтение, все засмеялись.

— Ну и рецептик. А как же она своего мужа-то опаивала, коль он к другой усвистал? — спросила свекровь.

— Да, на что только бабы не идут ради любви, — задумчиво протягивает Наташа, — ингредиенты шикарные. Где она их, на базаре приобретала?

— Подробностей не знаю… неужели от любви, — многозначительно проговорила Катя, косясь в сторону Насти.

— От какой любви? — свекровь аж подпрыгнула. Она всё ещё надеется на восстановление семьи Насти и её сына. А тут такая новость. Катя поняла, что сболтнула лишнего, и прикусила язык.

— Катенька, что, у Насти кто-то есть?

— Ничего утверждать не могу, так как в чужую жизнь не лезу. Был мужчина, ну а почему нет? Валера-то всяко не в одиночку ночки проводит. И Настя девушка свободная. А с тем она рассталась давно…

–…и что, тогда кого она любит? — влезла Наташа. Та тоже не в курсе про Андрея.

— Это я так ляпнула. Конечно, все стрессы от усталости. А у Насти фирма, всё на ней. Она и дома почти не живёт. Когда поест, когда нет. Заказы, заказчики, исполнители, посредники, косяки, все трясут, всем от неё что-то надо. Бывает, в час ночи приедешь к ней, а она вся в бумагах сидит, говоришь, не слышит… прям как сейчас, — кивает в Настину сторону.

— Я вас отлично слышу, — поворачиваешься к ним.

— О, вышла из транса, — Наташа пододвигает чашку с чаем, — выпей.

— Курить хочу. Нат, дай сигаретку.

— Ага, сейчас, — лезет в сумочку, протягивает тебе пачку тонких сигарет, — держи.

Ты молча берёшь одну штуку, поднимаешься с места, подходишь к газовой плите — там лежат спички, — чиркаешь, прикуриваешь, наклоняешься к шкафчику с мусорным ведром, открываешь, на полу стоит вымытая до блеска пепельница, берёшь, возвращаешься на своё место, садишься и продолжаешь бесцеремонно курить, пуская пожирающий дым, убивающий аромат и свежесть домашнего уюта. Некурящая Галина Петровна морщится, ей неприятно и даже слегка обидно за такое поведение. Но ты пристально разглядываешь их всех, с высокомерным наплевательским видом, с губ не сходит ухмылка, наблюдаешь за неловкостью ситуации. Они, переглянувшись, заёрзали на месте, собираясь уходить.

— Вот мне и пора, — Галина Петровна — первая, — Настенька, береги себя. Если позволишь, я ещё на днях приду, — встаёт с места, идёт в прихожую.

— Я, пожалуй, тоже побегу, меня муж ждёт, — вскочила Катя.

— Насть, мне остаться или уйти? — нерешительно спрашивает Наташа.

Ты махаешь рукой. Давишь сигарету в пепельнице.

— Оставь пачку, — бросаешь ей вслед.

— Да, конечно, — вынимает из сумочки, кладёт на стол.

……………………………………………………………………………………………

Лежишь, расслабившись в горячей ароматной ванне, под звуки инструментальной музыки. Над водой высятся воздушные, сахарно-ватные холмы. Открыв глаза, поднеся пенную ладонь к лицу, разглядываешь умирающую варежку перламутрового цвета, что, переливаясь, тает, лопаясь, исчезает. Запел телефон, мокрой рукой тянешься в карман халата.

— Да.

— Насть, собирайся! Через час буду, — на том конце Наташа.

— Хорошо.

Убрав трубку, закрыв глаза, задумалась, мысленно вспоминая строки философов:

«Попытка самоубийства не может быть болезнью, это моя воля. Если уж я так хочу, то как можно это признать болезнью? Тогда получается, мою волю следует признать болезнью. И соответственно лечить меня от собственной воли. Значит, я представляю опасность для самой себя, так как желаю себе зла… абсурд. Если я иду на крайний выход, значит, что-то меня на это толкнуло. Значит, это „что-то“ причина поступка, а не моя воля. Не было бы этой причины, не было б и попытки суицида. Трижды ухожу и не могу уйти, теперь точно закроют в дурке и пропишут какую-нибудь хрень на всю жизнь».

