Наследник для Шаха

Анна Гур, 2022

– Куда спешишь, красивая? Огромный мужчина преграждает мне путь, а я буквально теряю дар речи. Черные восточные глаза скользят по моему лицу и шее вниз, останавливаются на листке, который продолжаю сжимать в охладевших пальцах, прижатых к груди. – Направление на аборт?! Голос Шаха становится глухим, рычащим. На дне черных глаз вспыхивают искры. – Аборта не будет! Делаю шаг назад, но крепкие пальцы смыкаются на моем запястье. – Это не ваше дело! Вы не имеете права мне приказывать! – рявкаю зло, со всем пылом и обидой. – Еще как имею! Все права на твое тело теперь у меня. Учитывая, что ребенок, которого носишь – мой!

Глава 10

Золотой прямоугольник — мой пропуск из его хором…

Разглядываю витиеватый вензель “Элит” и обращаю свой взгляд к двери. Вот она моя свобода… Отбрасываю мужские брюки в сторону и ищу свою одежду. Боюсь сделать лишний шаг, пока глазами ощупываю пространство на предмет моего потерянного нижнего белья.

Взгляд мечется по полу, но спустя минуту безрезультатных гляделок, я понимаю, что трусики не найти, как в прочем и бюстгальтер. Прикусываю губы, прикрываю на мгновение веки и набравшись храбрости иду к форме, которая валяется бесформенным серым кулем в углу.

Поднимаю измятое платье и взгляд царапает имя: Лида…

Почему-то улыбка появляется на губах. Грустная с примесью горечи. Мой первый мужчина даже не знает как меня зовут.

Хотя сомневаюсь, что “Лиду” он тоже вспомнит.

Навряд ли.

Всего лишь обслуга. Будь то уборщица, или нечто иное — не важно. Шах получил в номер именно то, что заказывал. Не хочу вникать что именно пошло не так в моем случае. Целенаправленно ли направила меня Зуева на убой, или я просто попала из-за того, что проспала и не успела убраться из лоунджа до прихода его хозяина…

Это уже не имеет никакого значения. Шахов получил желаемое. Развлекся с девкой. Сколько таких у него было до, а сколько еще будет после меня…

Странно, но эта мысль шпарит похлеще кипятка, который брызнули на раскаленные угли. В глазах опять закипают слезы, но я оставляю себе возможность поплакать на потом.

Главное — это выбраться отсюда и больше никогда не возвращаться!

Напяливаю одежду, немного мешкаю, когда взгляд опускается.

— Черт возьми!

Пуговки на груди вырваны с корнем. Шах не сдерживался. Не в его характере. Варвар.

Кое как приглаживаю измятую материю на груди и одеваю на босу ноги мягкие туфли. Платье на голое тело я еще никогда не одевала. Но в данном случае мне не из чего выбирать. Приглаживаю дрожащими пальчиками материю на груди, но это не помогает. Вид у меня, как у девушки, с которой всю ночь кувыркались.

Сжимаю в руках ключ и опять смотрю в сторону Шаха. Почему у меня сердце в груди бьется с перебоями? Было все классно, как бы сказала одна из моих подружек, но во мне свербит что-то еще.

Я во все глаза смотрю на широкоплечего мужчина с бархатистой немного смугловатой кожей, рассматриваю литую фигуру, в каждой мышце которой мощь дикого агрессивного зверя.

Я словно пытаюсь запомнить каждую его черточку, каждую линию, унести с собой этот образ, чтобы вычеркнуть из своей уже навсегда.

Мужчина из восточной сказки, Шах-Падишах…

И опять в груди просыпается безумное желание подойти к хищнику, который разлегся на огромной измятой кровати, упасть рядом и зарыться в смоляные густые волосы.

Агрессивная опасная красота. Аслан даже во сне не выглядит уязвимо. Кажется, что в любую секунду его ресницы дрогнут и он устремит на меня абсолютно трезвый острый взгляд.

Вот здесь включается уже чувство самосохранения. Ничего хорошего эта встреча мне не принесет.

