Медичийские звезды

Анита Польваре

Любовь и предательство, герои и злодеи, великие мира сего и маленькие люди. Раскрыть для себя природу этих фундаментальных понятий предстоит персонажам в процессе поиска утерянных бумаг «упрямого Галилея».

Начало

Морозным зимним вечером тринадцатого января в год столетия русской революции из главного здания Санкт-Петербургского Университета неспешно вышли двое, чинно ведя беседу. Первый — невысокий и неприметный с виду человек лет семидесяти — Игорь Сергеевич Вульфиус, доктор наук, профессор и бессменный директор одного из музеев при СПбГУ. Его широкое добродушное лицо нисколько не портила оттопыренная нижняя губа, хотя тяжелые складки у рта делали общее выражение скорбным и склонным к постоянным раздумьям. Взгляд небольших глаз сообщал о прямодушии натуры и привычке разговаривать уверенно и без обиняков. Высокий лоб, увенчанный седой шевелюрой, пересекала большая горизонтальная складочка, а к вискам разбегались лучиками морщинки. Черное узкое пальто с поднятым воротником дополняли широкий шерстяной шарф в крупную клетку и кепка сходной фактуры. В руках он держал черный кожаный портфель.

Сопровождал его Денис, кандидат наук, темноволосый, харизматичный, с живыми и умными серо-голубыми глазами. Он слушал крайне внимательно, лишь изредка темные ресницы чуть подрагивали, и возникала доброжелательная улыбка. В глаза бросалась тонкость профиля, нос с аккуратной, но заметной горбинкой и изящная линия лба. Небольшая ямочка на твердом подбородке добавляла обаяния, а четкое очертание губ и ясное выражение глаз говорили о всеобъемлющем интересе не только к теме разговора, но и к жизни как таковой во всех ее проявлениях. Темное элегантное пальто и шелковый шарф сообщали образу истинно петербургскую скромность.

Мужчины не спеша повернули к Меншиковскому дворцу. Беседа шла о Галилео Галилее. Пару часов назад Денис прочел лекцию о «Процессе над Галилеем», и теперь наставник и ученик обсуждали свершенное. Игорь Сергеевич являлся автором многих серьезных исторических исследований в сфере истории науки. Среди всех объектов его трудов, будь то Коперник, Френсис Бэкон, Лавуазье или Менделеев, наиболее интересным героем представлялся Галилео Галилей. В рамках различных мероприятий профессор прочитал уйму лекций об этом весьма неординарном ученом.

— Хочется, — говорил Вульфиус, — чтобы вы усилили акцент на следующем — Галилей ни с какой церковью не воевал и богоборцем не был, как часто представляют. А отречение нельзя трактовать как предательство по малодушию или по какой еще причине.

Вечер выдался на редкость сухим, чтобы не запачкать ботинки и не огибать лужи и сугробы-смеси снега с песком. Собеседники пересекли Румянцевский садик и оказались на Третьей линии.

— Я прекрасно понимаю, — прервал небольшую паузу профессор, — что в таких форматах мы ограничены во времени. И все же, нужно концентрироваться на самом важном, а не разоблачать устоявшиеся мифы. В конце концов, не так принципиально, бросался Галилей с Пизанской башни ядрами или нет. Важна суть. Папу Урбана VIII беспокоило не то, как Галилей трактовал любую, подчеркиваю, любую научную теорию, не только Коперника. А именно — Галилей оценивал научные теории в рамках бинарной оппозиции «истинное — ложное». В глазах Папы Галилей провинился в том, что посмел, — на этом слове мэтр сделал акцент и поднял многозначительно указательный палец вверх, — утверждать, будто научная теория, заметьте, любая научная теория может описывать реальность и раскрывать реальные, — он опять поднял палец к небу, — причинно-следственные связи, а это, по мнению понтифика, прямо вело к тяжкой доктринальной ереси. Отрицанию наиважнейшего атрибута Бога: его всемогущества. Для Урбана в этом и заключалась ересь тосканца.

Собеседники свернули в сторону Большого проспекта.

— Нам нужно, — увещевал профессор, — противостоять воинствующему дилетантизму. Беда не в том, что существуют два мира — мир культуры, знания и профессионализма и мир полу-знания. Так было всегда. Беда в том, что этот второй мир набирает силу и властные полномочия. Сегодня фантазии какого-либо вольного сочинителя или ученого из иной области науки украшают страницы якобы прогрессивных журналов или страницы интернета. Завтра они окажутся в списке рекомендуемой литературы для студентов, а то и школьников. Потом просто войдут в учебные программы!