……………………………………………………………………………………

Частная закрытая психиатрическая клиника с виду напоминала дорогой отель, спрятанный за высоким забором. Двухэтажный каменный дом построен на высоком фундаменте в глубине парка. Здание представляет собой квадрат. В углах дома встроены открытые террасы — лоджии, которые застеклены. У ворот звонок и видеокамера, за воротами будка с охранником и собакой. Наташа жмёт кнопку, там треньканье, после женский голос:

— Да?

— Мы к доктору Далёкому.

— У вас назначено?

— Нет. Мы первый раз.

Голос пропал, запищала дверь; заходите на территорию. Огромная площадь, примерно в несколько гектаров, с домиками, деревьями, фонарными столбами, лавками, засыпанными снегом. Идёте по вычищенной круговой дорожке к главному белому зданию с золотой табличкой на стене, там был указан год постройки усадьбы, 1778, кто строил и кому принадлежала. Видно, что территория ещё осваивается, не все старинные постройки отреставрированы. Проходите парковку с дорогими иномарками и служебными авто. Ступени с коваными перилами, в стиле Лео фон Кленце, что украшают новый Эрмитаж, приводят к огромным античным деревянным входным дверям, и там тоже звонок. Нажав кнопку, ты кожей чувствуешь, как на вас смотрят десятки камер, натыканных повсюду. Дверь щёлкнула, заходите. Просторный зал с высокими потолками, с колоннами сердобольского гранита, картинами: Садовников, «Аничков мост», 1840-е, Альтман, «Портрет Анны Ахматовой», 1914, Григорьев, «Портрет режиссёра Мейерхольда», 1916 (единственный портрет, который тебя заинтересовал); огромное фото Невского проспекта в начале 20-х и ещё ряд каких-то мелких картин не привлекли твоего внимания. Дальше шла шикарная лестница с голубой ковровой дорожкой. Вы поднимаетесь, дивясь чудной лепнине и дорогому интерьеру, никак не сопоставимым с психиатрической лечебницей. В итоге попадаете в ещё один зал с мягкой кожаной мебелью, с большой плазмой на стене; необычный кованный журнальный столик, заваленный журналами и газетами, стоял на толстом светлом ковре, смахивающем на шкуру медведя. Четыре огромных окна освещали прозрачным светом весь зал. Сбоку расположилась девушка за полукруглой стойкой ресепшена.

— Добрый день, — обращается к вам милая молодая особа в строгом деловом костюме.

— Здравствуйте. Мы на приём к доктору Далёкому Василию Вольфовичу.

— Впервые у нас?

— Да.

— Направление, паспорт…

Наташа протягивает твою карту со стикером и роется в сумочке в поисках твоего паспорта.

— Присаживайтесь. Я пока вас оформлю. Василий Вольфович на осмотре в стационаре, вам придётся немного подождать.

— Хорошо, мы подождём.

— Чай, кофе, включить телевизор? Только у нас диски, с приятной музыкой и позитивным изображением.

— Нет, спасибо.

Ты устроилась в мягком, удобном кожаном кресле у окна. Наташа — на диване, возле журнального столика, взяла какой-то журнал и стала его листать без интереса, создалось впечатление, что она нервничает больше тебя, а учитывая твоё ледяное спокойствие, — за двоих. Сколько времени прошло, десять минут или час, неважно, вас пригласили в кабинет.

— Здравствуйте, Василий Вольфович, — Наташа, улыбаясь, приветствовала доктора, ты молчишь.