Интуиция буквально кричит, что я должна спасаться бегством! Времени критично мало.

Резко разворачиваюсь, заставляю себя не бежать. Я крадусь из номера, чувствую себя вором, на дрожащих ногах подхожу и прикладываю ключ-карту.

Щелчок замка слышится слишком громко в полной тишине и заставляет меня притаится, задержав дыхание…

Секунда, другая. Прикрываю веки и боюсь, что тяжелая рука Шаха сожмет мое плечо до боли и развернет рывком, чтобы впечатать в золото его взгляда.

Но мгновения страха уплывают, и я выдыхаю, распахиваю веки и тихонечко давлю на ручку. Дверь поддается. Открывается!

Вот она моя свобода!

Я отбрасываю карту, она Шаху еще пригодится, чтобы покинуть свои владения. И прежде чем окончательно закрыть страницу, я вновь смотрю на мужчину.

— Прощай…

Неслышным шепотом с губ и я выбегаю наружу, лечу прочь от двери, за которой остается мой первый мужчина. Бегу так быстро словно за мной мчатся все псы ада, спущенные с поводков. Даже не задумываюсь, что у дверей лоунджа Шаха могла дежурить охрана…

Охрана!

Эта мысль бьет наотмашь. И я запинаюсь в собственных ногах, торможу так, что чуть не падаю и не проскальзываю носом по мрамору пола.

Нельзя себя вести столь опрометчиво. Застываю на месте и пальцы сжимаются в кулаки, пока я дышу через нос, успокаиваясь.

— Я должна вести себя, как обычно.

Проговариваю, чтобы услышать саму себя. У меня кровь к щекам приливает и адреналин зашкаливает. Слышу собственный пульс в ушах. Он барабанит так, что я перестаю слышать. Только пульсация крови и биение собственного сердца.

Дышу через нос и обращаю свой взгляд в потолок. Там в самом углу замечаю глазок камеры.

— Черт — черт — черт!

Меня словно ледяной водой окатывает. А ведь я не знаю, были ли камеры в лоундже Шахова. Занятное видео там будет. Щеки обдает жаром, а затем возникает здравая мысль, что вряд ли такой мужчина, как Аслан, позволил бы наблюдать охранникам или персоналу «Элита» за тем, как он развлекается.

Мало ли. Может, это компромат на бизнесмена.

Выдыхаю. Убеждаю себя, что мое грехопадение не было отснято на камеру, а затем вспоминаю, как копалась в его штанах, как в мои руки попали деньги…

Что-то отвратительно-предостерегающее срабатывает в мозгу. Как это все смотрелось бы со стороны и не показалось бы, что я просто краду у Шахова что-то?!

Щеки обдает жаром, а на спине выступают едкие ледяные капли пота. Чувствую себя мышонком, который полез за сыром и оказался в капкане. Неприятная ситуация.

Но что было, то было…

Не изменить…

Не хочу думать о плохом, не хочу даже мысли допустить, что могу чем-то, кроме своего бегства, не угодить Аслану.

Только вот скользкий червячок сомнения уже поселился в душе и на мгновение возникает даже мысль вернуться обратно, не убегать, объяснить, что все произошедшее — это нелепая случайность.

А если не случайность?! А вдруг кому-то понадобилось тебя подставить?

Сразу же задает вопрос внутренний голос, и я выдыхаю:

— Не может этого быть.

Внутри барабанит интуиция и кричит: вернись к нему. Просто вернись к нему… Возможно, тебе удастся все объяснить. Возможно, Шахов тебя не убьет, узнав, что ночь ему скрасила не избранная девушка, а случайно подвернувшаяся под руку уборщица.

Но мимолетная слабость проходит.

Я не вернусь к тому мужчине. Как объяснить все то, что произошло? Как не нарваться на агрессию и жестокость? Это ночью Шах великолепный любовник, а поутру, что-то мне подсказывает, что я встречу жестокого и опасного мужчину, который не умеет прощать и о жалости даже и не слышал…

Отвожу взгляд от камеры и выпрямляю плечи.