За беседой ученые мужи прошли аптеку Пеля на Седьмой линии, перешли Большой проспект и вышли на пешеходную аллею. Утомившись от ходьбы, они присели на пустую деревянную лавку чуть поодаль фонтанчика напротив трехэтажного дома желтого цвета.

— Кстати, коллега, вы читали последнюю работу Дмитриева?

— «Упрямый Галилей»? Да.

— И что скажете?

Денис замялся, поскольку водил знакомство с исследователем истории науки и большим знатоком жизни великого тосканского ученого, двойным тезкой Вульфиуса доктором наук Игорем Сергеевичем Дмитриевым. Как и подобает в таких случаях, мэтры находились в оппозиции другу к другу.

— Сильная работа. Меня впечатлила глубина и скрупулезность разбора взаимоотношений Беллармино и Галилея.

— Да, труд хорош. Но! — при этом Вульфиус поднял указательный палец вверх и после мхатовской паузы спросил. — Обратили внимание, как освещена деятельность «Голубиной лиги»? Опять однобоко. Просто как некая оппозиция Галилею. И все.

Профессор разулыбался и огляделся, словно искал похвалы.

— А разве не так? — с досадой уточнил Денис.

— Все верно. Изначально — так. Как Дмитриев и пишет, спор Галилея с Коломбе и другими аристотелианцами дал толчок к созданию этой группировки консерваторов-перипатетиков, настроенной против новых идей в астрономии и физике. И вот тут, коллега, заметьте! Не просто против Галилея, а против новых идей! А теперь вспомните, я рассказывал о находке писем одного из членов этой «лиги» Рафаэлло Коломбе к Джованни Медичи.

— Да, про какие-то письма относительно Беллармино.

— Верно. Напомню. Рафаэлло спрашивал у Джованни, как лучше передать в Ватикан бумаги, указывающие на чрезмерную лояльность кардинала к идеям Галилея не по причине их верности, а потому как сам Великий инквизитор вынашивает замыслы относительно государства, церкви и наук.

— Да, припоминаю, — кивнул Денис.

— И оба из «лиги». Я вам так скажу — найти те бумаги оказалось бы бесценным.

— Мне представляется, что в отношении жизни и работы Галилея можно найти еще много интересного, не так ли?

Увлеченные беседой ученые не заметили, как рядом на скамеечку присел человек, чуть выше среднего роста, сутулый. Телосложение имел умеренное. Вдумчивый взгляд карих глаз и седеющие пышные волосы контрастировали с молодостью лица, а тонкие губы усиливали общую печальность выражения.

— Кстати, прошу вас, меньше уделяйте внимания переписке Галилея и Марии Челесты. Письма уничтожены, их нет. Надо быть аккуратным, чтобы не возбуждать авантюрные мысли у людей. К тому же, скажу вам, — продолжил Вульфиус тоном, желающим оставить тему, — даже если бы сегодня и нашлись эти письма, ничего нового мы там не прочтем. И так уже все известно о позиции Галилея, о его взглядах на истину и аргументациях в диспутах. Они просто представляли бы собой весьма дорогую в финансовом плане музейную ценность, не более того. Собственно, как и оригиналы письма к аббату Кастелли.

— Это вы о недавнем заявлении Сальваторе Риккардо о находке в библиотеке Лондонского королевского общества?

— Именно.

Сидящий рядом незнакомец кашлянул.

— Прошу прощения, — мягким баритоном произнес он. — У вас такая увлекательная беседа. Я, кстати, только что с вашей лекции.

Денис приподнял брови и чуть кивнул. Игорь Сергеевич с любопытством посмотрел на неожиданного собеседника поверх очков.

— А вы, как я понял, тот самый профессор Вульфиус, автор захватывающих и подробнейших исследований взаимоотношений Галилея с Матерью, как вы изволите писать, католической Церковью? — незнакомец приподнял квадратный подбородок, и оттого выражение лица стало надменным.

Мэтр кивнул.

— К вашим услугам. А вы, позвольте, тоже интересуетесь Галилеем?

Мужчина несколько раз кашлянул:

— Можно сказать, и так.