— День добрый! Присаживайтесь, — мужчина лет за пятьдесят, абсолютно седой, но с гладкой кожей лица. Очки в золотой оправе придавали солидности. В треугольнике белого накрахмаленного халата виднелся полосатый галстук. Руки светлые, пальцы длинные, наверняка ещё слишком чувствительные до ласк. Он полистал твою карточку, закрыл, отложил, взяв новую сорокавосьмилистовую тетрадь, записал на титульном листе все твои данные — и наконец обратился к вам:

— Кто из вас ко мне?

— Я, — вяло поднимаешь ладонь в знак подтверждения.

— А вы родственница? — обращается к Наташе.

— Да.

— В таком случае я попрошу вас подождать в коридоре. Вы же не против?

— А… ну да, конечно, — неловко вскочив со стула, как ошпаренная, уронила сумочку. Оттуда вывалились телефон, ключи от машины, — извините, — шарит по полу, собирая пожитки, после чего скрывается, аккуратно закрыв за собой дверь.

— Ваша сестра? — кивнул на дверь.

— Да.

— Переживает за вас?

— Возможно, — нехотя отвечаешь, делая вид, что разговор о родственниках тебе неприятен. Доктор чувствует твоё настроение, продолжает:

— Она старше или младше вас?

— Старше…

— На сколько? — настойчиво.

— Пять лет.

— Так, если вам тридцать четыре, то ей тридцать девять лет. Хорошо выглядит ваша сестра.

Тебя этот разговор начинает раздражать.

— Доктор, я не понимаю, при чём здесь она? Может, обо мне поговорим?!

— Поговорим. Поговорим и о вас. Ваша сестра замужем?

— Боже ты мой! Хотите, я её позову, а сама выйду?

— Нет, зачем же, оставайтесь. Вас раздражает ваша сестра?

— Нет, меня не раздражает моя сестра, меня раздражаете вы! — и пристальным взглядом, выдерживая паузу, глядишь ему прямо в глаза.

— Эмоции — это хорошо. А то понацарапали тут нелестной характеристики на вас.

Ты понимаешь: это развод. Он пытается вытащить всю желчь, весь яд, понять тебя. Лёгкая улыбка коснулась губ.

— Ну вот, улыбаетесь, — пишет в тетрадь, — теперь поговорим… что вас беспокоит, Анастасия Александровна?

Молчишь. Смотришь на пальцы, разглядываешь ногти.

— Ничего…

— Такого не бывает. Чтобы молодую, умную женщину ни-че-го не беспокоило. У вас бизнес, какой?

— Пакетный…

— Есть мужчина?

— Нет — мотаешь головой в знак отрицания.

— Дети?

— Сын, — киваешь головой, — учится в Лондоне.

— Друзья?

— У меня нет друзей, — появляется ухмылка на губах.

— Родственники, с кем вы общаетесь?

— Ни с кем…

— Животные. Вы любите животных?

— Кошек, но страдаю аллергией.

— Любимое блюдо?

— Я непривередлива в еде.

— Напитки?

— Всё равно.

— У вас есть хобби?

— Нет.

— Передачи, книги?

— Книги, я люблю читать, но сейчас не читаю.

— Самая любимая книга?

— «Бесы», Достоевский.

— Хороший выбор, любите думать?

— Да. Наверное, да.

— Любимое время года?

— Всё равно, в каждом своя прелесть.

— Это верно. Что спровоцировало развод?

— Скука… мне стало с ним скучно.

— В какие именно моменты вам становилось с мужем скучно?

— Всегда.

— В какой именно момент вы почувствовали, что вам с ним скучно?

— Я не знаю, просто почувствовала…

— Может, при однообразном половом акте, или при однообразной семейной жизни? Когда вы полностью погружены в быт и нет времени на себя? Финансовые трудности? Какой у вас был секс?

— А, нормальный…

— Нормальный, то есть спокойный, однотипный?

— Да, только я не понимаю, при чём тут мой бывший муж?