Шаг сделан. Обратной дороги нет.

Я заставляю себя двигаться, идти вдоль коридора. И пусть какая-то безумная часть меня хочет вернуться к кавказцу, чтобы опять утонуть в его страсти, но другая отвечает, что лучи солнца развеют марево и я попаду под каток злости.

Я иду беззвучно и тихо. Везет, что никаких бугаев поблизости не наблюдается. Если бы кто из них засек мой забег, мое оцепенение под камерой, или вообще отследил, откуда вышла сотрудница клининга — я получила бы ворох вопросов, которые мне, безусловно, бы были заданы, а дальше — ничего хорошего.

Или, что вернее. Меня бы скрутили не спрашивая, что случилось, а разбирались бы уже потом и что-то от кадра, как меня приводят к Шахову со скрученными за спиной руками, словно преступницу, мне становится дурно.

— Успокойся, Поля, просто дыши.

Вспомнив о таком факторе как охрана, я заставляю себя оглядеться. Натыкаюсь на свое отражение в оконном стекле и торможу. Волосы!

У меня волосы распущены, что строго запрещено для персонала. По правилам «Элита» они должны быть убраны, чтобы не дай бог какой-то волосок не упал куда-нибудь и не расстроил клиента.

Заколок нет, резинок тоже. Поэтому я пользуюсь тем, что локоны длинные, и просто сворачиваю их на затылке и делаю жгут, завязываю их. Не знаю, как потом буду распутывать и смогу ли вообще обойтись без ножниц, но просто завязываю собственные волосы узлом.

Невелика жертва по сравнению с собственной шкуркой, которую пренепременно Шах спустит, попадись я ему под руку.

Опять осматриваю помещение.

Бинго!

Цепляю со столика, который стоит в холле, парочку сложенных в столбик полотенец. Как нельзя кстати кто-то из ВИП-гостей решил их заменить. Не знаю, кто их забыл, но сейчас это мне на руку.

Быстро прижимаю вовремя подвернувшиеся тряпки к груди, прикрываю недочет формы в виде сорванных пуговиц и глубокого декольте.

Светить голой грудью особо не хочется. Опасно.

Приклеиваю к лицу пришибленную отстраненную улыбку и надеюсь, что выражение у меня спокойное. Уже более мягким шагом поворачиваю, иду к лифту и именно там за углом натыкаюсь на верзилу кавказской наружности…

Мужчина, наверное, в объемах среднегабаритного шкафа и по форме такой же. Квадратный. Огромный. С ручищами-лопатами.

Мне необходима секунда, чтобы заставить себя разлепить губы.

— Доброе утро, — улыбаюсь дежурно и жму на вызов, пока мне в висок упирается цепкий взгляд-сканер, который я буквально ощущаю кожей.

Рядом появляются еще два амбала. Один страшнее другого. И я не про внешность. Просто энергетика у мужчин такая, что можно табличку писать — “Не подходи, убьет и глазом не моргнет”. Они также бросают взгляды в мою сторону. Часовые, что ли?!

Стараюсь не думать об этом всем и терпеливо жду лифт.

Секунды сменяют друг друга, а я ощущаю, как у меня кожа покрывается потом. Липким. Сковывающим. Между бедер все тянет. Я не принимала душ и сейчас от меня может разить сексом за километр, или у страха глаза велики, но именно сейчас я слишком ярко ощущаю, что под платьем обнажена и уязвима. Трусики и те остались у Шаха.

Каким-то чутьем чувствую, что проницательный охранник присматривается ко мне, но так как никаких указаний относительно женщин он не получал — не трогает…

Везет, что один из новоприбывших охранников, наконец, нарушает тишину и что-то рассказывает. Язык чужой, поэтому мне остается только догадываться, о чем он говорит. И не предлагает ли прибить меня прямо здесь и сейчас.