— И что именно увлекает вас в ученом? Его творчество, философия? Личная жизнь? — из вежливости спросил профессор.

Незнакомец слегка улыбнулся.

— Пожалуй, личная жизнь. Я вот тут, так случилось, услышал отрывок вашей беседы о письмах.

— А, это, — Игорь Сергеевич сложил руки на груди, давая понять, что эта тема неинтересна.

— Так вот, вы мне, конечно, не поверите, но эти письма, правда, не все, но их часть, вместе с еще некоторыми бумагами, до сих пор целы и невредимы, — как бы самому себе произнес кареглазый. — Да, да. Они не уничтожены, а очень-очень хорошо спрятаны.

— Позвольте полюбопытствовать, откуда вам так достоверно известно? Их за четыреста лет не нашли. Это ж как надо было спрятать? — усмехнулся Игорь Сергеевич. — Вот видите, коллега, я вас об этом и предупреждаю. Надо быть очень осторожным с подобного рода информацией.

Все это время Денис пытался понять, как поступить. С одной стороны, внешний вид и манеры неизвестного не давали основания заподозрить неладное. С другой стороны, уж очень странные вещи он произносил. Действительно, откуда сей человек может знать судьбу столь далеких во времени и пространстве бумаг. Что-то не так. Наступила неловкая пауза.

— Прошу прощения, — промолвил Денис. — Вы, Игорь Сергеевич, безусловно, правы. Но, вы…

— Антон Семенович Волосов, простите, сразу не представился, — быстро произнес мужчина, слегка приподнявшись со скамейки.

— Но вы, Антон Семенович, почему так уверенно говорите? Есть серьезные основания?

— Безусловно, — сразу же ответил кареглазый.

— А вы, Антон Семенович, простите, кем работаете? — неожиданно поинтересовался профессор.

— А я аптекарь. Тут, на Седьмой линии, — махнул он в сторону Большого проспекта.

— Это аптека Пеля, что ли? — с удивлением уточнил мэтр.

— Она самая.

— И все-таки, — продолжил расспрос Денис, — каковы же ваши основания?

Тут Игорь Сергеевич, предчувствуя, что история склоняется в сторону клиники, встал:

— Коллега, я с вами прощаюсь до понедельника. Жду вас, как всегда, к шестнадцати часам. А сейчас, — он посмотрел на обоих, Денис при этом встал, — разрешите откланяться.

Пожав руку одному и кивнув учтиво другому, Вульфиус поспешил на метро, ибо ехать домой ему еще долго.

— Жаль, что он ушел. А вы хотите услышать мои веские основания?

— Пожалуй, что… — Денис смешался.

С одной стороны, уже поздно, прохладно, завтра на работу. Да и что серьезного может рассказать неизвестный аптекарь, если над биографией и творчеством ученого работали такие мэтры? С другой, безапелляционность и уверенность незнакомца вызывали любопытство. Вдруг и в самом деле ему что-то известно. Но почему сам не ищет? Страшно? Чужими руками хочет? Если бумаги реально существуют, и есть шанс их найти, то-то фурор будет! Этакие заголовки в новостях: «Сенсация в мире науки! Учитель физики из Санкт-Петербурга обнаружил утраченные бумаги Галилео Галилея!»

«Чертики!» — молнией пронеслось в голове.

— Пожалуй, что да, хочу.

Этот город пропитан духом авантюризма.

— Ну, что же. Тогда приготовьтесь услышать очень неожиданные для вас вещи. А вы в Риме бывали? — спросил аптекарь.

— Нет, не довелось еще, — с сожалением ответил Денис.

— Ну ничего, это не испортит впечатлений. Итак… В Риме есть район Trastevere. Там на piazza della Scala, 23 при монастыре кармелитов существует замечательная аптека — Santa Maria della Scala. Ее история восходит к тысяча пятьсот двадцать третьему году, и появилась она из обычного монастырского огорода. Спустя время огород превратился в роскошный сад, аптека стала самой известной в Риме — Папской — ее жаловал Ватикан. Произошло это, когда делами аптеки занималась некая Анна Стампи с братьями, и разыгрывались известные события, связанные с Галилео Галилеем. И вот, однажды, когда луч утреннего солнца пробился сквозь паутину веток и листьев, прикрывающих окно комнаты той самой Анны…