— В свое время Крафт-Эбинг утверждал, что каждое самоубийство должно быть приписано сумасшествию, пока не будет точно доказано противное. Многие душевно здоровые и одаренные до гениальности люди были близки к самоубийству или долго и упорно лелеяли мысль о нем, как, например, Байрон, Гете, Бетховен, Жорж Санд, Лев Толстой и другие. Всё взаимосвязано. Душевные расстройства не начинаются в одночасье, они пишутся в памяти строчка за строчкой, складываясь в страницы, на протяжение всей жизни мы пишем свою историю. Память по своим свойствам уникальна. Можно забыть имя собеседника, но всю жизнь помнить запах его парфюма, забыть местность, но помнить помещение, забыть обидчика, но помнить обиду. Вот вы, к примеру, успешны, богаты, красивы, всё есть, но чего-то не хватает, и это звено не даёт вам покоя, оно привело вас ко мне, а я, в свою очередь, постараюсь выяснить, чем вам помочь.

Он поднялся с места, подошёл к тебе, сел напротив. Посмотрел в твои глаза.

— В ваших глазах нет сожалений… Я пока не понял вас, но уж очень хочу разгадать вашу тайну, — улыбается, подымается, идёт к окну. Руки держит за спиной, смотрит на кружащиеся снежинки и думает. Потом произносит:

— Я не знаю вашу историю, но вот что интересно: вы сами хотели бы верить в то, что кто-то может отнестись крайне серьёзно к тому, что вы скажете. Отнестись серьёзно к вашему жизненному пути. Постараться понять смысл всего происходящего. Я прав?

— Вы так быстро меня раскусили, или разгадали, или прочитали страницы моей заблудшей души, что я прям диву даюсь, вы провидец, доктор? — положив ногу на ногу, достаёшь сигарету, пододвигаешь стоящую пепельницу, закуриваешь.

— Вообще-то у нас не курят! Но раз уж вы начали, не стану вам запрещать, в первый и последний раз! Нет, я не провидец, просто большой опыт. Анастасия Александровна, ничего не получится, если вы сами не захотите себе помочь. Вы должны расслабиться, перестать капризничать. Я вам не враг, я всего лишь доктор. Обратите внимание, за ширмой стоит очень удобный диванчик. Кому как нравится, кто предпочитает без ширмы, а кому-то она необходима, чтобы обнажить душу. Так вот, я предлагаю вам поговорить, но немного в другом формате, не как пациент с врачом, а как пастырь с прихожанином.

— То есть — исповедь. Вы странный доктор… — смотришь на него, но всё же соглашаешься спрятаться за ширму, устроившись на диване. Диван оказался в меру мягкий, но удобный.

— И что теперь?

На потолке в углах прижились гипсовые ангелы, со стены напротив бледно-сиреневого цвета смотрел на тебя лик архангела Гавриила («Ангел Златые власы», XII в.)

— Расскажите что-нибудь?

— Я не знаю, что рассказывать, — лёжа жмёшь плечами.

— Вы любили?

— В каком смысле? — мурашки щекочут тело.

— Перефразирую вопрос. Входил ли в вашу жизнь мужчина, оставивший след?

Тишина. Ты молчишь. Знаешь ответ, он вертится на языке, просится на волю, надо высказаться. Это чувство горения, жжения внутри, оно притупляется, но от малейшей искры воспоминаний вспыхивает с новой силой, раздувая пламя невыносимой боли перед собственной слабостью чувств.

— У меня был такой человек.

— И где он сейчас?

— Умер.

— Расскажите о нём?

— Я тогда только развелась, и тут появился он. Он был красивый, умный, добрый. Я не сразу поняла, что влюбилась. Мы встречались достаточно до того, как он умер. Вот и всё.

— Вы скучаете по нему?

— Безумно.

— Вы успели сказать ему о вашем чувстве?

— Нет, не успела.

— У вас после него были мужчины?

— Нет!

— Сколько вы одна?

— Семь месяцев.