Мужчины резко смеются. И я опять прислушиваюсь. Все тот же незнакомый язык, на котором общался Шахов. Я уже начинаю его различать. Не слова, конечно, а просто понимаю, что эти ходячие киборги кавказской наружности говорят на том языке, что и Аслан.

Мягкий звук прибывшего лифта звучит спасительным колоколом. Я заставляю себя медленно войти внутрь и развернуться лицом к дверям, рука тянется, чтобы нажать на нужную кнопку, но…

— Эй… — короткий окрик верзилы заставляет оцепенеть. Упираю взгляд в подозрительного кавказца и поднимаю бровки домиком.

Надеюсь, что мой взгляд выглядит достаточно вопросительным.

— О, как раз вовремя.

В следующую секунду в меня летит полотенце, которое я машинально хватаю на ходу.

— Ты ведь белье несешь, вот это тоже прихвати, крошка. Не трудно ведь?!

Задает вопрос и темные колючие глаза лишь на мгновение меняют выражение на снисходительное.

Опять улыбаюсь и проговариваю:

— Конечно, никаких сложностей, парни, — бряцаю по кнопке и наблюдаю, как створки отрезают меня от наблюдательной охраны Шаха.

Думаю, ни один из них даже в страшном сне не мог бы представить, что их босс провел время в обществе уборщицы. Ни в жизни не поверили бы эти бравые ребятки, что я могла выйти из лоунджа Аслана, отработав с ним ночь во всех позах.

Судя по всему, все входы на этаж у охраны на контроле. А кто я и где убирается, им явно по барабану. Узкая форма не оставила места для воображения и оружие мне прятать было негде.

Поэтому повезло. Впервые. Жаль, нет на мне ничего своего, а то бы обозвала эту вещь “приносящей счастье” и не снимала бы.

Лифт открывается, и я чуть ли не вылетаю из него. Несусь в сторону рабочих помещений, залетаю в раздевалку и буквально врезаюсь в свой шкафчик. С размаха прикладываюсь плечом, вскрикиваю.

Выгребаю свои вещи, скидываю чужое платье и одеваюсь. Джинсы неприятно липнут к бедрам, все тело печет от пота, а щеки опаляет краской, когда я смотрю на следы на внутренней стороне бедра.

Разводы более чем очевидно говорят о том, что я больше не невинна. Более того, меня всю заклеймили чужим запахом, оставили отметины, лишний раз демонстрирующие необузданность мужчины, который взял у меня то единственное, что я хранила.

— Что же мне с этим всем делать…

Опять вопрос в пустоту, на который ответа нет, о проблемах после ночи с Шахом я предпочитаю подумать потом, когда буду в относительной безопасности.

Наконец, заканчиваю со своей одеждой и выбрасываю испорченное платье на пол. Беру свой рюкзак, надеваю легкую курточку и выхожу. Я решаю покинуть «Элит» не прощаясь.

Идти к Зуевой и требовать моральную компенсацию или причитающиеся мне деньги — самоубийство. Тут либо менеджер меня специально подставила, подослав к Шахову, потому что другая девочка угодила в больницу, либо я из-за своего опоздания не успела вовремя исчезнуть из владений Шаха и другая — настоящая сотрудница, просто осталась ни с чем, ведь номер его был закрыт. Видимо, хитрая система ключ-карты, которая могла и не сработать, если Шахов хотел уединиться для развлечений.

Мало ли.

В любом случае об этих проблемах я подумаю, когда буду в безопасности. Выбегаю из стафф-рума и стараюсь не бежать, когда прохожу постового охранника у черного входа, неожиданно меня оглушает:

— Полина!

Оборачиваюсь, встречаясь взглядом с Игорем. Немолодым мужчиной, который, тем не менее, сверлит меня профессиональным взглядом охранника.

— Ты распишись хоть.

Опускает взгляд на бумажку и ручку, которую персонал обязан заполнять перед тем, как покинуть «Элит».

Очередное правило.

— Ой…

Говорю, нацепив на лицо измученную улыбку, губы от напряжения просто не слушаются уже.

— Перерабатываешь ты, Журавлева, молодая девка, а вкалываешь, как мужик, нашла бы себе кого, чтобы не так упахиваться. Вместе все же проще в жизни, чем порознь…

Вещает охранник, пока я быстро ставлю роспись и, ответив что-то невнятное, поворачиваюсь и спешу на выход.

Добротная железная дверь поддается с легкостью и закрывается за спиной, отсекая меня от сумасшествия, которое произошло в моей жизни. На миг застываю у выхода, прикрываю веки и подставляю лицо под холодный порывистый ветер, прихожу в себя.

Вот и все, Поля, тебе удалось…

Удалось убежать…

Только сердце в груди не отбивает радостный ритм. Наоборот. Какая-то непреодолимая сила тянет обратно. Хочется развернуться и лететь к Шаху, упасть на кровать рядом с мужчиной и опять потерять голову от его безжалостного ритма, от напора, от чувственного удовольствия, которое он умеет дарить…

«Наивная идиотка, — отвечает голос разума, — он разорвет тебя на маленькие части, как только узнает, кто был рядом…»

Карета превратилась в тыкву, а восточная сказка кончилась, не начавшись. Смирись!

Выдыхаю тяжко, открываю глаза и взгляд цепляется за внедорожники, которые словно окружили периметр «Элита». Почему-то я не сомневаюсь, чья это охрана.

Очередной кавказец бросает на меня взгляд вскользь. Незаинтересованный, но, тем не менее, оценивающий.

Я отворачиваюсь и поднимаю ворот куртки. Пусть думает, что мне холодно и так я защищаюсь от порывов ветра, а не скрываю свое лицо…

Пока шагаю по просыпающимся улочкам, думаю о многом, но ясно становится одно. В «Элите» я больше не работаю.

Не знаю, почему задумываюсь о том, смогут ли меня найти по паспорту, но прописка у меня не столичная, так что не найдут, не поедут же в мой Мухосранск на поиски той, кто посягнула на тело Шаха, хотя вряд ли мужчина наутро вспомнит очередную девку, с которой провел ночь.

Развлекся и хватит.

Правда, пару человек знают адрес моей съёмной конуры…

Отмахиваюсь. Бред полный. Я не нужна Шахову, чтобы еще и искать…

Пока бреду по улице, думаю, что останься я в номере, пришлось бы получать деньги за отработанное. Мерзко и обидно. Подобного унижения я бы уже не выдержала. Не нужно этого.

Сейчас у меня остается маленькая сумасшедшая сказка с открытым финалом. Все-таки лишиться девственности в объятиях этого мужчины в лучшем лоундже «Элита» куда приятнее, чем все то, что ждет меня впереди.

Быстро иду к остановке. В кармане куртки позвякивает мелочь. Пока жду желтенький рейсовый автобус, ветер обдувает со всех сторон, и я очень радуюсь, когда вижу, что подъезжает нужный номер. Быстро поднимаюсь по лестнице, выковыриваю из карманов последние гроши, оплачиваю проезд и сажусь у окна.

Прикидываю, сколько денег осталось на карточке. Есть совсем крохотная сумма, припасенная на черный день. Только все мои дни один чернее другого. Интересно, когда выскребу последнее? Прикидываю, откуда могу еще достать денег для операции.

Глухо. Разве что иди и банк грабь. Или себя продавай. Хотя этот пункт, кажется, уже пройден этой ночью. Меня приняли не пойми за кого и обещали щедро заплатить.

Эти средства сейчас бы сильно пригодились, но мне легче отрубить себе руку, чем взять у Шаха оплату своего труда, так сказать.

Глаза печет, как, впрочем, и тело. Кожу неприятно тянет, но то, что чувствую физически, ничто по сравнению с той обреченностью, которую испытываю.

Я не получила аванса. Денег, чтобы послать отцу, нет. Хорошо, что за квартиру заплачено и на ближайшие две недели мне не нужно думать, где найти лишнюю копейку, чтобы заплатить за каморку, которую снимаю.