— Вы думали о том, чтобы пойти за ним?

— Нет.

— Вы ходите к нему?

— Нет.

— У вас есть совместные фотографии?

— Нет.

— Совместные личные вещи?

— Нет.

— Он вам снится?

— Иногда.

— Он вас зовёт?

— Нет.

— Вы идёте за ним?

— Да, я иду за ним.

— Хотите его вернуть?

— Не знаю…

— Что именно вы любили в нём больше всего?

— Его запах… Такой коктейль: кожа, парфюм и сигареты. Я не могла им надышаться, это химия какая-то, дурман…

— Вы храните его вещи?

— Нет.

— У вас есть его вещи?

— Брелок.

— Опишите его.

— Эйфелева башня. Он привёз её мне из Парижа. Мы потом долго планировали наше путешествие по Европе.

— Ваши сексуальные отношения вас устраивали?

— Очень даже устраивали.

— С вашим мужем вы испытывали те же ощущения, что и с вашим мужчиной?

— Нет, ощущения были разные.

— Насколько разные?

— Это не объяснить.

— Вы изменяли своему мужу?

— Нет!

— Вы хотели когда-нибудь изменить своему мужу?

— Да, хотела, но не могла.

— Чего вы боялись?

— Осуждения, презрения…

— Что ещё? Я чувствую, вы не договорили.

— Я боялась быть похожей на мою мать, — шепчешь ты.

— Расскажите о своей матери?

— Да я её особо не знаю. Она бросила меня в трёхлетнем возрасте. Я жила с папой, а мою сестру воспитывала бабушка. Мать строила свою личную жизнь, гуляла направо и налево, а мой папа сгорал от стыда, когда ему на каждом углу рассказывали про пьяные загулы его жёнушки. Смотрели на него и ждали реакции. Хихикали за спиной, тыкая пальцем, что он рогоносец. А папа сожмёт мою маленькую ручку, стиснет зубы и пройдёт мимо. Я не знаю, как он не сошёл с ума от обиды, как не убил её, не зарубил топором. Он всё носил это в себе. Смотрел на неё, на нас, маленьких, и продолжал жить дальше, растил, кормил, воспитывал нас, как мог. Пока однажды его измученное сердце не остановилось… Он умер, мне было одиннадцать лет, и я помню этот день, и вижу, и не могу забыть, не хочу забыть, и эта моя тоска по нему живёт со мной. И если бы пришлось выбирать, кого воскресить, я бы выбрала только его.

— Выходит, что вы потеряли двух любимых вами мужчин?

— Нет, одного.

— Но как же… а любимый?

— Я любила только своего папу, а остальные не так важны.

— Почему-то мне показалась, что вы любили того мужчину, с которым были счастливы?

— Вам всего лишь показалась, доктор. Я только сейчас понимаю, что на самом деле я хотела его любить, и возможно даже любила, и может быть, мне бы хотелось, чтобы он был со мной сейчас, а не с той малолетней сучкой. И я ненавижу себя за это! Не-на-вижу! Ненавижу его! Я бы убила его, а потом оплакивала бы его труп и носила цветы на могилу, но любила бы его, а сейчас, это невыносимо… Легче похоронить, чем наблюдать за живым. Я смотрю в зеркало, и что?! Как вы думаете, кого я там вижу?

— Вы видите себя?

— Нет, я вижу стареющую одинокую бабу с крашеными волосами и потухшими глазами, которая живёт и не понимает, зачем она прожила столько лет, на что она потратила свою жизнь, кому она нужна? Я вижу время, когда, ложась в постель, буду молить господа бога не проснуться… просить его забрать меня, освободить место на планете для новорожденного, более счастливого существа. И мне не страшно засыпать, — вздыхаешь ты. — Я знаю, что самоубийство — это грех, и как бы вы ни чиркали в своём блокноте о моей неадекватности, пристрастиях, обидах, как бы ни раскручивали меня на откровенность, вы не поймёте меня. Все ваши научные степени — всего лишь бумажки, душа не поддаётся изучению. Да и, думаю, наш с вами разговор затянулся. Я не хочу больше…

— Так и не нужно, — отодвигает ширму, заходит, подаёт тебе руку, помогая подняться, — ну вот и славненько. Как вы себя чувствуете?