Подбадриваю себя из последних сил, чтобы попросту не разрыдаться в заполняющемся пассажирами автобусе.

— Девушка, у вас все хорошо?

Не сразу понимаю, что старичок, сидящий напротив, адресует свой вопрос мне. Встречаюсь с внимательными блеклыми глазами.

Выдавливаю улыбку и просто киваю. Сил на ответ нет. А рассказывать незнакомцу свою историю я не собираюсь. Стыдно.

Да и не поверит мне никто.

Наконец, автобус останавливается, и я прохожу еще добрых пару остановок, чтобы добраться до нужного дома.

Прямого рейса из центра в эту часть города нет, а на то, чтобы поменять транспорт, у меня попросту нет мелочи.

Старая обшарпанная хрущевка привычно встречает запахом гнили и смрадом испражнений, я подхожу к красной двери еще совковых времен с облупленной краской, отпираю замок.

Захожу в квартиру, расположенную на первом этаже, прикрываю за собой дверь и…

Меня накрывает. Истерика подкатывает и душит рыданиями, я глотаю слезы, дышу через раз, но звонок мобильника прерывает поток самобичевания.

Смотрю на номер и сердце сковывает болью. Делаю пару глотков воздуха, слизываю соль с губ и стараюсь ответить как можно спокойнее.

— Алло, мам…

— Полечка! Почему голос такой хриплый? Доча, что случилось?! Заболела?!

— Все хорошо, просто насморк.

— Температура есть? — обеспокоено спрашивает.

— Да нет, просто сопли и голос чутка подсел, а так уже все прошло. Ну, почти. Как папа, как вы там? Что говорят врачи? Мне обещали аванс, — вру. Не будет никакого аванса, но рассказать матери о том, что случилось, не смогу никогда.

— Я как раз поэтому и звоню! Полечка! Не нужно никаких подработок, ты и так вкалываешь, доченька моя. Чудо произошло. Просто чудо.

Резко выпрямляюсь и обращаюсь вся в слух. Не бывает в этом мире чудес и случайностей. А если и бывают, то платить за них приходится собственной шкуркой.

— Что случилось, ма?

— Помнишь Платона Ермоленко, он с отцом твоим работал?

— Смутно, — отвечаю слегка поморщившись.

Припоминаю какого-то лысоватого мужичка, вечно прикрывающего плешь кепочкой.

— В общем, у него в машине стоит видеорегистратор. Оказывается, в тот день он его не выключил. Забыл, а машина стояла на парковке, аккурат перед тем местом, где с папой несчастье произошло. Он в тот день приехал, документы в офис заносил и близко припарковался. Не суть. Главное то, что он отцу передал видео, а там все видно! Все нарушения! Я с этой записью к главному пошла, инженеру их, сказала, что в полицию отдам запись, испугались они, Полечка. Сразу всю страховку оформили так, что папу сегодня же оперируют. Прямо сейчас. Понимаешь, Поль?!

— Честно говоря, не совсем, — отвечаю заторможенно, голова раскалывается, — с чего такая доброта, а вдруг они чего плохое сделают, специально навредят?! Мало ли. Может, от свидетеля так избавиться хотят?!

— Боже, Полечка! Откуда такая недоверчивость?! Эта столица с такими законами жестокими, значит. Ты же у меня светлый добрый человек. Почему думаешь о таком?! Тяжко тебе приходится там, да?

Если бы ты знала, мам…

— Я просто беспокоюсь. То они в сухой отказ шли, а сейчас вот кардинально изменили свое мнение, а вдруг…

— Ничего не сделают, дочка, более того — всю компенсацию выплатят! Не только лечение, но и то, что полагается отцу по закону. Сумма немаленькая, мы теперь нормально жить будем. Им выгоднее от нас отвязаться, нежели огласить нарушения. Там у них проблемы. Конкуренты есть, в этой войне им не нужно, чтобы их недочеты всплывали, поэтому легче человеку лечение оплатить, нежели миллионы терять…

— Антонина Сановна… — слышу посторонний голос.