— Нормально, — спокойным тоном.

— Что ж, не хочется вас так просто отпускать. Вы человек уникальный. Назначу-ка я вам следующую встречу на пятницу, то есть через два дня. В какое время вам удобно?

— У меня что, реально проблемы?

— Не сказать чтобы прям серьёзные, но есть чуточку.

— Доктор, выйдите на улицу, там за забором каждый второй ваш пациент, — машешь рукой в окно, — мне некогда, я работаю!

— Анастасия Александровна, заставить я вас не могу, но предупредить обязан. Вы же умная женщина, и понимаете, что вот это, — показывает на принесённую карточку со странными диагнозами, — мы должны либо подтвердить, либо опровергнуть!

— Я поняла, — киваешь головой, — в пятницу, давайте так же.

— Вот и чудненько. Буду ждать вас. А сейчас пригласите вашу сестрицу, пожалуйста, а сами чайку попейте, у Машеньки на ресепшене много сортов, она вам любой чай заварит, — улыбаясь, провожает тебя к дверям.

Ты покидаешь кабинет. Смятение, страх, растерянность, тошнотворная слабость подкатывает к глотке, ноги становятся ватными, плетёшься по коридору к залу, и чувствуешь, что земля уходит из-под ног. Тебя мотыляет из стороны в сторону, доползаешь до угла. Наташа, заметив тебя бледную, бросается навстречу, но только успевает подхватить обмякшее тело на руки: ты теряешь сознание.

Открываешь глаза. Над тобой столпились несколько человек, среди них доктор, он тычет тампон с нашатырём тебе в нос.

— Ну вот и пришла в себя наша Настенька. Машенька, чайку заварите, да покрепче, да послаще, — доктор подает тебе руку, — как вы?

— Что-то голова болит, — мутное изображение никак не хочет приобретать чёткого очертания. Тянешь руку, встаёшь, сильная слабость бьёт под колени. Наташа берёт тебя под мышку, ведёт к дивану. В полулежачем состоянии наблюдаешь за происходящим. Маша приносит королевскую фарфоровую чашечку, над ней дымится ароматный чай.

— Выпейте. Вам станет легче, — протягивает тебе.

— А с вами мне бы перекинуться парочкой словечек, — приобняв Наташу, доктор уводит её в кабинет. Ты провожаешь их взглядом.

Чай — действительно очень вкусный, насыщенный, густой, с нотками бергамота — горячим живительным бальзамом растёкся по жилам. За большими окнами уличные фонари покрыли территорию шариками жёлтого света. Уже темно, думаешь ты, сколько сейчас? Над головой Маши висели антикварные часы, показывало полшестого вечера. Получается, вы здесь уже три часа. Боже, как долго.

Допив чай, пытаешься подняться, чтобы вернуть чашечку. Сил нет, стонешь, Маша не обращает внимания, разговаривая по телефону, что-то записывает, и тут в твоё поле зрения попадает девушка, сидящая на том самом месте у окна, что освободила ты, отправляясь на приём к доктору. Очень молодая, хрупкая, почти прозрачная, как статуя, умершим взглядом смотрит в одну точку. Вязаный свитер закрывает горло, в рукавах спрятались пальцы, а на голове серая шапочка с улыбкой медведя. Она сидела в профиль, не реагируя на происходящее. Ты хотела что-то спросить, но любой из вопросов казался таким дурацким, пустым, неинтересным. Расставшись с идеей общения, погрузилась в свои собственные размышления и невообразимые догадки, откуда, как и по каким причинам тут очутилось столь загадочное существо.

Конец ознакомительного фрагмента.