— Ну как там, доктор?

— Операция прошла успешно.

— Поля, мне пора, это врач. Все дочка, выдыхай. Хорошо все!

Мама отключается, а я смотрю на погасший дисплей. Радость имеет привкус настороженности, но все же я прикрываю глаза и опираюсь затылком о холодную дверь позади меня.

Папа выкарабкается. Это сейчас самое главное.

Встаю и разуваюсь, сдираю с кожи прилипшие джинсы и закидываю всю одежду в стиралку. Хочу стереть все следы Шахова с моего тела и жизни. Жаль, воспоминания так же не заглушить, а память не промыть.

На слабых ногах иду в душ, долго вожу губкой по воспаленной коже, замечаю следы от его щетины, и кожа идет мурашками только от одного короткого воспоминания того, как до одури приятно чувствовать мужские губы и острую ласку.

Выбираюсь из ванны, сил нет ни на что. Обматываюсь полотенцем и как есть падаю на старенький продавленный диван, который служит мне кроватью. Постель свою даже не застилаю. Меня вырубает молниеносно. Я уплываю в глубокий сон без сновидений. Давно я так не высыпалась, но просыпаюсь я от страшного стука и трезвона…

Кое-как соскребаю себя с дивана и босыми ногами шлепаю к входной двери. Заглядываю в глазок и обмираю. Не думала, что увижу Алевтину Михайловну так скоро.

— Отпирай! Журавлева! Открой! Что ты там делаешь?! Знаю же, что дома. Ключ в замке! Чем занимаешься в моей квартире, что хозяйку не впускаешь?!

Кричит на весь дом, а меня так и подмывает ответить. Нет меня! И морду лица вашу одутловатую я не хочу видеть еще как минимум две недели!

— Открой!

Рявкает так, словно знает, что смотрю на нее в глазок. Сердце опять наполняется предчувствием, но не открыть не могу. Попросту потому, что знаю — у хозяйки квартиры имеются ключи, а начинать разговор со ссоры не хочется.

Делаю оборот ключа в замке и распахиваю дверь. Женщина не ждет ни приветствия, ни приглашения.

— Чего здесь творишь? — проговаривает с порога и, отодвинув меня, проходит внутрь старой обшарпанной халупы, которой я, как могла, придала уют. Попыталась отмыть, но не слишком преуспела, правда. Обои кое-где просто держались на соплях, потолок в желтоватых пятнах показывал нечистоплотность верхних соседей.

— Так-так-так.

Алевтина Михайловна, не разуваясь, проходит вглубь своих владений с лицом королевы, снизошедшей до простых смертных, заходит в единственную комнату — гостиную — спальню, затем идет на кухню. Бесцеремонно принимается открывать шкафы, а я в полном шоке наблюдаю за тучной дородной женщиной в ярко-сиреневом платье и черном бархатном пальто. Вид затрапезный, нафталиновый, с ярким уклоном в сторону буржуазии. Не хватает только широкополой шляпы и гипюровых перчаток для полноты образа мадам.

— Вот говорили мне не связываться с лимитой. Не верила. Все доброта моя…

Не очень понимаю, что именно женщина бурчит под нос, долетает только ее явное недовольство.

Следующим осмотру подвергся туалет со сломанным бачком. Сломанным не мной, кстати.

Закончив свое расследование, женщина, наконец, оборачивается ко мне. Окидывает мой внешний вид неприязненным взглядом и мне становится не по себе. Я стою в одном полотенце перед полностью одетым человеком, что вызывает неприятные чувства, демонстрирует мою уязвимость. В то время как женщина с явным омерзением скользит по моей почти обнаженной фигурке взглядом. Оценивающим. Неприятным. Липким. С примесью зависти. Ярко подведенные сурьмой глаза останавливаются на моих длинных волосах, которые я обычно держу собранными.

И без того узкие губы женщины с ярко-морковной помадой поджимаются.